Мистер Буги, или Хэлло, дорогая

Хэл быстро разделся, положил очки на раковину и встал под душ. Высоты лейки не хватало для его внушительного роста. В нем было порядка шести футов, и он знал, какое впечатление производит, даже просто стоя рядом с кем угодно.

Он снял лейку с полочки и окатил водой шею, грудь и живот. Затем повесил ее обратно, открыл крышку геля для душа и принюхался. Не пахло тухло или резко. Тогда Хэл выдавил немного геля на ладонь и уже на теле вспенил, думая о чем-то своем и словно не замечая – хотя он сам не запер дверь, – как в ванную кто-то влетел.

Он совсем не закрылся занавеской. Был мокрый, и гладкий, и литой, и большой для этой ванны – и ему приходилось даже слегка нагибаться, чтобы вместиться там. Хэл изумленно обернулся и вот так, вполоборота, посмотрел на дверь. Он не прикрылся – от неожиданности, конечно. Не специально же? Правда ведь? – и встретился глазами с одной из тех девушек, что свистели ему с террасы. Он слышал, что в разговоре эти сосунки, считавшие себя мужчинами из-за отростков между ног, звали ее Милли. Он запомнил ее как девушку с дешевым мелированием. Когда-то у него была почти такая же Милли… она кончила неважно.

Хэл встревоженно раздул ноздри и воскликнул что-то, подходящее для ситуации, когда к тебе вламываются в душевую. От этого девушка зарделась и наконец с хихиканьем ударилась спиной в дверь.

– Прости! Ради бога, прости, – она делано прижала ладонь к глазам и снова рассмеялась. – Я не знала, что здесь кто-то есть.

Чистой воды блеф и идиотизм. Прекрасно знала. Или ты глухая и не слышала шума воды? Здесь не такие толстые стены. Ты нарочно вошла сюда. Ты подслушивала на лестнице, шлюха, и я тебя видел. Ты вошла сюда, потому что хочешь сдохнуть.

Хэл ничуть не смутился. Он вполоборота продолжал смотреть на нее. Он знал, что она хочет видеть, и сполна демонстрировал себя. От тяжелых, накачанных грудных мышц и мускулистой спины Милли упала взглядом между пальцев к таким же подтянутым бедрам и ягодицам. Там, под животом, спереди, розово и влажно поблескивала округлая головка пока упавшего члена. Этот странный мужчина совершенно не вызывающе вел себя. Но и прикрыться не спешил.

– Эй, – сказал он удивительно спокойным и не таким низким, как могло бы казаться из-за его габаритов, голосом. В нем было что-то колко-завораживающее. – Ты что, подглядываешь?

– Нет, – бойко ответила Милли и рассмеялась.

Он тоже издал тихий смешок и дал ей последний шанс.

– Слушай, дверь – сзади тебя.

Он знал: если гнать ее отсюда, она не уйдет никогда.

Такие, как она, делают это, потому что хотят отдаться, он это знает. И он не против взять.

Она запнулась и смущенно убрала руку от лица.

– Мне неловко, – будто бы созналась она.

Но оба понимали, что это у них такая игра. Хэл продолжил намыливать себя. Деловито перешел на шею, откинув голову назад, и потом смыл пену водой.

– Вдруг кто-то увидит, что я отсюда выхожу, пока ты… Ну мало ли кто и что может подумать.

– Понимаю. Ладно. – Он пожал плечами и снова посмотрел на нее, но по-особенному – скользнул глазами от лодыжек до макушки. Он уже раздел ее в мыслях и не оставил шансов. И Милли поняла, что сейчас у них будет все, чего она хотела и на что надеялась. – Можешь остаться. Я все сделаю быстро.

Тогда он протянул ей руку. Он предлагал себя: Мелисента, хорошо зная, что за этим последует, без колебаний закрыла дверной замок.

Запирая себя вместе с незнакомцем, она хотела испытать на вкус горько-пряный секс с тем, кого ты видишь впервые. Подруги говорили, это лучше, чем близость со своим парнем. Непознанный уровень постижения друг друга через тело. Этот мужчина выглядел надежным. Она не отдалась бы тому, кто не сумел бы сделать хорошо.

У Милли было в жизни так много риска! Она любила экстрим. Ночами она каталась с друзьями на байках, в жаркие дни прыгала с моста в родной Талсе; она занималась конным спортом и обожала тот вечер, когда с Энрике – своим партнером по жаркому сексу – однажды занялась любовью в угнанной тачке. Она знала, на что шла сейчас, и расстегнула пуговку тонкой кофточки. Обнажила ложбинку между загорелых грудей.

