Мистер Буги, или Хэлло, дорогая

Когда он убрал за собой поднос – слишком редкий поступок для любого клиента этой забегаловки, – то подошел к Джой и, небрежно облокотившись о стойку, завел с ней какой-то малозначительный разговор. Он не знал, как добраться в Атланту, и, кажется, немножко заплутал. Но чертовски устал и хотел бы доехать уже куда-нибудь – отдохнуть и набраться сил. Может, она знает здесь неподалеку неплохой мотель?

Джой знала и коротко пояснила, как туда добраться. Обычное дело – помочь неместному. Он очень долго благодарил ее, оставил хорошие чаевые и в самом конце, покраснев, опустил глаза на стойку.

– А может, вы подскажете мне еще, Джой, – вместе со своим трогательным румянцем начал он, – может, тут поблизости есть ресторан и кинотеатр? Ну из тех, что работают вечером.

– В Пембруке, – сказала она. – Я там живу. На Малхоллам-драйв есть как раз кинотеатр. Следующий уже далековато будет. Там такая улица… легко найдете и кафе.

– Спасибо, вы меня ужасно выручили, – признался он и, волнуясь, поднял на нее глаза. – Хотел посмотреть какой-нибудь фильм, тысячу лет не был в кино. Работа, чтоб ее. Может, выручите еще разок?

Джой внимательно посмотрела на него в ответ. У него были очень чистые, ясные синие глаза, небольшие пухлые губы, ярко выраженные скулы и короткая белая стрижка. И сейчас он выглядел как ангел – стоял против окон, где за его плечами разгоралось жаркое солнечное свечение, а от волос исходило странное, потустороннее почти сияние. Как от церковных витражей. Джой была атеисткой и вопросительно вскинула брови.

– Вы мне очень помогли, – повторил он и неуверенно скользнул рукой по стойке. – Я хотел бы оставить вам кое-что…

Он протянул ей салфетку. Джой в смятении взяла ее, и на короткий миг их руки встретились. Он коснулся ее и покраснел еще сильнее. Это было дьявольски мило.

– Я здесь проездом, вообще не планировал останавливаться на обед, но… – он выдохнул. – Кажется, это было хорошей затеей.

– Вы… – Джой недоверчиво прищурилась и не развернула салфетку. – Вы зовете меня на свидание?

– Что? – он ужасно смутился. – Я… в общем… ну… я бы так не сказал, но да, на свидание.

Джой хмыкнула и покачала головой.

– Боюсь вас разочаровать, но я работаю допоздна.

– Что мне мешает заехать за вами после работы?

– Мы опоздаем в кино, и вы не посмотрите свой фильм.

Она улыбнулась, а он пожал плечами.

– С вами я бы куда угодно опоздал. Да и потом, всего лишь не посмотрим рекламу.

В одиннадцать она переоделась в джинсовку, сняла форму и красно-желтую кепку с веселой белой курицей на логотипе (та сидела вместо яиц на ведре жареных куриных крыльев: поразительный пример поощрения каннибализма).

Джой не верила, что за ней взаправду заедет этот блондин. Думала поехать домой. Там ее ждали лапша быстрого приготовления и очередной сериал от «Нетфликс». В ее жизни все было просто и линейно, как полоса железнодорожного полотна. И рано или поздно, прокладывая рельсы все дальше, в свое будущее, она должна была столкнуться с огромным железным чудовищем, с глазами, горящими, как белые фары ревущего состава.

Он привалился спиной к коричневому «Плимуту» и медленно курил: дым красиво окутывал его силуэт сизыми прозрачными лентами.

Она сразу заметила, что он вернулся к кафе, но поверить, что за ней, было трудно. Хотя она не выбросила салфетку, на которой было написано:

«У вас чудесная улыбка, Джой».

