скачать книгу бесплатно
Хорошо, что редактор отнесся к этой «выходке» брата без особого раздражения, а то могла бы обернуться для него бумерангом.
…Центральная пресса обрушила на нас лавину правды о жертвах большевиков в годы Гражданской войны и в репрессии тридцатых. И это для нас – как поминания в церкви. Только в церкви поминают иногда, а мы – почти каждый день.
…Твержу своим журналистам: ну давайте, пишите и вы смелее, как ваши коллеги в центральной прессе. Нет. Опять строчат информашки, принятые по телефону, забубённые тексты выступлений. Приведет редактор молодежных передач из Обкома раскормленных комсомольцев, те и болтают в прямом эфире о чем угодно, только не о правде прошлых лет и не о теперешних проблемах.
…Сегодня было открытое партсобрание, на котором присутствовал секретарь Обкома по идеологии Погожин и я разъясняла ему, что при таких отредактированных выступлениях по бумажке режиссура не нужна, ведь для Обкома важно не «как», а «что». Согласно кивал головой, что-то записывал. Ну и что? Ведь ничего не изменится.
…Предложил Платон Нестикову из «Рабочего» напечатать свою статью о мальчике, который выбросился из окна, но… А учился тот в ПТУ[14 - ПТУ – профессионально-техническое училище по подготовке квалифицированных рабочих.]. Мать в те дни уехала проведать отца, который сидит в тюрьме, ну а этот пацан и привел к себе ребят, девочек. Веселились они у него всю ночь, а на другой день девчонки на перемене стали шептаться о противозачаточных средствах, это услышала преподавательница, стала допытываться, они рассказали о той вечеринке, и она тут же позвонила в милицию. Нагрянули блюстители порядка к тому пацану… аж шесть человек!.. начали делать обыск, рассматривать простыни, а тот выбежал на кухню, распахнул окно и… Вот Платон и предложил «Рабочему» написать об этом, но зав. отделом Нестиков не одобрил, повел его к редактору, а тот – тоже: «Нельзя такое печатать. Это – очернение нашей действительности». Вот такая у нас «гласность» здесь, «на местах».
…Спросила Платона:
– Ответь мне, пожалуйста: почему ты, хороший журналист, отстранен от журналистики и почему я, хороший режиссер, по сути не занимаюсь режиссурой?
Отложил книгу, взглянул, вздохнул:
– Значит, голубка, не вписались… – Помедлил, отвернулся к окну: – И потому что мы… надеюсь!.. выше того уровня, в котором живем, вот этот «уровень» и не прощает нам этого. – И стал вспоминать, как в начале нашей совместной жизни мечтали: соберем вокруг себя умных, смелых людей, будем спорить, вести дискуссии. – Помнишь, даже одно время и делали это. А потом поняли, что боятся люди говорить и больше молчат или просто врут. И разговоров откровенных не получилось.
Слушала, молчала. Конечно, так оно и есть, но ведь от сознания этого легче на душе не становится.
…И все же Виктора увольняют, а это значит, что его письмо в Центральный Комитет «сыграло свою положительную» роль. Поедет, наверное, работать в Жирятино, а это – в часе езды от города.
…Напечатали статью Платона о предприимчивых мужиках из районного города, – хотят те снять в аренду озеро, развести в нем карпов и кормить весь город, И уже дважды собирали они сходку горожан, спрашивали: хотят ли этого? Да, хотят. Но местное начальство не разрешает. Приезжали журналисты и от «Взгляда»[15 - *«Взгляд» – одна из самых популярных телепрограмм России, впервые вышла 2 октября 1987 года.], – появилась теперь такая передача, которую мы ждем каждый раз с нетерпением, потому что она для нас единственный источник правды. Так вот, эти журналисты тоже собирали сходку горожан в этом городе, опрашивали людей, уехали. Но пока ничего не меняется.
…Дочка ушла встречать Новый год к подруге, а мы около одиннадцати, посматривая «Огонёк»[16 - «Голубой огонёк» – телевизионная музыкально-развлекательная программа, выходившая в эфир на Первой программе ЦТ СССР с 6 апреля 1962 года по 1985 год.], втроём сели за стол, Но вдруг вырубился наш старенький телевизор и стало тихо. Пахло елкой, потрескивали свечи… и стало как-то удивительно благостно на душе! Редкие минуты в нашем раздвоённом существовании. Вот только жаль, что телевизор… А, впрочем, может, потому и благостно, что – без него?
ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ
Вчера во «Взгляде», ошалев от правды, смотрели интервью с Роем Медведевым[17 - Рой Медведев (1925) – советский и российский публицист, писатель-историк, представитель левого крыла в диссидентском движении в СССР.], опубликовавшим на Западе книгу о «кровавом деспоте Сталине», интервью с парнем, который собирает картотеку жертв сталинизма и клип Гребенщикова «Нам надо вернуть нашу землю». И клип отрясающий!.. А сегодня у нас летучка и, обозревая передачи за неделю, редактор Лев Ильич Сомин, с которым делаю передачи, говорит:
– Журналистика призвана, – делает паузу и смотрит на председателя Комитета Корнева, – возбуждать общественное мнение.
– Не возбуждать, – поправляет тот, – а успокаивать.
– Ну да, конечно, – усмехается Сомин: – Поэтому наша журналистика такая и лживая.
Заместитель Корнева Афронов вспыхивает:
– Нет! Неправда!
– Сергей Филипыч, ну как же неправда? – вспыхиваю и я.
Но он – свое. Тогда Сомин прерывает его:
– Сергей Филипыч, разве вы всегда только правду писали?
– Да, только правду, – вроде бы и искренне ответил: – А вы что, врете?
– Конечно, вру, – пожал плечами Лев Ильич.
Вот такие начальники управляют гласностью у нас, «на местах».
…Приходил к нам Коля Иванцов. За чаем рассказывал, как несколько лет назад вербовали его в КГБ а он отказывался; как проголосовал «против» на собрании, которое клеймило писателя Солженицына[18 - Александр Солженицын (1918—2008) – русский писатель, драматург, публицист, поэт, общественный и политический деятель, живший и работавший в СССР, Швейцарии, США и России.] и как выгнали его потом из-за это из газеты. Похоже, говорил правду.
…В первом номере журнала «Знамя»[19 - «Знамя» – ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издаётся с 1931 года.] прочитали с Платоном пьесу Шатрова[20 - Михаил Шатров – советский и российский драматург и сценарист.] «Дальше, дальше, дальше…», в которой берется под сомнение и Октябрьская революция, и все социалистические завоевания и кто-то из героев говорит, что ничего, мол, у нас не изменится, пока там, наверху, будет старый аппарат. Чудо! Чудо, что дожили до таких дней.
…Платон вошел на кухню:
– Есть интересная тема: – Присел на табуретку: – Желдаков напечатал информацию в «Рабочем», как на Партизанской поляне обокрали машину его друга-генерала. И обокрали пацаны, их тут же, в лесу поймали. Желдаков делает вывод: надо, мол, этих пацанов работой загрузить, чтоб времени свободного у них не оставалось, вот тогда… А ведь там, в Белых Берегах, когда-то был монастырь,[21 - Белобережская пустынь – Мужской монастырь в посёлке Белые Берега (Брянская область). Был снесён в 1926 году.] но после революции его разрушили, развезли на щебенку, из которой потом построили наш Дом советов и дорогу к обкомовским дачам.
– Да, тема отличная. – угадываю мысль. – Стоит написать для московского «Журналиста», а то что-то давно ты туда не писал.
И два дня муж сидел в своей комнате, писал, а сегодня читал нам с дочкой: пацаны растут в поселке обслуги, видят, что за проволокой и высоким забором скрыты озеро, дачи, особняки, в бронированные ворота въезжают и выезжают черные «Волги», вот и мстят… Хвалю написанное и советую:
– Под своей фамилией посылать будешь? Я бы посоветовала – под псевдонимом, а то опять вызовешь «огонь на себя».
Но он после прогулки говорит:
– Решил поставить свою подпись.
Решил, так решил.
…Утром проснулась с ощущением света и радости, – ведь сегодня Пасха. Прошла на кухню, позвала Платона, а он вошел, глянул на стол с традиционной кашей, усмехнулся, проворчал вроде бы шутливо:
– Ты бы вначале поставила на стол бутылку водки, нарезала ветчины, положила в тарелку солений, кулич испекла, а потом и приглашала.
Знаю, почти упрекает, что не умею праздновать. Да, не умею. Каток атеизма и государственного пренебрежения к подобным праздникам прошелся и по нашим душам. Но все же… Достала недавно засоленный кусок сала, нарезала колбасу, которую вчера на работе «дали», поставила кекс, испеченный накануне и вспомнила: есть же недопитое сухое вино!
