Пристанище пилигримов

Как всё-таки глуп человек – прямолинеен, как boot из компьютерной игрушки. Нет в его программе осмысленного отношения к жизни: не может он абстрагироваться от своего эго, не может взойти над своей природной миссией. Он прёт и прёт напролом, даже если перед ним выросла глухая стена. «Не видим картины в целом», – как сказал умный дядя в кепке.

Ищем причины бед наших в чём угодно и в ком угодно, но только не в себе. Каждый мнит себя безупречным, правильным, бесподобным. Любая попытка проанализировать и понять окружающий мир упирается в субъективный расчёт, притянутый за уши, основным принципом которого является природный человеческий эгоизм, а системой координат – система его обывательских ценностей. Таковы люди в общей своей массе. Просветлённых, воспаривших над бытием – очень мало, да и я в то время не отличался проницательным взглядом на жизнь, но всё-таки понял, что происходит какая-то аберрация моего жизненного пространства и оно меняет свои привычные свойства. Камень, подброшенный кверху, уже не падает на землю, а ведь я к этому привык.

– Что происходит? – прошептал я.

– Что, чёрт возьми, происходит?!! – заорал я, обращаясь к космосу, который надменно помалкивал, мерцая звёздами над моей головой.

Ответ напрашивался сам собой.

– Мне пора кардинально меняться, прямо сейчас, а иначе конец в самое ближайшее время… Это уже не нравоучения. Это жёсткий ультиматум со стороны высших инстанций.

Я лежал на спине и смотрел в звёздное небо… И вдруг я осознал, что вся эта громада, которая наваливается на меня всей своей тяжестью, протяжённостью, глубиной, гораздо меньше и мельче того, что появилось у меня внутри, – это была некая субстанция, которая могло бы уничтожить Вселенную или создать новую. Я ощутил это настолько чётко, что даже моё тело, измученное, избитое, потное, до селе родное, вдруг сделалось чужим.

«Оно не принадлежит мне, – подумал я. – Моё тело – это не я. Оно является всего лишь временным вместилищем для той загадочной субстанции, для той доминанты, которую я вдруг так явно ощутил в себе… И даже я… не эта субстанция. А что же тогда я?»

Холодное синее небо длинной иглой проткнул метеорит. Звёзды до краёв наполнили космос и трепетали, готовые обрушиться вниз от одного моего щелчка. «Бетельгейзе», – прошептал я, словно пробуя это слово на вкус, и повторил: «Бетельгейзе». Я улыбнулся потрескавшимися губами, и боль отпустила – душевная боль, – но я чувствовал, как ноет и саднит разбитое колено. Я протянул руку и потрогал его: штанина была порвана, а из раны сочилась кровь. «Плевать, – подумал я. – Главное жив остался». И вдруг до меня дошло, что «я» – это программа самосознания с набором неких свойств и качеств, необходимых для взаимодействия с этой субстанцией. Всего лишь какая-то грёбанная программа, которую когда-нибудь отправят в reload.

Лежа в каменной нише, свернувшись как эмбрион, я постепенно затих и даже заснул на короткое время, и когда я проснулся, луна светила мне прямо в лицо. Я приподнял голову и долго смотрел на неё, изучая её поверхность – все эти родимые пятна маленькой планеты. «Как замечательно, что у нас есть вот такой ночничок. Всевышний даже об этом побеспокоился: подвесил фонарик на небо, который включается и выключается в зависимости от времени суток. Самая настоящая автоматика», – подумал я, улыбаясь обветренным ртом.

– Да, действительно происходит что-то необыкновенное… Я совершенно перестал контролировать свою жизнь, – произнёс я вслух и задумался.

В такие моменты отчётливо понимаешь, что твоя жизнь не совсем принадлежит тебе и что нет абсолютной свободы действий. Кто-то ставит нас перед выбором, кто-то провоцирует на поступки, кто-то подсказывает правильные решения, а кто-то пытается нас запутать.

– А может, эта чертовщина исходит от Тани? – вдруг посетила меня мысль. – Неужели она всё-таки ведьма? Или просто вещунья, которая видит всё наперёд? Кто она? Я ведь не знаю её совершенно. Я просто её трахал, особо не вдаваясь в подробности.

Анализируя всё, что произошло за последнее время, я понял, что она была абсолютно права, когда сказала мне на прощание: «Только я могу дать тебе новую жизнь и новую любовь. Если ты уедешь, если ты нарушишь естественное течение событий, тебя окутает кромешная тьма, и солнце погаснет в твоих глазах. Ты можешь заболеть, ты можешь умереть, ты можешь потерять рассудок, с тобой может случиться всё что угодно, и я не смогу тебе помочь». Эти слова буквально врезались в мою память.