У нее были каштановые пушащиеся кудри, нелепая короткая челка, плохая кожа и мальчишески-ровное безгрудое тело. Худенькая и высокая, она обладала очарованием существа почти бесплотного. В своей безразмерной джинсовке поверх худи – ночью здесь было значительно холоднее, чем днем, – и в свободных джинсах она казалась особенно маленькой рядом с тем мужчиной.

– Хотел спросить, – он не отлип от своего «Плимута», но выкинул сигарету в сторону и выдохнул дым. – Раз ты не против опоздать в кино, может, рискнем? Там как раз идет какой-то ужастик. На Хэллоуин.

Джой улыбнулась и обняла себя за локти.

– Я планировала скоротать время дома за сериалом, – ответила она.

– А я никогда их не досматриваю, – сокрушенно сказал Хэл. – Не хватает терпения.

– Ну это видно.

– Правда?

– Да. Ты не кажешься очень терпеливым человеком.

Джой даже не подумала пойти на остановку. Через пятнадцать минут должен был подъехать автобус, но она решила его не ждать. Потом задавалась вопросом почему, но это было какое-то наваждение. Почти гипноз. Святая уверенность, что все будет хорошо. Потому что такой человек, как он, удивительно порядочный с виду и такой красивый вдобавок, не может сделать – наверное – ничего плохого. Красивые люди не могут быть злыми.

Правда?

Он открыл перед ней дверь, она села к нему в машину. Все случилось как бы само собой. Он не настаивал, она не отказала.

– В кино? – уточнил он уже за рулем.

– Я не против, – улыбнулась она.

Он улыбнулся в ответ, и они тронулись с места.

До Пембрука от дорожного щита «Вы покидаете Мыс Мэй» было ехать ровно полчаса. Трасса лежала перед глазами, гладкая, как лента. Джой смотрела на асфальт, подсвеченный фарами, и задалась вопросом, как могла сесть в машину к незнакомцу.

Он беспечно называл фильмы. Болтал что-то о своем. О том, что скоро Хэллоуин. Что он ездил к племяннице сегодня. Что немного заблудился и что это на самом деле подарок судьбы – их встреча. Затем спросил, раздражает ли ее, когда в кафе не ставят бесплатные чесночные палочки. Это ее развлекло. И она, засмеявшись, подумала: как я могла думать о чем-то плохом. Это явно не тот случай.

Через полчаса они спокойно въехали в Пембрук. Улицы были уже пусты. Редкие прохожие в центре спешили домой: в жилых кварталах было и вовсе тихо. Хэл предложил сходить на «Хэллоуин заканчивается». В больших городах фильм уже отгремел, а здесь это была новинка. На афише человек в серой маске спина к спине стоял со своей жертвой. Джой поежилась.

– У Майкла самая жуткая маска из всех, – поделилась она, когда Хэл – он так представился – повел ее к кассе.

– Из всех?

– Ну да. Из всех остальных маньяков.

Он что-то промычал и заплатил за два билета. Спросил, где она предпочитает сидеть.

– Где-нибудь в центре зала, – отмахнулась Джой. – Обожаю эти места, сразу вспоминаю, как мы с отцом ходили.

– Он любил фильмы?

– Он любил выпить, – хихикнула она, – и отсыпался в зале. А я так пересмотрела целую кучу всего.

– Боялся, из дома его выгонят?

Джой кивнула.

– В точку. Я росла с бабушкой и мамой, а папа просто брал меня иногда… ну так. На выходные.

– Понятно.

– Он не всегда пил, – пояснила она зачем-то и покраснела. – Просто это порой бывает сильнее человека.

– Что – это?

Они вошли в кинотеатр, и со всех сторон их окутало ароматом карамельного попкорна.

– Его… плохие привычки. Одержимость.

Хэл задумчиво качнул головой. Почесал затылок.

– Да, не поспоришь. Ты любишь сладкий или соленый попкорн?

– Сладкий.

– И я. Возьму один большой?

– Да, без проблем. Но напитки разные!

