Нолин. Фарилэйн

– Что? – Палат с изумлением повернулся и посмотрел на обоих.

– Моя ошибка, – признал Мовиндьюле. – Я не собирался просить. Выполняй. Сейчас же!

Палат начал обходить кабинет по кругу. Он тоже был одет в паллий, но не столь хорошо сшитый, как у легата, и не имевший золотой каймы. Он шагал, болтая висевшими вдоль тела руками.

«Хм, у него короткий шаг, и он просто переступает с мыска на пятку».

– Деметрий, я отдал приказ! – рявкнул Линч.

– Простите, сэр. Я… Я не знаю, что происходит. Не могу остановиться.

Мовиндьюле поднял руку, и палат замер.

– Посмотри налево, – сказал он, и Деметрий повернул голову. Мовиндьюле некоторое время разглядывал его профиль. – Теперь направо.

Линч в ярости подошел к двери и сам дернул за ручку, но дверь все так же не поддалась.

– У тебя очень напряженная осанка, и ходишь ты немного вразвалку, – сообщил палату Мовиндьюле. – Так, теперь мне нужно послушать, как ты разговариваешь. Пары слов недостаточно. Я хочу, чтобы ты… о, знаю, давай-ка ты продекламируешь этот ужасный стишок, который так популярен среди солдат. Про братьев-пиратов. Наверняка ты его знаешь. Похоже, нынче его все знают.

Корчась, Деметрий сделал глубокий вдох и начал:

Пираты Уилл, Дилл и Билли ПроныраПод флагом с костьми исходили полмираИ всюду разбои чинили свои,Пока не решили ограбить Мак-Фи.Тут к ним повернулась удача спиною,И Билли во рву захлебнулся водою.Увязли в невзгодах, как в тине, друзья.Они не вернулись на борт корабля.

– Деметрий, что ты делаешь? – возмутился Линч. – Прекрати немедленно, иди сюда и помоги мне управиться с этой дурацкой дверью!

Деметрий продолжал:

А Дилла с Уиллом поймали, скрутили,Отдали под суд и в тюрьму посадили.Их камера меньше колодца была,А вредный судья – воплощение зла —Так говорил, издеваясь над ними:«Еще пожалеете, что вас родили.Извольте забыть навсегда про свободу,А ключ от оков я с моста брошу в воду».

Мовиндьюле обошел вокруг Деметрия, изучая его, прислушиваясь к тому, как он выговаривает слова, какой у него акцент, тембр голоса и интонация. Вряд ли Мовиндьюле придется подражать ему с точностью, но он хотел более-менее разобраться в том, как палат в принципе разговаривает. Усвоить стиль поведения было проще, чем манеру речи.

Деметрий продолжал:

«Вы у меня, – им сказал его честь, —Забудете скоро, как пить и как есть.Выпустят вас после смерти отсюда.Наши клопы – настоящее чудо.В хворях свои вы закончите дниЗа то, что решили ограбить Мак-Фи».И в страхе подумали оба злодея,Что проще во рву утонуть поскорее,Чем таять от голода здесь постепенноИ век доживать на подстилке из сена.

– Во имя всех богов, заткнись! – вскричал Линч.

– Да, достаточно. – Мовиндьюле поднял палец, и Деметрий еще раз вдохнул, но замолчал. Повернувшись к Линчу, Мовиндьюле прибавил: – А теперь доказательство. Смотрите внимательно, а не то упустите.

Мовиндьюле щелкнул пальцами, и палат взорвался.

Глава седьмая

Вор и кочерга

– Совсем как Гронбах, да? – сказал Сеймур, сидевший у очага в доме Сефрин.