– Я не ожидала, – она делано смутилась, но расстегнула ширинку шорт и вложила свою узкую ладошку в большую – Хэла. – У меня нет резинки…

– Мы все сделаем как надо, – успокоил он и улыбнулся. – Пойдем ко мне, детка.

Шорты упали. Милли сняла их, белье – тоже и шагнула вперед: Хэл по-джентльменски придержал ее за обе руки, помог залезть к себе в ванну. Им двоим места здесь хватало так, что приходилось прижиматься друг к другу. Она была достаточно высокой, пять футов и шесть дюймов ростом, и смотрела ему ровно в плечо, в узловатый тугой бицепс. Затем подняла глаза. Животом ощутила: у него не встал, и не поняла почему.

У какого мужчины не встанет на полуобнаженную красивую девушку? Она была все еще в тонком джемпере. Хэл легонько расстегнул вторую пуговку и дальше, пока не показалось белье и большая, девичьи крепкая грудь. Хэл вспомнил Конни. Она была устроена куда аккуратнее; груди ее выглядели маленькими и опрятными, изгиб бедер, плавных и широких, возбуждал. Он подумал о ней, вспомнил ее; что-то дрогнуло в глубине его, и на тело накатило яркое, острое желание.

– Снимешь сам? – игриво спросила Милли, взяв его за подбородок и пытаясь дотянуться до губ с поцелуем, но случилось то, чего она не ожидала.

Он не сказал ей ни слова. Отбил руку от своего лица, схватил под грудь опешившую Милли. Обвил ее талию кольцом – так туго, что она застонала и уперлась ему в плечи ладонями. Затем он рванул лифчик на себя и сорвал наполовину с застежек, спустил белье ниже и рывком высвободил обе груди. Белье с Милли он предпочел не снимать до конца.

– Что ты делаешь?!

Он резко схватил ее второй рукой за горло и сдавил, так, что Милли выпучила глаза. Сипнула. Больно впилась ему в грудь ногтями. Она носила форму «балерина» и знала: коготки у нее острые.

Хэл скрипнул зубами и тряхнул ее в своей руке:

– Отпусти, или хочешь хуже?

Она ослабила хватку. Ослабил и он. Подняв Милли за горло так легко, словно держал котенка, он ударил ее спиной о кафельную стену и посадил себе на бедра. Окинул потемневшим взглядом.

Только сейчас Милли увидела в его глазах безумие и, кажется, поняла, почему он прятал их под темными очками.

Она испугалась до чертиков – так, что вся задрожала, до тех пор, пока он не вжался губами в ее сосок. Одной рукой он уже просто придерживал ее за шею, но второй, втолкнувшись в Милли указательным и средним пальцами, – что он творил той рукой…

Через минуту она забыла, что боялась его, забыла, что хотела кричать. Она уткнулась ему в висок и загнанно дышала, словно он бесконечно мучил ее. Дразнил и не давал то, чего она хочет. Она думала – чтобы ей стало приятно. Он знал – чтобы она не вопила, если он задумает ее придушить. Если не справится с собой.

Будь честен, Хэл, ты никогда не справлялся, с чего этот раз будет особенным? Потому, что ты потерял себя и думал о другой? Потому что ты хотел не эту девушку, но ту, о которой думаешь, убивать не желаешь? Потому что у тебя внутри пожар, и тебе нужно чем-то его погасить, а ту, кого ты хочешь на самом деле, взять не можешь?

Когда он вошел и снова сдавил Милли глотку, она почувствовала: член растет в ней и горячо пульсирует, чем сильнее ее любовник сжимает руку. Вода била по его плечам и спине, отскакивала брызгами ей на губы и веки. Вся в прозрачных каплях, ее грудь, искусанная им, касалась его груди – и когда он упал на Милли и вошел в нее глубже, их тела громко, влажно впечатались друг в друга.

Милли одеревенела. Она слышала от своих парней небрежно и часто: пошли, сделаем это жестко? – но жестким был только этот мужик с короткими белыми волосами, с голодным непроницаемым взглядом, неостановимый и совершенно безразличный к ее стонам, прикосновениям, желаниям. Он делал что хотел, ему было плевать на нее. Она была для него кожаный живой футляр, не больше – и он выбивал из себя удовольствие с таким страданием на перекошенном лице, будто это стоило ему огромных усилий.

