Пристанище пилигримов

– Это точно, – подтвердила жена, – ты всегда был изворотливым. – А Калугин смотрел куда-то в стенку с нескрываемым сожалением, как мне показалось.

– Андрей Григорич, – обратился я к нему, и он ответил мне совершенно измождённым взглядом.

– Да, слушаю вас, Эдуард Юрьевич, – прошелестел он.

– Я думаю, нам нужно поговорить.

– О чём? – с невинным видом спросил Калугин, но было понятно, что он сдался: его непоколебимая уверенность в себе была опровергнута мной, и со всех сторон вылазили его неприглядные поступки, совершенно не соответствующие тому образу, который он создавал.

– О многом, – сухо ответил я.

– Ладно, – спокойно молвил он.

– Ну и славненько. Пойдём тогда в баре посидим. Пивка выпьем.

Я устремился на выход, а Калугин поплёлся за мной, как будто на заклание.

– А ты что, даже штаны не поменяешь? – спросила жена.

– Принципиально, – ответил я и тихонько прикрыл дверь.

.23.

Знакомый бармен по имени Константин встретил нас широкой улыбкой и воскликнул:

– Эдуард, а я уже думал, что потерял самого преданного клиента!

– Да-да, Костя, два дня меня не было, а столько воды уже утекло.

– Водочки? Вискаря? Рома? – спросил он, сделав серьёзное лицо.

– Нет, от крепких напитков я воздержусь.

– А что так? – Он сделал участливое лицо, какое делают здоровые люди в момент откровений больного человека о своих болезнях.

– Здоровья уже не хватает… – Я задумался, наморщив лоб. – Ты знаешь, я даже не помню, когда я начал… Прошлой зимой, по-моему… Или весной?

– Понял. Тогда, может быть, пивка?

– Пожалуй. Кружечку Гиннеса я выпью.

– А Вы чего изволите, Андрей Григорьевич? – подобострастно спросил бармен у Калугина.

– То же самое.

– Эдуард, – обратился ко мне Калугин, – я отойду на пять минут… руки помыть.

Это было питейное заведение, стилизованное под английский паб для футбольных болельщиков. Всё это выглядело так: деревянные лакированные панели и полосатые атласные обои; в центре зала на цепи висела кованная железная люстра с электрическими «свечами»; на стене был растянут пыльный британский флаг, а рядом с ним – бело-синий флаг английской команды Chelsea, такой же пыльный; на стенах висели какие-то футбольные реликвии и фотографии в рамочках.

Я огляделся по сторонам и увидел за столиком в углу бара генерального директора. Он сидел в компании человека, сильно напоминающего губернатора Краснодарского края. Они о чём-то шептались с видом заговорщиков, иногда оглядываясь по сторонам. Разговор у них был явно неприятный, и Володя постоянно ёжился, словно у него чесалась шея или галстук был слишком туго затянут. Он встретился со мной взглядом и даже не кивнул головой, – он сделал вид, что не знает меня, а я просто ему улыбнулся.

Сидя на высоком табурете у барной стойки и цмыкая пивко, я задумался о «вечном», а именно: о том как преуспеть. Что нужно человеку, чтобы добиться успеха и заработать деньги? Какими качествами он должен обладать? Немножко пораскинув мозгами, я пришёл к выводу, что никакие особые таланты для этого не требуются. Ничего не нужно, кроме дикого тщеславия и корыстолюбия, а всё остальное за вас сделает ваша природа. Богатыми или бедными рождаются – точно так же как рождаются учёными, поэтами, художниками, музыкантами, спортсменами. Я называю это: кармический талант или концептуальная черта характера.

Взять, к примеру, Володю Белогорского. Совершенно заурядный тип, но деньги к нему текут рекой. Возьмём любого бизнесмена, политика, крупного руководителя, – как правило это совершенно обыкновенные, ничем не примечательные люди, но ведь кто-то их выбирает на эту роль.

«У Романа Аркадьевича даже высшего образования нет, но ведь чем-то он понравился Борису Абрамовичу, – рассуждал я. – А Борис Абрамович приглянулся Борису Николаевичу. А Бориса Николаевича в своё время заметил Юрий Владимирович. Так испокон веков плетётся политическое макраме. Я думаю: чтобы преуспеть в номенклатурных джунглях, надо всего лишь обладать харизмой Маугли. Это когда жестокие и грозные обитатели этих джунглей чувствуют, что ты с ними – одной крови».

Вернулся Калугин. Сел рядом со мной на табурет. Отхлебнул пивка.

