Падальщики. Книга 2. Восстание

– Потеря самоопределения носителем является важным условием для выживания вируса, поскольку, будучи в сознании, человеку достаточно трудно напасть на себе подобного из-за ряда социологических и моральных принципов. Но вирусу было необходимо возбудить агрессию носителя на особь своего же вида, чтобы заразить всех возможных представителей и распространиться на всю возможную территорию, – продолжал Кейн.

Перед вирусом стояла нелегкая задача. И тот факт, что он с ней справился, пугает меня до потери рассудка, потому что мне кажется, что вирусу подвластно все. Даже стереть накопленные многотысячелетней историей человечества навыки, которые уже прописались в нашем ДНК. Проще говоря, древний вирус, спокойно дремавший миллионы лет во льдах Антарктиды, всего за два года закончил экстерном всю многотысячелетнюю историю человека и нашел способ уничтожить его. Вот настолько мы глупы.

– Вирус должен был заставить человека убивать других людей, имея причину, но, не имея повода. И единственный выход – одурманить его сознание. Внести корректировку в психику. Фактически сделать из него человека, которого в обществе называют психопатом. Затмить сознание яростью, агрессией и разбавить это неконтролируемой физической потребностью, такой как голод.

Перед нами возник до боли знакомый видеоролик. Привязанный к кровати больной извивается в руках докторов, которые пытаются взять очередные анализы его всевозможных жидкостей. Если бы вас на протяжении полугода мучили пункциями и инъекциями, может, вы бы тоже бунтовали. Но реакция пациента кажется чересчур агрессивной. Его глаза широко раскрыты, в них не видно смысла, пациент не понимает, что происходит вокруг, как и не осознает самого себя. Он просто мычит и рычит, клацает зубами и выворачивает руки и ноги из суставов в попытке вылезти из тугих ремней. Эксперимент вируса приносит первые плоды: зараженный вцепился зубами в руку неудачливого доктора, который тут же истошно завопил, кровь брызнула фонтаном из предплечья, глаза зараженного вдруг приобрели странное свечение – это расширились зрачки от удовольствия. Остальные сотрудники с криками бросились на помощь коллеге и пытались оттащить зараженного за голову. Но тот вцепился крепко. Тогда один из докторов сделал зараженному инъекцию транквилизатора, после чего пациент отключился.

Так проходила третья фаза заражения. Остальные пациенты сошли с ума примерно в одно и то же время. Они нападали на своих родственников, на почтальонов, на продавцов в магазине, на врачей в больницах, куда их доставили. А пока власти снова наспех запирали их в карантин, ученые в буквальном смысле полезли в дремучие дебри с карманным фонариком в руках, потому что до сих пор никто не может ответить на многие вопросы, связанные с тайнами возникновения сознания.

Почему мы осознаем себя? Почему я чувствую себя собой, а не своим соседом? Как мы определяем себя? Как электрический импульс, который по сути своей представляет комбинацию из химических элементов – натрия, хлора, калия и кальция – передает информацию через нейроны? Что вообще такое информация? Как образуется сознание на химическом, нейронном уровне? Где его отыскать в мозгу зараженного? Куда оно делось? Не могло же оно отмереть, как хвост у ящерицы, и отвалиться?

Когда вирус отключил сознание зараженного человека, мы проиграли войну, потому что мы понятия не имели, где теперь искать человека в его же собственном теле.

Лекцию снова прервал громкий раскатистый храп, как рев мамонта. Перчинка не выдержала и сильно стукнула нерадивого брата по плечу. Но вряд ли он что-то почувствовал.

– А мы где сейчас? Мыши с половиной мозга уже были? – сонно спросил он.

Мы снова покачали головами.

– Почему вирус просто не отключил мозг, чтобы убить сознание человека? – спросила Тесса.

– Отключение целых долей мозга невозможно без серьезных последствий для поведения, – ответил Кейн. – Древний, но показательный эксперимент с лабораторными мышами, которым удаляли половину мозга, демонстрирует, что мыши все равно продолжали вести активный образ жизни, потому что оставшаяся часть мозга брала на себя функцию отсутствующей. Вирус избрал мудрую тактику. Он решил подавлять сигналы между возбужденными нейронами, оставляя зараженным интеллектуальный потенциал.

