скачать книгу бесплатно
– Тогда до встречи?
Музыкант почему-то замялся с ответом и вскоре расслабленно ответил:
– Да, до встречи.
Попрощавшись рукопожатием, Родион скрылся за переулком. Винин посмотрел ему вслед и тоже ушёл домой.
VI
Вечер, плач, мост
Даменсток, 4 апреля, 1044 год
Время 19:04
– Ты действительно уверен, что никого не раздражаешь?
– Боже, замолкни! Не раздражает он никого!
– Тебе-то откуда знать, что он точно никого не раздражает?
– Ты сам посуди: как он может кого-то раздражать?
– Тем, что слишком много говорит! К примеру…
– Да ты совсем бредишь! Тогда, если судить по твоей логике, все вокруг друг друга раздражают!
– Нет, это относится только к тебе, Модест! Ах, да, что-то ты слишком много о себе размышляешь! Какой же ты…
– Только посмей произнести это слово и я, клянусь, выброшу тебя в окно!
– …эгоист.
Шёл третий час неумолкаемых споров Луки и Скотоса. Первый вскочил со стула, схватил брата за лацканы пиджака и потянул его в сторону окна, однако «зверь» не сдвинулся с места, словно приклеился к полу, и загоготал. Винин, зевая от усталости, сидел на кухне, подперев щёку кулаком, и наблюдал за их борьбой. Давно остыло крепкое кофе. Настенные часы монотонно тикали под клокотание сердца.
Утомившись от разборок, Винин решил отвлечься. Накинув бежевый плащ, надев шляпу и переобувшись, он вышел из дома на прогулку. Братья, продолжая пререкаться, шли за ним, с каждым шагом повышали тон и заглушали окружающие шумы.
Винин, засунув руки в карманы, перешёл дорогу и направился куда глаза глядят, смотря вперёд, но ничего и никого не видя. Он пытался вслушаться в гул транспорта или в карканье ворон, но этого у него не получалось, ибо он невольно обращал внимание на мыслительные споры. Прохожие искоса поглядывали на него, промоутеры тыкали под нос листовки, а он их не замечал. Казалось, его ничего не могло отвлечь, пока он не дошёл до моста, где облокотился о перила и устремил туманный взгляд к небу.
«Облачно… и красиво», – пронеслась мысль в голове, и незаметно для себя он улыбнулся уголками губ. Но стоило ему опустить взгляд на реку, как восхищение рухнуло, в плечи вцепились когтистые пальцы Скотоса и слух обжёг страшный шёпот:
– А прыгни туда! Тебе сразу полегчает! Не бойся: просто перелезь через перила и расслабься… Это ведь не страшно!
На долю секунды Винин задумался над его предложением, но тряхнул головой и боязливо отошёл от перил.
«Я жить хочу».
– Уверен, что тебе стоит жить?
«У меня есть причины жить».
– Какие?
«Мои книги, матушка и друзья».
Внезапно Скотос молчаливо исчез, и слуха коснулся горький плач. Неподалёку от себя Винин увидел женщину в белом платье и с длинными чёрными волосами, закрывающих бледное заплаканное лицо. Трясущимися руками она схватилась за перила, подняла одну ногу, перешагнула и поспешила перелезть за ограждение полностью, но не смогла, – Винин подбежал к ней, схватил её за талию и перетащил обратно. Женщина испуганно закричала и со всей силы забила его руками и ногами, цеплялась за перила. Плач её постепенно перерос в душераздирающий вопль.
– Прошу, успокойтесь! – умолял Винин, отводя незнакомку от края моста.
– Пустите, пустите! – вопила она. – Мне больше нет смысла жить, нет смысла! Пустите, дайте мне умереть! Я жить не хочу!
– Успокойтесь!
Она ещё долго брыкалась, била писателя по всему до чего дотягивалась и всячески пыталась выбраться из его хватки, отчего со стороны казалось, будто её собирались мучить. Винину пришлось развернуть страдалицу лицом к себе и крепко обнять, уткнув её лицом себе в грудь и заглушив тем самым её крики. Ударив его сжатыми до белизны костяшек кулаками, незнакомка сдалась, вцепилась в его рубашку и горько разрыдалась.