Милли балансировала на грани. Удовольствие от адреналина, за которым она так гналась, впрыснуло в кровь дозу. Она не знала, что будет дальше, – только обняла Хэла за плечи и испуганно подпрыгивала на бедрах, как на очень непослушной, буйной лошади, полируя своей спиной стену. И когда почувствовала каждую вену на его члене внутри себя, каждый удар, отзывающийся тупой болью в придатках, как если бы она упала и получила серьезный ушиб, – зашептала в исступлении:

– Постой, погоди! Прошу. Стой! Если ты хочешь…

Он стиснул ее шею. Кофта у Милли, вся мокрая, сползла с одного плеча. Лифчик впился косточками под грудь; укусы на ней горели, будто зараженные бешенством. Хэл протяжно застонал. Каждый хлопок его бедер о ее стал размашистым и влажным.

– Моя… – выдавил он, побагровев лицом. Это выглядело пугающе. На висках его забились жилки, глаза налились кровью. Милли замерла, забыв, что хотела от него. Он пробормотал что-то неразборчивое. Милли никогда бы не расслышала.

В нем смешалось все, – и нежность, и ярость, и он не думал о Милли. Он быстро прижался к ней всем телом, распластался, уперся ладонью в плитку возле ее головы. И Милли вскрикнула, когда он кончил в нее:

– Нет!!! Дьявол, ты… Черт бы тебя побрал, выйди!

Она пыталась отпихнуть его, забилась. Бесполезно. Он со вздохом – один за другим – спускал в нее, долго и много, и шептал одними губами ей в ключицу. Она не понимала что. Но он произносил лишь одно имя:

– Конни. Конни. Конни…

Когда все кончилось и единственным звуком в ванной комнате стала бегущая вода, он вышел из Милли и, даже не глядя на нее, невозмутимо и очень тщательно вымыл член и смыл кровь из царапин на груди.

Милли, прильнув спиной к холодному кафелю, едва выдавила:

– Ты же сказал – вынешь вовремя…

– Я такое говорил? – изумился он и усмехнулся.

Милли, у которой внутри было натерто так, что припухли половые губы, нажала на них и развела в стороны. По бедру протянулась нитка семени. Потом она потекла вниз – его было много.

– Ты кончила, детка? – вдруг спросил Хэл.

Когда она смолчала, он понял все и небрежно усмехнулся:

– Подожди.

Конни что-то пробудила в нем. Он впервые хотел посмотреть, как кончает женщина. Он никогда этого не видел: когда им становилось хорошо, он душил их и кончал сам. В этот раз он хотел попробовать, выйдет ли без этого. Он хотел понять, как это было бы у него с…

– Я не хочу, чтобы ты меня трогал, – огрызнулась Милли.

– Перестань, тебе понравится, – резко сказал он и вошел в нее пальцами, но уже гораздо мягче прежнего.

Внутри нее было вязко, тепло и сыро. Он выделил ее клитор средним и указательным пальцами и потер его, пристально глядя Милли в лицо. Судя по ее отсутствующему взгляду, она совершенно пропала.

Он усадил ее себе на колено и рывком развел девичьи ноги, сам же поставил колено на бортик ванны. По пальцам текла собственная сперма. От мысли, что он оплодотворил Милли, ему стало жарко, и он захотел еще. Однако, когда понял, что в самом деле не о ней думал все это время, сосредоточился на другом. И вперил взгляд в лицо Милли, наблюдая за тем, как оно расслабляется и она выглядит все более потерянной. Как она мечется и рвется вверх и навстречу ему всем телом. Как мнет свою грудь и молит каждым стоном: сделай это. Сделай.

И он делал с ней то, чего она хотела, – и когда наполнил собой снова, она прогнулась в спине и выпустила из ослабших мышц его же семя ему на руку. Обняв его за затылок, ощутила под пальцами короткие щекотные волосы, удивительно шелковистые, как свежестриженная трава.

Милли застонала снова, снова и снова, и зажмурилась, и сжала бедра. На ее лице отразилось страдание пополам с блаженством, и Хэл запомнил это.

Когда она еще дрожала, он бросил ее, вышел, вымыл руку – очень хорошо и несколько раз – и вылез из ванны. Затем, даже не глядя на Милли, брезгливо понюхал пальцы и помыл руку снова. Девушка сидела на бортике ванны, прижав ладонь к груди, и не обращала внимания, что на нее сверху льет вода. Хэл, такой же оглушенный тем, что сделал, поискал полотенце; снял с полки одно, вытерся и оделся. С него спало наваждение. Желания, подобного этому, он не чувствовал так давно – и просто подложил под себя кого угодно, только не ту, которую на самом деле хотел. Он быстро вышел из комнаты и оставил дверь полуприкрытой, а затем стремительно направился к лестнице, даже не замечая, что там, вдали, Констанс вывернула из-за угла.

