Невеста Василевса

Надежда Салтанова

Невеста Василевса

© Салтанова Н., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

⁂

Лодочка мягко покачивалась на волнах. Нина склонилась над бортом. Что-то там, в глубине, белело, просвечивая сквозь толщу соленой воды. Колыхаясь, светлое пятно поднималось все ближе. Чайка крикнула над головой. Нина вздрогнула, но не могла уже отвести глаз от водной глади. Оттуда, из темной бездны, на нее смотрело человеческое лицо. Женщина. Глаза распахнуты, брови подняты не то в удивлении, не то в испуге. Черные волосы окружают лицо длинными змеистыми лепестками, делая его похожим на диковинный цветок. У самой поверхности женщина открывает рот, и от ее беззвучного крика вздымается волна. Эта волна охватывает Нину ледяными пальцами и тянет с лодки вниз, в холод, в темноту. Нина из последних сил цепляется за борт лодки, хочет крикнуть, позвать на помощь. И вдруг понимает, что это ее лицо поднялось из глубины. Это она кричит под водой.

Глава 1

В церковь Нина едва не опоздала. Из-за приснившегося в ночи кошмара долго не могла успокоиться, задремала уже перед рассветом. И, конечно, проспала. Торопливо выскочив из дома, ахнула, что позабыла мафорий[1]. Шепотом помянула нечистого, вернулась. Набрасывая шелковое покрывало на голову и расправляя его складки, покачала головой – вот сейчас опозорилась бы, заявившись в храм с непокрытой головой. Хотя от пересудов мафорием все одно не прикрыться.

После ночного ливня вымощенная камнями улица покрылась лужами, отражающими едва выглядывающее из-за облаков робкое осеннее солнце. Пока добралась до церкви, служба уже началась. Склонив голову, Нина перекрестилась и прошмыгнула в приоткрытые двери. Горожанки, стоящие в последних рядах, неодобрительно проводили ее взглядом. Еще бы, церковь вон полна народу. А аптекарша только сподобилась добраться.

Давняя подруга Нины, статная пышная Гликерия, тоже стояла в толпе. Шелковый желтый мафорий у нее на голове сиял в свете огоньков масляных лампад. Она повернулась голову, бросила на опоздавшую подругу укоризненный взгляд.

Уже после службы, поджидая Гликерию, Нина здоровалась со знакомыми. Долгих бесед избегала. В голове крутилось, что сегодня еще надо успеть на базар. Трав надо купить, да масла хорошего, да стеклянных узорчатых флаконов для притираний, что она для василиссы[2] готовит. И посмотреть, что хорошего привезли заморские купцы.

Гликерия степенно подошла к подруге, тоже по пути раскланиваясь с соседями и знакомыми горожанками.

– Нина, я уж думала, случилось что. С чего это ты так припозднилась?

– Да за полночь засиделась вчера. Василисса уж больно большой заказ в этот раз дала. Хочет с франкским послом мои притирания кому-то отправить. – Нина развела руками.

– Говорила я тебе, надобно еще ученицу взять. От Фоки твоего толку, поди, мало, – нахмурилась подруга.

– Надобно, да только когда успеть еще и ее учить? – вздохнула Нина. – А Фока вовсе не плох. Рассеянный, верно.

Гликерия неодобрительно покачала головой:

– Давно ты ко мне не заходила. Пойдем-ка в пекарню, у меня и салеп[3] уже готов. После дождя, что ночью лил, самое-то – правильное питье.

– Не могу сейчас. Мне сперва на базар надобно.

– Зря ты одна по городу ходишь. Хоть бы Фоку с собой брала. – Она оборвала себя, раскланиваясь с одной из богатых клиенток.

– Вот еще! Не патрикия, чай, уж на базар без подмастерья доберусь.

Оглянувшись на стоящих неподалеку горожанок, тоже остановившихся почесать языки после службы, Гликерия понизила голос:

– Не след сейчас женщине по городу одной ходить.

– Если ты про молодых патрикиев вспомнила, что на прошлой седмице вечерами буянили, так их уже наказали. – Нина перекинула на другую руку корзинку. – Ты не сердись, Гликерия. Мне бы на базар успеть. Я сразу после к тебе загляну.

– Как скажешь, – вздохнула подруга.

Добравшись до форума Константина, Нина прошла через высокую арку белого мрамора. Нарядно одетые горожане праздно прогуливались на площади. Кто-то только что вышел из храмов, другие пришли сюда, чтобы попасть на воскресный базар. Среди толпы суетились торговцы-разносчики, предлагая горячие лепешки, сладости, напитки.