– О чём ты хотел со мной поговорить? – сухо спросил он.

– Андрюша, как бы ты поступил на моём месте?

Он посмотрел на меня безразличным взглядом, словно я разговаривал с ним по-английски, и ничего не ответил, – вместо этого он взял кружку и погрузил губы в пивную пену, чуть прикрыв глаза.

– Ну согласись, ты поступаешь по отношению ко мне… мягко говоря… непорядочно. – Я пытался его обойти с другой стороны, но он был со всех сторон круглый и непреступный.

– А я думал, что мы с тобой друзья… – Я сам себе казался недалёким и нудным, как мелкий осенний дождь. – И ты меня так подставляешь.

Он что-то сказал, но я не расслышал: в баре играла музыка. Он иронично улыбался, а я переспросил его:

– Что ты сказал?

– Прекрати, – повторил он. – Ты же понимаешь, что это элементарная конкуренция. Я не скрываю, что люблю её, и неоднократно тебе на это намекал. Я бы никогда не покусился на чужую жену, но ты себя ведешь как собака на сене.

Он попросил у бармена пепельницу и закурил. Серое облако окутало нас обоих, и вдруг я поймал себя на мысли, что не курю уже несколько часов и даже нет минимального желания закурить, – кроме всего прочего, я даже почувствовал отвращение к запаху жжёных листьев. В народе говорят: «как бабушка отшептала», – именно так я и бросил курить.

– Ну есть у тебя в Тагиле любимая девушка, – продолжал Калугин, – так возвращайся к ней, живите и будьте счастливы. Ну не любишь ты Ленку – так не морочь ей голову! Она ведь ждёт от тебя правильных решений, на которые ты не способен априори. Зачем ломать ей жизнь?! Она ещё молодая: всего лишь тридцать лет. Она ещё найдёт себе мужика и будет счастлива. Отпусти её, отпусти пташку на волю!

Я посмотрел на него с глубочайшей иронией, и у меня даже слёзы брызнули как у клоуна в цирке.

– Это ты на себя намекаешь?

– А чем я не жених? – Скромно улыбнулся Андрей.

Я долго и вызывающе хохотал, а потом вывалил ему прямо в лицо:

– Не смеши народ, Андрюша! – заорал я, а бармен скривился как от зубной боли и посмотрел на меня умоляюще. – Ты сам бухаешь без меры! У тебя ни кола ни двора! Ты живешь в чужой квартире! Ты контуженный на всю голову! Ты инвалид! Ты старше Ленки на двенадцать лет! Тоже мне, жених выискался!

– Я для неё и для Кости всё сделаю, – заявил он чуть ли не со слезою, – а ты с неё только пенку снимаешь!

– Молодые люди, умоляю вас, – вмешался Константин в нашу дискуссию, – ведите себя более сдержанно, это же английский паб.

Мы даже не взглянули в его сторону, как будто мимо нас пролетела муха.

–Ты не любишь её, – утверждал Калугин. – Ты придерживаешь её на всякий случай, если там что-то не срастётся.

– То есть… ты сейчас просишь, чтобы я уступил тебе своё койко-место в номере 236? Может, ты хочешь прямо сегодня заехать? – спросил я тоном человека, которому ради друга ничего не жалко. – Так мне только подпоясаться!

– Ну что ты болтаешь, Эдуард? – шёпотом спросил Калугин, озираясь по сторонам; кое-кто из посетителей уже прислушивался к нашему разговору.

– Ну хорошо… – вполголоса сказал он, сощурив свои серые пронзительные глаза. – А зачем ты Ленке врешь, что собираешься здесь работать, жить, строить с ней новые отношения? Ты Белогорскому уже десять раз отказал.

– А кто не врёт своим жёнам? – спросил я. – Многие мужья настолько привыкли к этому, что врут даже в самых невинных ситуациях. Как бы чего не вышло. Ложь цементирует общество сверху донизу. Политика, религия, школа, семья, телевидение – всё держится на лжи. Если бы официально объявили день правды, за этот день всё пошло бы прахом и полный хаос воцарился бы на земле. Ты только представь: все начали говорить правду! Б-р-р-р-р!

– Что ты несёшь? Ты уже совсем охренел! – возмутился Калугин; по бледному лицу его и ввалившимся щекам я понял, что он чудовищно устал и этот разговор даётся ему с трудом.

