скачать книгу бесплатно
Он улыбался; но приступ бешенства вдруг сотряс его, и он грубо вцепился в лодыжку.
– Я так и не убью ни одного фрица! Скоро они припрутся, и им останется только меня задержать!
– Что ж, это так, – сказал Матье.
– Но это несправедливо!
– Это ни несправедливо, ни справедливо – это просто факт.
– Это несправедливо: мы расплачиваемся за других, за парней из армии Кора и за Гамелена.
– Будь мы в армии Кора, мы поступили бы так же, как они.
– Говори за себя!
Он расставил руки, шумно вдохнул, сжал кулаки, и надувая грудь, высокомерно посмотрел на Матье:
– Разве у меня такая рожа, чтобы удирать от врага?
Матье ему улыбнулся:
– Нет.
Пинетт напряг продолговатые бицепсы светлых рук и некоторое время наслаждался своей молодостью, силой, храбростью. Он улыбался, но глаза его оставались беспокойными, а брови нахмуренными.
– Я бы погиб в бою.
– Так всегда говорят.
Пинетт улыбнулся и умер: пуля пронзила ему сердце. Мертвый и торжествующий, он повернулся к Матье. Статуя Пинетта, погибшего за родину, повторила:
– Я бы погиб в бою.
Вскоре энергия и гнев снова разогрели это окаменевшее тело.
– Я не виноват! Я сделал все, что мне предписали. Не моя вина, что меня не смогли толком использовать.
Матье смотрел на него с какой-то нежностью; Пинетт был прозрачным на солнце, жизнь поднималась, опускалась, вращалась так быстро в голубом дереве его вен, он, должно быть, чувствовал себя таким худым, таким здоровым, таким легким: как он мог подумать о безболезненной болезни, которая уже начала его глодать, которая согнет его свежее молодое тело над силезскими картофельными полями или на автодорогах Померании, которая заполнит его усталостью, грустью и тяжестью. Поражению учатся.
– Я ничего ни у кого не просил, – продолжал Пинетт. – Я спокойно делал свою работу; я не был против фрицев, я их в глаза не видывал; нацизм, фашизм – я даже не знал, что это такое; а когда я в первый раз увидел на карте этот самый Данциг, я был уже мобилизован. Ладно, наверху есть Даладье, который объявляет войну, и Гамелен, который ее проигрывает. А что там делаю я? В чем моя вина? Может, ты думаешь, они со мной посоветовались?
Матье пожал плечами:
– Уже пятнадцать лет все видели, что война приближается. Нужно было вовремя умело взяться, чтобы избежать ее или выиграть.
– Я не депутат.
– Но ты голосовал.
– Конечно, – неуверенно ответил Пинетт.
– За кого?
Пинетт промолчал.
– Вот видишь, – сказал Матье.
– Мне нужно было пройти военную службу, – раздраженно оправдывался Пинетт. – А потом я заболел: я мог проголосовать только один раз.
– А в тот раз ты это сделал?
Пинетт не ответил. Матье улыбнулся.
– Я тоже не голосовал, – тихо сказал он.
Выше по течению солдат выжимал рубашки. Он их завернул в красное полотенце и, посвистывая, поднялся на дорогу.
– Узнаешь, какую песенку он насвистывает?
– Нет, – ответил Матье.
– «Мы будем сушить белье на линии Зигфрида».
Оба засмеялись. Пинетт, казалось, немного успокоился.
– Я добросовестно работал, – сказал он. – И не всегда досыта ел. Потом я нашел это место на транспорте и женился: жену-то мне нужно кормить, а? Знаешь, она из хорошей семьи. Хотя поначалу между нами не все ладилось… Потом, – живо добавил он, – все утряслось; я вот к чему клоню: нельзя же заниматься всем одновременно.
– Конечно, нет! – согласился Матье.
– Как я мог поступить иначе?
– Никак.
– У меня не было времени заниматься политикой. Я возвращался домой усталый как собака, потом шли ссоры; к тому же, если ты женат, надо ублажать жену каждый вечер, разве нет?
– Наверное, да.
– Так что ж?
– А ничего. Вот так и проигрывают войну.
Пинеттом овладел новый приступ злобы.