Женщина постепенно пришла в себя, отпрянула от спасителя и, покачиваясь, потупила взгляд в землю. Винин с тревогой наблюдал за ней, боясь, что она вскочит и снова убежит к мосту, но та даже не думала бежать.
– Зачем вы меня остановили? – раздался бесчувственный голос. Винин промолчал, и она криво улыбнулась. – Зачем? Вы могли просто пройти мимо.
– Не мог.
– Могли. Вы могли, так зачем?
– Почему вы хотели умереть?
– Не игнорируйте мои слова! – истерично вскричала она и дёрнулась, будто собиралась встать со скамьи, но не встала, ибо Винин удержал её.
– Если я отвечу на ваш вопрос, то вы ответите на мой?
– Да.
– Я… Я бы не смог спокойно жить, зная, что на моих глазах умер человек, когда я мог ему помочь. Не в моих силах игнорировать чужую боль.
– Не можете игнорировать чужую боль? Вы что, врач? Или психиатр?
– Нет.
Женщина слабо усмехнулась и сквозь мутную пелену впервые взглянула на него:
– Странно, что такое мне говорит не врач. Будь тогда такой же человек, как вы, может, они бы остались живы. Только вслушайтесь – «врач», «доктор»… – белое лицо исказилось в гневе. – Какой пафос, а на деле – пустышка! Нет в них ни души, ни совести, ни сожаления!.. Послушайте! У меня был муж и два моих ангелочка, мои дети, а теперь их нет! Они умерли на моих руках! Авария забрала их: они столкнулись с грузовиком!.. Я вызвала скорую, – и что? Они приехали слишком поздно и оставили их умирать! Знаете, что мне сказали? «Они бы всё равно умерли», – вот, что они сказали! Они даже не попытались их спасти, а ведь был шанс, понимаете? У меня больше никого не осталось! Никого, понимаете?! Родители мертвы, муж и дети мертвы, – я осталась одна на этом свете! У меня нет смысла жить, его нет, понимаете?! Нет, не понимаете… Вы никогда не поймёте, как мне плохо!
Она схватила его за лацканы плаща и притянула к себе, впившись в огорчённое лицо гневным испепеляющим взором. Винин жалел её, но мог лишь одарить взглядом, полным сочувствия.
– Вы не поймёте!
– Не пойму, но постараюсь понять.
– Я же вижу, что вы хотите что-то сказать, так говорите!
– Мне нечего говорить.
– Врёте! Давайте, повторяйте как все вокруг: «Ты ещё молода, куда тебе умирать?» Давайте, я вас слушаю, ну же!
– Ваша семья хотела бы, чтоб вы умерли?
Незнакомка обомлела.
– Что?..
– Ваши дети и муж хотели бы, чтобы вы умерли? Я не уверен, что они были бы счастливы, если бы вы тоже умерли. Они наверняка не хотели бы, чтоб вы умерли, так живите дальше со светлой памятью о них. Кто, кроме вас, будет действительно вспоминать их с нежностью и любовью?
Опешившая незнакомка прикусила губу, и было видно: ей хотелось запротестовать, но она не знала, что ответить. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась, между всхлипываниями повторяя: «О, мои малыши, о, мой дорогой!..» Она не знала, что и думать: слова писателя заставили её пожалеть о своём жалком желании умереть и пробудили в её мыслях тёплые воспоминания прошедших счастливых дней. Ведь и вправду: разве её смерти были бы рады близкие люди? Если бы её семья была жива, они бы радовались её смерти? Разве она одна? Нет, не одна! С ней тёплые воспоминания о родных, мысленно и душевно они с ней рядом!
Погружённая в болезненные думы, её из пучины мыслей вывел раздавшийся зов. «Лизавета!» – послышались восклицания, – вдалеке показался взволнованный мужчина в чёрной мастерке. Женские плечи дрогнули, заплаканные глаза устремились к приближающейся фигуре, в которой она узнала кого-то близкого.
Мужчина остановился перед бедняжкой и, запыхавшись, воскликнул:
– Лизавета! Боже мой, я тебя обыскался!
– Федот?..
И тут же к ней пришло осознание: она не одна. Она не брошена, не забыта и боже! как она могла забыть того человека, который всегда был рядом с ней в трудную и счастливую минуту, готовый прибежать на любой её зов и сделать для неё всё, лишь бы она улыбалась? Разве она осталась одна? Разве её семья хотела бы её смерти? Нет.