Он хохотнул:

– Ладно. Нам один большой карамельный попкорн, пожалуйста, и две…

Усталая девушка за кассой хмуро взглянула на забавную пару. Высокий мужчина – как с картинки в своей полосатой черно-белой рубашке и замшевой куртке, – и девчонка ему по подбородок, вида далеко не такого же блестящего, как ее кавалер.

– Я буду колу, – сказала Джой.

– Две колы.

В стаканы положили колотого льда, из автомата прыснула газированная вода, смешанная с сиропом. В полосатое большое ведерко доверху насыпали горячего ароматного попкорна. Хэл вручил его Джой, сам взял напитки.

– А какой у нас зал?

– Хэл.

Джой покачала головой и рассмеялась, ласково, звонко. И девушке за кассой, и ему самому вдруг почудилось, что на мгновение она стала красивее, чем была.

– Здесь только один зал.

Фильм шел час пятьдесят. Кроме них, здесь были только две пары – и они явно пришли не за сюжетом следить. Кино еще не началось, а их лица было уже трудно разобрать – где чье. Почти лицехваты, сросшиеся друг с другом кожей. Джой шепнула, когда они с Хэлом нащупали кресла в темноте:

– Даже на рекламу не опоздали.

– Ты тоже любишь смотреть рекламу?

– Да я только ради этого и хожу в кино!

Он улыбнулся, ярко в неоновой призме кинотеатровых софитов, подсвечивающих дорожку к креслам. Джой и Хэл удобно уселись, он расстегнул куртку, она сняла джинсовку.

Вдруг Джой повернулась к нему всем телом, и на лице ее Хэл увидел тревогу:

– И все же зачем ты меня сюда позвал?

Музыка гремела с экрана свое. Во рту было сладко от колы. Джой ощутила на корне языка странную горчинку, когда его улыбка стала какой-то жалкой, и он сказал:

– Хочу сегодня забыться, потому что мне так паршиво. И нашел самую добрую девушку в округе, как мне кажется.

Она посмотрела на него очень внимательно. Он выглядел как человек, которому действительно нужна была помощь. Как только раньше она этого не заметила?

– Тебе не кажется, – заверила Джой. – Смотри. Фильм начинается.

Он откинулся в кресле и расслабленно прикрыл глаза. Завтра он вернется в Смирну, но это будет потом. Через каких-то несколько часов. По крайней мере, сейчас он может быть спокоен. И может немного забыть то, что произошло в том доме.

Глава пятая

Сладость или гадость?

Тейлор так и не приехал днем. Не появился он и вечером, и даже утром. Зато всю ночь дом стонал и скрипел, будто разбитая артритом старуха, чувствуя, что внутри есть кто-то, кого можно напугать этими звуками.

Каждый спрятался по своим комнатам, каждый думал о своем.

Стейси – о том, что хотела бы, чтобы Тей приехал. Он чертовски давно ей нравился. Как она мечтала встретить его здесь, как часто прокручивала в голове, что выдастся шанс, и она останется с ним наедине, получит призрачный шанс завладеть его вниманием. Ей трудно быть второй; она привыкла к самой заметной роли среди своих подруг, бывшая королева школы, лучшая из лучших, – но Тейлор был, увы, не ею увлечен, а ее подругой. Это было мало того что очень обидно, так еще и некрасиво – ну, вздумай она завести о нем разговор с ней. Мало ли. Вдруг он нравится ей, хотя Конни… Конни всегда казалась такой надменной, такой холодной, когда речь шла о Тейлоре и других парнях. На языке вязло только одно слово: стерва. Стейси-Энн порой ненавидела эту стерву, которой мог бы достаться Тейлор Роурк, протяни только руку.