Струи фонтана поблескивали в лучах выглянувшего из-за туч солнца. Нина задрала голову, чтобы бросить взгляд на статую святого Константина на вершине порфировой[4] колонны, бросающей тень на площадь. Слева блеснула огромная бронзовая статуя Юноны. Да и то сказать, колоннами и статуями площадь была богата. Но красотами площади сегодня любоваться Нине было недосуг.

В воскресенье здесь собирались торговцы, приносили свои лучшие товары. На расставленных прилавках, казалось, раскинулся целый мир. Со всей Ойкумены[5] везли купцы товары в Константинополь. Торговались на площади до изнеможения, покупатели сбивали цену, продавцы кричали, расхваливая товар. Порой доходило и до драки. Но городская стража всегда была поблизости, готовая оштрафовать драчунов. В ряду с шелками Нина замедлила шаг. Разноцветные свертки переливались на солнце. Нине вроде и не нужны ни текучие шелка, ни лен, расшитый яркими нитями. Довольно у нее теперь и тонких туник, и шелковых мафориев. Даже далматика[6] есть, императрицей подаренная. Но какое женское сердце не пленится мерцанием тонкой вышивки, маслянистым блеском шелка, игрой красок под лучами солнца.

От шелков Нина свернула в сторону ряда, где на прилавках разложили свои товары купцы из арабских стран. Они привозили ей по хорошей цене и опиум, и масла, и амбру. Завидев аптекаршу, приветственно прикладывали руку к сердцу, склоняли обмотанные тонкими тканями головы. Длинные одежды с широкими рукавами делали торговцев похожими на диковинных птиц. Увидев у них махлепи, Нина купила немного для Гликерии. Эту пряность из перемолотых ядрышек магалебской вишни в пекарне добавляли в праздничную выпечку. Стоила махлепи немало, да и привозили ее в город редко. Подруга порадуется.

В тени порфировой колонны расположились франкские купцы, в просторных плащах, коротких рубашках с кожаными ремнями на поясе, в смешных для ромеев[7] штанах. У них Нина взяла сушеной лаванды. Осанистый купец отсыпал ей в подставленный холщовый мешок меру ароматных лиловых цветочков. Помогая придержать край холстины, он игриво прикоснулся пальцами к руке покупательницы, блеснул ореховыми глазами. Нина поморщилась, но руку не отдернула. Знает она такие игры. Наигралась уже вдосталь в свое время. Подняв глаза на загорелое лицо, снизу обрамленное аккуратно подстриженной бородкой, спросила:

– Что-то не пойму я тебя, уважаемый. Ежели хочешь мне побольше своего товара продать, так снижай цену. А за руки хватать почтенную женщину да глазами поигрывать – недостойно хорошего купца.

Она смотрела на наглеца прямо, спокойно, не смущаясь ни его насупившегося вмиг взгляда, ни перешептываний покупателей. Купец убрал руку, молча взял оплату и отвернулся.

У соседнего торговца Нина присмотрела себе теплый плащ. Ее старый уже порядком поизносился, а здесь ткань плотная, шерстяная, да не колючая. Самое то в горы ходить, да от ранних морозов спасаться. Но не сторговалась, ушла.

К венецианцам заглянула. Они научились делать стеклянные флаконы с цветной крошкой, что так нравились василиссе и ее патрикиям[8]. К тому же цены у заезжих купцов порой были ниже, чем у городских мастеров. Купив, бережно завернула в плотную холстину сосуды, уложила на дно корзинки.

Чуть в стороне стоял мавр, замотанный в многослойные одежды. За прилавок он, видать, не заплатил. Прислонившись к колонне, он поддерживал деревянный поднос с перекинутой через шею веревкой. Нина замедлила шаг. Этого торговца она никогда не видела в городе. Видать, проезжий. Мавр, заметив ее интерес, выпрямился, склонил голову и певуче произнес на чистом греческом языке:

– Не проходи мимо, почтенная. У меня редкие травы из Магриба.

Он отбросил темный плат, прикрывающий поднос. На нем были расставлены глиняные низкие горшочки, расписанные нездешним узором. В верхнем углу подноса стояла небольшая глиняная миска. В ней Нина увидела крупные высушенные бобы, присмотрелась:

– Неужто это у тебя бобы физостигмы? Они же ядовиты. Как тебе разрешили их продавать?