– Не смеши меня! Даже если бы я занимался политикой, даже если бы я только это и делал, что бы изменилось?
– По крайней мере ты бы сделал все возможное.
– А ты сделал?
– Нет.
– А если бы и сделал, ты сказал бы, что это не ты проиграл войну?
– Нет.
– Так как же?
Матье не ответил, он услышал дрожащее пение комара и помахал рукой на уровне лба. Пение прекратилось. «В самом начале я тоже думал, что эта война – болезнь. Какая глупость! Это я, это Пинетт, это Лонжен. Для каждого из нас это он сам; она сделана по нашему образу и подобию, и у нас та война, которую мы заслужили». Пинетт длинно шмыгнул носом, не спуская взгляда с Матье; Матье подумал, что у него глупый вид, но разъярился против себя. «Довольно! Довольно! Мне надоело слыть человеком, который ясно все понимает!» Комар танцевал вокруг его лба – смехотворный венец славы. «Если бы я воевал, если бы я нажал на гашетку, где-то упал бы человек…» Он дернул рукой и залепил себе хороший шлепок по виску; он опустил руку и увидел на указательном пальце крошечное кровавое кружевце, человек, у которого кровью истекает жизнь на булыжники, шлепок по виску, указательный палец нажимает на курок, разноцветные стекла калейдоскопа резко останавливаются, кровь испещряет траву на тропинке, мне надоело! Мне надоело! Углубиться в неизвестное действие, как в лес. Действие. Действие, которое возлагает ответственность и которое никогда полностью не понимаешь. Он страстно проговорил:
– Если бы что-то нужно было сделать…
Пинетт с интересом посмотрел на него:
– Что?
Матье пожал плечами.
– Нет, ничего, – ответил он. – В данный момент – ничего.
Пинетт надевал носки; его белесые брови хмурились. Он вдруг спросил:
– Я тебе показывал свою жену?
– Нет, – сказал Матье.
Пинетт встал, порылся в кармане кителя и вынул из бумажника фото. Матье увидел довольно красивую женщину с суровым выражением лица и намечающимися усиками. Поперек фотографии она написала: «Дениза – своей куколке, 12 января 1939 года». Пинетт покраснел:
– Она меня так называет. Не могу ее от этого отучить.
– Но хоть как-то она должна тебя называть.
– Это потому, что она старше меня на пять лет, – с достоинством пояснил Пинетт.
Матье вернул ему фотографию.
– Она хороша.
– В постели она потрясающая, – сказал Пинетт. – Ты даже не можешь себе представить.
Он еще больше покраснел. Потом смущенно добавил:
– Она из хорошей семьи.
– Ты мне это уже говорил.
– Да? – удивился Пинетт. – Я тебе это уже говорил? Я тебе говорил, что ее отец был преподавателем рисования?
– Да.
Пинетт старательно положил фото в бумажник.
– Меня это огорчает.
– Что тебя огорчает?
– Ей будет неприятно такое мое возвращение.
Он скрестил руки на коленях.
– Хватит тебе! – сказал Матье.
– Ее отец – герой войны четырнадцатого года, – продолжал Пинетт. – Три благодарности в приказе, награжден крестом. Он об этом все время говорит.
– Ну и что?
– А то, что ей будет неприятно такое мое возвращение.
– Бедный дурачок, – сказал Матье. – Ты вернешься еще не скоро.
Гнев Пинетта выветрился. Он грустно покачал головой.
– Лучше уж так. Я не хочу возвращаться.
– Бедный дурачок, – повторил Матье.
– Она меня любит, – говорил Пинетт, – но у нее трудный характер: она много о себе воображает. Да еще ее мамаша королеву из себя корчит. Жена должна тебя уважать, верно? Иначе она устроит из дома ад.
Он вдруг встал:
– Мне надоело здесь. Ты идешь?
– Куда это?
– Не знаю. К остальным.
– Пойдем, если хочешь, – неохотно согласился Матье.
Он, в свою очередь, встал, они поднялись к дороге.
– Смотри-ка, – сказал Пинетт, – вот Гвиччоли.
Гвиччоли, расставив ноги, приставив руку козырьком ко лбу и смеясь, смотрел на них.
– Вот это шутка! – сказал он.
– Что?
– Вот это шутка! Попались, как дураки.