Чед думал, лежа на продавленном скрипучем диване, что жизнь – несправедливое дерьмо. Он мог бы кайфовать на ГикКоне, а поехал сюда, в богом забытую Джорджию, в городишко, названия которого он даже не помнил. И думал, что иногда судьба тасует карты не так, как тебе нужно, а так, как хочет; так вышло, что билет на ГикКон он не достал, друзья разъехались, дома его не ждали, а оставаться в общаге было делом неблагодарным. И теперь вот его занесло сюда, в старый дом так-себе-подружки по колледжу, которая к нему до смешного добра и, верно, думает, что он-то ее добрый друг. Он будет справлять Хэллоуин с этими неудачниками, когда мог бы тусоваться с компанией таких же любителей научной фантастики и космоопер. Отстой.

Ричи и Оливия хотели заняться сексом – они давно не были вместе, но Ричи, выходит, занялся им почти сам с собой. Он побыл сверху несколько минут, вжимая Оливию в холодную простынь. Затем кончил. Скатал презерватив. Спрятал его обратно в блестящий пакетик. Улегся Оливии за спину и чмокнул ее в ухо прежде, чем уснуть. Он ужасно устал в дороге, а она, холодная, как постель под ней, разочарованно смотрела в темноту. Там, в углу, ей чудилось всякое очень долго, прежде чем расстроенное сознание не пропало в лабиринтах сна. А потом, когда ей приснилась высокая черная тень с белыми глазами, горящими, как круглые фонари, резко вскочила в кровати вся в поту. Ричи так и не проснулся: похрапывал. Только руку ей на плечо закинул.

Милли и Сондра спали в одной комнате. Милли хорошенько проверила запертую дверь и окно, зачем – сама не знала, но легла в постель с необъяснимой тревогой. Она как следует вымылась и выпила противозачаточные. Этот чертов бык накончал в нее! Ублюдок. Теперь она будет с особенным нетерпением ждать месячных. Когда она переодевалась при сестре в пижаму, та увидела на ее груди полумесяц глубокого укуса и молча вскинула брови.

– У кого-то был страстный секс? Когда это? – спросила она.

Милли промолчала, тогда Сондра толкнула ее в бок.

– Был, – неохотно призналась та. – Но… не такой он и страстный.

Скорее – безумный, грязный, похотливый, страшный. Он отдрочил себя ею, а потом вышвырнул, хотя сначала был до дрожи любезен. Милли не удивилась бы, если бы он сделал что-то совсем сумасшедшее. Вытер член о ее белье или дал ей пощечину. Но он не сделал. Он доставил ей удовольствие – свое, извращенное. Она почувствовала себя так плохо, как только могла. Словно лабораторная мышь, на которой поставили опыт. Но разве не этого она хотела? Ощутить что-то новое? Всплеск адреналина…

– Это с тем высоким блондином? – и Сондра подмигнула. – Ладно, не отвечай. Он твой. Я не занимаюсь этим с мужиками своей кузины.

«И слава богу», – подумала Милли, вслух возразила: – Вовсе не с ним. – И выключила ночник.

Она не хотела бы, чтобы кто-то еще остался один на один с этим чудовищем. Но она даже запирала дверь с ним наедине. От этого ей стало страшнее прежнего.

Карл крепко спал в раскладном желтом кресле, поеденном молью. Он напился пива и наелся копченой курицы. Ему единственному здесь было тепло и хорошо, только снилась ерунда какая-то. Будто он превратился в таракана, и кто-то с презрительным видом хотел его растоптать.

Конни лежала в кровати и смотрела в окно. Постель пахла пылью, порошком, детством. Конни выбрала свою старую спальню, некогда – спальню мамы, и в темноте разглядывала все, что было так дорого сердцу. Книги на полках, каждый корешок знаком и незнаком одновременно. Все было зачитано матерью до дыр. Фарфоровые статуэтки в рядок выстроились на письменном столе. Рядом ворочалась Стейси. Наверное, ей тоже не спалось – но Констанс не хотела говорить, и она притворилась, что спит.

Она вспоминала раз за разом, как, поджав губы, дядя Хэл быстро вышел из ванной, на ходу надевая куртку, а меньше чем через минуту после него выбежала Милли – в таком виде, что было бы ясно даже идиоту, чем они там занимались.

