скачать книгу бесплатно
Русская императрица Анна Иоанновна и Оренбургская экспедиция. Роман
Равиль Садыков
На Южном Урале живет малочисленный народ – башкиры. В середине XVIII столетия, нарушив союзный договор, Россия начала захват башкирских земель, это привело к восстанию, закончившегося для башкир поражением и огромным количеством жертв среди мирного населения. Многие из оставшихся в живых башкир были проданы в рабство, а другие навсегда были изгнаны со своих исконных земель. Российская империя начала планомерное истребление башкир. В книге описаны эти трагические события.
Русская императрица Анна Иоанновна и Оренбургская экспедиция
Роман
Равиль Садыков
Эпиграф
Бедных слёзы пред тобой льются, пока злобно
Ты смеёшься нищете; каменный душою,
Бьёшь холопа до крови, что махнул рукою
Вместо правой – левою (зверям лишь прилична
Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична).
Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден:
Мот почти всегда живёт сребролюбьем смраден.
Антиох Кантемир[1 - Князь Антиох Дмитриевич Кантемир (10 [21] сентября 1708, Константинополь, по другим данным Яссы – 31 марта [11 апреля] 1744, Париж) – русский поэт-сатирик и дипломат, деятель раннего русского Просвещения.]. Сатира
Иллюстратор Равиль Садыков
© Равиль Садыков, 2022
© Равиль Садыков, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-4496-5627-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВСТУПЛЕНИЕ
В последних числах декабря 1737 года из Мензелинска в направлении Самары выехала карета. В ней, кутаясь в шубу, сидел человек, которому волею провидения было суждено сыграть немаловажную роль в жизни многих народов в те далекие годы, когда новая, петровская Россия набирала силу и мощь, делала первые шаги к покорению восточных земель. Звали этого человека Иван Кириллович Кирилов[2 - Иван Кириллович Кирилов (1695, Псковщина, Русское царство – 14 апреля 1737, Самара, Казанская губерния, Российская империя) – русский учёный и государственный деятель, географ, картограф, историк, статистик, правовед, сторонник реформ и сподвижник Петра Великого, градоначальник, строитель медного и железного заводов при Тобольске.].
Летом 1736 года Кирилов в последний раз покинет пределы Оренбургского острога, деревянной крепости – фортификационного сооружения, обнесённого частоколом из тёсаных и заострённых кверху брёвен, построенного русскими солдатами на слияниях двух рек – Ори и Яика, пришедшими сюда вслед за Кириловым, и названного им Оренбургом. Ивана Кирилловича Кирилова принудили покинуть Оренбург неотложные дела, связанные с Комиссией башкирских дел[3 - Государственное учреждение в России, образованное правительством по указу императрицы Анны Иоанновны для организации мер по подавлению и наказанию башкир, участвовавших в восстании 1735—1740 гг.], созданной тогдашним правительством и утверждённой императрицей Анной Иоанновной[4 - Анна Иоанновна (28 января [7 февраля] 1693 – 17 [28] октября 1740) – в 1730—1740 гг. императрица Всероссийская из династии Романовых.] в августе 1735 года для решения возникших промеж башкир беспорядков. Он больше никогда не вернётся в Оренбург. Кирилов умрёт от чахотки в Самаре весной следующего года в кругу семьи и будет похоронен там же, в церкви Николая Чудотворца.