Он уже не смотрел на нее; монах погрузился в созерцание разведенного им огня, на удивление аккуратно поправляя кочергой поленья в камине. Он сидел на маленьком табурете из кленового дерева высотой всего фут. Сефрин купила его для Нургьи. Ее сын, пока еще младенец, до сих пор не пользовался им. В двери ее разума упрямо стучалась мысль, что этого уже никогда не произойдет, но она изо всех сил держала их закрытыми. Нельзя было впускать эту мысль, так как Сефрин знала, что иначе она сойдет с ума от страха. Ей необходимо очистить разум и подумать. Но с постоянным стуком в сознании это было так трудно. В голове мелькали образы Нургьи: его пухлое смеющееся личико, воркующий ротик, то, как он тянет ручки, сжимает и разжимает пальчики. Такой крошечный, такой беспомощный… где он теперь? Что с ним происходит? Неужели он заперт в каком-нибудь ящике, плачет и зовет свою маму?

Сефрин чувствовала себя такой же беззащитной, как ее сын. Она не могла плакать: на это не было времени. Нужно было что-то придумать, совершить невозможное. Слезы придут потом. Они последуют за решающим ходом игры – когда она либо вернет сына, либо навеки потеряет.

– В том смысле, что он тоже тебя мучит, заставляет исполнять его волю. Классический Гронбах.

Сефрин рассказала Сеймуру о своем походе во дворец, потому что только ему она могла об этом рассказать. Будучи исключением из правила о секретности, которое установил Голос, монах стал ее единственным наперсником. Из-за их случайной встречи и того, что они вместе обнаружили кровавую надпись, Сеймуру угрожала опасность, и все же Сефрин была так благодарна богам за то, что он сейчас рядом с ней, что невольно подумала: а случайность ли его появление? Возможно, боги поместили ее на этот ужасный канат над пропастью, но они же даровали ей шест для удержания равновесия. Если так, то сделали они это, скорее всего, не из сострадания, а ради собственного развлечения. Они хотели разыграть драму в нескольких действиях. Нельзя было допустить, чтобы Сефрин сошла с ума, значит, ей нужна была помощь.

Монах посмотрел на нее, округлив глаза.

– А вдруг голос у тебя в голове и есть Гронбах! – Он поежился, будто от холода, и содрогнулся.

– Это не он, – ответила Сефрин более презрительным тоном, чем хотела.

Сеймур просто пытался помочь, но высказанное им предположение было нелепо, а она не могла думать о глупостях, когда жизнь ее сына в опасности.

История о Гронбахе была детской сказкой. В ней говорилось о коварном гноме, который заключил соглашение с несколькими женщинами, пообещав им награду, если они избавят его город от чудовища. Вопреки всему, они совершили невероятный подвиг, но гном не сдержал данного им слова, поскольку был жадным обманщиком.

История была откровенно враждебной и оскорбительной по отношению к гномам, и Сефрин не могла понять, являлась ли она источником или же результатом древних предрассудков.

Сефрин и читала эту историю, и слышала ее напрямую от матери, которая утверждала, что лично присутствовала при знаменитой сцене предательства. Но мать рассказывала много такого, во что было слишком трудно поверить. Версия Мойи, в отличие от представленной в «Книге Брин», была не для детских ушей. Ее переполняли старомодные ругательства – проклятия на различных языках, в том числе большой набор фрэйских оскорблений. Мойя также добавила несколько разговоров, которых Брин не слышала. Сефрин давным-давно пришла к выводу, что все это чушь. Ее смущало, что когда-то она верила в эти нелепые россказни. Хотя что тут удивительного? Дети всегда принимают на веру слова родителей, во всяком случае до какого-то возраста.

– Не важно, кто он. Сейчас важно лишь одно: как достать рог.

– И что ты будешь делать? – спросил Сеймур.

– Мне понадобится помощь, я не могу сделать это одна. – Заметив его уязвленный вид, она поправила себя: – Мы не можем сделать. Нужен кто-то, кто сможет открыть хранилище, и было бы неплохо побольше узнать о роге. У меня нет права на ошибку.

– Если учитывать твой возраст, удивительно, что ты не знаешь о нем.