– Так вот! – продолжал я ещё громче, словно пытаясь донести эту мысль до всех присутствующих. – Если мы все врём, это значит только одно, что нет на свете дружбы, нет любви, нет веры, ничего нет… Один сплошной симбиоз и блядское выживание!

– Эдуард! Ну сколько можно?! – Костя взмахнул белоснежными ручками, как дирижер перед началом оратории.

– Да отъебись ты, халдей нахальный, – процедил я сквозь зубы, метнув в него короткий презрительный взгляд.

– Тихо, тихо, тихо… Возьми себя в руки, Эдуард, – начал меня успокаивать Калугин, а бармен в это время смотрел на него умоляюще, с надеждой, что хотя бы начальник службы безопасности угомонит этого дебошира.

Мы замолчали. Андрей допил пиво и спросил меня как ни в чём не бывало:

– А кого ты собрался грохнуть?

– Я не уверен, что могу с тобой этим поделиться, – заносчиво ответил я.

– Насколько я понял, тебе без моей помощи не справиться…

– Андрюша, а заказать тебе водочки? – спросил я и фамильярно положил руку ему на плечо; раньше я не мог себе этого позволить, но после того как он рухнул с пьедестала и глиняные обломки его личности валялись у моих ног, я разговаривал с ним на равных и даже свысока.

«Боже, все врут, – подумал я, глядя ему прямо в глаза, – и каждый выдает себя за другого человека, пытается продать подороже, стыдится своего истинного ценника».

– Мне уже хватит сегодня, – ответил Калугин на моё предложение. – И вообще я собираюсь завязывать. В Псебай хочу, к батюшке.

– Ладно, пошли отсюда, – молвил я, слезая со стула.

Выйдя из бара, мы сели на лавочку в тени размашистой магнолии. Голубая луна выглядывала из-за перистых облаков. С моря слышался монотонный рокот прибоя, и порывы ветра приносили запах йода. Начинался шторм.

Калугин закурил и попросил рассказать, что со мной приключилось. У меня сразу заныло колено.

– А чё рассказывать, Андрюша? Убить меня сегодня хотели. Даже сам не понял за что…

– Детали.

Я рассказал ему о своей неудачной поездке в такси.

– Машина какая была? – спросил Калугин, пристально щуря глаза.

– Темно-синяя «девятка».

– Точно «девятка»? Или, может быть, «девяносто девятая»?

– Нет, «девятка».

– А номер не запомнил? Ну хотя бы какие-то цифры.

– 895, – ответил я неуверенно. – Или 985. Не могу вспомнить. Левый габарит слегка битый. Кусочек отколот.

– Давай, Эдуард, думай. Вспоминай всё. Выгребай как мелочь из карманов для опохмелки, – приговаривал довольно отчётливо, в самое ухо, и при этом мягким движением сжимал и отпускал моё дряблое безвольное плечо.

Луна изгалялась на небе – то забегала в облака, то раздувала их в разные стороны, то они вновь её окутывали ядовито-жёлтым туманом. Мне казалось, что она расширяется постепенно, становится всё больше и больше, а ещё мне казалось, что она вот-вот сорвётся с орбиты и упадёт в море с огромным сияющим всплеском.

Какие-то неправдоподобно высокие люди, похожие на богомолов, проследовали мимо, подозрительно вытянув в нашу сторону свои жилистые длинные шеи. Я совершенно отчётливо уловил, как потрескивает при каждом шаге их хитиновая одежда.

В голове проносились какие-то расплывчатые воспоминания: сперва я иду пешком вдоль трассы, в мою спину упираются столпы яркого света, я поднимаю левую руку, но они равнодушно проносятся мимо, исчезая в темноте и оставляя в безжизненной ночи лишь хищные глазёнки габаритов, а потом вдруг я просыпаюсь среди камней… И словно не было тех двоих.

– Как же я там оказался? – бормотал я вполголоса. – Я ничего не понимаю. Всё кажется реальным, кроме этих чертей. Они как будто появились во сне, максимально приближенном к реальности…

– У тебя была когда-нибудь горячка? – спросил Калугин.

– Нет, – решительно ответил я, но после некоторой паузы согласился: – Да… Наверно… Наверно, это была горячка. Совсем недавно. Я видел бесов своими собственными глазами, как тебя сейчас. Они выбросили меня из лифта, который опускался в ад. А ещё в номере со мной разговаривал Сатана… Он принимал разные обличия и даже был моим отражением в зеркале. Он разговаривал со мной моим же ртом.