Уже «прорублено окно» в Европу – Россия получила беспрепятственный доступ к Балтийскому и Северным морям. Летом 1696 года в ходе второй Азовской кампании[5 - 27 мая из устья Дона в Азовское море вышел русский флот, прервав пополнение и питание неприятельского гарнизона морем. Турецкие военные корабли, прибывшие к Азову, вступить в бой с русскими не решились.], предпринятой царём Петром Алексеевичем[6 - Пётр I Алексеевич, прозванный Великим, – последний царь всея Руси и первый император Всероссийский.], Россия проложила себе путь к южным морям. Под натиском донских казаков, пришедших в Сибирь с берегов далёкого Дона под командой атамана Ермака Тимофеевича[7 - Казачий атаман, исторический завоеватель Сибири для Русского государства.], покорились Московскому царству Сибирь и Дальний Восток. Платят русскому царю ясак[8 - Яhа? (башк.) – подать, налог.] буряты, калмыки, казанские татары, черемисы[9 - Марийцы – финно-угорский народ в России, проживающий в основном, в Республике Марий Эл и на севере Республики Башкортостан.] и другие сопредельные русским народы. Но взоры России устремлены гораздо дальше – в Полуденную и Среднюю Азию, а через эти земли и далее в Индию, к её несметным богатствам. Но на пути к осуществлению этих планов встали башкиры – потомки древних народностей, поселившихся на отрогах Южно-Уральских гор и прилегающих к ним землях, чинящие русским всевозможные препятствия.
Николай Карамзин[10 - Николай Михайлович Карамзин (1 [12] декабря 1766, Знаменское, Симбирская губерния (либо село Михайловка (Преображенка), Оренбургская губерния), Российская империя – 22 мая [3 июня] 1826, Санкт-Петербург, Российская империя) – российский историк, крупнейший русский литератор эпохи сентиментализма, прозванный «русским Стерном». Создатель «Истории государства Российского».], русский историк и писатель, в своём сочинении «История государства Российского» так описывал эти земли:
«На восток от агриппеев (в Великой Татарии) жили исседоны[11 - Древний народ, обитавший в степях Южной Сибири и Урала.], которые сказывали, что недалеко от них грифы стерегут золото, сии баснословные грифы кажутся отчасти историческою истиною и заставляют думать, что драгоценные рудники южной Сибири были издревле знаемы»[12 - Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 1.].
СТОЙБИЩЕ
Солнце окрасило горные хребты. Его первые утренние лучи скользнули по их вершинам, медленно, будто нехотя поползли к подножью, затем в долину и устремились всё дальше и дальше, прочь от Уральских хребтов.
Начало лета. Раннее утро. На траве, искрясь серебристым блеском, рассыпались капельки росы, а в низинах, будто белая пелена, повис утренний туман. Он медленно поднимается от реки и растекается по степи, словно парное молоко, разливающееся по зелёной глади. Но едва воздух прогреется, а туман растает, взору откроется бескрайняя равнина во всём своём великолепии, величии цветов, запахов и звуков – Великая степь.
Табун лошадей свободно пасётся в степи. Они, медленно переходя от места к месту, наслаждаются сочными молодыми побегами ковыля[13 - Род многолетних однодольных травянистых растений из семейства злаки, или мятликовые.].
Речушка с нависшими кое-где по берегам зарослями ивняка, касающимися её глади своими длинными зелёными ветвями, змейкой извиваясь, пробивает себе путь меж холмов и равнин, устремляясь вперёд, искрясь гонимой ветром рябью, словно это серебрящиеся на солнце чешуйки. Тихая и спокойная в летнее время, она вдруг становится бурлящей и опасной весной и осенью, в период большого половодья, когда вода затапливает все окрестные низины, превращая их в обширные поймы. Но сейчас она мирно и спокойно несёт свои воды, и вдоль берега, будто белые головки ромашек, рассыпавшиеся по зелёному полю, мирно расположились летние жилища башкир-кочевников.
Вот над жилищами, в воздухе, заструились белые полоски дыма и по степи пополз его сладковато-горький запах – это женщины, поднявшись с первыми лучами восходящего солнца, принялись за свои повседневные хлопоты: разводят огонь в очагах и готовят пищу.
Степь пробуждается, раскрашиваясь палитрой чудесных цветов, наполняется новыми звуками и запахами грядущего дня.