От осознания этого Конни хотелось стукнуть подушку кулаком, позвонить Хэлу, накричать на него или на нее – а может, на обоих сразу. Сделать что-то. Но она понимала, что не имеет никакого права на это и что это полная дичь, потому что она Хэлу – племянница. Племянницам обычно нет разницы, с кем занимаются сексом их дяди.

И вообще, она знает его меньше суток.

Конни сунула руку под подушку и со странной печалью подумала, как горько никогда не узнать его ближе. Отказаться от этого и обидеться, после этого случая посчитать его негодяем можно бы и хотелось, но ведь он имел полное право иметь близость с тем, с кем хочет.

Конни уговаривала себя и торговалась. Когда Милли, мокрая и бледная, пробежала мимо и толкнула ее плечом, Конни в голову не пришло, что ей нужна помощь. Она вспыхнула и быстро прошла в ванную. Там на первый взгляд все было в порядке. Но на раковине Конни нашла дядины очки, а на плитке – когда вытирала ту от налитой на бортики ванны воды – что-то на воду совсем не похожее. Вязкое, мутное. Более густое, как взболтанный сырой яичный белок.

Конни хотелось пошутить – уж не яичницу ли они тут жарили, но ее уже опалило странным огнем. Ей не нужно было говорить с Милли или Хэлом, чтобы представить все, что произошло. Он занимался с Милли любовью здесь, в этой ванне. Он стоял или лежал? Конечно, стоял. Вряд ли он уместился бы как-то по-другому. А она? Как она его целовала? В губы? В шею? В грудь? Она представила, как Милли поцелуями касается его кожи, и плечи охватило томление. Она боялась даже вообразить, какой он обнаженный. Лежа в постели, вспоминала, как растерла в пальцах сперму, облитую водой, и потом хорошо вымыла руки, а в живот и ниже проваливался горячий камень. Она окатила бортик из лейки, смывая за Хэлом и Милли все следы их преступления, и после, еще раз помыв руки, долго смотрела вслед убегающей в слив мыльной воде.

Она впервые познала, что значит сожаление.

Сожаление, что он никогда не будет ей принадлежать. Странное развоплощенное желание. Он отдался какой-то девчонке с дешевым мелированием и сиськами, торчащими из декольте, ну а ей дарил совсем другую, невинную ласку. Он с ней играл…

Мучаясь бессонницей, Конни понятия не имела, почему думает об этом. Почему его секс с другой стал для нее таким разочарованием. Любовь с первого взгляда? Она сощурилась и потерла лоб.

Нет, она верила, что это бывает: в истории остались свидетельства такого чувства. Констанс могла назвать много примеров. Она про них читала и хотела однажды влюбиться так же, хотя никогда бы в этом даже себе не созналась. Клеопатра и Марк Антоний. Элоиза и Абеляр. Мария и Пьер Кюри. Бонни и Клайд. Их истории кончились все до единой ужасно.

Марк Антоний получил ложное письмо о гибели Клеопатры и пронзил себе мечом живот, но не умер сразу. Клеопатра провела с ним последние часы жизни. А потом к своей груди приложила египетскую кобру.

Элоиза и Абеляр, философ и его тайная супруга… Они влюбились друг в друга, когда он учил ее разным наукам, от богословия до иврита, и спустя время даже зачали сына, но когда об этом прознали родственники Элоизы, Абеляра оскопили во сне, а Элоиза покинула свет и стала жить в монастыре. Они до конца своих дней писали друг другу полные любви письма. Но какой была та жизнь?

Мария и Пьер Кюри полюбили друг друга слишком внезапно, чтобы это посчиталось приличным: это случилось в гостях, во время совместного эксперимента – Пьер взглянул на ее руки, изъеденные кислотой, и понял, что пропал. Они были прогрессивными людьми и занимались наукой. Пьер и Мария вместе работали с радием, открыв его огромный научный и производственный потенциал. Однажды по пути в лабораторию Пьер попал под колеса конного экипажа, раздавившего его голову, как капустный кочан. После его кончины Мария продолжила общее дело, пока сама не погибла от лейкемии.