Она закатила глаза.

– Мое долголетие не делает меня знатоком в любой области.

Сеймур выглядел еще более обиженным.

– Прости. Я не хотела тебе грубить. Просто люди всегда об этом упоминают. И меня уже начинает это раздражать. Хотя… – Она на мгновение задумалась. – Знаешь, когда я сказала про рог Иллиму, он сразу понял, о чем я, и, кажется, удивился, что я о нем знаю. Даже спросил, откуда я узнала.

– Что ты ответила?

– Сказала, что слышала о нем от родителей. Что называется, ткнула пальцем в небо, но мое объяснение показалось ему убедительным. Значит, отец, наверное, знает о роге.

– Тебе нельзя никому рассказывать. В противном случае похититель убьет твоего сына.

Сефрин кивнула.

– Поверь, я это прекрасно понимаю. Я бы с радостью обратилась к отцу. Когда-то они с Нифроном были близки. Наверняка он мог бы без проблем добыть этот рог. – Она покачала головой. – Не будь он так далеко, я могла бы… нет, слишком опасно. Я умру, если потеряю Нургью, но даже представить себе не могу, каково будет потерять их обоих. Я думала поговорить с первым министром или даже Хэвилиндой. Она – секретарь совета, любит посплетничать и знает почти все. Но ты прав. Я не могу никому ни о чем рассказать. Однако я могу задействовать людей, не открывая им правды. Придумаю какую-нибудь легенду.

– Что, например?

– Понятия не имею, но знаю, что мне нужен опытный вор.

– Прости. Тут я тебе помочь не могу.

– Верно, но я знаю кое-кого, кто сможет.

– Кого?

– Арвис Дайер. Она знает всех на темной стороне улицы. Может, она поможет мне найти кого-нибудь, кто в курсе, как взломать каменное хранилище. Если не поможет она, то у меня нет ни малейшей густопсовой идеи, как действовать дальше.

– Густопсовой?

– Мама так ругалась. – Сефрин точно не знала, что это значит, зато понимала, как это словечко следует использовать.

– Чем я могу помочь? – мягко спросил он.

– Ты? Ничем.

Опять щенячий взгляд.

– Тебе не нужна моя помощь?

– Не в этом дело. Просто не хочу, чтобы ты еще больше рисковал. Да и не стоит тебе предлагать мне помощь. Я собираюсь совершить преступление против хозяина всего изведанного мира, потому что так велел непонятный голос у меня в голове. Ты безумец, если не собираешься бежать отсюда и сдать меня первому попавшемуся городскому стражнику.

Сеймур посмотрел в сторону лестницы, и Сефрин легко догадалась, о чем он думает. Даже после тщательной уборки осталось несколько пятен крови.

– Вряд ли сдать тебя – правильный выбор. А поскольку я не могу забыть о том, что узнал, оставить тебя может быть опасно. Я не слышу Голос, но это наша общая беда. Если меня сочтут соучастником, может, я сумею избежать… – Он вновь посмотрел на ступени.

Она проследила за его взглядом.

– Наверное, ты прав.

– Итак, чем я могу помочь?

– Ну… – Она задумалась. – Есть дело, для которого ты идеально подходишь. – Лицо Сеймура просветлело. – Ты ведь умеешь не только читать, но и писать?

– Это одно из обязательных условий моего ордена. Брэн требовал, чтобы все монахи часть дня занимались переписыванием «Книги Брин».

– Отлично. Так, может, тебе удастся найти описание рога или даже его изображение? Ты мог бы сделать список и принести его мне. Если я сумею открыть хранилище, это поможет мне распознать его. – Она помолчала, ожидая одобрения или осуждения со стороны Голоса, затем подняла глаза к потолку, словно обладатель Голоса проживал на втором этаже, и спросила: – Хорошо?