– И что теперь получается? У меня нет выбора? Я должен вернуться к ней? – шептал я, озираясь по сторонам.

Постепенно нарастал какой-то онейроидный страх: мне казалось, что за камнями кто-то прячется, что за спиной кто-то стоит, я даже слышал чей-то голос из-под земли; всё казалось неестественным, как во сне, зыбким. По телу бежали бесконечные мурашки, и сердце выпрыгивало через рот.

А потом я долго ползал вокруг каменного уступа в форме человеческой головы, об который ударилась железяка, брошенная этими подонками. Я шарил оголёнными пальцами между камней, тихонько матерился, но все-таки я нашёл этот предмет. Им оказался железный шестигранный прут с резиновой ручкой на одном конце и с заточкой на другом, – это была многофункциональная бита, предназначенная для разных способов убийства.

Я поднял его с земли и почувствовал, как моя рука наливается чудовищной ненавистью. Я мгновенно протрезвел и решил для себя: «Я не буду больше пить». В тот момент до меня дошло, насколько дорого может стоить человеку его слабость, распущенность и безволие. А ещё у меня появилась настоящая цель, – цель всегда настоящая, когда встаёт вопрос жизни и смерти.

– Я найду их. Я обязательно их найду, чего бы мне это не стоило, – прошептал я и начал спускаться к дороге; болело правое колено и левую лодыжку пронзала острая боль.

«Приземление на асфальт не может быть гладким», – подумал я, указательным пальцем ощупывая через дырочку в джинсах разбитое колено; кровь уже запеклась.

Если бы в тот момент на дороге появилась бы эта омерзительная парочка на своей тёмно-синей девятке, я бы, наверно, остановил машину одним прыжком, как Росомаха, и уделал бы их обоих в течении нескольких секунд, размотал бы их кишки по асфальту. Они бы ничего не смогли противопоставить моему праведному гневу. Ох, как хрустели бы их кости под луной.

Я не знаю, нужно ли гасить в себе подобные эмоции, но то что они дают могучую жизненную энергию – это уж точно.

Я ждал недолго на краю шоссе. Минут двадцать. И вдруг горный выступ озарился сияющей аурой. Через несколько мгновений дальний свет ослепил меня. Со стороны Небуга двигался автомобиль. Я добродушно улыбнулся и поднял руку. Дальний свет переключили на ближний, и машина остановилась в пяти метрах от меня. Я подошёл.

– Эдуард! Какого чёрта ты здесь делаешь?! – раздался из машины знакомый голос, когда открылась задняя дверь. – Падай! Чё стоишь?

Это оказалась Марго. Радости моей не было предела. На мой вопрос «А ты куда собралась?» она ответила, что едет в «Югру». «Нет, всё-таки есть провидение», – подумал я и положил ей руку на плечо – оно было гладким и горячим.

– А ты зачем в «Югру» едешь? У тебя же сегодня выходной? – спросил я Марго.

– А что я должна дома сидеть, – резко ответила она, – в полном одиночестве? Ты меня вероломно бросил. Ушёл, так сказать, по-английски. Позвонила Андрею, и он выслал за мной машину.

– Про меня спрашивал?

– Конечно.

– Что ответила?

– Что ты козёл полный.

– Я серьёзно.

– Сказала, что ты пошёл погулять.

– Ругался?

– Ага. Матом.

Через десять минут мы вновь выехали к морю. За окном мелькали дикие пляжи с нагромождениями железобетонных конструкций и бесконечных волнорезов, тёмные коробки пансионатов в зарослях магнолий. Округлая – будто вспученная – кромка горизонта светилась и играла лунными бликами. В открытое окно врывался свежий бриз, напоённый солью и запахом рыбы.

На Маргарите в ту ночь было экстремально короткое платье, которое в машине задралось до самого пупка, открыв моему смелому взору её смуглые накачанные ляжки и белые трусики. Я не удержался и положил руку на гладкий бархат её ноги. Она вздрогнула от неожиданности и выпучила свои оленьи глаза. В этом взгляде читался только один вопрос: «Что ты от меня хочешь?»

– Ничего, – ответил я вслух. – Просто я люблю этот мир. И тебя я тоже люблю. Я люблю всех.

– Нет, ты конченный шизофреник! К психиатру сходи! – воскликнула она, оттолкнув мою руку.