У одной из тирмэ[14 - Юрта – жилище (башк. этн.).] молодая женщина хлопочет у очага. Женщина одета в длинное платье, полы которого скрывает ступни её ног, обутые в сплетённые из лыка лапти. Поверх платья – тёплая стёганая накидка-полукафтан. По утрам в степи, даже в летние месяцы, пока не взойдёт солнце и воздух не прогреется, бывает зябко. На голове у женщины традиционный головной убор – кашмау[15 - Головной убор башкирского национального костюма. Кашмау носили замужние женщины. Он представлял собой шапочку со спускавшейся на спину неширокой лентой – наспинником. Эта лента должна была полностью прикрывать косы женщины на спине.], который обычно носят замужние башкирки. Поверх кашмау накинут платок, спадающий ей на плечи и на спину. По краю головного убора пришиты маленькие серебряные монетки, и всякий раз, как женщина начинает двигаться, они мелодично позвякивают, будто маленькие колокольчики.
Женщина разожгла в очаге огонь и водрузила на него большой железный казан, наполнила его водой, положила в него несколько кусков бараньего мяса, а затем накрыла казан массивной железной крышкой. Управившись с казаном, женщина принялась процеживать молоко, переливая его из деревянного ведра в глиняный кувшин через натянутую на горлышко кувшина тонкую тряпицу. Свежее, парное молоко при этом пенилось и от него исходил лёгкий, едва уловимый сладковатый аромат.
Рядом с очагом был сооружён невысокий, но просторный деревянный топчан из гладко отёсанных досок, покрытых толстым войлоком, а поверх войлока был уложен большой ковёр. На этом топчане вся семья, усевшись полукругом, собиралась и обедала, а в особенно жаркие ночи, когда в тирмэ становилось слишком душно, топчан мог послужить и постелью, на которой можно было спать. Над очагом и топчаном – навес на четырёх столбах с закреплёнными на них стропилами из длинных жердей, поверх этих стропил были уложены доски, крытые соломой, защищающие очаг и настил от дождя и непогоды.
Женщина положила посреди настила большое белое полотнище, служившее скатертью, а поверх него поставила большой деревянный поднос, положила в него несколько просяных лепёшек, кусочки козьего сыра, а посреди подноса поставила большую чашу, доверху наполненную мёдом, и кувшин с молоком.
Едва она успела управиться со своими делами, как из тирмэ вышел мужчина. Звали мужчину Аиткул, он был хозяином стойбища, а женщина, хлопотавшая у очага, была его женой – Гуляйзой. Мирно спавшая до того под навесом собака подняла морду и посмотрела на хозяина, но, решив, что будет лучше оставаться на том месте, где она лежала, положив морду на свои передние лапы, продолжила мирно дремать.
Подойдя к настилу, мужчина присел на край его и принял из рук жены наполненную молоком чашку. Отломив от лежащей на подносе лепёшки небольшой кусок, он обмакнул кусок лепёшки в мёд, и отправил его себе в рот, и запил всё это молоком.
Покончив с едой, он заговорил с женой:
– Гуляйза. Я хочу перегнать наш табун ближе к стойбищу, а гнедую кобылицу – байя[16 - Кобыла (башк.).] – поставить в стойло; думаю, что она скоро должна ожеребиться.
В начале весны, когда Аиткул уже отделил молодых жеребцов и кобылок от основного табуна, у него сильно заболели колени, и он несколько дней не выходил из своего тирмэ, и на какое-то время табун оставался без присмотра. К тому же их старший сын Сагит отправился перегонять новый табун на другое пастбище. Когда он выздоровел и мог самостоятельно взобраться в седло, то сразу отправился осмотреть табун. Тогда-то он и заметил, что в одном из косяков[17 - Сравнительно небольшая, в 9—30 голов, отдельная семейная группа лошадей, состоящая из нескольких кобылиц (как правило, 12—20 голов), их жеребят и одного жеребца-производителя.] его табуна появилась новая кобылица. Откуда она пришла и долго ли кочевала с табуном, он не знал.
Сначала Аиткул подумал, что эта кобылица отбилась от табуна одного из его соседей и, быть может, через какое-то время объявится её хозяин. Но время шло, а хозяин не объявлялся. К тому же она отличалась от тех лошадей, которые обитали в этих краях, – низкорослых, с короткими, но сильными ногами, прямой и широкой спиной. У этой кобылицы были длинные и стройные ноги, линия спины была не такой прямой, она была выше и с более округлым и не таким широким, как у башкирских лошадей, крупом[18 - Задняя часть корпуса лошади от середины спины до хвоста.].