Лизавета в отчаянии бросилась в объятия Федота и зарыдала пуще прежнего, вцепившись в его руки с боязнью отпустить. Федот молчал, с печальной нежностью прижимал её к себе и целовал её в холодный лоб, тем самым говоря о том, что он её не бросит. Винин встретился с ним взглядом, поднялся и исчез за деревьями в парке.
Родион, наблюдавший за этой трогательной сценой с моста, печально хмыкнул и ушёл в противоположную сторону.
Глава 2
Одиночество
I
Бабушка
Даменсток, 4 июня, 1044 год
Время 3:44
Часы, эти бездушные часы повсюду! Они настойчиво стучали в такт пульсу, давили на раскалившиеся нервы вместе с тем, как привычно ругались братья-мысли, хватали друг друга за воротники, кричали и грозились убить друг друга. Винин устало зажмурился, желая, чтобы голоса скорее утихли, но они, как назло, становились громче. Мысли вперемешку скользили по памяти, доставая глубоко затаённые воспоминания, пытали неконтролируемым анализом и пересчитывали каждый его нехороший поступок или слово по косточкам и каждый смотрел со своей стороны.
– Всё-таки ты эгоистичный человек! – надрывался Скотос, хватая Винина за плечи. – Помнишь, как ты пытался избавиться от меня? Помнишь, как рассказал матери с бабушкой обо мне?
«Помню», – без чувств ответил писатель.
– А какие слова кричал! «Послушайте меня», «пожалейте меня», – как эгоцентрично! Ведь им было в разы хуже, когда тебе было плохо! А-а-а! Ты упиваешься этим чувством! Не подумал, что они испугаются, что у неё поднимется давление…
– Но ведь ничего плохого не произошло!
– А ты не знаешь? Её смерть на его совести! Да… да, да!!!
– Скотос, ты не понимаешь, что делаешь! – ужасался Лука и зажал брату рот рукой. Скотос острыми зубами впился ему в пальцы до костей, но тот и не шикнул от боли. – Не смей припоминать! Они пытались ему помочь, и её смерть произошла не из-за него!
Скотос хохотал. Он знал, что метко ударил в незажившую рану ножом и жестоко расковырял её. Луке хватило одного взгляда на Винина, чтобы увидеть в бездонных глазах отголоском прошлого ликующую смерть.
– Модест? Модест, послушай меня!..
Но Винин его не слышал. Он оказался в прошлом, где до него доносились ругающиеся голоса бабушки и матери: бабушка всё говорила дочери не повышать на неё голос, хотя сама уже надрывалась от криков, в то время как мать старалась говорить спокойно, даже тихо, но, не выдержав, тоже начала повышать тон. Бабушка продолжала просить не повышать на неё голос, плакала, что она никому не нужна в этом доме, что она всем мешает, и грозилась уехать. Двенадцатилетний Винин сидел в своей комнате и смотрел в стену. Забывшись в истерическом припадке, он вышел к ругающимся родным и, крича с надеждой на то, что так его услышат, бросился расспрашивать бабушку: «Почему вы считаете, что вы никому не нужны?», «Почему считаете, что вы нам мешаете?», «Почему говорите, что я в будущем выброшу мою маму из дому?» и тому подобное.
За этим воспоминанием последовало следующее: голос бабушки, отсчитывающий его из-за пустяка и едко связывающий его невнимательность с отцом. Она говорила, что он нагло врёт о каких-то голосах мыслей, что ни капли не жалеет её здоровья. Мальчик молчал, стоя перед ней и опустив голову. Он не мог перечить, не мог доказать существование «мыслей», а мог лишь внимать её укорам и по окончанию выговора извиниться, соврать, что подумает над своим поведением, хотя не понимал, над чем ему надо подумать. Он лишь рассказал бабушке о своей проблеме, с которой справиться не в силах.
Закончив монолог, бабушка пожала ему руку, взяв с него слово больше ей не перечить и не рассказывать о таких страшных вещах, как о «мыслях». Они обнялись, и мальчик ушёл делать уроки. Время было позднее: пробило без пятнадцати двенадцать, а ему надо сделать все домашние задания, успеть выспаться, рано проснуться и пойти в школу.