– Пойми, – сказал Калугин вкрадчивым голосом, словно боялся вспугнуть птаху здравого смысла, севшую мне на плечо, – алкоголь стирает границу между реальностью и нашими иллюзиями. Напрочь стирает, но происходит это незаметно, постепенно. Ты даже не замечаешь как переходишь эту черту. Ты даже поверить не можешь, что это уже не реальность, настолько это всё правдоподобно.

– У тебя было?

– Да.

Мы замолчали, а через некоторое время он спросил:

– Ты хотел когда-нибудь убить… без всякой на то причины?

– Нет. Никогда. – Задумался. – Но я довольно часто встречал людей, к которым мне приходилось применять насилие, и в некоторых случаях это заканчивалось летальным исходом.

– Что?! Ты хочешь сказать, что ты убивал людей?! – воскликнул Калугин; в его взгляде появилось явное недоверие.

– А ты не убивал?

– Я был на двух войнах.

– Я тебе, Андрюша, так скажу: вся моя жизнь была войной, с самого детства, и эта скрытая война давно идёт на земле. Я окунулся в это противостояние, как только пришёл в детский садик, а потом была школа, пионерские лагеря, дворовые разборки, кабаки… Ну а в конце восьмидесятых наша страна окунулась в омут гражданской войны. Столько повылазило нечисти, столько было пролито крови на улицах наших городов. Это была всё та же война добра со злом – война, которая продолжается уже тысячи лет и которая когда-нибудь закончиться Армагеддоном.

– Ты, наверно, думаешь, что стоишь на стороне добра? – спросил он с некоторой иронией.

– Первого человека я убил, когда мне было семнадцать, – продолжал я, оставив его вопрос без ответа, а он внимательно меня слушал, и на лице его не осталось даже тени сомнений; он понимал, о чём я говорю, потому что сам прожил такую же жизнь. – Я ни секунды не раскаивался, что совершил это убийство. Во-первых, это была самооборона, как и во всех остальных случаях. Во-вторых, эта была конченная тварь, вся сплошь покрытая блатными наколками, и во всех остальных случаях это были такие же нелюди, которым туда и дорога. Если бы мне дали возможность прожить свою жизнь заново, я бы поступил точно так же.

– Андрюша, откуда на земле столько подонков?! – спросил я с надрывом. – Ведь все когда-то были детишками, учились в школе, читали сказки о богатырях, которые воюют с нечестью. Как они потом выходят на эту кривую дорожку с кистенём? Убивают людей? Насилуют женщин, детей? Что за метаморфозы происходят с ними в период полового созревания? Откуда берётся столько безотчётной злости?

– А бесы, по-твоему, зачем? – с улыбкой спросил Калугин.

– Я считаю, и, между прочим, батюшка думает точно так же, – соврал я, – что добро должно быть с кулаками. Мы, нормальные люди, должны отстаивать свои духовные ценности, а так же защищать своих женщин и детей от этих варваров.

– Разговаривать с ними бесполезно! – заорал я, наполняясь лютой ненавистью к тем двоим. – Их можно только мочить! Понимаешь?

–А тебе не кажется, Эдуард, что ты слишком много на себя берешь? Не боишься, что пупок развяжется? – спросил Калугин.

– Ой, Андрюша, я понимаю, куда ты клонишь. Ты уповаешь на судебную систему? Она не работает: зверю, который убил тридцать человек, дают возможность жить до конца дней своих за счёт государства. Ты оглянись вокруг: в нашей стране самые преуспевающие люди – это бандиты, у которых руки по локоть в крови, или казнокрады, которые обирают инвалидов, бюджетников, пенсионеров. Где справедливое возмездие для них? Нет! И никогда не будет! А может, ты уповаешь на Божий суд? Так и это вилами по воде писано. Мне иногда кажется, что каждый просто отыгрывает свою роль перед Богом. Виноватых вообще не будет.

– Неправильно это всё, – чуть слышно сказал Андрей. – Каждому воздастся, а иначе зачем тогда жизнь, если это просто постановка, спектакль?

– Иисус хотел, чтобы мы научились левую щёку подставлять, – продолжал он, воодушевляясь с каждым словом. – Таким образом он хотел остановить циркуляцию зла на планете, то есть действие злом, противодействие злу, око – за око, зуб – за зуб, и так до бесконечности, пока все не сдохнут. А ты призываешь убивать тех, кто не соответствует твоим критериям. Хорошо. А если завтра такой же инквизитор на тебя пальцем укажет и кинет в толпу: «Рвите его, падлу!» Что тогда делать будешь?

