скачать книгу бесплатно
– Я хочу видеть людей.
– Тогда на ла Канебьер?
– Ла Канебьер? Нет! Да, да, если хочешь.
– На набережные на углу ла Канебьер, – сказал Борис.
– Хорошо, месье Сергин.
«Бездельник!» – подумал Борис. Машина тронулась, и Борис стал смотреть в окно, ему не хотелось разговаривать, потому что шофер мог их слышать.
– Ну что Лола? – спросила Ивиш.
Он повернулся к ней: у нее был совершенно непринужденный вид; он приложил палец к губам, но она повторила звучно и громко, как будто шофер был просто деревянной чуркой:
– Как Лола? У тебя есть от нее известия?
Он, не отвечая, пожал плечами.
– Эй!
– Известий нет, – сказал он.
Когда Борис лечился в Туре, Лола приехала и поселилась рядом с ним. В начале июня его эвакуировали в Марсель, а она заехала в Париж, чтобы взять деньги в банке перед тем, как присоединиться к нему. С тех пор произошли «события», и он больше ничего не знал. Толчок бросил его на Ивиш; они занимали так мало места в «бьюике», что он вспомнил время, когда они только что приехали в Париж: они развлекались, считая себя двумя сиротами, заблудившимися в Париже, и часто вот так прижимались друг к другу на скамье в «Доме» или в «Куполе». Он поднял голову, собираясь напомнить ей об этом, но увидел, какая она угрюмая, и только сказал:
– Париж взят, ты знаешь?
– Знаю, – безразлично сказала Ивиш.
– А что твой муж?
– Никаких известий.
Она наклонилась к нему и тихо сказала:
– Пусть он подохнет.
Борис бросил взгляд на шофера и увидел, что тот смотрит на них в зеркало. Он толкнул локтем Ивиш, и она замолчала: но на ее губах сохранялась злобная и мрачная улыбка. Машина остановилась в нижней части ла Канебьер. Ивиш спрыгнула на тротуар и повелительно-непринужденно сказала шоферу:
– Заедете за мной в кафе «Риш» в пять часов.
– До свидания, месье Сергин, – любезно попрощался шофер.
– Пока, – раздраженно сказал Борис.
Он подумал: «Я вернусь на трамвае». Он взял Ивиш за руку, и они пошли вверх по ла Канебьер. Мимо прошли офицеры; Борис их не поприветствовал, и их это, похоже, нисколько не задело. Борис был раздосадован, потому что женщины на него оборачивались.
– Ты не отдаешь честь офицерам? – спросила Ивиш.
– Зачем?
– На тебя смотрят женщины, – заметила Ивиш.
Борис не ответил; одна брюнетка улыбнулась ему, Ивиш живо обернулась.
– Да, да, он красив, – сказала она в спину брюнетке.
– Ивиш! – взмолился Борис. – Не привлекай к нам внимания.
Это была новая надоевшая песенка. Однажды утром кто-то сказал ему, что он красив, и с тех пор все ему это повторяли, Франсийон и Габель прозвали его «Рожица Амура». Естественно, Борис не поддавался на лесть, но это раздражало, потому что красота – не мужское качество. Было бы предпочтительнее, чтобы все эти бабы занимались своими ягодицами, а мужчины, проходя, немного обращали внимание на Ивиш, не слишком, но как раз достаточно, чтобы она чувствовала себя привлекательной.
На террасе кафе «Риш» почти все столики были заняты; они сели среди смазливых темноволосых девок, офицеров, элегантных солдат, пожилых мужчин с жирными руками; безобидная доброжелательная публика, их можно убить, но не причиняя им боли. Ивиш принялась дергать себя за локоны. Борис спросил ее:
– Что-то не так?
Она пожала плечами. Борис вытянул ноги и ощутил скуку.
– Что будешь пить? – спросил он.
– У них хороший кофе?
– Так себе.
– Я до смерти хочу выпить кофе. Там они варят отвратительный.
– Два кофе, – сказал Борис официанту. Он повернулся к Ивиш и спросил: – Как у тебя дела со свекром и свекровью?