Она удивленно проследила за дядей и посмотрела на ванную. Оттуда слышался дробный шум воды.

Забыл перекрыть за собой душ? И ушел, не попрощавшись.

Она заглянула в спальню и оставила там несессер с предметами личной гигиены. А когда снова вышла в коридор, оцепенела.

В мокрой кофте, вся помятая и взъерошенная, из ванной выбежала Милли. Затравленно взглянула на Констанс. И прошла мимо, толкнув ее плечом, – прямо в свою комнату.

Глава четвертая

Игры и теории

Хэл гнал из Смирны до Мыса Мэй так, словно его «Плимут» преследовали все демоны ада. По пыльной пустой трассе он выжал девяносто три мили в час и тяжело дышал, вспоминая, как сбежал от Конни, сбежал из того дома. Прочь, как собака. Как трус.

Он впервые кончил в женщину и не убил ее. Это его шокировало. Он допускал, что такое возможно, – с той же Конни, например, – но не с этой похотливой сукой. Не с ней! Но он не мог убить ее в доме родной племянницы. Не здесь! Не сейчас! Ведь это означало бы только одно: он должен был тогда убить их всех, потому что все они… все, кого он там увидел… были идеальны для убийства на Хэллоуин. Особенно после случившегося.

Он уехал оттуда так быстро, что сам не успел очнуться, а уже пылил по трассе. Светило беззаботное солнце. Время перевалило за три часа. Там, с востока, надвигалась хмурая полоса туч – и вместе с ними дождь. Хэл вцепился в руль. Лихорадочно, до жара во лбу, взмок под курткой. Затем ударил по тормозам, а после, оставив длинный черный след на дороге, высунулся из окошка и хорошенько блеванул.

Когда первая волна тошноты прошла, он, бледный, как мертвец, вылез из машины и со вздохом прислонился спиной к двери, обойдя стороной лужицу блевотины на асфальте. Затем дополз до обочины и склонился уже там, хорошенько поливая сухую пыльную траву своим скудным завтраком.

После выпрямился, вытер рот тыльной стороной ладони, добрался на занемевших ногах до «Плимута» и, открыв переднюю дверь, из перчаточного ящика взял пачку влажных салфеток.

Ему было так плохо, словно он напился и его истерзало похмелье. Хэл напивался всего дважды в жизни: когда ему было девятнадцать годков и он окончил школу, а еще – когда матушку забирали в дом престарелых. Он просился поехать с ней и любезно говорил с персоналом, но мать сказала: «Имей уважение ко мне, я сказала – нет». И он проводил белую машину, которая забрала ее, и долго смотрел в окно вслед, а после нашел в большом белом (совсем как та машина) холодильнике не менее большую бутылку водки. Мама растирала ей больные суставы.

Он отвинтил крышку и пил до тех пор, пока не рухнул замертво в кресло в гостиной. Он потом совсем плохо помнил, что было. Он тогда сильно отравился, и если бы не его здоровье – а оно было как у быка, – то сдох бы, только и всего. Он даже не был уверен, что водка эта так уж хороша. Может, и вовсе какое-то дешевое дерьмо. В любом случае у Хэла было очень плохо с алкоголем, и он предпочитал обходить его стороной. Он боялся замутненного сознания, а еще от алкоголя он багровел и у него цепенело горло.

Нет, он не хотел хоть когда-нибудь почувствовать что-то похожее.

Но сейчас чувствовал.

Он судорожно сглатывал, хотя во рту было сухо, как в пустыне, и жалел, что Конни сделала его таким больным, таким пьяным ею. Он вытер рот, руки, лицо и грудь салфетками. Извел всю пачку, но не сошел с места, пока не понял: может сесть за руль и не разбиться.

Хэл быстро домчал до Мыса Мэй и на подъездной дороге к городу остановился там, где не хотел бы никогда показываться, но должен был. В забегаловке «Чикен-Мификс», черт бы ее побрал. Там даже масло пахло как отрава.

