скачать книгу бесплатно
Шварц, зевая, встал.
– Что ж, – сказал он, – пойду стирать белье.
Шарло развернулся и присоединился к Лонжену, который разговаривал с Пинеттом. Матье остался один на скамейке.
В свою очередь, шумно зевнул Люберон.
– Как здесь осточертело! – в сердцах произнес он.
Шарло и Лонжен зевнули. Люберон посмотрел, как они зевают, и снова зевнул.
– Эх, хорошо бы, – сказал он, – сейчас потрахаться.
– Ты что, можешь трахаться в шесть часов утра? – возмущенно спросил Шарло.
– Я? В любое время.
– А я нет. У меня трахаться не больше желания, чем получать пинки в зад.
Люберон ухмыльнулся.
– Был бы ты женат, ты б научился делать это и без желания, дурак! Что хорошо в траханье, так это то, что по ходу ни о чем не думаешь.
Они замолчали. Тополя дрожали, вечное солнце дрожало среди листвы; издалека слышался добродушный грохот канонады, такой повседневный, такой успокаивающий, что его можно было принять за шум природы. Что-то оборвалось в воздухе, и оса совершила среди них долгое изящное пике.
– Послушайте! – сказал Люберон.
– Что это?
Вокруг них было что-то вроде пустоты, странное спокойствие. Птицы пели, на заднем дворе кричал петух; вдалеке кто-то равномерно бил по куску железа; однако это была тишина: канонада прекратилась.
– Э! – удивленно протянул Шарло. – Э! Скажи-ка!
– Ага.
Они прислушались, не переставая смотреть друг на друга.
– Так все и начинается, – равнодушным тоном проговорил Пьерне. – В определенный момент по всему фронту наступает тишина.
– По какому фронту? Фронта нет.
– Ну, повсюду.
Шварц робко шагнул к ним.
– Знаете, – сказал он, – я думаю, сначала должен быть сигнал горна.
– Придумал! – возразил Ниппер. – Связи больше нет; даже если бы они заключили мир сутки тому назад, мы бы его все еще ждали.
– Может быть, война кончилась уже с полуночи, – сказал Шарло, смеясь от надежды. – Прекращение огня всегда происходит в полночь.
– Или в полдень.
– Да нет же, глупый, в ноль часов, понимаешь?
– Да замолчите же! – прикрикнул Пьерне.
Они замолчали. Пьерне прислушивался с нервным тиком на лице; у Шарло был полуоткрыт рот; сквозь оглушающую тишину они вслушивались в Мир. Мир без славы и без колокольного звона, без барабанов и труб, Мир, похожий на смерть.
– Мать твою! – выругался Люберон.
Гул возобновился, он казался менее глухим, более близким и угрожающим. Лонжен скрестил длинные руки и хрустнул пальцами. Он с досадой сказал:
– Черт побери, чего они ждут? Они думают, что мы еще недостаточно разгромлены? Что мы потеряли недостаточно людей? Неужели нужно, чтобы Франция полностью пропала, а иначе они не остановят бойню?
Все были вялы, издерганы, уязвлены, с землистыми лицами людей, страдающих несварением. Достаточно было удара барабана на горизонте – и большая волна войны снова обрушилась на них. Пинетт резко повернулся к Лонжену. Его глаза смотрели остервенело, пальцы стиснули край желоба.
– Какая бойня? А? Какая бойня? Где они, убитые и раненые? Если ты их видел, значит, тебе повезло. Я же видел только трусов вроде тебя, которые бегали по дорогам с дрейфометром на шее.
– Что с тобой, дурачок? – с ядовитым участием спросил Лонжен. – Ты себя плохо чувствуешь?
Он бросил на остальных многозначительный взгляд:
– Он был хороший паренек, наш Пинетт, его очень любили, потому что он сачковал, как и мы, уж он не вышел бы вперед, если бы потребовался доброволец. Жалко, что он хочет повоевать теперь, когда война уже закончена.
Глаза Пинетта сверкнули:
– Ничего я не хочу, мудило!
– Хочешь! Ты хочешь в солдатики поиграть.
– И то лучше, чем обделываться, как ты.
– Слыхали: я обделываюсь, потому что сказал, что французская армия получила взбучку.
– А ты уверен, что французская армия получила взбучку? – заикаясь от гнева, спросил Пинетт. – Ты что, посвящен в тайны главнокомандующего, генерала Вейгана?