Я улыбнулся и погладил её по головке. В этом прикосновении было столько нежности, что она испуганно отстранилась от меня, поскольку была дикая лань, не знающая ласки, на которую всю жизнь только охотились. А ещё мне захотелось сказать ей нечто душевное, приятное, чтобы загладить свою вину, но ничего не приходило на ум – я только улыбался и улыбался, пока моя улыбка не превратилась в гримасу.

– Ты какой-то странный, – сказала она, глядя на меня завороженным взгляд. – Сегодня уходил один человек… вернулся другой…

– С тобой что-то случилось за это время? – спросила она вкрадчиво, а я отвернулся и начал смотреть в окно. – А как ты здесь оказался… посреди дороги?

Молчание.

– Почему у тебя колено в крови? Ты дрался?

Молчание.

– А почему ты ходишь с какой-то монтировкой? Что ты молчишь, как рыба об лёд?

Я ответил, не поворачивая головы:

– Могу сказать только одно… – Длинная пауза, продлевающая интригу. – Я очень сожалею о своём поступке. – Это было сказано слегка дрожащим голосом.

– О каком?

– О том, что сбежал от тебя. Нужно было всё-таки остаться.

И вот после этих слов я повернулся к ней с таким выражением лица, словно моё раскаяние не знает никаких границ. Она смотрела на меня с огромным недоверием, словно я разыгрывал перед ней спектакль, а я и сам не мог понять, зачем это делаю, зачем пытаюсь заслужить её расположение… Словно ненароком мелькнула мысль, или кто-то мне её подкинул: «она нужна тебе». Странно. А зачем не сказали.

– Какие же вы, мужики, всё-таки идиоты! – воскликнула она, толкнув меня локтем в бок; она сказала это настолько громко, с чувством, что водитель услышал её сквозь радио-эфир и недовольно оглянулся.

– И все-таки, – спросила Марго, – что ты делал на дороге?

– В очередной раз испытывал судьбу, – ответил я.

Когда мы доехали до поворота на «Югру», я попросил водителя остановиться.

– Я не пойду через центральный, – пояснил я.

– Думаешь, могут стукануть? – спросила Марго.

– В любом случае конспирация не будет лишней. Пойду в обход, а в номер попытаюсь проникнуть через балкон.

Марго смотрела на меня по-собачьи преданно и кивала головой.

– Никому не говори, что я здесь, – продолжал я накручивать детективный сюжет. – Даже Андрюхе. Договорились?

– За кого ты меня держишь?

– Найди обязательно Ленку и скажи ей, что я буду ждать её в номере. Она никогда не закрывает балконную дверь… Ты всё поняла?

– Да, конечно, – ответила Марго.

Я нежно поцеловал её в губы и вышел из машины.

В лесу было как-то чудно: стволы сосен проредила луна, и они стояли, словно голые, словно с них спустили кору. Казалось, что всё вокруг покрыто голубым воском. Трескучие папоротники шелестели под ногами. На открытых местах, среди камней, переплетались змеи, – то ли это были ужи, то ли гадюки, я их не отличаю. Они сверкали чешуёй в лунном свете и наводили на меня ужас.

Под ногами хрустели сухие ветки, но вдруг что-то хрустнуло слева от меня. Я замер и медленно повернул голову… За частоколом сосен пробежала тень, а потом кто-то выглянул из-за ствола и смотрел на меня пристально, не отрываясь… Я не видел его лицо – лишь тёмный силуэт, прислонившийся к дереву, но мне и этого хватило, чтобы окутаться неподдельным ужасом.

– После заката в лес лучше не ходить, – пробормотал я и двинулся дальше.

По всему телу бежали мурашки, а ноги всё глубже и глубже проваливались в мягкий грунт – меня словно затягивали в землю… В какой-то момент я даже подумал, что никогда не выйду из этого проклятого леса.

И вот передо мной появился скалистый подъём. Цепляясь за шероховатые его выпуклости, я начал карабкаться кверху. В лесу было шумно, ветрено: с моря, словно в открытое окно, врывался прохладный бриз, – он со скрипом раскачивал стволы деревьев, шелестел кронами, свистел в моей ушной раковине, тоненько так: «с-с-с-с-с-с-с-с-с».