Он припарковал «Плимут», стремительно дошел до кафе, ворвался внутрь как ураган и заказал большую семейную порцию острых куриных крыльев в кукурузной панировке. И содовую с лимоном. Непривлекательная прыщавая девица за кассой смотрела на него как на явление Христа, но Хэл даже не взглянул в ответ. Он забрал поднос со своей курицей, сел на стул возле окна, долго пил содовую, а когда во рту стало не тошно, а кисло, управился с семейной порцией курицы без помощи какой-либо семьи. Все это время он мрачно работал челюстями и думал, что с этим пора кончать. Особенно в неделю Хэллоуина. Но как, если в том доме – Конни?!

Когда он все съел и выкинул за собой мусор, то подошел к девице на кассе (на бейджике было имя, ее звали Джой) и немного поболтал с ней. Сделал что хотел. Затем сел в «Плимут» и быстро добрался до Мыса Мэй. Он подгадал отпуск на работе и сейчас был свободен. Ему не нужно было никуда спешить, особенно до вечера – на вечер запланировано дело. Это его убивало.

Он вошел в дом, бросил ключи на комод. Снаружи лаяла соседская собака. Хэл разулся. Повесил куртку на крючок. Пусть у него было состояние человека, в которого в упор выстрелили, он не забыл снять грязную майку и помыть руки. Машинально он взялся за очки и вдруг понял, что оставил их где-то.

А были они на нем в кафе? Нет, кажется, он забыл их в ванной у Констанс. От этого Хэл побелел. Он умылся холодной водой, окатил шею и грудь и сказал своему отражению, стиснув пальцы на краях раковины так, будто хотел ее сломать:

– Я знаю, что делать.

Конечно, он знал. И Мистер Буги внутри него знал тоже.

Он прошел в спальню и упал на кровать, закрыв предплечьем лицо и чувствуя солоноватый жар от собственной кожи. Хэл постарался выключиться от понимания всего, что совершил, но сжал челюсти, когда вспомнил, что не убил ту суку.

Черт.

Он никогда раньше не появлялся в Смирне. Этот город не интересовал его. Он выбирал себе места поменьше, такие, где не будут поднимать бучу; каждое полицейское ведомство в США существует независимо друг от друга. В некоторых из этих мест были только рейнджеры: за полицией в участок требовалось ехать в соседнее управление. Хэл знал, что в тех городишках все сведения об убийствах копятся и сшиваются в разрозненные дела, которые силами местной полиции ни в жизнь не расследовать, и знал, что никто даже не дернется, чтобы изловить его – потому что не связывали одно убийство с другим, а если и связывали и вызывали полицию штата и даже пару детективов как-то (в позапрошлом году, пять лет назад и в самом начале, как он начал работать) – кого те поймают? Призрака. Они ловили призрака, Хэл умело подчищал за собой следы… Он никогда не убивал в одном городе несколько лет кряду. И хотя полиция понимала – что-то очень нехорошее творится в их штате на Хэллоуин, но, боже…

Только вякни, что у тебя завелся маньяк, и будь уверен, можешь смело закрывать участок, потому что будешь заниматься только этим делом и еще тем, чтобы отваживать охочих до слухов репортеров. В какой-нибудь Кеннесо, Стейтсборо, Гриффин, Акуэрт хлынут любопытные журналисты, которые только взбесят своим вниманием психопата или, того хуже, спугнут. Что тогда? Как его ловить? И скольких еще он перебьет в пылу бегства, а не как волк в овчарне – таская по овце с края стада?

Только в сериалах показывают, как агенты ФБР и другие важные птицы с серьезным видом приезжают в маленький городишко в Атланте, Джорджии или Арканзасе. Агенты Малдер-и-мать-ее-Скалли. Они ловили экзальтированных преступников, которые намеренно соревновались с копами в оставлении следов под девизом «Поймай меня, если сможешь», и Хэл всегда поражался, насколько тупыми надо быть, чтобы желать самолично сдаться копам, – такие игры с законом и порядком к добру не приводят, не лучше ли вершить свою миссию тихо? Но то кино или книга, а что на самом деле? На самом деле полицейский участок начинают заваливать кипой бумаг и протоколов, которые не оформить и за десять лет службы. Тогда нужно бросить все прочие заботы и не ловить обычных преступников: тех, кто угоняет тачки, сбивает людей по пьяни, а потом уезжает с места аварии, или тех, кто обкрадывает дома. В маленьких городах – маленькие проблемы. Кто-то прирезал свою подружку в переулке. Пьяные парни кого-то изнасиловали. Соседские сплетни или многолетняя депрессия довели домохозяйку до самоубийства. Черт возьми, в обычной жизни люди не любят остросюжетных драм. Хэл читал – это потому, что многие боятся выйти из зоны своего комфорта. Загнивают в бытовом болоте. Так говорил и его психолог. Он посещал терапевта два года, после смерти…

Тут он моргнул и прервал себя.