Лонжен заносчиво и устало улыбнулся:
– Кому нужны тайны главнокомандующего: половина войск беспорядочно отступает, а другая окружена; тебе этого мало?
Пинетт рубанул воздух рукой:
– Мы перегруппируемся на Луаре, а в Сомюре соединимся с Северной армией.
– Ты в это веришь, умник?
– Так мне сказал капитан. Спроси у Фонтена.
– Северной армии придется повертеться, потому что у них на хвосте боши. А что до нас, то мы вряд ли с ними встретимся.
Пинетт исподлобья посмотрел на Лонжена, тяжело дыша и топая ногой. Он сердито тряхнул плечами, как бы намереваясь сбросить ношу. Наконец он зло и затравленно проговорил:
– Даже если мы отступим до Марселя, даже если пересечем всю Францию, останется Северная Африка.
Лонжен скрестил руки и презрительно улыбнулся:
– А почему не Сен-Пьер и Микелон[8 - Острова у восточного побережья Канады, колонии Франции.], болван?
– Ты себя считаешь умником? Скажи, ты себя считаешь умником? – спросил Пинетт, наступая на него.
Шарло бросился между ними.
– Ну! Ну! – сказал он. – Вы что, собираетесь ссориться? Все согласны, что война ничего не решает и что вообще больше не нужно воевать. Бог нам в помощь! – воскликнул он пылко. – Вообще никогда!
Он напряженно смотрел на всех, он дрожал от страсти. Страсти всех примирить: Пинетта и Лонжена, немцев и французов.
– Наконец, – почти умоляющим голосом сказал он, – нужно суметь с ними поладить, они ведь не собираются всех нас уничтожить.
Пинетт обратил свое бешенство на него:
– Если война проиграна, то лишь из-за таких, как ты.
Лонжен ухмылялся:
– Еще один никак не поймет.
Наступило молчание; потом все медленно повернулись к Матье. Он этого ждал: в конце каждого спора его делали арбитром, так как он был самый образованный.
– Что ты об этом думаешь? – спросил Пинетт.
Матье опустил голову и не ответил.
– Ты что, глухой? Тебя спрашивают, что ты об этом думаешь?
– Ничего, – ответил Матье.
Лонжен пересек тропинку и стал перед ним:
– Как – ничего? Преподаватель все время думает.
– Что ж, как видишь, не все время.
– Ты все-таки не дурак: ты хорошо знаешь, что сопротивление невозможно.
– Откуда мне это знать?
В свою очередь, подошел и Пинетт. Они стояли по обе стороны Матье, словно его добрый и злой ангелы.
– Ведь ты не пал духом, – сказал Пинетт. – Неужто ты считаешь, что французы не должны сражаться до конца?
Матье пожал плечами:
– Если бы сражался я, я мог бы иметь свое мнение. Но погибают другие, сражаться будут на Луаре, и я не могу решать за них.
– Вот видишь, – сказал Лонжен, насмешливо глядя на Пинетта, – бойню за других не решают.
Матье встревоженно посмотрел на него:
– Я этого не сказал.
– Как не сказал? Ты только что это сказал.
– Если бы оставался шанс, – промолвил Матье, – совсем крохотный шанс…
– И что?
Матье покачал головой:
– Как знать?..
– И что же это означает? – спросил Пинетт.
– Это означает, – объяснил Шарло, – что осталось только ждать, стараясь при этом не портить себе кровь.
– Нет! – крикнул Матье. – Нет!
Он резко встал, сжимая кулаки.
– Я жду с самого детства!
Они недоуменно смотрели на него, он понемногу успокоился.
– Что означает наше решение? – сказал он. – Кто спрашивает наше мнение? Вы отдаете себе отчет в нашем положении?
Они испуганно попятились.
– Ладно, – сказал Пинетт, – ладно, мы его знаем.
– Ты прав, – сказал Лонжен, – солдат не имеет права на собственное мнение.
Его холодная и слюнявая улыбка ужаснула Матье.
– Пленный еще меньше, – сухо ответил он.
Всё спрашивает у нас нашего мнения. Всё. Большой вопрос окружает нас: это фарс. Нам задают вопрос, как людям; нас хотят заставить думать, что мы еще люди. Но нет. Нет. Нет. Какой фарс – эта тень вопроса, который задают одни тени войны другим.
– А что за польза иметь собственное мнение? Решать-то не тебе.