Покоряю подъём. Иду дальше. И вот на меня словно наплывает по лесу светящийся многопалубный лайнер… Я выхожу ему навстречу и понимаю, что это корпус «В». Через тенистую аллею двигаюсь к центральному зданию. Неоновая вывеска «Югра» заливает окрестности ярко-красным светом. Балкон – на другой стороне. Опасаясь кого-то встретить у центрального входа, огибаю всё здание с тыла, делая большой крюк. По-шпионски выглядываю из-за угла и всматриваюсь в окна нашего номера.

– Чёрт! – Там горел свет, чего я не ожидал увидеть, поскольку Лена в десять часов вечера должна была уйти в клуб.

«Она просто забыла его выключить», – подумал я и двинулся к пожарной лестнице.

Переползать пришлось с балкона на балкон по нижнему выступу. Высота пять метров – второй этаж. Никто меня не беспокоил вылазками из своих номеров. Никто не крикнул мне с верхнего этажа (какой-нибудь курильщик) типа: «Эй! Парень! Какова черта ты там ползаешь?!» Всё было в ёлочку, всё было мне на руку, хотя где-то на четвёртом этаже отъехала балконная дверь и пьяный женский голос воскликнул: «Вот это ночь!!! Вадик, давай нажрёмся сегодня в уматину!» – в ответ раздался насмешливый мужской баритон: «А по-моему, тебе уже хватит». – «Вадик! Не ломай кайф! Через два дня – в Сургут!» – и тут я понял, кому принадлежит этот пьяный восторг.

– Ты смотри, наша стрекоза везде поспевает, – прошептал я себе под нос и двинулся дальше.

Когда до нашего балкона оставался только один пролёт, я услышал голоса из номера 236. Балконная дверь была открыта, но зашторена плотной занавеской. В соседнем номере никого не было, и я, перемахнув через перила, спрыгнул на их балкон. Прислушался. Выглянул из-за перегородки. Ничего не было видно. Сквозь кремовую ткань портьеры пробивался тусклый свет.

– Я звонил целый вечер. У них была снята трубка… А потом Марго мне перезвонила, уже в девять…

Это был голос Калугина, и я сразу же его узнал.

– И что ты хочешь этим сказать? – спросила Мансурова.

– А ты сама как думаешь, на что это похоже? – ответил вопросом на вопрос Андрей Григорьевич, и в его голосе прозвучали весёлые нотки, переходящие в задорный смех.

После этой фразы повисло долгое молчание. Я даже представил, как моя жена задумчиво смотрит куда-то вдаль, закручивает пальцем платиновую прядь волос, а Андрюша выжидающе молчит, ловит каждое её движение взглядом.

«А если они сейчас в постели?» – подумал я, и тошнотворная ревность окутала моё сердце; я представил себе его довольную рожу, за голову закинутую руку, небритую подмышку, смятые простыни, нахлобученное одеяло, и только свою жену я не смог представить в этой ситуации (она как-то не вырисовывалась).

Этот мир наполняла многослойная какофония звуков: от шума прибоя до трансляции футбольного матча по телевизору, – но молчание в номере 236 наливалось инфразвуком, который постепенно становился невыносимым и выдавливал мои барабанные перепонки наружу. Это молчание разрушило последнюю надежду остаться с ней.

«Не могут чужие люди так долго молчать. Они даже больше, чем любовники… Они самые настоящие соучастники», – подумал я с ненавистью к этой сладкой парочке.

«Вот видишь, к чему приводят неожиданные визиты к жёнам. – Я даже тихонько захихикал. – Самовлюблённый павлин. Дятел. Олень. Фуфломёт. Герой-любовник, блядь. Лазишь тут по балконам».

Ситуация перестала меня напрягать, а напротив – появилось какое-то бесшабашное веселье, приятная самоирония и ощущение свободы, когда можно лететь во все стороны мира, ничем не дорожа и ни за что не цепляясь.

В какой-то момент я услышал монотонный скрип матрасных пружин: хрум, хрум, хрум… «Ну вот началось», – подумал я и мне стало ещё веселей; я буквально давился от смеха. Мне даже захотелось увидеть лицо своей жены в момент оргазма, да как гаркнуть: «Что, сука, балдеешь без меня!» – вот бы они перепугались.

Я не выдержал и начал перелазить через перегородку, – и уже закинул ногу на наш балкон, как вдруг Мансурова спросила Калугина:

– Как ты думаешь, он меня совсем не любит?

Я чуть не упал вниз, когда услышал такой вопрос, как говорится, в самый неподходящий момент… Стоп! Я вдруг понял, что матрас скрипит этажом выше. «Фу-ты, ну-ты», – выдохнул я с облегчением, но состояние безотчётной радости растворилось бес следа. Я замер в ожидании ответа.

