Лавка «Рубинчик и…». Сборник

ЛАВКА

РУБИНЧИК

И…

/Литературный сценарий полнометражного фильма\

Эпизод 1

Вспыхивает яркий, как молния блик, но сразу становится понятно, что это солнце отразилось в зеркале.

Зеркало большое, оно медленно поворачивается в чьих-то руках, видна часть его облупившейся, потрескавшейся, но, несомненно, стариной рамы.

Поворачивается зеркало и в нём отражается прохладная голубизна неба с кружевными облачками, возникает отражение каменой афишной тумбы с обрывками афиши, трепещущим на ветру, кусок лепного карниза , и, наконец, детское личико ухмыляющееся и чумазое…

Пацан, его хочется назвать именно так, поворачивает зеркало, целясь солнечным зайчиком куда-то, и блик, скользнув по лепному карнизу, по афишной тумбе, ещё по каким-то предметам, которые взгляд не успел схватить, упирается, в затылок человека, который прибивает доску… Человек поворачивает голову, солнечный зайчик скользит па его лицу, по глазам, и видно, что это очень старый человек…

Блик слепит ему глаза, он открывает рот и кричит что-то невнятное, похожее на «Пшё-ё-ёал..!»… Солнечный зайчик испугано метнулся в сторону и осветил доску, которую при бивал старик. И видна надпись на ней: ЛАВКА «РУБИНЧИК И…»…

Крик старика продолжает звучать, следуя за перепуганным солнечным зайчиком, который понёсся к светилу, его пославшему, и оттуда, с безопасной высоты, стал озирать место, где он только что резвился…

И взору его открылась бескрайняя свалка… Скользит солнечный зайчик над множеством покорёженных, разбитых, бессмысленных, а когда-то таких нужных и целесообразных вещей…

И на фоне этой мёртвой, дымящейся пустыни – возникают титры фильма…

Но, вот солнечный зайчик, то-ли оцепенев от изумления, то-ли потому, что кончился его короткий век, стремительно падает вниз, разбивается на сотни искр, освещая последний титр, который мы уже видели на доску: «Лавка Рубинчик И…»

Старик придирчиво рассматривает только что прибитую доску над входом в лачугу, сооружённую из досок тарных ящиков, листов проржавевшего кровельного железа, рекламных щитов и прочего «добра», оказавшегося на свалке. И от этого разнообразия стройматериала жилище старика обрело вызывающий и легкомысленный облик.

Старик разглядывает доску с надписью и что-то бубнит. Кинокамера с любопытством приближается, прислушивается, и становятся различимы слова старика:-

– Конечно!.. Я знаю, что ты на это скажешь, Ривочка… Ты скажешь: – Интересно, Исаак, как бы это понравилось Моне, что думает Лёва… А, что сказала бы Роза знают все. Она бы сказала: – Исаак, ты сумасшедший! Чем ты вздумал торговать?!. И она права наша Роза, она всегда права… Но я бы ей ответил, я бы нашёл, что сказать, я бы сказал так: – Слушай, Роза, когда наступает сумасшедшее время, сумасшедшими становятся все. Посмотри вокруг себя. Что ты видишь? Все спешат… Куда? Ты спрашиваешь – куда? И что ты слышишь в ответ?.. Ничего… – Я никогда, никуда не спешил,.. но теперь пора собираться… – Старик собирает неказистый инструмент и уходит в дом, а из-за обломка афишной тумбы выглядывает пацан, и с криком «мишигине тика-а-ает!..», понёсся и скрылся за кучами мусора…

Старик выходит из дома, подозрительно осматривается и раздражённо прерывает невидимого собеседника:

– Я сам знаю, кода мне нужно собираться. Поэтому я открыл эту торговлю… – он усаживается на ящик – И пожелай мне удачи, Ривочка. И ты Моня, и Лёва, и ты тоже, Роза, пожелай мне удачи… – он трёт руки о колени, удобнее усаживается. – А теперь я сяду и подожду первого покупателя…

И тут из-куч мусора, из каких-то щелей, ящиков, остовов сваленных автомобилей появляются люди. Мужчины и женщины, старики и дети. Они вытаскивают из куч мусора всевозможные вещи выброшенную одежду, облупившиеся настенные часы, потрёпанные книги, ущербную посуду и прочие, и прочие.

Люди, которых в дальнейшем есть смысл называть словом «хор», эти вещи кидают, ставят, набрасывают на старика… При этом речитативом поют:

– Он нас покидает…

– Надумал исчезнуть…

– Ах, что ж это будет, ай-яй!..