– Она не из здешних мест, – сказал Аиткул, указывая рукоятью плети на кобылицу, когда он вместе со старшим сыном Сагитом объезжал табун. – Непохожа на тех кобылиц, которые пасутся в нашем табуне. Нужно заарканить[19 - Поймать арканом (верёвка со скользящей на конце петлёй для ловли лошадей и других животных).] её, и узнаем, кто её хозяин.
Все башкиры метили своих животных особой меткой – тамгой[20 - Родовой фамильный знак, печать, который ставился на родовое имущество, в том числе и на скот.] – клеймом, на котором изображён символ рода или хозяина животного.
Аиткул снял притороченный к седлу аркан – длинную скрученную из прочной пеньки толстую верёвку с петлёй на конце – и стал медленно приближаться к кобылице, пытаясь не спугнуть её. Но кобылица, словно бы чуя грозящую ей опасность, не подпускала Аиткула слишком близко, так, чтобы он мог накинуть верёвку ей на шею. Всякий раз, как Аиткул пытался приблизиться, она уходила от него всё дальше и дальше. Эта игра в догонялки между животным и человеком, казалось, может длиться бесконечно.
– Упрямое животное, – сказал Аиткул, когда в очередной раз кобыла отбежала в сторону. – Так нам ничего не добиться. Обойди табун с другой стороны, – сказал он сыну, – чтобы отрезать ей путь, когда я погоню её на тебя.
Сагит объехал табун и встал с противоположной стороны, а Аиткул, стегнув своего жеребца – рыжего сильного мерина, понёсся вперёд во весь апорт, рассекая табун и гоня кобылицу в сторону Сагита.
План Аиткула сработал: добежав до Сагита, лошадь остановилась, а Аиткул, нагнав её, ловким и точным движением набросил ей на шею аркан, резко дёрнул повод, и его конь, подчинившись ему, присел на задние ноги, резко остановился. Петля аркана крепко сдавила шею лошади. Кобылица стала неистово подпрыгивать вверх, высоко подбрасывая задние ноги и пытаясь отбиться от Аиткула, но он крепко держал аркан, не давая ей вырваться. Борьба между человеком и животным длилась несколько минут, и всё же ему удалось усмирить кобылу. Когда лошадь успокоилась, а подоспевший на помощь отцу Сагит перехватил у него аркан, Аиткул, спрыгнув со своего коня, осторожно, чтобы не пугать её, подошел к ней и внимательно осмотрел кобылицу. Тамги не было.
– Странные дела творятся на свете, – сказал Аиткул.
Он провёл ладонью по длинной изогнутой шее лошади.
– Бесхозные кобылицы свободно разгуливают по степи.
Лошадь повернула голову и, испуганно тараща свои большие глаза, посмотрела на Аиткула.
– Тру-у, тру-у, – проговорил Аиткул и потрепал кобылицу по гриве.
Сорвав с земли пучок зелёной травы, он протянул его лошади в знак примирения. Лошадь осторожно своими большими и мягкими губами взяла траву и стала жевать.
– Хяйбят, хяйбят[21 - ??йб?т (башк.) – хороший.], – проговорил несколько раз Аиткул, потрепав лошадиную гриву.
Она фыркнула и потрясла головой.
На обратном пути Сагит спросил у отца, что он намерен делать с кобылицей.
– Аллах сам решает, как нам следует поступать, – сказал Аиткул.
Время шло, а хозяин кобылицы так и не объявлялся, хотя новость о ней быстро разнеслась по ближайшим стойбищам. К Аиткулу стали приезжать соседи и даже люди из дальних стойбищ, чтобы посмотреть на невиданную в здешних краях лошадь. Они цокали языком, удивлённо качали головой, но никто из них так и не сказал Аиткулу, что это его лошадь или он знает, кто её хозяин.
– Что ж, – решил Аиткул, – значит, сам Всевышний послал нам её.