– Конечно, любит. Как тебя можно не любить? Но Эдуард – это блядь мужского пола. Я именно так называю мужиков, которые не пропускают ни одной женской задницы.

«А за такие слова можно и по морде», – искренне возмутился я.

– То есть ты считаешь, что он больной человек? – спросила Лена.

– Распущенный донельзя. Человек, который позволяет себе всё, или точнее сказать, не может себе ни в чём отказать, – ответил Калугин, и в этот момент в его голосе прозвучали нотки абсолютного презрения.

«А ведь я считал его своим другом», – подумал я с горечью.

Калугин продолжал меня сливать, и в каждом его слове я слышал концептуальную ложь, отдалённо напоминающую правду:

– Ты бы видела, Леночка, что он на пляже с этой шлюхой вытворял?

– С какой ещё шлюхой?

– Да-а-а, есть тут две подружки-поблядушки из Сургута. Одна – чёрненькая. Другая – беленькая. Дают всем подряд, даже нашим охранникам.

– И…

– Я своими собственными глазами видел, как он ночью её на пляже драл. Ох, он люто её драл! Ох, он учил её уму разуму!

– Это когда было?

– Когда сорвался концерт грузинской примы. Вы ещё в Новороссийск уехали, – скороговоркой ответил он.

– А как же Вы на пляже оказались, гражданин Калугин? Подглядывать любите? – спросила она с иронией.

– Ой, Леночка, люблю, жутко люблю… А что мне, старому импотенту, остаётся ещё делать?

– Ну-ну.

– А пошёл я за ними, когда они из клуба вышли в три часа ночи. Я знал, что они туда пойдут.

– Откуда?

– А все парочки туда ползают. – Калугин хохотнул как Кощей Бессмертный. – Вперёд их добрался, через лес, напрямки… Упал в шезлонг на волнорезе и наслаждался отборным русским порно… Как ноги длинные ломал над головой, как на колени ставил и как она строчила ему минет…

– Может, не надо подробностей, – попросила Мансурова.

– Извини, – пробормотал Калугин и продолжил свой захватывающий рассказ: – А потом твой муженёк меня срисовал и они тут же приподнялись… Давай шмотки по всему пляжу собирать… Перепугались детишки не на шутку, а потом в кустах отсиживались, как два похотливых кролика, аж самому смешно было. – Он громко рассмеялся, а я почему-то вспомнил Саньку Мартынова.

– Обратно я тоже вернулся через лес, – продолжал он. – Человек-шлагбаум просто обалдел, когда они добрались до гостиницы: девочку было просто не узнать, как будто её протащили через роту солдат.

– Да ладно! – засмеялась Ленка. – Ты наговариваешь на моего Эдичку. Я девять лет с ним прожила и такой прыти не наблюдала. Один раз в неделю, еле-еле, и то – с перекуром.

«Нет, она меня точно не любит», – заключил я после этих слов.

– Послушай, Андрей, а зачем ты его в Небуг отправил? – спросила Мансурова.

Боже, как мне хотелось в тот момент выпить, как мне хотелось заключить в свои ладошки холодный бокал пива с пенной шапочкой. Казалось, в моих венах бежит не кровь, а горячий песок, и нестерпимый жар растекался по всему телу, и растрескавшийся опухший язык еле ворочался во рту.

Я знал, что меня ждёт спасение, а именно: заначка в две тысячи рублей, приклеенная на лейкопластырь к спинке кровати с внутренней стороны. Это был неприкосновенный запас, который я сохранил на чёрный день, и он, похоже, настал.

Мансурова полагала с моих слов, что у меня уже не осталось ни копейки. Из милосердия она подкидывала мне сотню-другую, и этих подачек хватало на «полноценную» жизнь, если учитывать, что бутылка водки стоила полтинник, а пачка сигарет – двадцать рублей.

– Ну-у-у, ты же знаешь… Резо приезжал со своими бандитами, за ним приезжал… Я боюсь даже подумать… – В его голосе чувствовалась неуверенность, и это чувствовалось даже через штору.

– Не ври, Андрюша, не ври, – перебила его Мансурова. – Я спрашивала у официанток… Приезжали какие-то крутые, но Эдуардом они не интересовались. Они просидели два часа в приватке и уехали под утро. Ты распорядился, чтобы их обслужили лучшим образом. Им никто был не нужен, даже стриптизёрша. Они решали какие-то свои вопросы. Может, что-то праздновали.