Ответа не было. То ли Голосу было все равно, то ли в эту минуту он не слушал, и Сефрин решила, что вероятнее всего второе. Вряд ли даже бог станет тратить все свое время на то, чтобы подслушивать каждое ее слово.

– Он называется рог Гилиндоры. Если о нем знала моя мать, значит, он имеет какое-то отношение к Великой войне или к тому, что было вскоре после нее. Она дожила до семидесяти четырех, следовательно, он должен был существовать до сорок четвертого года по имперскому летоисчислению. Было бы очень полезно, если бы ты порылся в архивах и записал все, что сможешь выяснить про рог.

– А где эти архивы?

– Во дворце. Небольшое строение прямо у ворот слева от входа. Могу тебе завтра показать. Там много пергаментов, по большей части об основании города.

– Они доступны народу?

– Нет, но я могу тебя провести. Просто придется сказать, что ты на меня работаешь. Так что поздравляю: ты мой новый писарь.

Сефрин искала Арвис Дайер на Западной рыночной площади. Вымощенная булыжником площадь – главное место купли-продажи продуктов в величайшем городе мира – предлагала посетителю самый обширный выбор деликатесов со всех концов империи: страусиные отбивные, морских ежей, скворцов, вальдшнепов, скорпионов, рыбную икру, павлинов, дельфинов, цапель, соловьиные язычки, головы попугаев, копыта верблюдов и хоботы молодых слонов. Круглый пассаж с белыми колоннами предоставлял места сотням торговцев, и, поскольку почти каждый хотя бы раз в день посещал рынок, он служил живым сердцем столицы. Шесть улиц вели к напоенной ароматами галерее, а в центре всегда было не протолкнуться от покупателей с корзинами и телег, доставлявших товар. Сефрин, как обычно, заметила Арвис на северо-восточной стороне.

– А ну отдай! – кричал ей лысеющий пекарь Родни, а Арвис, вся сжавшись, пятилась, зажав в руке буханку хлеба, которую прижимала к груди, словно младенца.

– Мое! – брызгая слюной, гневно крикнула в ответ Арвис.

– В чем дело? – Сефрин встала между ними, что потребовало от нее изрядной храбрости: пекарь угрожающе размахивал скалкой.

Жена пекаря обеспокоенно наблюдала за этим, стоя за лотком с выпечкой и положив руку на плечо маленькой дочери.

Когда пришла Сефрин, выражение на лице пекаря переменилось. Плечи опустились, лицо вытянулось, и он глубоко вздохнул – но не от облегчения. Он не обрадовался ее появлению. Казалось, он… что? Сефрин не могла понять.

– В чем дело? – повторила она.

– Она украла у меня хлеб.

– Мое, – зарычала Арвис. – Я за него заплатила.

Это заявление немало удивило Сефрин.

– Арвис? Откуда у тебя деньги?

Женщина открыла рот и провела языком по нижней губе. Глаза ее бегали из стороны в сторону.

– Арвис! – Сефрин подошла ближе. – Откуда деньги?

– Я… я не…

– Она не заплатила, – заявил Родни. – Просто подошла и схватила буханку. Прямо с лотка. – Он указал на кучку зевак, собравшихся понаблюдать за перебранкой. – Все это видели. Не так ли?

Большинство кивнуло.

– Схватила хлеб, даже не поздоровалась и просто пошла дальше, – сказала женщина, стоявшая слишком прямо и державшая перед собой большую корзину. – Вот нахалка! Даже не таилась. Пускай, мол, люди видят.

Сефрин повернулась к Арвис.

– Это правда?

Глаза Арвис по-прежнему бегали, а язык скользил по губам.

– Я… я правда взяла его, но… но мне его обещали. Сказали, могу взять.

– Ничего подобного мы не говорили. – Пекарь раздраженно всплеснул руками. – У этой женщины не все дома. Все знают, что у нее дыра в голове.

– Арвис, – тихо и мягко сказала Сефрин, – с чего им отдавать тебе буханку хлеба?

