Падальщики. Книга 2. Восстание

– Даже если они захотят поделиться с вами чертежами, как только вы вставите флэш-карту в компьютер, вас тут же отследят! – Халил начал первым прокладывать тропинку нарушителя закона.

– Не говоря уже о том, чтобы посылать предводителя иноземцев в штаб бунтарей! – поддержал Квентин.

Ольга не ответила ни первому, ни второму и лишь сверлила меня взглядом, бросающим вызов, мол, а на что ты готова ради своих людей? Наши солдаты, например, готовы отдать собственные жизни.

Грустный взгляд черных глаз Тиграна взирал на меня из моей памяти, его мощная волосатая рука поглаживала меня по голове, а тихий шепот твердил: «Ты такая сильная у меня! Я тобой так горжусь». А ведь я ничего стоящего в своей жизни не сделала, все как подпорка ходила подле него. Тысяча триста человек выживали там в горах только благодаря Тиграну, пусть он и делил это достижение на нас троих.

– Когда я приду к Фиделю и Маркусу, что мне им сказать? Как завоевать их доверие? – спросила я.

Квентин перестал дышать. Но я знаю, что он все равно смирится с моим решением.

– Будь искренней, будь тем, кто ты есть: изгой, пришедший с поверхности и знающий гораздо больше всех нас о том, как там выжить. Я уверена, ты найдешь красочные слова, чтобы заставить их поверить тебе.

Я хмыкнула, уставившись в пол, но получилось как-то грустно.

– Ты слишком высокого мнения о моем красноречии, – тихо ответила я, совершенно не представляя, как заявлюсь к незнакомцам и потребую от них совершить преступление против Генералитета.

– Разве? – спросила Ольга.

В ее голосе послышалась насмешка и я подняла глаза.

– Ты убедила в этом пять отрядов Падальщиков там в деревне. Причем убедила так, что мы взбунтовались аж в прямом эфире, который записывается на пленку и которую прослушивает Генерал! Мы из-за вашего с Тиграном красноречия чуть под трибунал не попали. И знаю, ты сейчас скажешь, что Тиграна больше рядом нет, но неужели тебя это остановит? Неужели ты не хочешь сделать так, чтобы он гордился тобой? Мой отец давно покинул этот мир, но я каждый гребанный день стараюсь сделать что-то полезное, чтобы доказать, что его смерть была не напрасной.

Я закрыла глаза и тяжело вздохнула. Конечно, я хочу сделать что-то в память о Тигране. Мне хочется заставить каждого жителя поверить в то, что решительность и отвага это не талант, это естество, данное нам природой, которое лишь нужно разбудить. Но хватит ли у меня самой этого бесстрашия, чтобы сподвигнуть людей пойти против мощного течения? Ступить на тропу, где начнется настоящая война кровавая, жертвенная, беспощадная, ценой которой станут жизни тысяч людей! Хватит ли у меня смекалки, хитрости, дара убеждения, чтобы, как заядлый шахматист, выстроить тропу до победного конца?

Меня гложет неуверенность в собственных силах, у меня нет надежной опоры, на которую я могла бы положиться, как на непоколебимого Тиграна.

–Утирай слезы, Алания. Твой бой только начался. И в нем ты не одна, – сказала Ольга, словно прочла мои мысли.

Ее дерзкий тон напомнил, как Ольга самоотверженно стояла железной стеной между мной и теми монстрами посреди гор, не мешкая зажимала курок на винтовке, хватала детей и засовывала их в машины через люки, спасала жизни сразу нескольким сотням человек, скованных ужасом.

Мне вдруг подумалось, что Падальщики, возможно, и есть моя железобетонная опора.

– А ты, – Ольга таки не удержалась и ткнула пальцем в мускулистую грудь Халила. Мне даже показалось, что ее зрачки расширились вдвое от их первого за долгое время физического контакта, пусть и такого странного, – следи за тем, чтобы ваше взаимодействие с повстанцами происходило максимально скрытно!

– Есть, командир! – Халил кивнул энергично и снова улыбнулся так, словно уже заполучил Ольгу.

И снова я не смогла сдержать улыбку. Эх, первая любовь!

– Ну а ты! – Леша ткнул в грудь Квентину, что последнему не особо понравилось и он уже сжал кулаки. – Возьми это! Так. На всякий случай. Если наступит жаровня!