Перед глазами возникла картинка нейронных сетей мозга. Десятки клеток с круглым ядром соединялись между собой тонкими нитями, по которым перемещались электрические импульсы, точно светлячки.

– На биологическом уровне все это происходит так: каждый нейрон человеческого мозга содержит генетически запрограммированный код, который определяет строение нейрона и его связи с соседними. Вирусная клетка вступает во взаимодействие с нейроном, но не уничтожает его, а внедряет в его генетический код свой собственный ген, который управляет связями между нейронами.

Мы наблюдали за тем, как вирион присасывался к нейрону мозга и внедрял в него свою мерзкую начинку. Светящийся до того нейрон затухал, словно жильцы в нем выключили свет. Поступающие по нитям яркие сигналы исчезали в плазматической мембране зараженного нейрона, не добираясь до сердцевины. Мембрана становилась крепостной стеной, через которую импульсы больше не могли пробиться.

– К сожалению, на этом этапе мои нейробиологические исследования остановились.

Кейн выключил свой лекционный планшет.

– Таким образом, спустя девять месяцев после извлечения первого образца почвы из-подо льдов Антарктиды, вирус созрел до того состояния, когда смог истребить человечество. Ему понадобилось на это чуть больше года, – закончил Кейн.

Заражение населения росло в геометрической прогрессии. Не все укушенные люди сразу обратились за помощью в больницы, подарив вирусу драгоценное время. Протоптав дорожку, вирус моментально сократил инкубационный период. Первые пациенты превращались девять месяцев, и в итоге некоторые из них так и не смогли пережить момент превращения, погибнув от болевого шока, потому что организм просто не выдержал такой многосторонней атаки. Но поразительная способность вируса мутировать от одного носителя к другому завербовала в свои ряды вторую волну зараженных, превращавшихся уже три месяца. Третья волна зараженных превращалась в течение нескольких недель. За последующие шесть месяцев вирус изменил свои штаммы так, что инкубационный период сократился до одного дня, и пандемия стала необратимой.

Карантинных мероприятий не хватало, у людей просто закончились ресурсы для сдерживания вируса. Больницы, переполненные зараженными, стали отправной точкой первых массовых нападений. Попытки закрыть города провалились на этапе планирования: об агрессивных нападениях начали сообщать сразу на всех континентах. Самолеты, поезда, корабли разнесли заразу по всему миру до того, как стало известно о новом симптоме.

На несколько минут в помещении воцарилось молчание. Слышны были лишь жужжащие агрегаты Кейна, заполонившие лабораторию, как армия роботов. Мы все украдкой поглядывали на хмурую Тессу со сложенными на груди руками. Она была серьезно озадачена открывшимися фактами, ведь все мы знаем, что на Желяве представления о вирусе жутко примитивны: зараженные хотят есть и их надо убить. Теперь же Тесса, страдающая все это время от информационного голода, судорожно глотала удивительные факты и гипотезы, боясь потерять их.

– Так что насчет лекарства? – она наконец нарушила молчание привычным вопросом.

– Это не лекарство.

Тесса раздраженно вздохнула. Мне кажется, скоро этот неизменный ответ Кейна станет причиной его болезненной смерти.

– Это своеобразная пожизненная антивирусная терапия.

Кейн взял с рабочего стола другой планшет, в котором была собрана вся информация о его наработках за последние сорок лет. И первой же картинкой с тремя разноцветными цепочками ударил в саму суть терапии.

– Это ДНК человека, наша мутированная вирусная ДНК и ДНК самого вируса последней формы.

– Последней формы?

– Как я сказал, вирус очень нестабилен. Он постоянно мутирует в ответ на окружающие условия. Это – его последняя устоявшаяся форма, которую я извлек из свежего образца. Последние одиннадцать лет вирусный геном не менялся.

– Потому что жрать больше некого! – Зелибоба оживился и выдал первую умную мысль.

– Ничего странного. Боб прав. Когда запасы людей начали истощаться, вирус научил зараженных впадать в спячки, прописав соответствующую генную программу в клетки, – подтвердил Кейн.

Картинка стала подвижной. На разных участках отдельных частей ДНК замигали яркие цвета.

– Как видишь, на генном уровне отличий между человеком и зараженным очень много. Понадобились бы сотни тысяч человеко-часов, чтобы найти все изменения, которые внес вирус. Но вопрос не в том, как нам вернуть зараженных в прежнюю человеческую форму. Скажу больше: это невозможно.

