скачать книгу бесплатно
Дверь широко распахнулась, и в мастерскую ввалился нетрезвый уже Вождь с радостно светившимися глазами. Он держал экземпляр журнала «Чудеса и приключения» в руке:
– Эй, Голубые Мечи! А я и не знал, что ты – «Г о л у б ы е М е ч и»! Это надо же такую херню написать? «Голубыми» знаешь кого называют… Я бы на твоём месте этому журналисту зонтик в одно место засадил и там, внутри – раскрыл!
Андрей, будучи обескуражен таким поведением Васильева, почувствовал некоторую неловкость перед Николаем Викторовичем, который явно смутился и как-то съёжился с приходом крупного и вальяжного Вождя. Тем не менее, Андрей представил их друг другу – и теперь неловко стало Васильеву.
С этого момента, наверное, за Андреем Сафоновым и закрепилась эта кличка – «Голубые Мечи» или просто «Мечи». Выйдя на Арбат во второй половине дня, он то и дело выслушивал «поздравления» и подколки со стороны друзей, называвших его теперь только так и не иначе.
Погода стояла на редкость жаркая, продажа картин на Арбате шла вяло, и через несколько дней художники приняли решение навестить Цыгана и Алёну в Переславле-Залесском. Андрей часто бывал в Доме творчества в этом прекрасном месте во время обучения в Строгановке. Позднее он не раз приезжал сюда на этюды с друзьями или один, когда хотелось уединиться. Особенно живописен был Переславль осенью, когда деревья были покрыты золотом, или поздней весной, когда окрестные холмы на солнце охрились бурой прошлогодней травой, в низинах темнели живописные проталины в жухлом снеге, а воздух был наполнен живительной энергией просыпающейся природы.
Билетов на прямой рейсовый автобус со Щёлковской не было. Поэтому пришлось добираться до Сергиева Посада на электричке с Ярославского вокзала. В поезде все форточки были открыты и ветерок хорошо продувал вагон, в котором друзья разместили свои этюдники и рюкзаки. Был рабочий день, дачников ехало мало, поэтому молодые художники могли комфортно расположиться на деревянных лавках, смеясь и дурачась всю дорогу под строгими взглядами бабушек. Лялька с Анжелой то и дело упускали из корзинки зайца Васю, которого взяли с собой, чтобы выпустить на волю в Переславле, и дружно затем бегали по вагону, пытаясь поймать его до очередной остановки электрички. Наконец всё-таки, когда поезд остановился в Абрамцево, Вася исхитрился, рванулся что было сил между ног входивших пассажиров к выходу из вагона и был таков…
Дом творчества Союза художников в Переславле-Залесском – одно из самых романтических мест, где художник, если он не очень привередлив к быту, мог в те годы иметь всё необходимое для творческого счастья. Колорит этого места всегда притягивал художников, писателей и поэтов (таких, как А. Н. Островский, М. М. Пришвин, Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова).
Здесь они находили приют от шума большого города. Живописные берега реки Трубеж, этой деревянной Венеции средней полосы России, с перекинутыми через неё мостиками и мосточками, разноцветными лодками и смыкающимися над водой плакучими ивами… Загадочное Плещеево озеро, поглотившее за свою историю не одну сотню рыбаков. Древние церкви и монастыри, большей частью полуразрушенные в те времена, сказочный Берендеев лес и Синий камень, окружённые легендами и чудесами… притягивали во все времена творческую интеллигенцию, да и просто людей с чистым сердцем.
Дом творчества был построен в своё время замечательным рисовальщиком и живописцем, академиком Дмитрием Николаевичем Кардовским. Он знаком советскому зрителю в основном по иллюстрациям к произведениям А.С.Пушкина, Ф.М.Достоевского, А.П..Чехова, А. С. Грибоедова, А. Н. Толстого, а также по исключительным в своем роде карандашным зарисовкам с натуры вождя мирового пролетариата В. И. Ленина.
Владимир Ильич, в отличие от своих соратников, не любил позировать, да и не имел времени на это. Поэтому выбран был опытный и талантливый Д. Н. Кардовский, который, не отвлекая вождя от работы, тихо сидел в углу комнаты и за несколько сеансов сделал гениальные живые наброски, которые легли в основу ряда полюбившихся всему народу картин с изображением Ленина. За это ему после звания академика, полученного в царские времена, в 1929 году присвоили ещё одно звание – заслуженного деятеля искусств РСФСР.