Леша протянул Квентину пистолет с запасным магазином. Теперь настала очередь зрачков Квентина расшириться, и все его напряжение от присутствия нежеланных гостей, как не было! Глаза Квентина вспыхнули огоньком вожделения в тот момент, когда рука сжала смерть, спящую в холодном металле. Он у нас вечный любитель огнестрельного металла – порок, который мы с Тиграном так и не смогли искоренить. «От себя не убежишь», – любил повторять Тигран.

Я наблюдала за тем, как Ольга с Лешей покидали теплицу, и молила Господа с Тиграном, чтобы они сделали все возможное, чтобы до жаровни дело не дошло.

24 декабря 2071 года. 12:00

Эмильен Лоик Жан-Ги де Руссело

«Позволить вирусу завершить процесс превращения – единственный способ одолеть его».

Слова Кейна, произнесенные за завтраком, вернули меня в тот момент, когда я впервые возненавидел его. Он спас мне жизнь, а я же преисполнился неконтролируемой яростью в ответ на его хладнокровие. Чувство несправедливости всегда заставляет искать козла отпущения где-то на стороне, но не в себе самом. А когда ты лежишь под кучей монстров, глодающих твои кости заживо, обида на несправедливость мира достигает уровня апогея и заставляет тебя поступать нелогично.

Например, ненавидеть собственного спасителя.

В тот роковой для меня зимний день десять лет назад группа из четверых зараженных загнала меня с моим отцом и сестрой на оптический завод близ Зальцбурга – так закончились наши поиски нового дома после того, как бункер, ставший первой безопасной обителью для нас после начала эры постапокалипсиса, исчерпал свои запасы еды и воды. Все свои двадцать пять лет жизни в бункере я с ужасом ждал этого момента, как и Сесиль, и наш отец Гийом, надеясь на то, что когда он придет, лекарство будет создано, человечество вернется на ноги, отряхнется от невзгод, как от уличной грязи, и продолжит свое великое шествие по земле.

Но момент настал, а все, что нас ждало вместе с ним – смерть за дверями бункера.

Сесиль настигли первой. Инстинкт самосохранения гнал меня дальше сквозь леса, сделав сердце каменным, а мозг глухим к душераздирающим мольбам сестры прийти к ней на помощь. В отличие от меня, отец побежал на ее зов. Больше я никого из них не видел.

Я ворвался в сумрак литейного цеха, пахнущего железом и жженным стеклом, оббежал огромные литейные станки, желая спрятаться в любой маломальской норе, лишь бы избежать участи отца, участи Сесиль, участи семи миллиардов людей. И вдруг на втором этаже увидел следившего за моими передвижениями озадаченного Кейна, который услышал мой бег и перестал копошиться в куче отлитых линз. Сейчас я понимаю, как должно быть глупо для него прозвучало мое заботливое предостережение:

– Они здесь! Спасайся! – мой голос был хриплым и надрывным.

Легкие жгло огнем, склизкие слюни заполнили носоглотку, мышцы на ногах онемели от многочасового забега. Мозг работал на одну лишь цель – выжить, а потому я не сразу сообразил, что Кейн даже не шелохнулся, надвигающаяся угроза его нисколько не волновала.

Я загнал себя в тупик, выхода из цеха не было, а потому уже меньше, чем через минуту, меня окружили четыре кровожадных монстра с длинными клыками и широкими пастями, измазанными в крови моего отца и сестры. Я махал перед собой тупым топором, чувствуя, как силы покидают меня, реакция ухудшается, скорость снижается, а монстры подкрадываются все ближе.

И тогда я снова обратил внимание на Кейна. Он в своем привычном длинном пальто с шарфом на пол лица равнодушно наблюдал за моими отчаянными попытками борьбы, облокотившись на перила второго этажа, словно здесь назревало не убийство, а соревнование по спаррингу.

– Помоги мне! – отчаянно крикнул я.

На что Кейн также хладнокровно и безразлично ответил:

– Позволь вирусу превратить тебя.

– Что?! – не понял я.

Один из чудовищ уже присел на задние ноги, приготовился атаковать.

– Это единственный способ одолеть его, – произнес Кейн.