– Ну-у-у, я думаю, что мы как-нибудь с ним договоримся.

Калугин громко расхохотался.

– Знаешь, что я думаю, Эдуард? Что эту землю нужно чистить от таких, как ты. От вас – всё зло.

Я вяло улыбнулся его шутке и произнёс примирительным тоном:

– Спорить бесполезно. До истины всё равно не докопаться. Любой вопрос превращается в дилемму.

В этот момент Калугин выпал из моего поля зрения, и я словно разговаривал сам с собой, глядя на мерцающий лунный след, поделивший глянцевитую поверхность моря пополам, и сияющее пятно в ночном небе. Я помню, что меня не покидало чувство абсолютного одиночества: мне казалось, что вокруг меня нет людей – одни голограммы – и что наша жизнь – это сплошная иллюзия, сон, который я вижу в одиночку. Я даже не чувствовал в тот момент, что рядом со мной находится человек и участвует в разговоре. Ещё раз повторяю: я как будто разговаривал сам с собой.

– С нами играют как с малыми детьми. Нас постоянно путают и водят за нос, – бормотал я, не обращая никакого внимания на Калугина. – Шлёпают по плечу… Эй, дружок! Ты оборачиваешься, а там уже никого нет… А тебе уже дают хорошего пинка под зад… Эй, парень! Куда ты смотришь?! Вот так и вертишься всю свою жизнь.

Я перевёл дух и продолжил:

– Вся наша жизнь – это сплошная фальсификация. Нас выпускают с отлаженного демографического конвейера, как самых настоящих биороботов. Генетически комплектуют, программируют, создают разные модели. Отработал срок – утилизируют. Но самое смешное заключается в том, что мы даже не догадываемся о своём предназначении. Мы производим нечто для кого-то без нашего понимания этого процесса. Мы не видим, что происходит вокруг нас, потому что наши органы чувств настроены таким образом, чтобы фильтровать общую информацию, превращая её в субъективный поток. Если бы люди узнали, для чего они на самом деле существуют, многие просто отказались бы жить. Но нам внушают мысль, что мы уникальны, и это даётся в комплекте с инстинктом самосохранения. Интерес к жизни поддерживают с помощью неосознанных рефлексов и скрытых мотивации. Бойся смерти! Ты должен жить при любых условиях. Смотри, парень, самоубийство – это великий грех! Ты даже не имеешь право распорядиться собственной жизнью, потому что это чужая собственность, потому что ты – раб Божий. И это в лучшем случае, а в худшем – мы просто забытая всеми и заброшенная среди космоса популяция. Лично у меня венец природы давно облетел.

Я повернулся и увидел Калугина: его голова свалилась на грудь, и он сладко спал под моё воркование. Он даже слегка посапывал. Я аккуратно поднялся с лавочки, чтобы не разбудить его, и пошёл в гостиницу.

Я побоялся сразу же заходить в номер и решил слегка подготовиться к разговору с женой: постоял на общем балконе и подумал о том, какие буду приводить аргументы в свою пользу, но в голове была такая путаница, что я решил импровизировать, а по большому счёту мне было просто плевать.

– Да пошли вы всё! – крикнул я, выходя с балкона, и мой крик потонул в мягких ковровых дорожках.

В конце коридора электронные часы показывали «02:25». Дверь с табличкой «236» была слегка приоткрыта. Когда я толкнул её и смело вошёл в номер, то увидел спящую жену, свернувшуюся калачиком поверх одеяла. Она спала одетая: наверно, ждала меня и не дождалась. Тихонько работал телевизор, бутылка была пустой, пепельница забита окурками, балкон распахнут, и в проёме зияла тёмная южная ночь.

Я сел в кресло и начал разглядывать спящую жену, и тут моё сердце сжалось от боли. Мне показалось, что у меня случился микроинфаркт. Лихая пьяная бравада прошла, как только я увидел эти родные черты лица, эти перламутровые веки с длинными ресницами, эти трогательные розовые щёчки, как у младенца, и запёкшуюся на губах слюнку.

«Как я буду жить без неё?» – подумал я, и светильники над изголовьем кровати тут же поплыли куда-то в сторону, свет их размазался по стене, и вся комната стала расплывчатой, словно «Титаник» пошёл ко дну и наша каюта наполнилась морской водой.

Я сполз с кресла на пол и на коленях просил у неё прощения, – она спала как невинный младенец, ничего не слышала, ничего не видела. «Прости меня, родная, – шептал я. – Как тебе не повезло с мужем. Как не повезло Косте с отцом. Простите меня за то, что я до сих пор ещё жив».