В дальнейшем именно зарисовки Д. Н. Кардовского легли в основу формирования канона, которому должны были соответствовать портреты В. И. Ленина, делавшиеся позднее советскими художниками. Ревностные хранители этого канона из числа академиков следующего поколения сформировали касту «допущенных» к этому ответственному направлению советской живописи художников. Только этим «избранным» разрешалось получать высокооплачиваемые заказы на портреты и картины с изображением «Лукича» (так любовно прозвали художники эту тематику), и затем множить их через худкомбинаты – для колхозов, промышленных предприятий, министерств, ведомств, Красной Армии и НКВД…
Однако не только и не столько этим известен и люб Дмитрий Николаевич русской художественной школе. Преподавая классический рисунок в Академии художеств, а затем во ВХУТЕМАСе, и воспитав не одно поколение художников, он, благодаря признанию властями, как выдающийся художник-реалист, имел возможность смело и настойчиво выступать за сохранение исторических памятников и реликвий изобразительного искусства, прежде всего принадлежавших русской православной церкви. Благодаря в том числе и его усилиям, был приостановлен грабёж и вывоз за границу советами древних икон и других святынь из монастырей Переславля-Залесского, Сергиева Посада, Ростова Великого и Ярославля. В дальнейшем из художественных ценностей Переславля-Залесского, экспроприацию которых ему удалось предотвратить, он собрал коллекцию художественного музея, расположенного и ныне в Горицком монастыре, рядом с Домом творчества.
Старый деревянный сруб, поставленный Д. Н. Кардовским на территории Дома творчества был дополнен в семидесятые годы ансамблем достаточно прогрессивной для того времени архитектуры. Круглое здание столовой, похожее на сторожевые башни окрестных монастырей, было соединено переходом с жилым двухэтажным корпусом. Чуть поодаль находился блок, в котором размещались живописные, а ещё чуть дальше – скульптурные мастерские. Художники постарались для себя. Однако оригинальная архитектурная идея и конструктивное удобство сооружения намного опередили финансовые возможности Союза художников по надлежащему уходу и поддержанию здания. Постепенно оно стало приходить в негодность, и в тот период, в конце восьмидесятых, из-за отсутствия тепла зимой и воды летом более двух недель в нем могли прожить лишь аскеты.
Каждому художнику или скульптору, помимо спартанской комнатки со сломанным, как правило, санузлом без тёплой воды, предоставлялась мастерская. Отопления в зимние месяцы, особенно в мастерских, было недостаточно. Не спасали даже массивные калориферы, привозимые самими художниками. Приходилось работать в тёплой одежде. Но были и плюсы. Небогатая, без разносолов, но здоровая деревенская кухня с кашами и борщами избавляла творцов от необходимости тратить время на приготовление пищи. В круглой башне-столовой из красного кирпича с очагом посредине они собирались на трапезу трижды в день. Даже самых необязательных из них, засидевшихся в мастерской и постоянно опаздывавших к обеду или ужину, сердобольные местные кухарки всегда находили чем покормить, «чтоб с голоду не помер, сердешный».
Часто бывало, что в студенческие годы, перед сдачей работ в конце цикла (1 – 3 месяца) некоторые из художников, и особенно скульпторы, работали без передыху в мастерской по 2 – 3 дня, даже толком не имея времени ни поесть, ни поспать. Становясь старше и будучи мастерами, они подвергали свой организм угрозе физического и нервного истощения уже по доброй воле, под воздействием самого мощного наркотика, всепоглощающую силу которого испробовал, наверное, каждый творческий человек – вдохновения свыше.
Не раз, особенно находясь в Доме творчества зимой, когда было мало постояльцев, Голубые Мечи ловил себя на мысли, что пребывание здесь очень напоминает «Солярис». Каждый творец на ночь запирался в своём номере или мастерской, куда мозг таинственной планеты присылал ему образ чего-то самого сокровенного. Это сокровенное материализовалось у каждого творца по-своему: в виде картин или рисунков у живописцев, в виде скульптур – у ваятелей. В них воплощались те идеи, образы или ночные видения, которые им приходили во время одиночества – в их творческих мастерских. По сути, так это и было творческое озарение или вдохновение – это и есть контакт с Разумом мироздания, или с мозгом таинственной планеты (как у С. Лема).
Чтобы настроиться на эту тонкую волну, чтобы «был контакт», как сказал один раз Царевич, художнику необходимо либо долго поститься, либо «принять на грудь», либо забить пару косяков или «ширнуться». У каждого по-своему…
По его теории, необходимо также каким-либо способом максимально ограничить влияние окружающих биополей на тебя в момент такого контакта: либо уединиться в каком-то отдаленном месте, либо работать поздней ночью, когда все окружающие спят… Именно поэтому Царевич не мог толком работать у Синяка, когда происходили какие-то сборища; Голубые Мечи – занимался живописью в основном глубокой ночью, а Васильев, Цыган и Горбачев без стакана за кисть не брались.