Бонни и Клайд, знаменитые гангстеры-любовники, были бандитами во времена Великой депрессии. Они кутили и грабили вместе, они знали, что все кончится плохо, и ловили крошки быстротечного счастья. В итоге шесть рейнджеров выпустили в них из засады сто шестьдесят семь пуль, а до того Бонни умудрились так сильно ранить, что Клайд всюду носил ее на руках.

И Констанс знала, что в ее случае это была никакая не любовь. И первый, и второй взгляды здесь были ни при чем. Она не хотела думать, что это было, и пыталась отвлечься, потому что влюбляться в своего сводного дядю, даже если он божественно красив и завораживает ее до дрожи от малейшего голосового обертона, глупо.

Да, глупо, грязно, пошло и вульгарно. Это то, у чего нет будущего. То, что не одобрят родители, знакомые и подруги. Это какая-то болезнь. Почти что простуда. Была бы таблетка – выпить, и дело с концом.

И Конни, измучившись и решив так, насилу уснула.

На следующее утро нахмуренное небо действительно пролилось дождем. Конни встала в девять, сошла вниз и, посмотрев в окно, поняла сразу: сегодня никто не покажется из дома. За одну только ночь снаружи сильно развезло; кругом были лужи, дождь капал с крыши. Он уже умыл окна и деревья. Конни поправила на плече футболку и хмуро взглянула на двух сестер, Милли и Сондру, спускавшихся к завтраку.

Они явно были в не лучшем настроении.

– Надеюсь, – сказал Чед, – кто-нибудь приготовит яичницу. И у нас есть бекон.

– Только если ты купил его накануне, – невозмутимо ответила Стейси.

Она с кем-то переписывалась, сидя за столом. Чед скривился.

– А чем плохи «Лаки Чармс»? – с усмешкой спросил Карл.

Констанс взяла у него из-под носа бутылку апельсинового сока и бутылку молока. Сбоку на пластике уже надулся приличный пузырь, и пить она не стала.

– Я обойдусь кофе, – рассеянно сказала Милли.

– Может, закажем пиццу? – предложила Сондра.

Ричи согласился с ней. Идея была неплоха, если выбирать между чипсами, хэллоуинскими конфетами и испорченным молоком.

Пиццу доставили через сорок минут; к столу собрались далеко не все – Оливия и Ричи вернулись в спальню, Сондра ушла в душ. Констанс вздохнула свободнее. Так даже к лучшему. На маленькой кухне и без того не развернуться. Она посмотрела в окно – все еще шел дождь; а потом на размокшую коробку от пиццы. Невозможно же питаться ей одной? Нужно съездить в магазин.

Пока пиццу привезли и пока ждали всех к столу, она остыла, так что Конни таскала пепперони и сыр с уже холодных кусков. Запивать пришлось апельсиновым соком.

После завтрака Карл и Чед собирались вместе подключить икс-бокс, который Карл привез с собой. Сестры удалились к себе наверх. Оливия и Стейси хотели спуститься в подвал и поискать там украшения для праздника. Ричи планировал остаться с парнями: им троим уже не терпелось подрубить какую-то новую игрушку. Но Констанс сообщила, что Чед ей нужен – для дела, и сказала:

– Будь готов через полчаса. Мы, кстати, поедем на твоей машине.

– Поедем куда? – обреченно спросил он, пожирая взглядом распакованную игровую консоль.

– Я думала, ты умный, – сочувственно сказала Констанс. – В супермаркет, конечно.

– Что?! Почему я?! – возмутился он. – Вон Тейлор приедет к обеду, его и эксплуатируй!