Страсть угасла на лице Ивиш.
– Нормально. Постепенно становлюсь похожей на них. – Она, усмехнувшись, добавила: – Свекровь говорит, что я на нее похожа.
– Что ты делаешь целый день?
– К примеру, вчера я встала в десять часов, как можно медленнее привела себя в порядок. Так прошло полтора часа, затем читала газеты…
– Ты не умеешь читать газеты, – сурово сказал Борис.
– Да, не умею. За обедом говорили о войне, и мамаша Стюрель пустила слезу, вспомнив о своем дорогом сыночке; когда она плачет, ее губы приподнимаются, и мне всегда кажется, что сейчас она начнет смеяться. Потом мы вязали, и она мне, как женщина женщине, призналась: Жорж был слабого здоровья, когда был маленьким, представляешь, у него был энтерит в восемь лет, если бы ей пришлось выбирать между сыном и мужем, это было бы ужасно, но она предпочла бы, чтобы умер муж, потому что она больше мать, чем жена. Затем она мне говорила о своих болезнях: матка, кишечник и мочевой пузырь, кажется, с ними не все в порядке.
У Бориса на языке вертелась великолепная шутка: она пришла так быстро, что он засомневался, не вычитал ли он ее где-то? Однако нет. «Женщины между собой говорят о своем домашнем или физиологическом хозяйстве». Но фраза получалась немного педантичной, похоже на высказывание Ларошфуко. «Женщине нужно говорить о своем домашнем или физиологическом хозяйстве», или «когда женщина не говорит о своем домашнем хозяйстве, она говорит о своем физиологическом хозяйстве». Так, да, может быть… Он подумал, не рассказать ли эту шутку Ивиш? Но Ивиш все меньше и меньше понимала шутки. Он просто сказал:
– Ясно. А потом?
– Потом поднялась к себе в комнату и не выходила до ужина.
– И что ты там делала?
– Ничего. После ужина слушали новости по радио, потом комментировали их. Кажется, ничего непоправимого не произошло, нужно сохранять хладнокровие, Франция видывала времена и похуже. Потом я поднялась в свою комнату и заварила себе чай на электрической плитке. Я ее прячу, потому что она выбивает пробки один раз из трех. Потом я села в кресло и подождала, пока они уснут.
– И что тогда?
– Я вздохнула полной грудью.
– Тебе надо бы записаться в библиотеку, – сказал Борис.
– Когда я читаю, буквы прыгают у меня перед глазами. Я все время думаю о Жорже. Я помимо воли надеюсь, что мы вот-вот получим известие о его смерти.
Борис не любил своего зятя и никогда не понимал, что толкнуло Ивиш в сентябре тридцать восьмого года бежать из дому и броситься на шею этому длинному вялому типу. Но он охотно признавал, что тот не был подлецом; когда Жорж узнал, что Ивиш забеременела, он повел себя в высшей степени порядочно и настоял на их браке. Но было слишком поздно: Ивиш его ненавидела, потому что он сделал ей ребенка. Она говорила, что сама себе внушает ужас, она спряталась в деревне и не хотела видеть даже брата. Она, безусловно, покончила бы с собой, если бы так не боялась смерти.
– Какая гадость!
Борис вздрогнул.
– Что?
– Вот! – сказала она, показывая на свою чашку кофе.
Борис попробовал кофе и мирно сказал:
– Прямо скажем, не высший сорт! – Помедлив, он заметил: – Думаю, он будет становиться все хуже и хуже.
– Страна побежденных! – сказала Ивиш.
Борис осторожно посмотрел вокруг. Но никто не обращал на них внимания: люди благопристойно и сосредоточенно говорили о войне. Можно подумать, что они вернулись с похорон. Неся пустой поднос, прошел официант. Ивиш обратила на него взгляд чернильных глаз.
– Он отвратителен! – выкрикнула она.
Официант удивленно посмотрел на нее: у него были седые усы, Ивиш годилась ему в дочери.
– Этот кофе отвратителен, – сказала Ивиш. – Можете его унести.