– Вот тебе и ветчина, и бутылка, и кулич…
Удивился… Вошла только что проснувшаяся дочка, – сын-то уехал в Карачев, а она с подругой вчера ходила в церковь слушать песнопения… А мы слушали с магнитофона, на пианино стояла икона, перед ней горела свеча, и вот сейчас Платон налил вина в рюмки:
– Выпьем за то, чтобы истина, красота, добро всегда возрождались.
– Воскресали, как воскрес Христос, – уточнила я.
Мама, Сафонова Мария Тихоновна (1903—1994) Фото 1961 года.
…И опять брала на работе магнитофон, хотя на этот раз уж очень дотошно допытывались: зачем нужен… режиссеру? Но дали, так что вчера ездила к маме и записала целую катушку. Кажется, она устала от своих воспоминаний и поэтому, если удастся еще раз взять магнитофон, то надо будет составить для нее последние вопросы, а потом… Смогу ли из этих «лоскутков сшить» что-то? Нет, еще не знаю. Но думаю, что в этом поможет мне моя профессия режиссера. А назову написанное «Негасимая лампада», и уже знаю с чего начну: мама рассказывает об учителе-революционере, который жил у них, и который однажды отрекся от Бога и погасил лампаду у иконы.
…Ехала в Карачев и в поезде дочитывала «Котлован» Платонова[22 - Андрей Платонов – русский советский писатель, драматург, поэт, публицист.]… И как он мог так писать? Словно докапывался до первозданности каждого слова. Мрачнейшая картина, – смесь крови, страдания и слепого энтузиазма тридцатых годов, лишенного здравого смысла… Наверно, борьба за справедливость неизбежно рождает ненависть, и самое яркое подтверждение тому – французская революция конца 18 века и наша, в ноябре 17-го. Ведь в финале этих битв за справедливость – реки крови.
…Сегодня на ПТВС делаю запись первомайской демонстрации трудящихся.
День – чудо! Я – в любимом костюмчике с белой кофтой, в новых туфлях. Ходим с операторами по площади, обговариваем возможные варианты, и я чувствую себя молодой, красивой… Вдруг подходит Погожин, секретарь Обкома по идеологии… Когда-то, в молодости, я была даже немного влюблена в него, ведь был тогда «растущим комсомольским работником» с тонким лицом… И вот сейчас здоровается, поздравляет с праздником, берет под локоть и, как бы, между прочим, говорит:
– Я всё смотрю во-он на ту камеру, что стоит на карнизе гостиницы прямо над центральным входом. Не упадет ли на людей?
– Ну и что? – шутит оператор Володя Бубенков. – Под ней же только одни гебисты стоят.
Все смеются. Улыбается и Погожин.
– Не-е, Володя, так нельзя, – смягчаю я его шутку: – Гэбисты тоже люди, у них даже дети есть.
Опять все смеются, а Погожин наклоняется ко мне и тихо говорит почти серьезно:
– Это вы хорошо сказали.
А перед началом записи вызывают меня из ПТВС и говорят, что во-от тот-то хочет меня видеть. Подхожу. Молодой гэбэшник начинает объяснять, чтобы не записала, «если вдруг кто-то выбросит недозволенный лозунг… как в прошлом году». Выслушиваю, киваю. Что ответить? Ведь если и запишу, то обязательно, когда приедут просматривать, вырежут.
…Конечно, Перестройка изменит что-то в нашей экономике, но не верю, что провозглашенный партией «принцип коллективного руководства предприятием» что-то улучшит в промышленности. И потому не верю, что коллектив не способен на риск и только хозяин, только личность может это делать, а, стало быть, идти вперед.