«Значит, мне нужно убраться до обеда точно», – решила Конни и метнула на друга внимательный долгий взор.

– Я в ванную, – предупредила она вслух.

Стейси-Энн громко хохотнула.

– Эту девчонку почти невозможно переубедить, Чед, – сказала она, отвлекшись от телефона.

– Ну конечно!

– Нет, серьезно. Спокойные люди по личным наблюдениям – всегда самые упертые. Так что советую тебе пошевелиться. Она весьма пунктуальна и опаздывать не любит.

* * *

Дождь все шел и шел. Казалось, на город, а может, и на весь штат прогневался грозный бог дождей и катастроф; Чед смешно комментировал глубокие лужи на дороге – и разверзлись хляби небесные! – но Констанс было не до смеха. Она думала, как бы вся неделя не выдалась такой непогожей. Мало приятного торчать в ливень на Хэллоуин под одной крышей с незнакомцами. Только сейчас она поняла, что тихие компанейские посиделки вышли из-под контроля. Кажется, у нее с подругами были разные взгляды на вечеринку… Когда она соглашалась, явно не думала о последствиях. И о том, что там два туалета и одна душевая на всех, – тоже.

– Останови здесь, – равнодушно сказала Конни, когда они проезжали большой супермаркет. Чед поморщился.

– Я тебя в машине подожду.

– О’кей.

Она знала, что Чед был не в восторге от этой поездки. Но и она не в восторге, что к ней заявится без приглашения его братец. Пальцев одной руки уже не хватит, чтобы пересчитать всех, кто втиснется в ее маленький домик! А что, если они пригласят еще кого-то?

Конни вышла из машины, накинула на голову капюшон толстовки и поспешила к магазину. Из-за луж белые подошвы ее кожаных высоких кед были забрызганы грязью, а дождь хорошенько намочил капюшон. Стеклянные двери разъехались в стороны, и Конни забежала в яркую белизну супермаркета. Потом глаза привыкли, и лампы показались более тусклыми, а свет – серым. Здесь было прохладно из-за мощно гудящих кондиционеров. В самом начале, у рекламных стоек, в длинную железную гусеницу выстроились тележки для покупок. Маленьких, как назло, не осталось – только гигантские, словно крейсеры, и Конни взяла одну такую. В ней могла бы с легкостью уместиться она сама – если ляжет, почти в полный рост.

Покупателей было немного: то тут, то там между рядов бродили, как зомби, такие же одиночки, как она, со своими линкорами. Какая-то бойкая старушка с красной корзинкой в руке прошла в отдел овощей и взяла упаковку мытой редиски. Явление очень редкое – не поддаться соблазнам ярких коробок и упаковок и брать все только по списку.

Констанс, как и другие, выглядела несколько потерянной и сразу миновала полки со сладостями, акционными товарами, игрушками и посудой. Она взяла в отделе напитков коробку с банками содовой – там было двенадцать штук – и упаковку колы без сахара. Весь красно-белый магазин был украшен к Хэллоуину оранжевыми тыквами, черепами, вырезанными из тонкой бумаги призраками и прочей атрибутикой. В центре зала стояли настоящие острова изобилия – огромные стенды с лакомствами, от одной полки к другой была протянута искусственная паутина.

«Интересно, заглянет ли к нам кто-нибудь на Хэллоуин за сладостями?» – подумала Констанс и положила в тележку коробку карамелек в шоколаде «Милк Датс», коробку миндальных конфет «Алмонд Джой», две пачки терпко-кислых «лимонных головок», старые добрые «Чармс Блоу Попс» – карамель с жвачкой, большую коробку «Дабл-Баббл», которые помнила еще в своем детстве на Хэллоуин (этой жвачке в своем котелке она радовалась больше всего), взяла еще красных мармеладных «шведских рыбок» и шоколадные конфеты, нежно-розовые, персиковые, голубые и бледно-желтые ириски «Флаффи Таффи», которых однажды наелась до тошноты – так их любила.