скачать книгу бесплатно
«Я до безобразия слаб и эгоистичен».
– Тебе нельзя жить на этом свете! Лучше умереть и, умерев, ты больше никому не испортишь настроения, не будешь никого раздражать, не станешь причиной чужих смертей и избавишься от всех проблем…
Винин дёрнулся и в страхе уставился на «зверя». Гипноз спал с него.
«Я боюсь умирать».
– Боишься умирать, но и жить боишься!
«Я не хочу умирать, я хочу жить».
– Тогда будь хорошим человеком: молчи и не открывай рот, не смей навязываться! Не будь эгоистичным…
II
Встреча, парк, голуби
Даменсток, 14 июня, 1044 год
Время 05:04
Солнце золотистым диском блестело в небе. Погода для июня была скорее осенняя, нежели летняя, и из-за прохлады Винину пришлось надеть вместо плаща куртку. Сидя в парке, он, окружённый голубями, терпел ругань сидящих возле него Луки и Скотоса, крошил хлеб и бросал его птицам.
Он не спал всю ночь: первые несколько часов ушли на новую главу для книги, а оставшееся время забрал «зверь», решивший в очередной раз поглумиться над ним. Утомлённый Винин уже соглашался со всеми словами, льющихся из порочных уст, искренне поверил в то, что он – самый отвратительный человек, и полностью погрузился в озеро тяжёлой вины, стыда и самоедства. Лука становился слабее и тускнел, но упорно продолжал спорить со Скотосом. Винин жалел Луку, и начинал презирать себя ещё больше из-за того, что расстраивает светлого человека и не может с этим ничего поделать, – всё это превращалось в порочный круг. Он не знал, как заглушить ненавистного «зверя», не понимал, как ему быть и к кому ему обратиться за помощью. А нужна ли ему помощь?
Со стороны просипел старческий голос:
– Внучок, я подсяду?
Винин с содроганием взглянул на подошедшего к нему дедушку, впопыхах подвинулся и помог ему присесть.
– Спасибо, внучок!
Писатель кивнул, искоса разглядывая незнакомца: им был толстый пожилой дедушка с острыми оттопыренными ушами, носом картошечкой и глубокими морщинами, одетый в клетчатый пиджак, шерстяную рубашку, пыльные брюки, потёртые туфли и коричневую фетровую шляпку, из-под которой выглядывали седые жиденькие волосы. Дедушка, сложив руки на животе, посмотрел сначала на деревья, потом на голубей и остановил опечаленный взгляд на небе.
– Сегодня погода хорошая, прохладная… – он вздохнул и шмыгнул носом.
– Да, приятная погода, – согласился Винин.
– Дашеньке бы, наверное, понравилось…
– Дашенька?
– Дочь моя, Даша. Она любила прохладные дни, – дедушка на миг замолк и заговорил тише, – только умерла неделю назад…
– Умерла?
– Да. Онкология мучила её, вот и умерла… Молодая ещё была, красавица, какую ещё поискать надо! А рукодельница какая! И шила, и вязала, и стряпала, и пела, словно ангелочек… – он покосился на писателя и, убедившись, что его слушают, продолжил. – Правда, доброта её загубила… Знаешь, внучок, как в жизни бывает: есть люди хорошие, добрые, а им в супруги попадает экая дрянь! Так и ей мерзавец достался.
– Отчего же он мерзавец?
– Колотил мою Дашеньку, а я не знал! Она молчала, любила потому что… Помню, когда узнал, как этот выродок к ней относится, так сразу сказал ей дочь забирать и расходиться с ним.
– И они разошлись?
– Разошлись, только внучку мою забрать не смогла. Аделей звали её, вся в Дашеньку пошла: таким прелестным ребёнком была! Мы с ней не виделись очень давно… Уверен, она меня и не вспомнит, а я так хочу узнать, какой она сейчас стала! Наверняка копия Дашеньки… – он улыбнулся. Слёзы заструились по его бледным щекам. – Когда она крохой была, я с ней нянчился, обучал её всему, что сам знал, а она меня внимательно слушала и глазками хлопала…
Дедушка, зашмыгав носом, тихо заплакал. Винин пошарил в карманах и протянул ему платочек, с сожалением смотря, как карие глаза блестели от горя, словно у брошенного котёнка. Писателю было безумно жаль несчастного старика; сердце при виде его слёз обливалось кровью, а что делать и чем помочь он не знал. Так он молчаливо наблюдал за бедолагой.