…Сижу во дворе Комитета среди березок, единственном тихом островке среди строительства нового здания студии и читаю в журнале «Новый мир»[23 - *«Новый мир» – один из старейших в современной России ежемесячных литературно- художественных журналов.] Варлама Шаламова[24 - Варлам Шаламов – русский прозаик и поэт советского времени.], из Колымских, рассказ «Надгробное слово»: «Все умерли. Умер Носька Рутин. Он работал в паре со мной. Умер экономист Семен Алексеевич Шейнин, напарник мой, добрый человек. Он долго не понимал, что делают с нами, но в конце понял и стал спокойно ждать смерти… Умер Дерфель, французский коммунист, член Коминтерна. Это был маленький, слабый человек… Побои уже входили тогда в моду, и однажды бригадир его ударил, ударил просто кулаком, для порядка, так сказать, но Дерфель упал и не поднялся…» Нет, не могу – дальше… И чтобы успокоиться, начинаю пристально всматриваться в то, что рядом: а листья-то у березы совсем еще весенние… дожди идут часто… и травка какая ла-асковая… муравьишки хлопочут под ней… а какой удивительной музыкой шелестят березы!.. Но тут вижу: идет ко мне Мурачев, наш студийный художник. Не-хо-чу!.. Нет, подошел, и, конечно, опять начал о своей очередной голодовке: он, де, прочистил желудок и теперь осталось прочистить мозги. Смотрю на него, слушаю, а у самой: «умер Семен Алексеевич, добрый человек… Умер и Дерфель, француз…» А Мурачев всё говорит и говорит. Долго, взахлеб:
– А вчера… слышь?.. – замечая мое отсутствие, заглядывает в глаза: – Случилось со мной ЧП. Наташка угостила меня семечками, а я и слузгнул парочку… Слышь? – И расхохотался: – И тут вспомнил: ба-атюшки, что ж я сделал?! Ну, быстро поехал домой, промыл желудок… слышь?.. а в кровь-то уже питание поступило! И пришлось начинать голодать с самого начала.
Решаюсь его прервать и открываю журнал:
– Кстати, о голодных. Вот, послушай: «Самое страшное в голодных людях – это их поведение. Все, как у здоровых, и все же это – уже полусумасшедшие. Голодные всегда яростно отстаивают справедливость. Они – вечные спорщики, отчаянные драчуны. Голодные вечно дерутся. Кто покороче, пониже, норовит дать подножку, сбить с ног. Кто повыше – навалиться и прижать врага своей тяжестью, а потом царапать, бить, кусать его…»
Мурачев стоит, слушает. Потом интересуется, что я читаю. Говорю. Кивает головой, как бы оценивая, а потом снова начинает объяснять, почему голод так полезен для организма.
…Такого никогда не показывали по ЦТ: на партконференции обсуждали каждого члена Центрального Комитета, прежде чем избрать. Вот так… И еще теперь не глушат радиостанции из-за рубежа. Замолчали монстры. И это – чудо! Молодец, Горбачёв!
…Нет, не приняли статью Платона даже в центральной прессе, сославшись на то, что, мол, случай частный. Да, конечно, «частный»… обкомовские дачи есть только в нашей области, а не по всему Союзу. Видать, в Москве еще далеко не все издания чувствуют себя свободными.
…Сегодня у нас заключительное политзанятие. И весь год вел их мой начальник Афронов. Странный он. Иногда думает, как и мы, но вот сейчас – ниже травы, потому что присутствует представитель Обкома и какой-то философ из пединститута. Все «студенты» говорят, конечно, «в пределах дозволенного», вот только корреспондент с радио Орлов:
– Пока будут живы обкомы и райкомы, – машет рукой, словно разрубая слова, – не сдвинется Перестройка с места!
Подошла и моя очередь. Тема: «Демократия – неотъемлемое условие Перестройки. Что ей мешает». Начала с Дудинцева[25 - Владимир Дудинцев (1918—1998) – русский советский писатель.]:
– «Скандал, гласность – это факел, говорящий всем, что общество не терпит злоупотреблений ни с чьей стороны. Скандал порочит людей, но не общество». Так пишет писатель. – Все слушают внимательно, представители – тоже. – А вот что говорит ученый-экономист: «Некомпетентность одних руководителей не только порождает некомпетентность других, низших рангом, но и служит им щитом защиты». – Товарищ из Обкома делает всем своим корпусом движение: ну-ну, что еще, мол, скажете? И я продолжаю: – Этот закон работал у нас все годы, работает и сейчас, поэтому и отстаем от Европы по всем показателям на двадцать лет. И виноваты в этом обкомы и райкомы, которые, будучи сами не компетентны в сельском хозяйстве и в промышленности, порождают таких же руководителей и на местах. – У Корнева вытягивается лицо, заёрзал Афронов, бросил на меня любопытный взгляд философ, а я уже «иллюстрирую» свои слова «местной тематикой»: – Обком вмешивается даже в журналистику, в которой тоже не весьма компетентен. Недавно позвонили оттуда Поцелуйкину и сказали, что хотели бы просматривать все сюжеты для передачи «День животновода» до выхода их в эфир.
– Ну и что в этом такого? – смотрит на меня Корнев.