– Почему? – Тесса задала резонный вопрос.

– Существует такое понятие, как гомеостаз. Он означает постоянство внутренней среды организма. И соединив свою ДНК с ДНК человека, вирус фактически создал новую биологическую особь со своим определенным гомеостазом. Это удивительно, но вирус обладает своеобразным иммунитетом. И как только я пытаюсь его атаковать, вирусные клетки немедленно подтягиваются к месту вторжения.

– Понимаешь? – весело спросил Свен у Тессы. – Теперь мы для вируса стали вирусом! И его иммунитет распознает нас как вредные бактерии!

– Это отчетливо видно в моих опытах в чашках Петри.

Кейн пощелкал по экрану планшета, и перед нами возникла картинка с розовой фиброй.

– Например, я пытался искоренить потребность в крови у зараженного. Это – срез костного мозга зараженного, тут отчетливо видны стволовые клетки, которые инфицировал вирус. Я ввожу препарат, созданный на основе нашей мутированной ДНК. Как видишь, реакция мгновенна! Наша ДНК обладает гораздо большей вирулентностью, и потому стволовые клетки зараженного быстро перенимают нашу программу.

Мы наблюдали за тем, как стволовые клетки эритроцитарного ростка костного мозга под действием антивирусного препарата оживали, готовые к выработке эритроцитов.

– Но этот эффект кратковременный.

И после слов Кейна все возвращалось на круги своя. Стволовые клетки снова подчинялись врагу, как зомбированные.

– Как я уже сказал, гомеостаз заставляет соседние клетки увеличивать активность, производя вирусные вирионы с большей скоростью. Вирус атакует нас, как чужеродный антиген.

– Но благодаря сорока годам непрерывных исследований, Кейн нашел способ это исправить, – вставил Малик, бросая косой взгляд на того, кто недавно уязвил его честь ученого.

Тесса взглянула на Кейна пристальным взглядом детектора лжи, мол, серьезно?

– У меня есть теория на этот счет, – Кейн продемонстрировал схему его исследований, на которую мы молимся все то время, что живем здесь. – Вирус показал нам свой путь заражения, и мы должны повторить его, но уже на основе нашей мутированной ДНК.

– Но ведь ты уже использовал ее в опытах с костным мозгом, – возразила Тесса.

– Я использовал лишь треть плана. Чтобы обмануть гомеостаз вируса, нам надо подложить ему подделку сразу в трех фазах, как он это сделал с нами.

Тесса наклонилась, наперед предугадывая замысел Кейна.

– Три основные фазы заражения: Т-лимфоциты, костный мозг и нейроны, – Кейн выделил соответствующие картинки на голограмме. – Схема работает. Я проверил ее на первых двух фазах: поражение вирусных клеток происходит настойчиво и стремительно. Но гомеостаз зараженной особи все равно перевешивает чашу весов не в нашу пользу.

– А почему ты не используешь сразу три фазы? – непонимание Тессы было логичным.

– В том-то и проблема, – Кейн впервые за всю лекцию пристально уставился на Тессу, – я провожу опыты на замороженных частях тела, в которых еще происходят реакции деления клеток. Но с нейронами все сложнее. Я могу стимулировать электрическими импульсами недавно умерший мозг, но достоверность результатов страдает критически. Мне нужен живой мозг.

– И поэтому нам нужна ты! – воскликнула Куки, хлопнув ладонью по колену Тессы, обращаясь к ней.

Мне кажется, Куки ждала этого момента все два дня, что Тесса пробыла здесь.

У Тессы, разумеется, глаза на лоб полезли от удивления. Она не до конца понимала, что связывает ее личность и живой мозг для экспериментов. А придя к поспешному выводу, резко напряглась.

– А я-то тут при чем?! – воскликнула она, испугавшись.

– Ты же командир боевого отряда! Придумай, как поймать живого зараженного! – подхватил Фабио.

Поначалу Тесса явно испытала облегчение оттого, что не она является донором мозга, но спустя секунду до нее дошел смысл слов Фабио, а потому ее глаза резко округлились, а изо рта высунулся язык. Она оглядывала каждого из нас, пытаясь понять, шутка ли это. Но наши воодушевленные лица людей, которые столько лет ждали такого счастливого случая, когда им попадется настоящий стратег-убийца, хором заявляли, что намерения наши серьезнее некуда!