На этот раз задача была простая – немного отдохнуть на свежем воздухе, поработать на пленэре и пообщаться с Цыганом и Алёной, соскучившимися по арбатской художественной братии.
Отдельно от ребят должны были подтянуться на машине Игорь с Алексеем и Зелёным – весёлым парнем, который рисовал пастелью на Арбате шаржи, от которых публика буквально каталась по асфальту.
В начале июля обычно Дом творчества был забит до отказа, но, созвонившись с Андреем Самарой, директором заведения, Голубые Мечи узнал, что в ближайшие пять дней будет пересменка: прежняя группа уже уехала, а новая заедет только в следующую пятницу. Поэтому, прибыв в милый сердцу Дом творчества к полудню в понедельник, весёлая компания застала его практически вымершим. Немногочисленные оставшиеся постояльцы разбрелись на этюды. Только на кухне суетились поварихи, бодро напевая незатейливые песни. Взяв у администратора ключи от номеров, зарезервированных Самарой, и, побросав свои вещи, друзья налегке направились на реку в поисках Сергея и Алёны. Не пройдя и половины пути, они встретили Цыгана с местными рыбаками, нёсшими большой улов рыбы. Его штаны были закатаны до колен, на голове была заломлена соломенная широкополая шляпа, а в руках – два садка, набитые до отказа лещами и налимами:
– Наконец-то… а я вот – в ожидании вашего приезда – решил торжественный ужин приготовить, а то каша надоела…
Радости его не было предела, и, кинув садки на траву, он бросился к ребятам, тиская их поочередно в своих могучих объятиях. Свежий июльский загар уже покрыл его тело, на лице появилась густая поросль отпущенной бороды.
– Ну ты даёшь! – пиная ногой один из садков, восхищённо сказал Вождь. – Это где, на Плещеевом озере столько наловили?
– А где же ещё, в Трубеже – только плотва да карасики, а тут, смотри, – и он с ловкостью заправского рыбака вытащил за глаза ещё трепыхавшуюся трехкилограммовую щуку и толстого налима, – вон какие «животные»! У-уу!
При этом он стал пугать раскрывавшей пасть щукой Ляльку и Анжелку. Те дружно завизжали.
– А вообще-то, по правде сказать, это мы сетью с Федотычем, – он кивнул на стоявшего поодаль сухопарого мужичка в брезентовых штанах и военной рубашке цвета хаки навыпуск, – без него я бы столько и за месяц не выловил.
Мужичок, обрадованный возможностью вступить в разговор, заокал на местном певучем наречии:
– Для хороших людей озеро наше даров своих не жалеет, удачная сегодня рыбалка получилась, давно столько не налавливали.
Федотыч потянулся к нагрудному карману за куревом. Ребята наперебой стали предлагать ему свои сигареты, но он с улыбкой отказался, гордо вытащив «Беломор». Царевич, обратив внимание на надпись на пачке, радостно спросил:
– Тоже моршанский уважаете?
– Да, от другого – кашель. Да только последнее время не продают его нигде…
– А у меня в рюкзаке целая упаковка, я вам презентую, приходите к нам сегодня вечером. Как знал – с собой привёз, – обернулся Царевич к друзьям.
Ребята переглянулись. Все прекрасно знали, для чего Царевич возил с собой «Беломорканал». Он доставал его для Грибника и заодно – для себя. Однако сам он был не столько поклонником моршанского «Беломора», сколько косяков, которые прекрасно получались из этих папирос…
– А Алёна где? – спросила Ольга.
– На Трубеже, на этюды с утра пошла. К обеду вернётся.
Цыган с Федотычем пошли к лагерю, а компания незагорелых ещё и уставших с дороги художников – направилась на Трубеж окунуться. Увидев Алёну, прилежно трудившуюся на берегу реки у своего маленького этюдника, Вождь подкрался к ней сзади, неожиданно набросился на и, подняв на руки, понёс по деревянным подмосткам к воде. Это вызвало бурю радости деревенских ребятишек, сидевших, как воробышки, на длинных слегах – перилах мостков. Повсюду: в воде и на берегу – были разноцветные лодки. Алена брыкала ногами и визжала, но было поздно: Вождь с разбегу вместе со своей драгоценной ношей уже летел в речную воду. Беззубые бабки, сидевшие по обе стороны реки, дружно захохотали, показывая на чудаковатого Вождя и вынырнувшую Алену, которая тоже смеялась, хотя дала несколько хороших тумаков Васильеву. Потом все остальные друзья один за другим с разбегу кинулись в воду и вместе с местными ребятишками долго искали босоножку Алены, которую утопил Васильев.