Со временем Аиткул заметил, что кобыла ведёт себя как-то странно: она не отвечает на ухаживания жеребца, всякий раз отходя от него в сторону, когда он приближается к ней. Осмотрев её, он понял, что кобылица готовится стать матерью.
Теперь Аиткул решил, что разумнее будет отделить её от остального табуна.
– Хорошо, – сказала Гуляйза.
Но, посмотрев на мужа, она поняла, что не это сейчас беспокоит Аиткула, но не решалась спросить его.
Он сидел опустив голову и о чём-то напряжённо размышлял. Всё это время Гуляйза хлопотала у очага и исподволь наблюдала за мужем.
– Я встретил в степи нашего соседа Худайберды, возвращающегося из Уфы. Он рассказал, будто прибыльщики требуют больше ясака. Мы и так им отдаём слишком большую долю, а ещё мурзы[22 - Аристократическая знать (башк.).], старшины[23 - Главы больших объединений.] и тарханы[24 - Военная знать (башк.).], все они тоже хотят получить свою долю. Скоро в степи не останется ни одного табуна и ни одного табунщика. Ак-батша хочет отобрать у нас наши табуны, – сказал Аиткул.
Гуляйза сокрушённо покачала головой.
– Может, нам лучше уйти в дальние степи, к Яику, куда они не смогут добраться? – спросила она у мужа.
– Сегодня в степи везде неспокойно, не так, как было в прежние времена.
Аиткул знал, что новое известие о налогах вызовет среди башкир недовольство и приведёт к новым беспорядкам и смуте, как это уже бывало в прежние годы, и степь снова наполнится топотом копыт боевых коней, и земля окропится кровью.
Он хотел было ещё что-то сказать, но в это самое время, откинув полог, на пороге тирмэ показался мальчик-подросток – их сын Зиянгир. На вид Зиянгиру было около двенадцати лет. Круглолицый, с крупными веснушками по всему лицу, с оттопыренными ушами, которые из-за короткой стрижки, казалось, топорщились ещё больше. Как и отец, он был одет в длиннополый стёганый халат – сапан, подпоясанный длинным кушаком. В одной руке он держал такую же, как и у отца, шапку, а в другой у него была короткая плётка – камсы. Обут он был в ката[25 - Разновидность обуви (башк.).] – традиционную кожаную обувь без голенищ, которую носили башкиры. Одежда на Зиянгире была явно ему великовата, наверняка она досталась по наследству от старших мужчин семьи, причём шапка, когда он надел её на голову, постоянно съезжала на глаза и он время от времени поправлял её.
Вслед за братом, поднырнув ему под руку, выбежала девочка лет пяти – дочь Аиткула и Гуляйзы. Быстро и проворно подбежав к матери, она ухватилась одной рукой за подол её платья и стала молча наблюдать за тем, чем занимаются её отец и брат.
Зиянгир деловито заткнул плётку за пояс и, подойдя к настилу, так же, как и отец, получил из рук матери чашку свежего, парного молока.
– Атай[26 - Отец (башк.).], – сказал Зиянгир, осушив чашу, – рыжий мерин вчера захромал.
Вечером, ведя лошадей к водопою, Зиянгир заметил, что конь Аиткула прихрамывает на переднюю ногу. Он посмотрел ногу и увидел: у коня сбилась подкова.
Аиткул недовольно покачал головой. По его лицу было видно, что эта новость его огорчила.
– Нужно будет отвести коня к хромому Токтару, чтобы он подковал его, – сказал Аиткул и, помолчав, добавил: – Тогда оседлай серую кобылу.
Наскоро выпив ещё одну чашку молока, мальчик, прежде чем подняться, сложил вместе ладони и, поднеся их к лицу, зашептал молитву; закончив её, он отёр ладонями лицо и громко произнёс:
– Аллах акбар[27 - Аллах велик.]!
Затем встал и оправил халат, отправился исполнять указания отца.
– Скажи Сагиту, – сказал Аиткул, – нужно починить загон для овец. Забор прохудился, того и гляди все овцы разбегутся.