Замешательство Тессы понятно. Она восемь лет убивает зараженных. Но чтобы их ловить?!

– Я, конечно, извиняюсь, что повторяю свой идиотский вопрос, просто я не получила на него ответ: вы вообще видели их? Каждый сильнее человека в десять раз! – воспротивилась Тесса уже знакомой фразой.

– Нас здесь пятнадцать. Значит, одного да одолеем, – вставила Хайдрун, так некстати сбросив копну роскошных длинных волос со лба в чисто девчачьей манере.

Тесса снова разглядывала каждого из нас по очереди.

– Я… я просто… я даже не знаю, что и сказать! – командир была в замешательстве от столь глупой идеи.

Она снова собрала руки на груди и вперилась хмурым взглядом в голограмму трех цепочек ДНК, которые крутились перед ней, дразня ее бесстрашие. Как бы она ни желала подвергнуть идею Кейна критике, шестеренки в ее голове работали в одном с ним направлении. Она видела смысл в теории Кейна, она понимала ее концепцию, и решение Тесс зависело лишь от одного: готова ли она рискнуть ради его гипотезы.

– Хорошо, даже если они нас не чуют и не будут атаковать. Как вырубить зараженного? Ты же сказал, что транквилизаторы на них действуют всего пару минут!

Тесса уже допускает возможности – это путь в нашу сторону.

– Ох, если бы только это было нашей проблемой! – произнес Малик и встал со стула.

Он подошел к Кейну, перехватил у того планшет и быстро вывел голограмму спутникового снимка карты окружающей нас местности.

– Как только мы попытаемся атаковать зараженного, тут же начнется цепная миграция! Зараженные поблизости побегут на помощь своему сородичу! – Малик указал на скопления красных точек в радиусе пятидесяти километров. Кучки были разбросаны по всей карте, и это – лишь та часть зараженных, про которые мы знаем. А сколько их вне поля видимости?

– Ты же сказал, что они нас не чуют!

– Я сказал, что мы для них воняем. Мы не пахнем добычей, однако, мы не невидимки. Мы – биологический вид, который живет с ними по соседству. И мы не трогаем друг друга до тех пор, пока не представляем друг для друга угрозы! Как только они почуют опасность, исходящую от нас, они бросятся в атаку!

– Тогда это полная ж…

– И это еще не все, – Малик перебил Тессу. – Допустим, нам удастся в короткий срок обезвредить особь и упаковать до того момента, когда на помощь подоспеют сородичи. Что делать с транспортировкой?

– Положить на снегоход! – ответ Тессы моментален. Как и неверен.

– Снегоход у нас не работает. Но не в этом проблема. Мы не успеем уйти от дружков, бегущих на помощь своему сородичу. Они развивают скорость до шестидесяти километров в час. Им достаточно десяти минут, чтобы нагнать нас. А их дружок будет продолжать источать запах, по которому они, как по хлебным крошкам, вычислят нас.

Малик показал на карте точку в горах, которая являлась нашим отелем. Нас спасали горы. Из-за анемии не каждый зараженный способен подняться сюда на высоту в две тысячи километров над уровнем моря. Но, тем не менее, риск оставался.

– То есть, – Тесса размышляла на ходу, – нам нужна какая-то герметичная клетка.

– Да.

– На колесах.

– Да.

– Бронированная.

– Было бы неплохо, – кивнул Малик.

Тесса улыбнулась по-хитрому.

– Есть у меня одна на примете, – произнесла она, сощурив глаза, – но мне нужна помощь инженера.

С этими словами Тесса посмотрела на своего брата.

– Конечно! Все, что угодно! – радостно объявил Томас, предвкушая задачу.

– Придумай, как перевернуть сорока тонный танк.

24 декабря 2071 года. 14:00

Бриджит

Мы учим наших бойцов технике ведения боя с зараженными на симуляторах. Они представляют собой микс реальных препятствий с голографическими изображениями, которые с точностью до пикселя копируют этих уродцев, их поведение, стиль атаки, скорость передвижения. Компьютерная программа позволяет контролировать уровень сложности миссий: количество зараженных, их скорость, траектории, внезапные появления и даже живучесть. Я задала для новобранцев средний уровень сложности, думала разогреть перед финальной резней, но вот уже прошло четыре часа, а они продолжали бесить меня своей тупостью и медлительностью. Я бы простила им ошибки, если бы их причиной было врождённое тупоумие солдат, но, к сожалению, причина была иной.