Мавр бросил быстрый взгляд на гомонящую толпу вокруг, прикрыл бобы тканью, понизил голос:

– Они в большом количестве ядовиты, ты права. Но вытяжка из боба лечит глазные боли, спасает от яда белены или дурман-травы. А откуда тебе о них известно?

Не отвечая на вопрос, аптекарша показала на горшочек, заполненный плоскими коричневыми кусочками:

– А это что за кора?

– Это кора муири, его в древних свитках называли железным деревом. Порошок из нее помогает при лихорадке. А если настоять на нем масло и использовать для притирания, то молодость и красота вернется.

Сторговавшись о цене, Нина достала свернутую промасленную тряпицу, увязала в нее меру коры, откинула с корзинки холстину, чтобы убрать сверток. Вдруг у торговца поменялось лицо, глаза забегали. Обернувшись, Нина увидала шагающих к ним стражников. Мавр быстрым движением взялся за миску с бобами и спрятал ее под поднос. Нина шагнула в сторону. Не хватало еще, чтобы ее сейчас арестовали за то, что у торговца ядами что-то купила. Но стражники на нее не обратили внимания. Подойдя к мавру, встали по обе стороны от него и повели прочь с форума. Видать, за неуплату коммеркия[9] арестовали.

Нина с облегчением выдохнула. Не стоило ничего покупать у странного торговца. Но про эту кору она читала в древнем свитке, стало интересно попробовать ее в притирании. Поправив мафорий, Нина отправилась к северному выходу с форума, где расставляли свои тележки зеленщики. Там же раскладывали на кусках холстины свой товар мальчишки, что собирали травы в окрестностях города. Здесь хозяйки покупали душицу, чабрец да мыльный корень. Писцы приходили за чернильным орехом. Ткачи – за мареной и корой крушины. Аптекари могли найти здесь травы для своих снадобий. Нина предпочитала сама в горы ходить, да этим летом только и успела раза два. Приходилось договариваться с собирателями и покупать. Вот и сегодня купила и гамамелиса, и арники, и бородавочника. Да корней марены взяла.

Уложив все в корзинку, повернулась было к выходу и столкнулась лицом к лицу с Клавдией. Тощая, прямая, с вечно свисающей из-под платка седой прядью, Клавдия слыла самой искусной сплетницей в городе. Как ей удавалось узнавать все новости первой, никто не знал. Но если кому нужно было разузнать, кто женился, родился, убился – все можно было выяснить у седой сплетницы. Нина ее не жаловала. Россказни и о самой аптекарше рассыпались от Клавдии, что сухой горох по улице. Она же, увидев Нину, оживилась. Давненько они не виделись, так что сплетница, похоже, обрадовалась свежему сосуду для городских новостей. Едва поздоровавшись, Клавдия сунула нос в корзинку:

– Что это ты купила, Нина?

Нина нелюбезно накинула холстину на покупки.

– Трав купила в аптеку. Как твои колени, Клавдия? Ведаю, не болят, раз ты до форума добралась?

– Ой, да какое ж не болят! По утрам так и ломит. Вот твоей мазью только и спасаюсь. А отвар закончился. Я к тебе за ним зайду вскорости.

– Ни к чему тебе так далеко ходить, лучше я Фоку к тебе пошлю с отваром на грядущей седмице. – Нина сделала шаг в сторону, собираясь распрощаться.

Но от Клавдии нелегко вырваться. Она шагнула вместе с Ниной, выпятила подбородок и прищурилась:

– Давно не видала я тебя, Нина. Все во дворец, говорят, бегаешь? Аптеку там себе новую завела? Василиссе и ее слугам красоту наводишь. А на простых людей и времени не остается. Зазналась ты, Нина-аптекарша.

– Я поперек приказов василиссы не иду. Сказала она снадобья для красоты готовить ей, я и готовлю. Аптека моя и при дворцовых службах теперь есть, вот и работаю. А тебе, Клавдия, ежели не дождаться моего отвара, надобно к Луке Гидисмани пойти. Он аптекарь хороший, тоже средство от ломоты в костях тебе приготовит.

– Да у него в трижды дороже твоего будет! Я уж лучше подожду, пока ты набегаешься. – Лицо Клавдии вдруг сморщилось, словно в предвкушении какой-то пакости.

Нина насторожилась. А сплетница, со вкусом расставляя паузы, произнесла:

– Новости-то слыхала? Пропадают одинокие девицы в городе. Ты, вон, тоже теперь одинокая, с тех пор как твой…

– Погоди-ка, – прервала ее Нина. – Как это пропадают? Кто пропадает?