Первый совершил свой грандиозный прыжок и повалил меня на пол, я даже не успел поймать то мгновение, когда очутился под монстром. А дальше наступил ад.

Они набросились на меня и рвали на части с таким остервенением, будто голодали веками несмотря на то, что уже должны были насытиться моими близкими. Это теперь я понимаю, что не голод движет ими. Он никогда ими не двигал, это всеобщее заблуждение людей до Вспышки, о котором мне позже поведает Кейн. Они просто хотели уничтожить мою человечность.

Зараженные срывали с моих бедер плоть кусками, прокусывали артерии и жадно всасывались в кровеносные сосуды, иссушая меня свирепо и исступленно. Самый первый из них вцепился мне в глотку, я слышал, как он прокусил хрящ, прочувствовал это каждым нервным окончанием в той области, но нестерпимая боль задавила легкие, и я не мог даже пискнуть.

Я помню каждую секунду того жуткого события, хотя всеми силами пытаюсь о нем забыть. Но это невозможно. Как можно забыть, как тебя жрут заживо? Такой дикий ужас никогда не сотрется из памяти, даже если полная амнезия хватанет. Чавкающие звуки прямо возле твоих ушей, осознание того, что ты добыча в пастях хищника, мучительная неописуемая боль, когда твою плоть разрывают на части – все это взывает к древнему инстинкту жертвы, который первым проделает дорожку к памяти. Ты можешь так и не вспомнить свое имя, свой возраст, свой дом, но сыгранную роль пойманной добычи ты вспомнишь всегда.

Я беззвучно ревел, слезы скатывались по щекам, а из глотки вырывались булькающие звуки, за которыми скрывались отчаянные мольбы о помощи. Я взывал к Кейну.

Он же медленно спускался по лестнице, направляясь прямо к месту пированья моим телом и оставаясь глухим к моим хлюпающим мольбам. Осознав, что ему наплевать на меня, я попытался брыкаться и лягаться, чтобы скинуть кровопийц. Жалкие попытки гордости и достоинства отважного духа бороться с захватчиком до последнего вдоха. Разумеется, они были тщетны. Я и одного ни в жизнь не одолею, что уж тут говорить о четырех людоедах.

Уже теряя сознание, я понял, что зараженные не обращали никакого внимания на Кейна, словно он был невидим для них. Он абсолютно свободно, без страха и даже намека на него подошел к нам вплотную и встал прямо над моей головой, взирая на умирающего меня своими холодными глазами, будто ужас от того, что рядом с ним заживо поедают человека, вовсе не сковывал его.

– Чем больше сопротивляешься, тем больше они будут рвать тебя на части, – сказал он своим стальным бесчувственным голосом, наблюдая за пиром моим телом.

Я возненавидел его всеми кварками души, уже позже узнав, что он пытался спасти мне жизнь.

Я закрыл глаза, отпуская свою душу в последний полет вокруг земли и проклиная все человечество за эту жестокую судьбу, что мне уготовал бог по вине алчных предков.

Я очнулся, как и все мы в этом отеле – перебинтованный с ног до головы, изуродованный, искалеченный, но живой. И главное – я проснулся человеком. Иссушив меня больше, чем на две трети, зараженные бросили меня Кейну, который немедленно остановил кровотечения из ран и привез сюда. Мне выдрали солидный кусок глотки, Кейн смог сшить трахею и хрящи, но вот голосовые связки остались где-то в пасти того ублюдка. Мне откусили целые ломти бедерных и икроножных мышц, и я еще долго не мог ходить, лелея свою ненависть к Кейну, который отдал меня на съедение тварям.

Как я уже сказал, чувство обиды заставляет тебя искать виновника на стороне даже несмотря на то, что Кейн не мог поступить иначе. Он бы никогда и ни за что не смог отогнать чудовищ от меня. Он сделал все возможное в тот момент, чтобы сохранить мне шанс на жизнь, не зная, обладаю ли я этой мутацией, и все же сделав верную ставку. Если бы его не было там, я бы истек кровью, так и не придя в себя – Кейн спас мне жизнь. Можно еще целую тираду речей на сотню лет придумать о том, что он все сделал правильно с практической точки зрения, потому что у меня не было шансов избежать той атаки.