– Не… не помню. – Арвис частенько страдала забывчивостью. – Но я знаю, что это мой хлеб. Мне его пообещали. Ты же мне веришь?

Сефрин вздохнула. Если честно, Арвис она не верила. Пекарь прав. Все знают, что у Арвис дыра в голове. Женщина во многом вела себя как помешанная. Жила на улице, никогда не мылась, кричала на людей, иногда даже плевала на них. Все, кроме Сефрин, по возможности избегали ее. А поскольку Сефрин обращалась с ней как с человеком, говорила с ней как с личностью, Арвис наградила ее титулом лучшей подруги. Сомнительная честь, потому что она почти наверняка была единственным другом Арвис.

Эти отношения только портили репутацию самой Сефрин. По правде говоря, даже мешали ее усилиям осуществить перемены. Политические противники Сефрин использовали Арвис и других нежелательных людей как доказательство того, что Сефрин не подходит для роли лидера, поскольку водит дружбу бог знает с кем. Члены совета уговаривали ее публично разорвать связь с этими социальными гирями, тянувшими ее ко дну, но Сефрин не могла повернуться спиной к тем, на кого никто не обращал внимания, как не смогла бы ударить ногой бродячую собаку, выпрашивающую еду. Они так много страдали и так мало просили. Люди вроде Арвис Дайер просто хотели, чтобы их заметили, видели и слышали. Они хотели быть частью мира, а не вечно уклоняться от камней и палок.

– Я заплачу. – Сефрин потянулась за кошельком и обнаружила, что сегодня от волнения забыла взять его с собой. – Проклятье!

Глаза Арвис ясно давали понять: просто так хлеб у нее не отнимешь. Сефрин представила себе, как они дерутся из-за него посреди улицы, и содрогнулась.

– Позвольте мне, – сказал мужчина в простой грязно-белой тунике и поношенном плаще с капюшоном.

Он был одним из наблюдателей в растущей толпе, и, судя по его виду, вряд ли у него водились лишние деньги. Однако, даже не поинтересовавшись суммой, он достал нужное количество монет и протянул их пекарю.

– А завтра она украдет еще один, – проворчал пекарь.

– Разбираться с будущим следует тогда, когда оно наступит, – ответил человек. Он протягивал монеты, не сводя взгляда с жены и дочери пекаря. – Как много счастья можно купить, всего лишь заплатив за буханку хлеба.

Похоже, пекарю не понравилось, как незнакомец смотрит на его семью. Он усмехнулся, схватил монеты и повернулся к жене, которая теперь сжимала дочку едва ли не так же крепко, как Арвис держала хлеб.

– Спасибо, – обратилась Сефрин к мужчине, которого никогда раньше не встречала. Он был не молод и не стар. Простая туника и плащ не давали и намека на то, кем он мог быть. Возможно, Сефрин находилась под впечатлением его щедрости, но ей показалось, что он смотрит на нее с сочувствием. – Вы невероятно добры.

– Жаль, не могу сделать больше, – ответил он и прибавил, проводив взглядом удалявшуюся с буханкой в руках Арвис: – Но, боюсь, для этого нужно чудо.

– Прошу простить меня, – сказала Сефрин, заметив, что Арвис растворилась в толпе.

Догнав ее, она схватила женщину за руку и отвела в ближайший переулок. Арвис крепко стиснула зубы, в глазах застыло угрюмое выражение. Она была готова к тому, что ее начнут отчитывать.

– Арвис, – начала Сефрин, – мне нужна твоя помощь.

Женщина уставилась на нее, всем своим видом напоминая перепуганную черепаху. Она подняла плечи, опустила голову и щурилась, несмотря на отсутствие солнца.

– Слышишь? Мне нужна твоя помощь.

Смысл слов медленно доходил до Арвис.

– Не понимаю. Хлеб… я…

– Забудь о хлебе, хорошо? Я в отчаянии.