– Ой, да все только об этом и судачат! – Клавдия приободрилась, затараторила: – В городе нашем женщины пропадают. С того года вот уж семеро, говорят, пропало. А может, и больше, да никто не знает. Вон у предводителя гильдии лекарей служанка на днях пропала. Он и велел ее поискать. А у кого-то тоже приходящая кухарка пропала, а где-то прачка исчезла. Правда, прачка, говорят, с молодцом сбежала, но…

– Да не тарахти ты так, Клавдия. Кто их искал, пропавших этих? Эпарху-то[10] жаловались? – заволновалась Нина.

– Да некому жаловаться. Я ж объясняю тебе, что одинокие они все. Ни мужей у них здесь, ни родни какой. Из тех, кто в город пришел на заработки. Жалобу и подавать некому. А без жалобы никто не ищет. Разговоры вроде ходили, но поди пойми, сколько их пропало. А предводитель с эпархом поругался даже из-за своей служанки! Говорят, он ее… – Клавдия понизила голос, но Нина опять ее перебила.

– Погоди, а что эпарх? Велел сикофантам[11] искать?

– Не велел. Сказал, что есть у города дела поважнее, чем приблудных девиц искать. Они там с предводителем повздорили, эпарх даже выгнать его велел.

Со стороны послышался густой бас:

– Вот ведь сплетни языками плетут. И правильно эпарх сказал. – Молодой кряжистый кузнец с развешанными на поясе ножами для продажи уперся кулаками в пояс, насмешливо глядя на двух женщин. – То ж блудливые, поди, девки. Одни пришли, другие ушли. Может, в лупанарии[12] подались, а вы тут уже и эпарха приплели. Так вот услышит курица да несет по всей улице.

Клавдия взвилась. Сдвинула платок на затылок и тоже подбоченилась. Нина, поняв, что разговорчивому кузнецу сейчас достанется, мелкими шажками отступила и скрылась за спинами уже собирающейся на скандал толпы. Звенящий праведным негодованием голос Клавдии доносился до Нины, пока она не ступила на Мезу[13]. Выдохнув, аптекарша поежилась. День был неожиданно прохладным. И правда, зайти надо к Гликерии. Погреться, побеседовать с подругой. А заодно и порасспросить, что там за пропавшие девицы. Она наверняка знает.

Глава 2

В пекарне Феодора было шумно. Покупательницы обсуждали соседок и общих знакомых, говорили о приезде франкских послов, о нарядах знатных патрикий. Позвякивали монеты, шуршали передвигаемые по прилавку корзины. Хозяйка пекарни Гликерия успевала и обслужить, и беседу поддержать, и неловкого подмастерья оплеухой наградить. Ее белые пышные руки с закатанными рукавами туники порхали над расставленными на каменном прилавке корзинками с горячими хлебами, ароматными рогаликами, медовыми лукумадесами[14]. Запах свежей выпечки обволакивал, настраивал на неспешную беседу, приглашал надломить хрустящую корочку и насладиться нежной пышностью только что испеченного хлеба.

У Нины от ароматов закружилась голова и заворчало нутро. И правда, с утра ведь и не съела ничего. Пробравшись вдоль стенки мимо болтливых покупательниц, Нина присела на край деревянной скамьи. Поставила корзинку под ноги и приготовилась ждать, пока Гликерия освободится.

Кто-то из покупателей упомянул о грядущих состязания на колесницах через пару седмиц. А это значит, что город снова будет украшен синими и зелеными лентами и флагами, снова начнутся стычки в тавернах и на улицах между прасинами и венетами[15]. Димархи обоих димов будут, как положено, призывать своих сторонников не устраивать безобразных побоищ на улицах и на самом ипподроме. В день состязаний увеличится на улицах количество стражников, а к Нине после состязаний будут прибегать хозяюшки за мазью от ушибов да за похмельным отваром для своих благоверных.

Подмастерье, повинуясь жесту хозяйки, подбежал к Нине, подал миску с лукумадесами и чашу с горячим салепом. Нина вдохнула теплый аромат корицы, сделала осторожный глоток, чувствуя, как сладкий напиток согревает тело и умиротворяет душу. Вскоре и сама Гликерия подошла, убирая выбившийся золотистый локон под платок. Поманила Нину в комнату, скрытую занавеской. Тут суетились помощники, укладывая в корзины хлеба и сдобу для богатых клиентов. К каждой корзине был привязан грубой ниткой кусочек пергамента с именем заказчика. Мальчишки-разносчики поджидали снаружи, болтая и хохоча.