– Жалкий и старый…

– Хитрый, лукавый…

– Оставить нас с носом всегда был горазд.

– Привет на дорожку!..

– Наше Вам с кисточкой!..

– Неужто оставит нас Бог без тебя!..

Примечательно, что старик к этим проявлениям «озорства» хора относится с совершеннейшим спокойствием, поэтому хор отпрянул к исходным позициям……. А старик спокойно оглядев пространство, занятое вновь прибывшими вещами, стал эти вещи перемещать, создавая одному ему ведомый порядок, и продолжая диалог с невидимыми собеседниками;

-Видишь, Ривочка, я всегда говорил; умная торговля, как возделанный сад – приносит хорошие плоды… Но, что я слышу в ответ?.. Я слышу голос Розы, она говорит словами Соломона: – «Лучше таскать камни с умным, чем пить вино с глупцом». А я тебе отвечу, Роза, изречением того же Соломона:– «Иди босыми ногами по терниям и по колючкам, что бы проторить тропу детям твоим, и детям детей твоих»,– И видит Бог и Ривочка, я всегда думал о детях, я учил их заповедям Моисеевым,.. не так ли, Моня?.. Не так ли, Лёва?.. Нет, я хочу услышать ваш голос, не этому ли я вас учил?.. –

Старик говорит довольно тихо, и хор находится от него на почтительном расстоянии. Но то-ли ветер тому причиной, то-ли на свалке все знают про всех, хор немедленно ответил на вопрос старика:

– Учил, отец…

–Конечно, отец…

Старик воспринимает реплики, как само собой разумеющееся, даже не пытаясь увидеть того, кто с ним говорит. Зато кино-камера заинтересованно заскользила взглядом по любопытствующим; бесстрастным, а то и ухмыляющимся лицам хора, пытаясь поймать говорящего, но, увы, безуспешно…

– И после того, как вы ушли, не учил-ли я этому детей ваших?.. /голоса из хора: – Не знаем отец… – и опять глаз камеры не сумел поймать говорящего… – Вот, Ривочка, они не знают!.. Наши дети не знают, что я вдалбливал в головы их чадам… Ривочка, Ты перед Богом и детьми подтвердишь, как я говорил внукам своим6 – Господь призвал к себе ваших отцов, потому, что и ему интересны их советы, а не для того, что бы вы выросли балбесами и босяками!..

Кино-камера, видимо, почувствовала, что хор не остаётся безучастным и заскользила взглядом, ища возможного оппонента. А старик, тем временем, продолжал: -

– И не надо спорить со мной, Роза, не надо ссылаться на Соломона!.. Да, я знаю его слова: « Я вкушал полынь и пробовал мирру, но не нашёл ничего горше бедности и нужды…» – в хоре действительно происходит какое-то оживление, какая-то идея посетила коллективный разум хора и он, перемещаясь и перегруппировываясь, к чему-то готовится… За всем этим кино-камера чутко следит, не забывая поглядывать на старика… – … Но он же, да будет тебе известно, Роза, сказал: – «Если нога твоя оступится и ты упадёшь, это лучше, чем если ты оступишься языком твоим…» – И хватит споров, Роза, тем более, что до меня уже зашёл покупатель. Старик видимо предугадал происходящее. А произошло то, и кино-камера, что хор, вызрев в своём решении, соответственно экипировав одного из своих членов, послал его к старику.

Что ж, старик к встрече готов:

– Здравствуйте! Рад нашему знакомству…

Человек из хора с удовольствием включается в диалог:

– Я как-то не припоминаю, что бы нас представляли друг другу…

– А зачем представлять? Мы с Вами в таком возрасте, пусть Вы, конечно, моложе, когда хоть раз не встретиться – не бывает…

– Любопытно… Значит Вы меня знаете?

– Конечно! Интеллигентному человеку не трудно узнать интеллигентного человека, а если он … профессор!…

– Я действительно профессор, но здесь впервые, я в командировке…

– А если я Вам скажу, профессор, – все мы здесь в командировке?..

– Да, Вы, я погляжу, философ…

– Вот!.. Теперь я вижу, Вы меня, таки узнали! Как говорит моя Ривочка;– умные люди всегда найдут друг друга. Вы согласны, коллега?