Арвис закивала.

– Тебе нужна моя помощь?

– Да. – Разговаривать с Арвис – все равно что кричать через закрытую дверь.

– Ладно. – Арвис моргнула и вылезла из черепашьего панциря.

– Можешь кое-что для меня сделать?

– Все что угодно.

«Кроме как вернуть украденный хлеб, судя по всему».

– Я не шучу, Арвис. Это может быть опасно.

Женщина так затряслась от смеха, что чуть не выронила из рук вожделенный хлеб.

– Думаешь, мне не плевать на опасность? – спросила Арвис, вытирая с глаз слезы. – Каждое утро, когда я выползаю из-под крыльца мясной лавки, я в опасности. – Она помолчала, задумавшись, и покачала головой. – Вообще-то прошлой ночью меня укусила какая-то тварь. Вся моя жизнь полна опасностями. – Арвис посмотрела на хлеб. – И я говорила правду. – Она протянула буханку Сефрин. – Для тебя я готова на все.

– Мне не нужен хлеб, Арвис.

– Да? Тогда мне тоже. Я его не заслуживаю. Я не могу о нем заботиться.

«Какой особенной заботы требует буханка хлеба?»

Сефрин толкнула буханку обратно.

– Арвис, слушай внимательно. Сосредоточься. У тебя есть знакомые среди воров?

– Конечно, сколько угодно.

– Я говорю не о простых карманниках или разбойниках с большой дороги. Мне нужен… – Сефрин толком не знала, кого именно ищет. – Очень хороший вор. Который может открыть очень сложный замок.

– Тебе нужен Эррол.

– Да?

Арвис кивнула.

– Он лучший.

– Хорошо. Где я могу его найти?

Арвис презрительно нахмурила кустистые брови.

– Ты его не найдешь. Я скажу ему, что ты хочешь с ним встретиться.

Сефрин покачала головой. Прожитые столетия научили ее не полагаться на других в том, что она могла сделать сама. Большинство людей были раздражающе несообразительны и сдавались при первых же трудностях.

Сефрин никогда не сдавалась. «Всегда есть путь получше», – повторял Брэн любимые слова своей матери, но Сефрин, сражавшаяся против непреклонного и нередко равнодушного правителя, перефразировала их: «Всегда есть другой путь». Встретив на своем пути препятствие, она, по возможности, обходила его, а если нужно, даже перепрыгивала.

Именно так она создала Имперский совет. Когда на ее петиции не обращали внимания, она возглавляла протесты. Когда имперские солдаты убили троих протестующих, она организовала всеобщую городскую забастовку. Целую неделю на улицах не было телег, на рынках – продуктов, в доках – рабочих. И, что, наверное, пуще всего обеспокоило императора, нигде, даже во дворце, не было слуг. Обстановка накалялась. Народ панически боялся голода или императорской кары. Кажется, Сефрин не спала всю неделю. Ей приходилось быть везде и сразу, убеждать народ, что план сработает. Только она могла этого добиться. Чем важнее исход и чем меньше времени тратишь на его достижение, тем сильнее Сефрин желала взять все в свои руки. В случае с Арвис это было втройне важно.

– Я должна пойти. Это слишком важно.

Арвис покачала головой.

– Это так не работает.

– Ладно. Пойдем вместе.

– Нет, – сказала Арвис. – Тебе нельзя.

– Почему? Это что, тайное место? Ладно. Завяжи мне глаза, покрути меня на месте, хоть по голове ударь и тащи силой.

– Нет, – уперлась Арвис.

Они зря тратили время, а Сефрин не знала, сколько песка еще осталось в часах. Она боялась услышать у себя в голове Голос: «Уж прости. Ты действовала слишком медленно. Твой мальчишка мертв. Монах тоже. Все потому, что ты не смогла…»

– Ты не понимаешь, что поставлено на кон. – Сефрин заговорила тихим, но твердым голосом. – Я не могу поручить это тебе, Арвис, просто не могу. Ты… Во имя империи! Ты все время что-нибудь забываешь! Даже не можешь вспомнить, почему тебе обещали дать хлеб!