А я только руками разведу: вот, мол, видите? Потом выступал философ и, косясь на меня, говорил, что ему было очень интересно на этом занятии, что услышал кое-что впервые, а представитель Обкома стал опровергать то, что я говорила и, глядя мне прямо в глаза, добавил:
– В Обкоме не все такие некомпетентные, как вы думаете.
– А почему же тогда у нас ничего нет в магазинах? – съехидничала.
На что он ничего не ответил… А ночью опять все крутилось в голове: что если «рецидив прошлого» вспыхнет? Ведь загремим мы с Платоном. И было страшно не столько за себя, сколько за детей.
…И все же происходит у нас в городе что-то «впервые», – сегодня, в честь тысячелетия крещения Руси, у Свенского Монастыря[26 - Свенский Свто-Успенский монастырь – Памятник архитектуры (федеральный), мужской православный монастырь в селе Супонево Брянского района Брянской области.] – праздник, правда, проводят его не православные христиане, а баптисты. Ну что ж, тем более любопытно.
От монастыря спускаемся к Десне. Вдруг пошел веселый, обильный дождь и по асфальтированным дорожкам потоком ринулась вода. Мы с дочкой семеним под зонтиком, подхватив подолы длинных юбок, а рядом широко вышагивает Платон. Но дождь перестал так же неожиданно, как и начался и, наконец-то, – берег реки! В дальнем уголке луга, у самой Десны, мозаика из пестрых зонтов, сценка с плакатом: «Велик Бог. Все им создано, все им стоит». В стороне, возле серых ширм, стайка юношей и девушек в белых длинных рубахах.
– Что это они?.. – спрашиваю у Платона.
– Может, ангелов будут изображать.
Нет, оказалось, что их будут крестить. Речи, песнопения, чтения стихов… Всё это длинно, скучно, и не затрагивает душу. За спиной верующих торгует буфет, снуют пацаны, лижут мороженое. Недалеко от нас армяне запалили покрышку, чтобы согреться, и вонь от горящей резины понесло прямо на нас. Да и от мокрой травы, сырой одежды, обуви, тяжелой, грязной воды реки вдруг становится не по себе. Но вот начинает играть духовой оркестрик в маршевом ритме вроде бы и знакомую мелодию, под которую нелепо просятся слова: «Впе-еред, впе-еред, на-арод тру-до-вой…» и «ангелов» ведут на берег, пресвитер спускается в серую холодную воду и начинает по очереди окунать в нее головы посвящаемых… А они улыбаются! А они не замечают ни дождя, ни холодного ветра. Счастливцы! Смотрю на них и завидую. Ведь для нас этот праздник только спектакль, а для них… И все же! Когда поднялись к Свенскому монастырю и с высокого обрыва вдруг развернулась прекрасная панорама задеснянских далей, то затрепетала и моя душа.
…После обеда прочитала в «Новом мире» мемуары Гнедина, работника посольства двадцатых годов. Пишет, как пытали и допрашивали его на Лубянке, в Лефортово, в Сухаревских тюрьмах. Чудовищно, дико. Вечером по телевизору смотрели воспоминания академика Дмитрия Лихачёва[27 - Дмитрий Лихачёв (1906- 1999) – российский филолог, культуролог, искусствовед.] о Соловках, где из монастыря большевики устроили концлагерь для политических заключенных с пытками и расстрелами. А ночью… Какие-то мафиози заставляют нас уезжать; мужик в рваной фуфайке, с ружьем через плечо протискивается в квартиру, я смотрю ему в глаза и вдруг понимаю: пришел убивать. И просыпаюсь… «Дефицит положительных эмоций», как теперь часто слышим.
…Теперь Платон – член СОИ, Совета общественных инициатив города. И собираются они… человек сорок, в выставочном зале, ведут разговоры об экологии, – о другом не позволяют соглядатаи нашей «руководящей и направляющей». Но под праздник переворота семнадцатого года обсуждали: с какими лозунгами идти на демонстрацию? И решили: «За чистый воздух и чистую совесть!», «НЕТ строительству фосфористого завода», «Отстоим здоровье наших детей!».
…Седьмого было холодно, по тротуару вьюжил снежок, и мы на площадь не пошли, а Платон ходил и рассказывал:
– Вначале нас было немного, но по дороге всё присоединялись люди, – светился от радости: – Ведь наши лозунги на фоне привычных «Выполним и перевыполним!..», «Достойно встретим!..» сразу бросались в глаза, да еще впереди шла девочка в противогазе и с куклой, так что смотрели на нас, разинув рты! К трибунам нас было уже человек семьсот, – смеется: – а когда уже прошли мимо трибун, то подошел какой-то мужик и сказал: «Молодцы! Молодцы, что не побоялись»!