Но его хладнокровный взгляд, безразличие в голосе и равнодушное наблюдение за моей смертью навсегда врезались в память, как некое богохульство над самым святым, что есть на этой планете – над жизнью.

Я умирал, а ему не было до меня дела. Я умирал, а ему было на это наплевать. Я умирал, но это не имело никакого значения для него. Это безразличие к моей плачевной участи навек сделало его для меня холодным расчётливым и бездушным ученым, который видит смысл в органах, крови, костях и сосудах, но не в самом человеке, как в целом.

И теперь, когда в наших рядах появился смельчак, которому впервые за долгое время удалось вывести этого бесчувственного сноба из себя, я понял, что хочу занять сторону солдафонов, которых Кейн ненавидит всеми фибрами своей души, откровенно считая их тупыми. Пусть так. Но она щекочет его нервы, и моей обиде это кажется забавным.

Ближе к полудню мы собрались в биохимической лаборатории Кейна. Он знал, что мы придем, потому что это что-то вроде обряда посвящения новичка: мы рассаживаемся перед Кейном, и он читает нам лекцию о вирусе, которую мы знаем уже наизусть. Правда, что-то мне подсказывает, что в этот раз Кейн будет не особо радушным. Тесса его хорошо взбесила.

Вот, кстати, и она. Она приняла душ и наконец перестала благоухать запахами недельной экспедиции в глухой лес. На ней была белая футболка с яркой красной надписью «Да пошел ты!», которую, чует моя интуиция, Хайдрун ей не просто так дала, и узкие джинсы, которые подчеркивали ее мускулистые бедра. Ух! Я бы сделал комплимент ее заднице, да вот немота – моя проблема.

Хайдрун молодец – здорово приодела эту страшилу. Она эдакий фэшн-директор на нашей мини-базе, постоянно шьет на промышленной швейной машинке, которая установлена в подвале отеля, прикладывает все силы для того, чтобы заставить нас выглядеть модными во времена, когда некому судить, модные мы или нет.

Томас посадил сестру ровно посередине импровизированного учебного уголка, потому что лекция делается специально для нее. Мы же сидим кто где: на стульях, полу, столах. Последнее не очень нравится Кейну, потому что все столы заняты каким-то оборудованием, над которым Кейн трясется, как над собственными детьми, и он не особо старается скрыть свое раздражение по этому поводу.

Кейн даже не удостоил вниманием виновника лекции и был сосредоточен на экране планшета в руках, с которого выводил картинки на стол с лазерами перед нами, над ним всплывали объемные голографические изображения. Кейн, как всегда, выглядел донельзя занятым, оно и понятно, спасение человечества не терпит времени, потраченного впустую, а потому он мгновенно начал свой монолог, обещающий быть очень длинным.

– Вирус попадает в кровеносную систему вместе со слюной зараженного. Человеческая кровь – его вотчина.

Перед нами всплыла голограмма врага. Коричневый шар с кучей присосок на поверхности, а внутри светится ядро со смертельной начинкой, точно ящик Пандоры.

– Это ДНК-содержащий вирус, его репликация производится посредством ДНК-полимеразы. Вирус начинает свою работу с первых же секунд после попадания в кровеносные сосуды человека. Стандартный алгоритм заражения здоровой человеческой клетки демонстрируется перед вами.

Голографический видеоролик показывает, как коричневый шар с многочисленными усиками крепится к усикам голубой клетки, испещренной многочисленными зубцами разной высоты.

– Здесь можно рассмотреть строение клетки вируса. Его вирион состоит из нескольких тысяч различных молекул белка, в центре видно ядро, содержащее двухцепочечную молекулу ДНК. Ядро окружено капсидом из точно подогнанных друг к другу правильных белковых капсомер. Капсид, в свою очередь, окружен наружной оболочкой – липидной мембраной.

На этой минуте сзади слышатся первые зевки.

– Вирион цепляется за рецептор на поверхности Т-лимфоцита, после чего притягивает к себе клетку-мишень, сливается с ее мембраной, и внутреннее содержимое вириона проникает внутрь клетки. Далее следует интеграция вирусной ДНК в ДНК клетки-хозяина, и последующее созревание и отпочковывание новых вирионов. Поражение Т-лимфоцитов в первую очередь очень важно для вируса, поскольку эти лимфоциты отвечают за выработку иммунного ответа организма. Как только вирус внедряет свою ДНК в ДНК Т-лимфоцита, клетка теряет способность распознавать и уничтожать чужеродный антиген.