Упав в душистую траву после купания, они некоторое время нежились под солнечными лучами, обмениваясь с Алёной новостями. Судя по всему, ей уже не было суждено закончить свой этюд в этот день. Солнце припекало, и пора было идти на обед.
Захватив этюдник и зонт Алёны, друзья направились к Дому творчества. Скошенная с вечера трава на поле перед Горицким монастырем пьяняще дурманила. Белые козы, с райским выражением в глазах и выцветшими на солнце ресницами, медленно пережевывали сочную траву, с любопытством глядя на шумную компанию москвичей.
Взбодрённые купанием, они весело ступали по древней земле, помнившей топот копыт полчищ Тохтамыша, Эдыгея, польских и литовских интервентов, шаги Юрия Долгорукого, Андрея Переяславского, преподобного Даниила Чудотворца, величественную поступь Александра Невского и юного Петра…
Глава 16
Шаржист «Зелёный». Скульпторы О. Ромашкин и А. Калашов. История о Синем камне.
Вечером приехали Игорь, Алексей и Зелёный, прихватившие скульптора Ромашкина на стареньком форде.
Перебравшийся в Москву из Питера шаржист Зелёный в любой из компаний непременно становился заводилой по части привнесения в вечеринку всяческих «смешинок» и безудержного веселья. Даже тогда, когда толком не было выпить, не то чтобы поесть, он мог согреть друзей добрым словом или шуткой.
Зелёный обладал живой мимикой и, начиная шарж, каждое движение сопровождал собственной гримасой, отражавшей ту часть лица его жертвы, которую он в данный момент рисовал. А поскольку его задача была – утрировать эту часть, то его гримаса и отражала это утрирование. Например, если у женщины была оттопыренная полная нижняя губа, Зелёный оттопыривал свою нижнюю губу до предела (на утеху публике), пока рисовал эту часть лица. Если были большие глаза – таращил свои до умопомрачения. Если у монгола были узкие щёлки глаз – он смешил его, прищуриваясь до боли в щеках, при этом глаза монгола становились ещё уже – и у натуры, и на шарже. Каждая такая ужимка и следовавший за ней точный штрих пастелью по бумаге сопровождались взрывом хохота публики на весь Арбат.
Прямой противоположностью вечно бледному и болезненному Зелёному был скульптор Ромашкин, олицетворявший собой гимн южному солнцу и красоте загорелого мужского тела. Скуластый и смуглый, выросший в Крыму Олег Ромашкин всю зиму отсиживался в Ялте, не перенося слякоти и сырости зимней Москвы, а начиная с мая перебирался в столицу. Одевался он прикольно. На этот раз его атлетическую фигуру обтягивала чёрная майка с нарочито оторванными рукавами, чтобы подчеркнуть его крепкие плечи и бицепсы. Широкие сатиновые шаровары, купленные на периферии за тридцатку (при цене пачки «Явы» в то время в двадцать рублей), и антикварные китайские кеды «прощай молодость» на босу ногу дополняли воссозданный им образ «хулигана-антикомсомольца» шестидесятых. Бритую голову венчала потёртая узбекско-дадаистская тюбетейка.
Он был горд тем, что в юности никогда не был не только комсомольцем или «пионэром» (как любил говорить, подражая незабвенной Фаине Раневской), но даже октябрёнком! Как ему это удалось в то время – трудно сказать. Одно было известно от ялтинских художников вполне определённо: из школы он вылетал раза три, что не помешало ему, тем не менее, получить среднее образование, а затем и блестяще окончить Строгановское художественное училище, в которое, по тем временам, простому смертному поступить было практически невозможно.
Друзья развели костёр в дальнем углу двора под вековыми липами и занялись приготовлением ухи. Ромашкин, как истинный крымский скульптор, быстро разделал рыбу. Он обмазал дюжину подлещиков в шамотной глине и, дождавшись появления углей, уложил своих глиняных болванчиков в горячую золу, после чего принялся делать шашлыки из налима, перемежая куски рыбы с помидорами и половинками луковиц белого репчатого лука. Царевич с Цыганом прикатили свежеспиленные кругляки липы разной длины и расставили их наподобие импровизированных табуретов и скамеек вокруг костра. Цыган, ловко орудуя топором, быстро снял чёрную кору, чтобы приятнее было сидеть на очищенных белых липовых стволах.