За последние годы пекарня разрослась. Феодор, батюшка Гликерии, был уже стар. Дела все вела Гликерия. Когда она вышла замуж за Иосифа-сикофанта, тот препятствовать семейному делу не стал. Напротив, помогал, чем мог. И двор они расширили, и помощников да подмастерьев набрали. И трапезную пристроили, где в жаркий день можно укрыться от палящего солнца и выпить освежающего настоя на яблоках и фенхеле, запивая им сладкую выпечку. А в день, как сегодня, можно было выпить горячего салепа, что Гликерия умела приготовить, как никто другой в городе.

Проведя Нину вглубь, Гликерия выдохнула:

– Уф, набежало народу сегодня. Вот ведь то густо, то пусто.

– Тебе ли на пусто жаловаться? У вас вон как разрослась пекарня. Уже, поди, первая в городе. И помощников, я смотрю, еще набрали.

– Ты просто давно не заходила. Все во дворце да во дворце. Расскажи хоть, что да как у тебя? А то стыдно сказать – от покупателей только и узнаю, что у моей подруги делается.

– Ну раз узнаешь – так и мне расскажи теперь, – рассмеялась Нина. – А то вдруг я что не знаю, а кумушки уже по всему городу слухи расплескали.

Гликерия пожала пышным плечом:

– Вот еще. Знаешь же этих сплетниц – одна приврала, другая не разобрала, третья по-своему пересказала. – Она помолчала, продолжила, глядя в сторону. – Говорят, с предводителем гильдии вашей вроде как хороводишься. Врут, верно?

Нина отмахнулась, впиваясь зубами в лукумадес. Прожевав, спросила:

– Ты мне лучше вот что скажи – на базаре болтают, будто женщины пропадают в городе. А эпарх не велит их искать. Слыхала об этом?

– Слыхала. Говорят, что предводитель гильдии вашей, – Гликерия бросила взгляд на Нину, покраснела, – служанку свою потерял, да потом с эпархом ругался, что не ищет он ее. Тот, говорят, его даже блудодеем обозвал.

– Неужто красавица Талия пропала? Она ж у него еще и года, поди, не поработала, – расстроилась Нина. – Он и правда к ней был ласков.

К предводителю гильдии, почтенному Агафону Ципрасу, аптекарше частенько приходилось являться. Он в последнее время что-то стал вызывать Нину чуть не каждую седмицу. Спрашивал про снадобья, что она от женских немочей готовит. Даже про те, что плод из нутра изгоняют. Подумав, Нина подняла взгляд на подругу:

– Ну а другие пропавшие, они-то кто?

– Не упомню сейчас. Надо у Клавдии спросить. Она давеча заходила, звон от нее по всей пекарне стоял. Насилу выпроводила. – Гликерия вздохнула. – Только говорят, что пропадают одинокие девицы или вдовы. Из бедных. Где служанка, где прачка.

– А Иосиф-то что думает о том? Он же у тебя сам на службе у эпарха, знает, должно быть, пустые это слухи или нет.

– Иосиф с кражами разбирается, потому девицы пропавшие – не в его ведении. Но он с Никоном твоим говорил…

– С чего это и Никон-то мой, Гликерия?! Ты что такое говоришь?

– Прости, оговорилась. Так вот он с сикофантом Никоном говорил, так тот ему поведал, что эпарх не велел их искать. Мало ли, говорит, с ухажерами сбежали или в лупанарий подались. Или домой вернулись. Ежели семья прошение не подала, значит, нечего и огород городить.

Нина покачала головой:

– Талию я знала. Сирота она, идти ей было некуда. А девица она хорошая, набожная. Лупанарий тоже не по ней. А когда она пропала, не знаешь?

– Уж не собралась ли ты и эту беду решать? – нахмурилась Гликерия. – Знаю я тебя, Нина. Даже не думай! А то мало ли кто за девицами одинокими охотится, не хватало еще, чтобы тебя снова…

– Да что ты такое говоришь?! – перебила ее Нина. – Не собираюсь я никого искать! Будто у меня забот нет других.

Гликерия внимательно смотрела на подругу:

– И то верно. Только ты бы, Нина, и правда побереглась. Не ходи без своего Фоки по улицам. Или, может, тебе нанять кого?

Нина помотала головой. Гликерия не унималась:

– Ну не хочешь нанимать, не надо, только одна не ходи. Страшно же.

– На каждую беду страха не напасешься, – вздохнула Нина.