.24.

Я проснулся среди ночи от страшной жажды. Лена спала рядом, по привычке закинув на меня ногу. Телевизор беззвучно мерцал в сумерках, заливая стены голубоватыми бликами. Светильники у изголовья кровати были выключены. Я решил подняться, но выяснилось, что я не могу даже пошевелить пальцем. Я ужаснулся и начал звать на помощь – мой рот открывался беззвучно, а из него вылетали лишь мелкие куриные перья. В этот момент я увидел периферическим зрением, как в тёмном проёме балконной двери появляется нечто…

Я повернул голову и увидел расплывчато, словно не в фокусе, широкое скуластое лицо с маленькими прищуренными глазами. Хрипловатый прокуренный голос молвил в полной тишине: «Это он», – моё сердце сорвалось в галоп, и по всему телу начала расползаться пупырчатая жуть.

Качнулась портьера, и я увидел совершенно отчётливо его лицо, – из-под козырька кожаной кепки меня буровили цепкие холодные глаза. Он пристально смотрел на меня и тихонько, крадучись, приближался к постели. И вдруг тишину спящего отеля разрезал душераздирающий крик – словно подали напряжение на мои голосовые связки:

– ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!

Меня убивали в жизни много раз, но это не было так страшно, как алкогольный делирий. Поражает реальность происходящего – это как выход в иное измерение. Всю ночь я буду ходить по тонкому краю между тем миром и этим.

Я бился от ужаса словно на вязках, а жена обнимала меня, приговаривая:

– Всё кончилось, Эдичка. Всё кончилось. Это просто сон. Успокойся. Возьми себя в руки.

Она ошибалась: страшный сон только начинался. Отравленный алкоголем мозг превратился в портал для всяких сущностей, которые полезли через меня в наш мир. Я даже видел, как зелёные склизкие твари облепили спящую жену, – они словно отсасывали из неё нечто своими жадными присосками, их гладкие животы то раздувались, то опадали, то вновь раздувались… Только я уже больше не кричал – я растворился в этом явлении, я просто созерцал удивительные картины потустороннего мира. Я перестал существовать как личность.

Я даже не спал в эти моменты – я просто закрывал глаза и приходили бесы. Они били меня нещадно, и при этом я чувствовал реальную боль. Засыпать было страшно, но, обессиленный, измученный, я вновь проваливался в этот ужасный антимир. Они прижигали меня сигаретами, щекотали до истерики, – бесы очень любят щекотать, – короче говоря, глумились по полной программе. Я пытался с ними драться, но получал такие затрещины, что летел от них кувырком.

Особенно зверствовал их предводитель в помятой кожаной кепке, надвинутой на глаза. Как только я оказывался в том мире, он тут же появлялся передо мной с этой омерзительной кривой ухмылкой, а за его обнаженным волосатым торсом прятались и выглядывали какие-то тени. На плечах у него были наколоты пентаграммы, а на груди – большой перевёрнутый крест.

– Ты хотел меня найти, дружок? – говорил он ласково, и от уголков глаз его в разные стороны разбегались лучики морщинок. – Так вот я… Вот… Что ты хотел мне сказать?

Я чувствовал при каждом слове изо рта у него отвратительное зловоние, как будто он нажрался мертвечины.

– Как тебя зовут? – спрашивал я измождённо.

– Иуда Искариот! – хохотал он. – Тринадцатый апостол!

– Я тебя всё равно найду, – шептал я, еле ворочая опухшим языком.

– А толку-то, дурачок? Зло неискоренимо! – юродствовал он.– Даже если ты меня убьёшь, на моём месте вырастут как сорняки десятки новых слуг Всемогущего. Ты ещё не понял, в каком мире ты живешь?

– Помнишь Иоанна Богослова? – продолжал этот ублюдок, щуря на меня свои лукавые глазёнки. – Он правильно подвёл главную мысль: Богу нужны виновные, чтобы оправдать своё несовершенство. Он для этого и создал Дьявола, чтобы на него всё спихнуть. Врубаешься, сынок? У Верховного всегда получалось создавать зверюшек, которые живут по заданной программе, но создать оптимальное разумное существо, свободное в своём выборе, ему никак не удаётся. Ваша раса уже пятая на земле, и весь урожай снова загублен. Куда вас девать? Что с вами делать? А? Поэтому Апофис уже близок, и сколько бы вы ни тешили себя надеждами, вам все равно пиздец!