– Несчастная моя Дашенька, несчастная! – сквозь плач приговаривал дедушка, сморкаясь. – Она так хотела перед смертью на Аделю посмотреть, говорила, что умирать боится… Бредила всю последнюю неделю и угасала, как пламешко, а мне оставалось только смотреть. Умирала она страшно, так страшно!.. Нет ничего хуже, чем смотреть, как умирает твоё дитя, – это страшнее всего на свете!.. А ведь она у меня оставалась одна, – нет больше у меня родственников, не с кем горе разделить…
Винин помолчал, формулируя мысль, и полушёпотом сказал:
– Мне вас очень жаль. Это и вправду тяжело…
– Мне… мне больше нет смысла бродить по этому миру. Понимаешь, внучок? Некуда мне пойти, не с кем горе разделить: соседям всё равно, все родные и друзья покоятся под землёй! Теперь жду, когда меня настигнет удар или сам всяких таблеток отыщу…
Внезапно совсем рядом раздался тонкий девичий голосок, – к ним подошла миловидная шатенка в шляпке с бантом, нежно-сиреневом платьице, с собранными в пучок волосами. Небесные глаза выражали глубокую печаль; такая печаль бывает лишь у отчаявшихся людей, брошенных судьбой и фортуной, отчего начинало казаться, что девушка намного старше своих лет. Молодость её лица рушилась тоской и придавала ей страшную взрослость.
– Прошу прощения, – со слабыми остатками надежды обратилась она к дедушке, – это вы господин Веринин?
– Веринин? Да, я, – вытерев слёзы платком, просипел удивлённый дедушка. Тоненькие губки незнакомки расплылись в счастливой улыбке. – А вы?..
– Дедушка, наконец-то я с вами встретилась! – она ласково взяла старческую ладонь и заулыбалась ещё счастливее. В её глазах проскользнул луч солнца, отогнавший тучи горечи. – Узнаёте меня?
Веринин часто заморгал, не веря ни глазам, ни ушам, – перед ним стояла его внучка! Он вскочил на ноги и внимательно рассмотрел её личико ближе. Аделя, всплеснув руками, обняла его за шею.
– Аделя, это ты?..
– Это я, дедушка!
– Но что ты тут делаешь?
– К вам приехала!
– А отец?..
– Я сбежала, иначе не пустил бы. Я, как узнала о смерти мамы, сразу ринулась к вам, дедушка!
– Аделя!..
Они впервые обнялись после мучительно долгой разлуки, заулыбались ярче солнца и, казалось, дедушка с внучкой стали самыми счастливыми людьми на всей земле. Нежились разлучённые души недолго и вскоре ушли, держась за руки, позабыв про Винина. Но писатель не огорчился, напротив, стал до безумия рад чужой радости и с облегчением вздохнул.
– Хорошего вам дня, – улыбнулся он и продолжил кормить голубей.
III
Отец
Даменсток, 16 июня, 1044 год
Время 19:14
В квартире писателя горел свет, по кухне разгуливали разговоры, – приехала мама, а вместе с ней в гости зашёл и Энгель. Они встретились в магазине, удивившись неожиданной встрече, купили торт и дружно отправились к Винину. Винин совсем не ждал гостей, отчего пришлось наспех украсить стол оставшимися в шкафчиках пряностями.
С их прихода прошло два часа. Энгель с Солнцевой всё время говорили друг с другом: художник рассказывал об успехах в работе, о коллегах и своей матери, но при лёгком намёке на Геру становился задумчив и нервно переводил тему, Солнцева же говорила о своих маленьких путешествиях, поездках к подругам и старым друзьям. Винин молчаливо слушал их, выпивая горький кофе кружку за кружкой.
– Вот я недавно ходил на выставку работ Позднина и Бесонновой, – улыбался Энгель.
Солнцева просияла:
– Бесонновой? Это не она ли рисовала «Господина Смерть» и «Маэстро»?
– Она-она! Удивлён, что вы слышали о ней. Сейчас про Бесоннову даже в наших кругах почти не вспоминают.
– Как? Не вспоминают?
– Да! Изредка её фамилия проскальзывает в диалогах, но не так часто, как хотелось бы. Я люблю и Бесоннову, и Позднина, и их работы, но кого ни спрошу, никто о них не слышал!
– Господи! Таких творцов и гениев нельзя забывать! – голос Солнцевой затрещал от возмущения. – Не понимаю, как можно забыть про Бесоннову, ведь она – самое настоящее солнце! А я ведь знала её до исчезновения; она мне и Тихону рисовала совместный портрет…
Энгель сильно удивился:
– Вы знали Бесоннову?
– Да. Разве я не рассказывала?
– Впервые слышу! А Позднина знали? Он ведь был учителем Бесонновой, вдруг видели…
– Нет, с ним мне познакомиться не удалось, – и шёпотом она добавила: «Царство ему небесное…»
Художник подвинулся ближе, искрясь заинтересованностью.
– А расскажите, какой была Бесоннова? Правда ли, что она была очаровательная и добрая?