Разговоров теперь в городе о колонне «зеленых»! Весь день звонили и к нам на телевидение, – ожидали, что покажем это, но гэбисты моему начальству не разрешили. А в коммунистическом «Рабочем» большинство сотрудников осуждают Платона за участие в СОИ, и секретарь райкома партии Дордиева кому-то бросила:
– Надеюсь, вы не запачкались участием в колонне «зеленых»?
Вот так… Даже «зеленым» нельзя быть в нашем красном… соцлагере.
…Снимаю в Навле[28 - Навля – посёлок городского типа, административный центр в Брянской области.] заказной фильм на овощесушильной фабрике. Двор не заасфальтирован, механизация примитивнейшая, в суповом цехе даже днем по полу носятся тараканы, а в столовой по трубе и мышь юркала туда-сюда, когда писали синхрон. После съемок директор угощал нас: две бутылки водки, копченый хек, плавленые сырки и пачка печенья. Выпив и разговорившись, осветитель с оператором все нападали на Горбачева, – «Не стало дисциплины, порядка в стране!» – а я помалкивала – уж очень устала! – но после глотка водки все же ожила:
– Ну о каком порядке вы говорите в нашей стране рабов!
Директор бросил на меня удивленный взгляд, а я понеслась дальше: о крепостном праве крестьян до революции и еще худшем – сейчас; о том, что в годы социализма в простых людях была задавлена самостоятельность, проявление инициативы; что надо благодарить Горбачева хотя бы за то, что первым заговорил о раскрепощении… Директор вначале слушал меня вроде бы и без эмоций, но потом на лице его вспыхнуло удивление, он согласно закивал головой, а когда и еще выпили, то начал рассказывать о себе. Слушала его, не перебивала, – видела, что хочет выговориться, – и только, когда он как-то неожиданно замолчал, сказала то, что висело на языке:
– Знаете, Георгий Алексеевич, как я отношусь к таким, как вы? – Посмотрел на меня с любопытством. – Жаль вас. Всю-то жизнь вы были задавлены обкомами-райкомами-горкомами, инструкторами-указами, а вот в свободном обществе из вас, может быть, получился бы преуспевающий бизнесмен.
Поднял голову, посмотрел мне в глаза:
– В общем-то, вы правы. Всю жизнь единственной радостью было после дня выкручиваний, выверчиваний трахнуть водки и забыться. Вот вы говорили очень умно, правильно, – уже идем по коридору, чтобы уезжать: – Мне и не приходилось такого слышать… – спускаемся по лестнице. – Еще бы с вами поговорить, побеседовать, – снова заглядывает в глаза.
Но я уже сажусь в машину, машу рукой и в последний раз вижу его разгоряченное лицо. А ночью… Ночью всё прокручивала увиденное, услышанное и мелькало, металось: директор-то, наверное, специально подталкивал к таким разговорам, чтоб потом… А утром и Платон добавил:
– Видел сон. Будто ты вся – в черных пятнах… вроде как в саже.
– Это меня перед гэбистами директор вчерашний чернит, – пошутила.
– Может, и чернит…
Господи, за что? За что в наших душах это липкое, грязное подозрение к каждому, перед кем хоть чуть приоткроешь душу? Неужели с этим и помрем?
…Сижу с моим любимым телеоператором Сашей Федоровым в холле и читаю ему отрывок из статьи Нуйкина[29 - Андрей Нуйкин – писатель, журналист, депутат Государственной Думы Федерального Собрания РФ первого созыва (1993 1995).] в «Новом мире»: «Пора бы наших „благодетелей“ поткать носом, как поганых кошек, в дерьмо: прошло уже семьдесят лет после революции, а они еще элементарно не накормили народ. На полках сейчас в основном полу гнилая картошка да минтай в банках…»
– И самое обидное, – вдруг слышу от него: – что мы все свои способности тратим на их брехню, заворачивая её в красивые фантики и выдавая зрителям.
Ох, как же он, – до боли! – прав.
…В выставочном зале – обсуждение выставки «Одиннадцати». Наро-оду, как никогда! И выступает Пензеев, скульптор… неопрятный, лохматый. И говорит о том, что, мол, не надо этих молодых художников хвалить:
– Какие они молодые? В таком возрасте уже кончать надо! – хихикает.