Официант с любопытством смерил ее взглядом: она была слишком молода и не вызвала в нем робость. Когда он понял, с кем имеет дело, он грубо ухмыльнулся:
– Вы хотели бы мокко? Вы, может быть, не в курсе, что идет война?
– Я, может быть, и не в курсе, – живо ответила она, – но мой брат, который был недавно ранен, безусловно, знает это лучше вас.
Борис, пунцовый от смущения, отвел глаза. Она стала дерзкой и в карман за словом не лезла, но он сожалел о той поре, когда она злилась молча, опустив на лицо волосы: тогда было меньше неприятностей.
– В день, когда боши вошли в Париж, я не стал бы жаловаться на плохой кофе, – раздосадованно пробурчал официант.
Он ушел; Ивиш топнула ногой.
– У них только война на языке; они сами себя гонят воевать, и можно подумать, что этим гордятся. Пусть они проиграют эту войну, пусть проиграют хотя бы раз, только бы о ней больше не говорили.
Борис подавил зевок: вспышки Ивиш его больше не забавляли. Когда она была девушкой, одно удовольствие было смотреть, как она теребит волосы, топает ногами и косится, это могло развеселить на целый день. Теперь ее глаза оставались угрюмыми, казалось, в этом была некая нарочитость, в такие минуты Ивиш была похожа на их мать. «Она замужняя женщина, – с ужасом подумал Борис. – Замужняя женщина, со свекром и свекровью, с мужем на фронте и семейным автомобилем». Он недоуменно посмотрел на нее и отвел глаза, потому что почувствовал, что сейчас она вызовет у него отвращение. «Я уеду!» Он резко выпрямился: решение принято. «Я уеду, уеду с ними, я не могу больше оставаться во Франции». Ивиш что-то говорила.
– Что? – спросил он.
– Родители.
– Так что?
– Я говорю, что им не надо было уезжать из России; ты меня не слушаешь.
– Если бы они остались, их бы засадили в тюрьму.
– Во всяком случае, они не должны были заставлять нас принимать гражданство. Мы могли бы уехать к себе домой.
– У себя дома – это во Франции, – сказал Борис.
– Нет, в России.
– Во Франции, потому что они нам дали французское гражданство.
– Вот именно, – сказала Ивиш. – Они не должны были этого делать.
– Да, но ведь сделали.
– Мне это все равно. Раз они не должны были этого делать, значит, этого как бы нет.
– Будь ты сейчас в России, – сказал Борис, – ты бы там на стенку лезла.
– Мне это было бы все равно, потому что Россия – большая страна, и я бы испытывала гордость. А здесь я живу в стыде.
Она на мгновение замолчала, вид у нее был нерешительный. Борис блаженно посмотрел на нее; у него не было ни малейшего желания ей противоречить. «Она будет вынуждена остановиться, – с надеждой подумал он. – Ей уже просто нечего добавить».
Но у Ивиш было воображение: она подняла руку и сделала странный маленький бросок вперед, словно прыгала в воду.
– Ненавижу французов, – сказала она.
Господин, читавший рядом с ними газету, поднял голову и поглядел на них с рассеянным видом. Борис посмотрел ему прямо в глаза. Но почти сразу же господин встал: к нему подходила молодая женщина; он поклонился ей, она села, и они, улыбаясь, взяли друг друга за руки. Успокоенный, Борис повернулся к Ивиш. Это была большая коррида – Ивиш бормотала сквозь зубы:
– Я их ненавижу, ненавижу!
– Ты их ненавидишь, потому что они варят плохой кофе?
– Я их ненавижу за все.
Борис надеялся, что буря утихнет сама собой; но теперь стало ясно, что он ошибался и что нужно сопротивляться до последнего.
– А я их очень люблю, – сказал он. – Теперь, когда они проиграли войну, все на них будут нападать; но я их видел в деле, и уверяю тебя, что они сделали, что смогли.
– Вот видишь! – воскликнула Ивиш. – Вот видишь!
– Что я вижу?
– Почему ты говоришь: они сделали, что смогли? Если бы ты чувствовал себя французом, ты сказал бы мы.