Арвис съежилась, снова скрывшись в черепашьем панцире. Упавшие в переулок лучи солнца осветили ее глаза, в которых блеснули навернувшиеся слезы. И все же она не уступила. Коротко вздохнув, только тихо повторила:

– Нет.

– Почему?

– Это дурное место.

– Мне все равно…

– Я тебя туда не пущу. Оно не для таких, как ты. – Арвис вытерла один глаз. – Нельзя сжечь пепел или опрокинуть упавшее дерево. Разве не понимаешь? Мне уже нельзя причинить боль, но тебе еще можно. Ты пока еще целая и хрупкая. И ты – хороший человек, чистый и достойный. Что бы ты ни говорила, я не позволю им причинить тебе зло. – Она вытерла второй глаз. – Я найду Эррола. Скажу, что ты хочешь его нанять. – Арвис повернулась и быстро пошла прочь по переулку.

– Дай ему знать, что я заплачу любую цену! – крикнула ей вслед Сефрин.

– Ладно. Скажу, что ты с ним переспишь.

– Что? Нет. Подожди, Арвис!

Но женщина свернула за угол и исчезла.

Когда Сеймур вернулся домой, уже стемнело, а Сефрин, вышагивая по комнате, порвала ремешок сандалии. Она не стала зажигать лампу или разводить огонь, поэтому в комнате было темно и холодно. Много веков прожив в этом доме, она впервые заметила, как здесь может быть темно и страшно.

«Вчера, задолго до этого часа, кто-то или, возможно, что-то вошло сюда, убило Мику и размазало по стене ее кровь».

Сефрин никогда не жила одна. Много лет она провела с родителями. После переезда в Персепликвис снимала комнату, потом сама стала хозяйкой, затем устроила приют для толпы нуждающихся, но, так или иначе, с ней под одной крышей всегда был хотя бы один человек.

«Пустой дом – одинокое место, огромный гроб с мебелью и окнами».

При виде вернувшегося Сеймура она испытала облегчение. Теперь ей было на что смотреть, кроме мрака, было что слушать, кроме собственного сердцебиения, и было о чем думать, кроме ужасных мыслей о сыне, к которым, несмотря на все старания отвлечься, она постоянно возвращалась.

Тихо пробравшись в дом, Сеймур опасливо заглянул в дверной проем. Скорее всего, решил, что погруженный во мрак дом не предвещает ничего хорошего, и боялся стать очевидцем очередной кровавой картины, в центре которой была бы она, Сефрин, или по крайней мере ее нога, рука или отрубленная голова. А послание кровью было бы адресовано ему:

ТВОЙ ЧЕРЕД, СЕЙМУР. НЕ ПОДВЕДИ МЕНЯ, КАК СЕФРИН.

ПОМНИ: НИКОМУ НИ СЛОВА!

– Нашел что-нибудь? – спросила она, прежде чем он вошел в дверь.

Монах вздрогнул.

– Ох! Э… нет. – Он откинул капюшон и перевел дыхание. – Прости. Не нашел. Честно говоря, там столько всего! Не счесть ящиков, набитых свитками. Их сотни, возможно, даже тысячи. На это уйдут недели, а то и месяцы. При условии, что там соблюдается хоть какой-то порядок, а я в этом сомневаюсь, судя по тому, что успел увидеть. Ты не представляешь, какой там хаос. Пергамент сухой и потрескавшийся. Некоторые листы уже не прочитаешь. Иные, по-моему, вообще рассыпались в прах – те, что хранятся со стороны канавки сзади, где вода просочилась сквозь фундамент. И света нет. По понятным причинам ни фонаря, ни свечи не зажжешь.