Красочная картинка перед нами демонстрировала каждую деталь процесса заражения клеток: коричневый шар порабощал голубой Т-лимфоцит и обращал его в свою армию.

Картинка сменилась на увеличенное изображение кровеносных сосудов с целой толпой несущихся, сломя голову, словно торопящихся на распродажу, пухлых круглых клеток. Голубой лейкоцит, желто-зеленый тромбоцит и красный эритроцит.

– Эритроциты – это красные кровяные тельца, отвечающие за транспорт кислорода в организме. Они не имеют ядра, прописать в нем свою ДНК-программу вирус не может, поэтому он нашел создающий его механизм, куда можно внедрить новую генную последовательность.

Картинка сменилась на изображение увеличенного среза тазовых костей, внутри которых ярко выделялась красная фиброзная ткань, пронизанная сосудами и спрятанная под слоями остеона и губчатого вещества.

– Костный мозг, – прокомментировал картинку Кейн, – это орган, отвечающий за процесс кроветворения в живом организме. У человека он располагается, в основном, внутри костей таза, ребер, черепа и в трубчатых костях. Здесь же в результате сложного процесса дифференцировки стволовых клеток и рождаются основные составляющие крови: эритроциты, тромбоциты и лейкоциты.

Перед нами возник видеоролик, на котором происходило встраивание вирусного гена в ДНК человека.

– Вирус, взяв за основу человеческую ДНК, создал собственную программу работы костного мозга и заблокировал выработку эритроцитов.

У меня дух захватывает, когда Кейн говорит о вирусе, как о каком-то живом существе со стратегиями в голове. Честно говоря, становится страшно от осознания того, что вирус не невидимка, а реальный микроскопический убийца, размером меньше человека, но с потенциалом ядерной боеголовки.

На данном этапе зараженных охватывали разные симптомы, характерные для анемии: бледность, слабость, головокружение, а избыток неиспользованного железа в крови приводил к нарушениям в работе органов, в которых происходило отложение оксида железа – токсичного в чистой форме для организма человека.

Получилось так, что вирус внедрил в человека физиологическую потребность в чужой крови для восполнения запасов гемоглобина, ведь без кислородного обмена тело жить не может. Это отчетливо прослеживается сегодня, когда источников гемоглобина для зараженных все меньше. Активность зараженного прямо пропорциональна количеству выпитой крови. Они впадают в спячку, когда количество гемоглобина на исходе. Вирус выключает организм с небольшим запасом гемоглобина до наступления момента выгодной охоты, когда этот запас расходуется на двигательные функции и работу органов восприятия. Сродни машины для убийств с датчиком движения.

– Блокирование вирусом выработки гемоглобина экономит расход стволовых клеток костного мозга, которые осуществляют обновление и восстановление тканей и органов в процессе кислородного обмена. А это означает замедленное старение организма и вследствие этого резко увеличенную продолжительность жизни зараженных. Кроме того, эритроцитарный росток костного мозга прекращает функционировать, и это вакантное место создает дополнительные ресурсы для мегакариоцитарного ростка, который теперь вырабатывает тромбоциты, отвечающие за восстановление поврежденных тканей, в два раза быстрее. Темпы регенерации значительно увеличиваются.

Здесь Кейн делает многозначительную паузу, которая для нас – лишь секунды молчания, а для всего остального человечества – потеря мира.

– Решив, что периодическое переливание крови – решение проблемы, мы отменили карантин и отправили зараженных домой с последующим наблюдением за их состоянием по месту жительства.

Мы молчим. Потому что сейчас Кейн признает свою ошибку уже в сотый раз. Не каждый готов вот так ежегодно стоять и раскаиваться в том, что уничтожил больше семи миллиардов жизней.

– Мы подозревали, что вирус еще не раскрыл весь свой потенциал. Но… обстоятельства сложились так, что мы не смогли это доказать. У нас не было рычагов давления на теряющих терпение людей из правительств и фармацевтических компаний. Лечение работало, и этого было достаточно.