– Не то слово! Она была невероятной девушкой и прекраснейшим человеком: и вежливая, и ласковая, и внимательная, а выглядела как королева! Мастерская у неё вся аккуратная, чистая и сверкала от блеска! Как сейчас помню чёрную стальную дверь её мастерской, жёлтые стены, увешанные картинами, и она за мольбертом как грациозная птица! Она нарисовала нас с Тихоном за два сеанса и так интересно рассказывала про живопись! Голос у неё был очень мягкий и приятный, так и хотелось слушать!
– Интересно… А где сам портрет?
– Портрет? То ли у меня, то ли здесь где-то, не помню, да и не очень хочу его искать. Нет, он получился очень красивый и хороший, но смотреть на своё молодое лицо больно; я ведь тогда ещё красивой и наивной была. Эх, молодость…
– Вы и сейчас очень красивая, мам, – возразил Винин.
– Твой отец так же говорил. Эх, не хотела вспоминать, а вспомнила! Не будем о нём.
Солнцева тяжело вздохнула, пригладила волосы и как-то грустно посмотрела сначала на сына, затем на его друга с пустой кружкой и спросила у него:
– Тебе налить ещё чая?
– Нет, спасибо. А что ещё можете про Бесоннову рассказать?
– А что рассказывать? Мы с ней всего-то один раз виделись. Лучше сам колись: как на личном фронте дела обстоят? Гера же, да?
Энгель замолк, с возрастающим раздражением пробарабанил пальцами по столу и негромко сказал:
– Нет у меня ничего.
– Это пока что нет!
– Не пока что. Гера… Она считает меня хорошим другом, да и вряд ли у нас что-то получится.
– Так ты ж ещё не пробовал!
Она сказала что-то ещё, но с её словами синхронно раздался настойчивый стук в дверь. Они замолкли и смерили писателя любопытными взглядами, на что тот лишь недоумённо пожал плечами. Винин выел в коридор, открыл дверь и замер в потрясении.
– Ну, кто там? – в нетерпении воскликнула Солнцева, вышла к сыну и шокировано ахнула.
На пороге с букетом пышных алых роз стоял её бывший муж – Тихон Винин, темноволосый скуластый мужчина среднего роста с короткой причёской, родинкой на губе и следами недосыпа под карими глазами. Он, топчась на месте, оробело оглядел лица перед собой и поправил белый ворот рубашки.
– Можно зайти? – едва слышно спросил он и, получив разрешение, зашёл.
Наступила тяжёлая тишина, которую вскоре сбил вышедший в коридор Энгель. Он о чём-то говорил, но при взгляде на ситуацию замолк, наклонился к Винину и поинтересовался, кто к ним явился. Ответа не последовало.
– Чего это ты пришёл? – подивилась Солнцева.
– Поговорить, – сухо буркнул Тихон и протянул ей букет. – Я хочу поговорить.
Она не взяла подарка, сложила руки на груди и отошла в сторону, чтоб за цветами видеть его грустное лицо.
– Ну, давай поговорим.
Бывшие супруги уединились на кухне.
Винин и Энгель ушли в комнату, где, сев в кресла, задумались каждый о своём. По просьбе товарища, писатель поверхностно очертил сложившуюся ситуацию, хотя сам до конца не понимал, что происходит. Бывают моменты, когда всё происходящее вокруг кажется фильмом, словно ты наблюдаешь за всем со зрительского места в кинотеатре, – так себя чувствовал Винин, пока пытался подслушать разговор, опасаясь, что родители начнут ругаться. Но опасения были напрасны: они преспокойно беседовали, да так тихо, что слов разобрать не удавалось. Жуткое напряжение теснилось в его груди и становилось до одури страшно: перед его глазами мелькали картины кровавого месива, а в мыслях всплывали давно прочитанные и услышанные истории об убийствах супруги супругом.
– Что такое? – спросил Энгель.
Бледный Винин, впившись ногтями себе в щёки, бросил на простодушного друга нервный взгляд. На душе у него стало скверно и одиноко, хотя рядом был родной человек. Его бросало то в жар, то в холод, становилось то страшно, то радостно, то пусто, – он сам себя не мог понять, и ему внезапно захотелось сказать кому-нибудь о своей тревожности, благо рядом был Энгель.
– Я… – он запнулся.
Забавно получалось: он уже несколько раз пытался рассказать Энгелю о «звере», но не мог правильно сформулировать мысль и в итоге сильно утомлял друга, потому решил молчать.
– Ничего.
– Ладно.
В груди защемило. Винин не любил слов по типу «ладно», «ясно» или «понятно», ибо с дружеских уст это звучало холодно. Ему начинало казаться, что он раздражает Энгеля, а на его просьбы прекратить отвечать «ладно» художник устало говорил, что прекратит, если тот сам «перестанет извиняться и сходить с ума». Как жаль, что он совсем не подозревал о существовании Скотоса.