Не вспоминай об этом, бога ради. Только не сегодня.

Он положил руки под затылок и уставился в потолок. Что же делать теперь? Он знал, что все полетело к чертям в тот момент, как он без задней мысли согласился отвезти Констанс ключ. Сначала все было о’кей. Он доехал до Смирны, зашел в кафе. Не увидел ничего особенного: две малоприятные девушки, одна – светленькая – почему-то подходила под его представление о собственной племяннице. Чужое пресное лицо. Хэл был спокоен. Он хотел вернуться домой тем же обедом и купить два мотка лески и бобину крепкой веревки. Нужно ведь готовиться к празднику. Он наметил себе место, куда не возвращался четыре года: городок Кантон. Ближайший сосед Мыса Мэй. Там память о нем – убийце на Хэллоуин – немного стерлась, и можно было как следует поохотиться. Тем более у него и близ дома есть маленькое неоконченное дело.

А потом все полетело к чертям, потому что он обернулся – и Констанс Мун оказалась совсем другой девушкой.

Он вспомнил, как в первый раз увидел ее, и повернулся на бок, уткнувшись носом в подушку. Прикрыл глаза.

Лучше поспать. Лучше уснуть.

В маленькой тесной спальне он казался гигантом. Здесь умещались-то лишь кровать, комод для белья и встроенный стенной шкаф. Ну были еще тумбочка и лампа. Все – тусклых цветов, безукоризненно чистое, но по-странному старомодное, как если бы хозяева родом из семидесятых оставили все это Хэлу в наследство, а он сберег.

Нужно отдохнуть и забыть обо всем. Он не может приехать к ней и устроить резню в ее доме. Хотя Хэл знал, что вполне способен сделать это. Почему нет?

Потом что-то начало внушать ему. Очень тихо.

Это последний твой близкий человек. Вспомни. Она чертовски напоминает тебе ту молодую женщину, которую однажды довелось увидеть на семейном празднике. Вспомни. Те же темные волосы, тот же лисий хитрый взгляд. Невинное лицо, а за улыбкой прячется соблазнительница. И Конни похожа на нее. Вспомни. Ты не можешь вот так взять и сломать ей шею, потому что…

Он ее хочет. Дьявольски хочет.

Хэл зажмурился. Нет-нет-нет. Он не поедет больше в Смирну. Только в Кантон, как и планировал. У него в подвале к тому же труп. Нужно действовать, собраться. Взять себя в руки. Сделать это было сложнее, чем всегда, потому что он уже выбрал, где и кого хочет убивать на Хэллоуин.

И те ублюдки – он бы пересчитал им шейные позвонки, всем до одного. А как быть с Конни?

Хэл резко сел на кровати. В ступоре посмотрел в стену напротив, на ряд семейных фотографий в рамках.

Матушка говорила ему: семья превыше всего, но прятала сына от всех. Возможно, так было нужно. Он не понимал почему, но это же мама – он верил ей больше, чем себе.

Нужно собраться.

Хэл устало потер лоб, встал и подошел к окну. Зашторил его. Посмотрел вниз, себе на грудь, на припухшие розовые царапины, оставленные ногтями той девки. Он сразу все решил и сжал челюсти, стараясь ни о чем не думать и больше к вопросу не возвращаться.

Он будет убивать в Смирне, раз судьба сама предопределила его выбор. Что же до Констанс, он сделает, что должен сделать.

Парень, подумай хорошенько об этом.

Хэл открыл шкаф, достал из него рубашку и встряхнул, с сомнением поглядев на нее.

Нельзя же убить Конни.

Кто сказал, что нельзя? Убийцы не трогают тех, кто им нравится, да? Что за бред. Если потребуется, он сделает это.

А если нет? Если она – даже думать об этом странно – будет не как они?

Он вернется в Смирну завтра. Он обо всем подумает. И Констанс будет хорошим предлогом, чтобы снова появиться там. Он хочет увидеть ее, бог свидетель, так сильно хочет, как ничего в жизни не хотел.

Ей было двадцать четыре года. Она отработала смену в «Чикен Мификс». Днем к ним заезжал высокий блондин в замшевой куртке. Выглядел слишком хорошо и пару раз мельком взглянул на нее. Она была на кассе. Толком не помнила, что ему пробила, – людей было слишком много в тот день, все ехали куда-то на близящийся уик-энд.