Три мучительных часа он провёл за учебниками в попытках опомниться и заглушить страшно громкий голос «зверя». Закончив с уроками, он вышел из комнаты, чтоб пожелать бабушке спокойной ночи, но в комнате обнаружил холодный труп перед включённым телевизором. Мальчик не сразу понял, что бабушка умерла: он некоторое время будил её, а, как понял, что что-то не так, пощупал пульс и прислушался к дыханию. Ничего не было.
У бабушки случился удар, – совершенно естественная смерть, но для мальчика это стало самым настоящим кошмаром. Тотчас кругом завертелись тени, шепчущие бабушкины слова: «её смерть будет на твоей совести», «из-за тебя у неё случился удар», «из-за твоего поведения она умерла»…
Он не помнит, как позвонил маме, как приезжали врачи и как увозили труп, но помнит, как в своём больном воображении он предстал перед страшным моральным судом, как мёртвый дух душил его во сне. Мёртвое жёлтое лицо с закрытыми глазами и приоткрытым ртом навек запечатлелся мрачной картиной в его памяти.
После похорон Солнцева отводила сына по разным психиатрам, но каждый из них оказывался неприятно причудлив: один только слушал, сложив ногу на ногу, и ничего не говорил, другого нельзя было заткнуть, третий обсмеял мальчика. В конце концов, Винин устал и отказался от дальнейших попыток найти специалиста. Солнцева очень беспокоилась за него и в один из вечеров решила поговорить с ним по душам. Она узнала, что гложило сына всё это время и общими усилиями им удалось на пару лет заглушить «зверя».
Однако Скотос объявился вновь и всё ликовал:
– Думал, избавишься от меня?Не избавишься! Я нужен тебе… Ты ведь не хочешь быть плохим человеком, верно? Верно! Я обязан контролировать и анализировать твои действия, поступки, слова…
Его вновь перебил Лука:
– Для этого у него есть я, а ты совсем не умеешь здраво мыслить и анализировать!
– Почему же? Я правду говорю, в отличие от тебя!
– Ты во всём его винишь, а он попросту не может быть везде и всегда виноват! И постоянно корить за мелкие промахи нельзя, ведь каждый ошибается! Идеальных людей не существует!
– Раз так, то он станет первым идеальным человеком! Ты ведь хочешь быть добрым, да, Модест?
Винин очнулся от воспоминаний и бросился к ящикам. Он до изнеможения утомился от мысленных споров; одно лишь присутствие братьев высасывало из него всю энергию. Его до тошноты раздражал Скотос, но в то же время он прислушивался к нему и неосознанно начинал мыслить его словами. Лука, понимая, что становится бессильным, ни на секунду не отходил от писателя и чуть чего перебивал брата. «Зверь» из жалости или издевательства уходил то на пару часов, то на пару дней, но всегда возвращался, принося букет невыносимых страданий.
– Что ты ищешь? – поинтересовался Скотос и посмотрел через плечо на стол. Винин достал оберёг, книгу с молитвами и листал страницы в поиске нужной. Увидев это, «зверь» ухватился за живот и захохотал. – Насмешил! Ты действительно решил прибегнуть к молитвам, как тогда?
Винин сжал в руках оберег, прижал его ко лбу и в бреду зашептал молитвы. Скотос сжал пальцы на его шее и страшно ощетинился. Да, «зверь» отнимал всё, что дарит счастье, заменяя все положительные эмоции на бесконечное отчаяние, на боль и страх, на самоедство и поганое чувство вины. Лука бился в безуспешных попытках оттащить ненавистного брата от писателя, но тот сильнее цеплялся за чужую шею и не уходил.
Нет, Винину не было больно: душевная злоба притупляла боль и злоба эта была к самому себе. Одного себя он ненавидел до безумия, презирал себя, винил за смерть бабушки, мысленно желал уснуть и больше не проснуться, – всё это ему навязал Скотос, приговаривая, какой он отвратительный человек, пока голос Луки слабо звучал на фоне.
– Ты самый отвратительный человек!
«Я самый отвратительный человек».
– Ты до безобразия слаб и эгоистичен, кроме себя ни о ком не думаешь!