Я вижу на лицах бойцов тень разочарования после недавней миссии, когда мы нашли ту злополучную деревню в лесу, прямо как пряничный домик, в который злая ведьма жирных детей приманивает, а потом ест. Новости у нас разносятся быстро, и уже даже тараканы знали, что мы подверглись нападению трехсот зараженных. Тот факт, что количество противников численно превосходило нас в шесть раз, не помешал клеймить нас позором. В мозгах людей Падальщики являются последним оплотом Желявы, и чего тут отстаивать свою честь и бить в грудь, заявляя о своем грозном вооружении и нечеловеческих тренировках, если нам надрали зад? Да пусть их будет тысячи, мы проиграли, и этот факт невероятно сильно бьет по репутации всей устоявшейся системы Желявы.

Позавчера во время прощальной церемонии Генерал толкал красивую речь о жертвах во имя роста и развития, Триггер воспевал отвагу и самопожертвование бойцов, а я же оглядывалась вокруг и видела жертв отчаяния и рухнувших надежд.

Жертвы, жертвы, жертвы.

Мне кажется, эта эпоха постоянных утрат никогда не завершится, поэтому логичный вопрос родился в моей голове: а на сколько нас хватит? Сколько можно терять-то? Сундучок-то не бездонный! Сколько там осталось храбрости, самоотдачи и терпения? Сколько сил, надежд и оптимизма? Сколько мечтаний, веры и непоколебимости духа? Уставшие лица жителей и жидкие хлопки доказывали, что совсем чуть-чуть.

Хотя надо отдать должное Отделу пропаганды генеральского штаба: устраивать зрелища они мастера! Церемония прощания был организована в общей зоне, находящейся на пересечении всех четырех блоков. Ее украсили флагами бывших стран, которые объединила под собой Желява. А над трибуной, на которой выступало руководство, висел флаг самой Желявы: круглая эмблема с пересекающимися щитом, шестеренкой и колбой на фоне колосков – объединение солдат, инженеров, агрономов и ученых, стремящихся к земле под солнцем. Вот только генеральский режим подавил исследовательский блок, инженеров сделал слесарями, а колоски – несбыточной мечтой.

На стенах висели огромные голографические портреты погибших в бою солдат. Наших товарищей. Наших друзей. Тесса смотрела на меня своим фирменным волевым взглядом, твердящим: «Собери волю в кулак! Подожми зад! Хватит ныть!». Я пару раз утерла слезы. Я так стараюсь, Тесс!

Общий зал вмещает не больше тысячи человек, остальные жители смотрели церемонию онлайн. Но даже лиц собравшихся людей было достаточно, чтобы понять, как они устали от распрекрасных речей, воодушевляющих оптимизмом, как гипноз на краткий срок. Уже после церемонии жители снова окунутся в мысли об отчаянном положении вещей и продолжат путь в беспросветное будущее.

Ну а мы – солдаты – стояли в ровных шеренгах в парадной униформе, такие красивые и начесанные, чтобы ловить уставшие взгляды людей и своими безразличными минами твердить им, что у нас все под контролем. Я буквально слышала их мысли о том, что Падальщиков разгромили, вирусная чума гуляет по земле, как и сорок лет назад, и нет нам пути наверх. Только не в наших жизнях. А будет ли жизнь после нас, я не уверена. Последняя перепись населения сообщила, что за последний год на Желяве умерло сорок три человека, а родилось два. Два человека за год! Нам, если что, нечем предохраняться, как человечеству сорок лет назад, мы сношаемся, как кролики, и результатом пятнадцатитысячного сношения стало два ребенка! Что за неправильная математика?!

Ученые пичкают нас витаминами, чтобы поддерживать здоровье на приемлемом уровне, но стресс от проживания под землей им не преодолеть в своих лабораториях. Мы умираем. А последняя миссия Падальщиков вбила в гроб заключительный гвоздь, уничтожив надежду на жизнь снаружи.