У Кейна сохранились видеозаписи Хроники тех времен, мы частенько их пересматриваем. Новостные каналы перебивали друг друга в погоне за сенсацией. «Смертельный вирус побежден!», «Ученым центра по контролю за заболеваниями в Стокгольме удалось найти лечение!», «Угроза ликвидирована!», «Вакцина найдена!».

Фактически вакцина представляла собой смесь из антибиотиков последнего резерва и антиретровирусных препаратов, вроде тех, которыми лечили ВИЧ, а периодическое переливание крови восполняло запас эритроцитов. Мы, сами того не подозревая, выдали вирусу все самое действенное оружие, которое у нас имелось.

В то же время стремление вируса распространиться как можно шире наделило его способностью размышлять наперед: он мог инфицировать каждый из более двухсот пятидесяти видов клеток, что составляют человеческий организм, но это не поможет ему выйти за пределы одной особи. Поэтому на протяжении того полугода затишья, когда зараженные пациенты наблюдались в условиях домашнего стационара, вирус изучал человеческий организм, чтобы найти выход из него.

Внезапно раздался громкий резкий храп. Зелибоба аж сам проснулся от своего же рыка.

– Мы уже дошли до недержания фекалий? – сонно спросил он.

– Да тихо ты! – шикнула Перчинка.

Мы лишь покачали головами. Хотя надо отдать должное солдату – в этот раз он продержался гораздо дольше.

– Все это время вирус искал выход из темницы, в которую мы его заключили противовирусной терапией и переливаниями крови. – Кейн продолжал повествование. – И спустя шесть месяцев он его нашел. Первый рецидив случился в Париже.

Кейн вывел на экран видеозапись первого пациента – Фаррада, который набросился на своего родного брата и прокусил тому плечо. Фаррад лежал, привязанный к койке, и мычал на всех присутствующих в карантинном боксе врачей.

– Климатолог из группы исследователей, первыми имевшие контакт с вирусом во льдах Антарктиды, почувствовал недомогание, и его в срочном порядке доставили в инфекционный стационар госпиталя Святого Иосифа. Потом в больницы стали поступать остальные члены экспедиции один за другим. С этого момента началась вторая фаза вирусной инвазии. Зараженный впадал в кому от болевого шока, спровоцированного поражением нервных клеток. Эту кому называли маленькой смертью, потому что зараженный просыпался совершенно иным человеком.

– Я думала, человек впадал в кому из-за стремительно меняющегося метаболизма, – вставила Тесса.

– Это не совсем так. После комы у человека действительно полностью исчезает потребность в белковой еде. Но этот этап важен для вируса не столько перестройкой организма к новой форме питания, сколько возможностью подменить сознание.

– Подменить сознание? – удивилась Тесса.

– Все вопросы можно будет задать по окончании лекции, – деловито ответил Кейн, водя пальцем по планшету.

У Тессы разве что глазницы не скрипнули от мощнейшего закатывания глаз. Она состроила гневную гримасу спине Кейна и указала пальцем на надпись на своей футболке. Хайдрун подавила смешок.

– Вирус отключил сознание человека, оставив определенный набор необходимых для охоты мыслительных процессов: найти добычу и заполучить ее. То есть пока человек был в коме, вирус буквально воспользовался отключенным сознанием носителя, чтобы подменить своим, который он прописал в ДНК хозяина.

– Почему вирусу так важно стереть наше сознание? – спросила Тесса.

Кейн слегка развернулся, чтобы смерить Тессу упрекающим взглядом, тяжело вздохнул и продолжил:

– Как я уже сказал, вирусу важно было создать путь передачи своего генома от одного носителя к другому. И как же ему попасть в кровь другого человека? Через нападение.

Тесса даже облокотилась на колени, чтобы подобраться поближе к голографическим изображениям и видеоряду, явно шокированная новым видением процесса заражения.

– Вирус точно определил, что удовлетворение физической потребности в крови еще недостаточный стимул для свершения нападения на себе подобного, ведь зараженный добровольно придет в больницу, сядет в кресло и получит переливание. Вирус пытался заставить носителя прибегнуть к более радикальным способам получения крови. Его изыскания продлились ровно полгода – целая вечность, учитывая скорость поражения иммунных клеток в первой фазе заражения.

Следующие полчаса Кейн рассказывал о сложностях понимания сознательного и бессознательного. Для меня это самая интересная тема во всей лекции, для многих других – смертная скука.