Калугин рассмеялся.

– Ну, Ленка, ну, лиса! Выкупила старого волка!

– Так зачем ты его отправил в Небуг? – довольно жёстко спросила Мансурова.

– С тех пор как он здесь появился, мы стали меньше общаться, – чуть слышно ответил Калугин.

– Что?! Ты совсем оборзел!

Я удивился, поскольку никогда не слышал подобных интонаций и вербальных оборотов от своей жены: она никогда ни с кем так не разговаривала. Наше общение с ней всегда протекало на самом высоком этическом уровне и никогда не опускалось до обоюдного хамства. В очередной раз я убедился, что любая женщина многолика в отношениях с разными мужчинами, – к каждому она поворачивается одним из многих своих лиц. В тот момент я был совершенно уверен, что между ними была связь, потому что это был разговор двух любовников о рогатом муже.

– Не ругайся, Леночка. Зачем тебе этот пустоцвет? – елейным голосом уговаривал её Калугин. – Он совершенно оторвался от реальности. Он творит чёрт знает что. Он живет за твой счёт, и, похоже, совершенно не собирается работать. Даже Белогорский махнул на него рукой и нашёл другого человека на его место.

– Это мой муж! Отец моего ребёнка! И мне решать подобные вещи… А ты, по-моему, Андрюша, совсем зарвался! – Она разговаривала с ним как с холопом.

– Он даже хотел убить эту шлюху… – сказал Калугин тоном двоечника, который не знает предмет и начинает уже собирать всё подряд.

– Что? Что ты несешь?

– Я видел это своими глазами, – выкручивался Андрей, а я не мог поверить своим ушам. – Он поставил её на колени и хотел камнем развалить череп, но в последний момент увидел меня…

– Так! – крикнул я нарочито громко, шагнув через балконную перегородку, и широким артистичным жестом распахнул занавес. – Пора прекращать это безобразие!

Даже повидавший на своём веку «афганец» выпучил на меня глаза и побелел. Мансурова вскрикнула от неожиданности и тут же прикрыла рот ладошкой. Они были просто в шоке, и произведённый мною эффект мне очень понравился.

– Ну что, любовнички, не ждали? – бархатным голосом спросил я и плотоядно улыбнулся.

– Я не собираюсь устраивать скандал… и уж тем более прибегать к насилию. Я побеспокою вас ровно пять минут. Андрюша, а чё у тебя руки трусятца?

Лена сидела в кресле рядом с журнальным столиком, на котором стояла бутылка красного вина и один бокал. Телевизор был включен без звука. Над кроватью тускло горели бра. Все замерли и боялись шелохнуться, чтобы не вспугнуть момент истины.

– Ещё раз прошу пардону, за то что испортил такой прекрасный вечер, но, увы, нужда привела меня в этот дом.

Потом я предложил Андрею подняться, поскольку мне надо было отодвинуть кровать от стенки, а он сидел на самом её краю. Он с опаской встал и даже слегка отшатнулся от меня, предполагая, по всей видимости, что я собираюсь его ударить. Именно так я и сделал бы раньше, но в тот момент во мне что-то сломалось.

Когда я отрывал от спинки полиэтиленовый пакет с деньгами, Леночка заметила:

– Смотри-ка, а мне втирает уже две недели, что сидит без копейки.

– Человек… особо не обременённый совестью, – с некоторой горчинкой заметил Калугин.

– Знаешь, Андрюша, – сказал я, – тебе совесть тоже спать не мешает. Так что не лепи горбатого.

– Я по сравнению с тобой ангел.

– Ангел? – прищурившись, спросил я. – А сколько ты людей убил в своей жизни? Ангел!

– Ни одного, – решительно ответил Калугин и тут же добавил вполголоса : – А вот нелюдей…

– Кстати! – радостно воскликнул я. – Мне тут нужно грохнуть двух нелюдей… Поможешь? Если у тебя действительно есть совесть и гражданская ответственность… А то гуляют по земле два шатуна и творят всё, что им приходит в голову.

– Это они тебе штанишки порвали? – спросила Лена и пригубила красного вина из бокала, а Калугин посмотрел на неё многозначительно и натянуто улыбнулся: ты видишь, Леночка, что с ним происходит, это же натуральный маньяк.

– А можно обойтись без иронии! Эти твари пытались убить меня на трассе между Небугом и «Югрой», и я тебе так скажу: удовольствие ниже среднего. Если бы не моя природная изворотливость, лежал бы я сейчас где-нибудь под камнем.