В общем, никогда еще моя красивая парадная униформа с гордым золотым значком Анх на груди не встречала столько равнодушных мертвых взглядов гражданского населения, которое раньше смотрело на меня, затаив дыхание. Я для них больше не герой. Я – ложная надежда.

Вот и сейчас я отчетливо вижу назревающую вялость и апатию новобранцев, которые с полным поражением встретили новость о том, что Маяк настолько бесхребетен и слаб, что потерял командира. Лентяи бегают тут передо мной в симуляции, как набивающие себе цену девственницы, желающие, чтобы их поймали.

– Сопля, тебе трусы жмут или собственный причиндал, что так медленно бегаешь? – кричу я самому мерзкому из новобранцев.

То ли его светлая шевелюра, то ли наглое выражение лица делают его похожим на Фунчозу, отчего я ненавижу его еще больше.

– Первое или второе, но я избавлю тебя от того, что мешает, при помощи этого ножа!

– Никак нет, товарищ сержант! – выпалил запыхавшийся Сопля при виде моего армейского ножа.

– Тогда какого хрена ты за этот пень спрятался? Зараженный на три часа! Выбери другое укрытие, остолоп!

Сопля с трудом встал и побежал к своему вечному другу-сопернику Артуру, которого я высмеиваю за его упитанность и тяжеловесность на коротких ногах, называя Барахлюшем. Они могли вместе шкодить, шутить, а в следующую секунду подраться из-за ерунды и оказаться в поварском цеху Горе-Федора в качестве наказания. Мне была непонятна их дружба, они то бесили друг друга, то чуть ли не в любви признавались, но во время симуляторных боев у них странным образом включался коллективный интеллект, и вдвоем они составляли довольно сносного одного рядового.

Сейчас оба вели пальбу по голограммам из-за стены. Мазали безбожно! Я уже столько раз себя по лбу стукнула, не в силах наблюдать за этим позором, что скоро сотрясение мозга получу.

Я сижу на полу с ногами, свисающими в огромную яму, где и происходит основное действие там внизу подо мной на глубине шести метров. Отсюда мне отлично видно, как новобранцы, разделившиеся в отряды по шесть человек, по очереди отыгрывают десятиминутные сценарии.

У нас огромный зал для симуляций. Вообще, военной подготовкой Желява может хвастать. Не думаю, что в мире остались базы с подобным оснащением. За это Генералу, конечно, огромное спасибо. Инструктора каждый день создают новые локации из пластиковых блоков, которые под светом лазеров играют роль всяческих укрытий: стены, дома, деревья, автомобили. Многоярусность зала позволяет обучать многоуровневой атаке, как это было в деревне, когда зараженные бегали по крышам домов. Черт, никогда бы не подумала, что уроки в симуляторе помогут мне выжить, я их больше, как неизбежный зачет, принимала, уверенная, что в жизни все происходит иначе. Но теперь я по-другому смотрю на наших инструкторов, которые в буквальном смысле нам жизни спасли своими теоретическими боями. Инструктора – бывшие Падальщики. Есть среди них даже бывший летчик, который отслужил в остатках военно-воздушных сил британской армии, пока и те остатки не развалились.

Роль зараженных у нас выполняют лазеры. Голограммы двигаются с той же скоростью и прыткостью, что и реальные противники. Но это не значит, что, встретив первого своего реального зараженного, новобранец не обосрется. В жизни они, естественно, куда страшнее и жутко воняют.

– Как у нас дела?

Калеб появился внезапно, но я обрадовалась его приходу, в последнее время мы с ним редко видимся. Он присел возле меня, разглядывая ребят внизу. А я разглядывала его. Торчащие в разные стороны волосы, синяки под глазами, небритая щетина. С тех пор как он стал командиром отряда, он подвергается сильному давлению со всех сторон: полковника Триггера, бойцов, остальных командиров. Казалось, никто не хотел выказать ему сожаление о потере Тессы. Да о чем я говорю? Мы же солдаты, воспитанные суровой дисциплиной и жесткой субординацией! Какое может быть сочувствие?!

Гибель Тессы до сих пор не укладывается у меня в голове. И я каждый вечер торчу у Горе-Федора, чтобы залить эту мучительную рану утраты его ядреным самогоном и бесконечной заботой. Горе-Федор мне как большой старший брат отсталый в развитии, его добродушие и глупая улыбка почему-то заставляют верить в то, что все пройдет.