Сагит был уже женат и жил с женой и маленьким сыном отдельно. Его тирмэ стояла немного поодаль от родительской в знак того, что он уже взрослый и в определённом смысле самостоятельный. Но главой семьи по-прежнему оставался Аиткул. Именно он принимал все важные и судьбоносные решения, а члены его семьи, включая и старшего сына, должны были беспрекословно подчиняться его решению и исполнять его. Таков был древний обычай, по которому жили башкиры многие поколения.
В башкирских семьях царила строгая иерархия и авторитет отца был непреклонен. Только глава семейства мог принимать участие во всех главных сходах – йыйынах[28 - Сбор – народные собрания.], куда собирались главы башкирских родов – юрт[29 - Иногда башкирские рода называли юрт.] и наиболее влиятельные башкиры: толкователи Священной книги – Корана – абызы, башкирская знать, главы родов и башкирская аристократия.
Ещё до восхода солнца Сагит поехал осматривать новые пастбища.
– Думаю, нам нужно поставить стоянку ближе к соседям, – сказал Аиткул, внимательно посмотрев на жену.
Гуляйза уловила беспокойство во взгляде и словах мужа.
– Ата, случилось что?
Аиткул ничего не ответил.
Прошлым вечером, когда он глядел на катящийся к закату огненно-красный диск на фоне багрового неба, что-то будто кольнуло Аиткула в сердце, и им овладело тревожное беспокойство. Ночь выдалась душной, и Аиткул ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть. Но что его действительно беспокоило, Аиткул и сам не понимал. Он чувствовал, что что-то должно случиться. Бывает у человека такое необъяснимое предчувствие надвигающейся беды, когда непонятная тревога забирается в душу, словно червь бередя[30 - Бередить – раздражать больное место прикосновением.] её изнутри.
– Неспокойные времена, мать, пришли на нашу землю. Много лихого народа бродит вокруг.
Гуляйза и сама понимала, что многое изменилось в их жизни. Повсюду стали появляться чужие люди. Они селятся на их землях, строят дома, вырубают леса, жгут степи в тех местах, где издревле башкиры пасли свои табуны. Эта земля кормила башкир, она была их домом, здесь испокон[31 - Издавна, с давних времён.] веков жили их предки – отцы, деды – отцы их отцов, передавая эту землю отец сыну, из поколения в поколение, напутствуя их заботиться о ней и оберегать её как величайшую святыню.
– Что теперь с нами будет, ата? – с тревогой в голосе спросила Гуляйза у Аиткула.
Но Аиткул не знал ответа.
Гуляйза тяжело вздохнула и стала готовить в дорогу мужу и сыну еду. Женщина завернула в чистую тряпицу несколько лепёшек из молотого ячменя, кусок козьего сыра, ломтики сушёного мяса, заботливо всё это уложила в узелок. Затем она принесла два кожаных турсука[32 - Турсук – кожаный мешок, сшитый из шкуры животного и предназначенный для хранения кумыса и других жидкостей.], один наполненный кислым молоком, а другой – водой, и всё это подала мужу.
– День будет жарким, – сказала Гуляйза, собирая мужа и сына в дорогу.
Аиткул посмотрел на небо. Вдали он увидел едва заметную тучку.
– К полудню будет дождь, – сказал он, наблюдая, в какую сторону движется туча. – Пусть Сагит, как вернётся в стойбище, сводит животных к водопою. К тому же коровы уже вылизали все камни, нужно им положить соль.
Немного поодаль от тирмэ лениво щипали траву, медленно переходя с место на место, паслись верблюды – бактрианы[33 - Крупнейший представитель семейства верблюдов, относящийся наряду с одногорбым верблюдом к роду собственно верблюдов.]. Время от времени они поднимали головы на длинных шеях, внимательно осматривались по сторонам, а затем вновь принимались, всё так же лениво, щипать траву у себя под ногами.
– Нужно бы и их напоить водой, – сказал Аиткул, посмотрев в их сторону.
АВДЕЙ