Подсев ближе к подруге, Гликерия заглянула ей в лицо:

– Как ты справляешься одна, без Лисияра-то?

– Как раньше справлялась, так и сейчас. Уехал и уехал. Что о том говорить-то? – Нина отвернулась, пожав плечами.

– Ой, ты прямо как каменная. Он же выходил тебя после той истории с генуэзцем твоим. И души в тебе не чаял, горевал, уезжая. А ты вон спокойна, как будто и не жил он с тобой столько времени.

Нина опустила взгляд. Где-то в груди шевельнулся ледяной комок, который она прятала и от себя, и от людей. Видать, так изменилось ее лицо, что Гликерия засуетилась:

– Ты салеп-то пей. Ну и правда, уехал и уехал. Какое мне до него дело? Лишь бы ты отогрелась душой, Нина.

Нина запахнула мафорий и поднялась:

– Засиделась я, Гликерия. И у меня забот полна корзинка, и у тебя покупатели в три ряда стоят.

– Нина, ну что ты? Ну прости! Я вот, хочешь, ни слова больше не скажу?! Сядь-ка обратно. Лукумадесы доешь сперва. И чашу дай – я еще тебе налью.

Она выхватила из рук у Нины чашу.

– Садись, садись. Я с тобой про батюшку еще побеседовать хотела!

Нина плюхнулась на скамейку. Вот стыдоба! Про отца Гликерии, Феодора, даже не спросила. А ведь с младых лет его знает, за советом частенько обращалась. Она торопливо пробормотала:

– Прости меня, Гликерия. Что с почтенным Феодором?

– Это ты меня прости. Знаю же, каково тебе пришлось[16]. – Гликерия помолчала. Продолжила со вздохом. – А батюшка… Ходить ему стало тяжело, но он потихоньку, по стеночке. Слуги помогают тоже. Я только стала замечать, что он забывать много стал. Имена новых слуг запомнить никак не может. Давеча на Иосифа глядел долго так. Иосиф ему говорит: ты, почтенный Феодор, спросить меня о чем-то хочешь? А он головой покачал и говорит: всех не спасешь.

Гликерия повернулась к подруге, всхлипнула:

– Он, видать, ума лишился от старости. Нина, может, ему отвар какой приготовишь? Ведь умнее батюшки не было никого на свете. Что ж это делается-то?

– Время не щадит ни умных, ни красивых, ни бедных, ни богатых, – сочувственно вздохнула Нина. – Я для него корень солодки отварю, по чуть-чуть можно старикам пить. Он кровь по жилам разгоняет. Да чабрец с розмарином тебе принесу, будешь сама ему заваривать. Да только почему ты думаешь, что он ума лишился? Может, они с Иосифом обсуждали что-то до того? Вот он и ответил. Я же к вам заходила в прошлом месяце, помнишь. Он разговаривал со мной как обычно. Хочешь, я поговорю с ним?

– Так он еще спит. Теперь ночью спать не может. К утру засыпает только. – Гликерия вытерла глаза краем платка.

– Я ему еще трав для сна добавлю. Может, от того, что спит мало, вот и устает, и забывает.

– Ой, не знаю. Может, и правда. – Гликерия вздохнула. – Спасибо тебе. Ты, может, зайдешь к нам еще на днях? Он тебе будет рад.

– Зайду, Гликерия. Непременно зайду. Я в последнее время и правда все чаще во дворцовой аптеке остаюсь. Патрикии да служанки принялись болеть одна за другой, отвары и настои едва не бочками готовить пришлось. Но теперь возьму себе помощницу, уже попросила разрешения у диэтария[17]. Он пообещал прислать кого-нибудь. Будет полегче.

– Ну расскажи хоть, как там все, во дворце?

– Так про дворец мне и рассказать нечего. Выделили мне в службах гинекея[18] комнатку. Я ж рассказывала уже тебе. Там и готовлю снадобья, притирания да помады.

– Счастливая ты. Саму василиссу лечишь!

– Нет, Гликерия, – махнула рукой Нина. – Я для ее патрикий снадобья делаю. От плохих снов да от волнений. Ну и от недержания или, наоборот, излишней крепости. Для василиссы и ее дочерей – больше притирания и помады готовлю. Для серьезного лечения у императора и императрицы настоящий лекарь есть.

– Хороший, видать, раз во дворце его держат?

– Лекарь-то хороший, знающий. Человек – так себе, – усмехнулась аптекарша. – Все на меня ярится, что я свои снадобья готовлю. Как будто боится, что из-за меня он в немилости окажется.