Профессора устраивает подобное развитие отношений. Он, не без некоторой напыщенности, и с удовольствием провозглашает…

– М-мда… Но я, знаете-ли, не столько философ, я, дорогой мой историк…

Старик оживился. Игра ему понравилась, увлекает его до той степени, когда реальное и условное перестают противоречить друг другу:

– Историк? Прекрасно! Вам сказочно повезло, Вы зашли как нельзя кстати, и это не успело достаться другому…

И профессор увлёкся, перестал чувствовать спиной взгляд хора. Он степенно, даже высокомерно, осматривается…

– Что, Вы имеете в виду?..

– Не надо торопиться. Это не лежит наверху, это не каждому обязательно видеть. Упаси Бог подумать, профессор, что я не уважаю людей. Как назло, я всех уважаю. Вы говорите – так не бывает, а я говорю – бывает, и не спорьте. Я смотрю человеку не в руки, я смотрю ему в глаза. И что я там вижу? Я вижу его интерес. И я предлагаю ему то, что ему интересно. Он радуется, он знает в этом толк, значит он уже не дурак,.. и я его уважаю… Вы меня поняли?

Профессор: – Готов сознатья, я рад нашему знакомству. Остроумный собеседник, знаете-ли, репдкость. Прошу простить, не знаю имени?..

Старик: – Э-э-э, профессор… Вам стало приятно со мной говорит… Но, Вы ещё не знаете, что я хочу Вам предложить. Вы воспитанный человек. Это уже кое-что… Вам даже захотелось моё и имя. Оно у меня есть. Оно Исаак Давидович. Вам не тяжело сказать?

Кино-камере, похоже, надоело наблюдать за диалогом. Она лениво скользнула взглядом в одну сторону, в другую, и, заинтересовавшись бегущим пацаном, стала наблюдать за ним…

Пацан бежит что есть духу. Он сосредоточен, видимо какая-то значительная страсть, или немаловажная цель движут им. Кинокамера с интересом наблюдает. Пацан, на бегу, размахивается и кидает обломок какого-то блюда, то-ли лепной штукатурки. Обломок летит и ударяется о тряпьё, развешанное на верёвке, натянутой между лачугой и обломком старого чугунного столба, свезённого на свалку. И Тут становится видна цель и страсть увлекшие пацана. С развешенного тряпья поднимается ворона, в которую целил пацан…

Ворона тяжело поднимается, и кино-камера поднимается вместе с ней, и лениво кружит над лачугой, над, засунувшим палец в рот, пацаном, над степенно беседовавшими стариком и Профессором… И весь диалог кинокамера, хоть краем уха, но слышит:

Профессор: – Напротив… Библейские имена… Приятно произносить.

Старик: – Вот!.. Вам уже два раза приятно. Что остаётся делать мне? Мне остаётся делать приятное себе и дать Вам то, что Вы хотите… – он достаёт потрёпанную книжку. – Но, один вопрос, профессор; у Вас, конечно, есть дети?

– Да…

– И внуки?

– И внуки.

– И Вы их учите, что есть добро, и что нет?..

– Не сомневайтесь…

– Вы мне предлагаете не сомневаться. Хорошо, Не буду. Но, я Вам завидую, Вы всё знаете. Так может Вам не нужна «Повесть об Иосифе и Асенаф», что я держу в руках?.. Когда отец моего отца читал своим детям эту книжку, все начинали плакать, и отец моего отца тогда говорил: – «Что вы кричите, олухи! Не следует пугаться испытаний, посланных Всевышним. Бойтесь собственной дурости в ней грех и погибель»…

Профессор: – Позвольте взглянуть?.. Благодарю!.. Что ж до моих детей и внуков – их не преследуют комплексы, они атеисты…

Старик как-то странно, даже с испугом глянул на профессора и, повернувшись, побежал куда-то за лачугу. А профессор, повертев в руках книжку, зыкнул глазами по сторонам и быстро спрятал её в один из карманов…

– У отца профессора дети атеисты?! – раздался голос старика…

Профессор повернулся. Голова старика торчала из прорехи развешенного тряпья.

– Увы… Яблоко от яблони, дорогой мой… – потупил взор Профессор.

Старик протиснулся сквозь тряпьё. В руках у него примус. Старый, помятый, прокопченный. Старик плюнул на медный бок примуса, стал протирать его рукавом…

– Ай.яй.яй!.. Какая самонадеянность!.. Простите, но мне послышалось Вы сказали: «Я историк»,.. а теперь… атеист?

Старик накачивает примус, Профессор, поспешно, достаёт спички, зажигает…

– Знаете-ли, дорогуша, история дама строгая, она не терпит мистики, ей мила логика…

Старик греет над примусом руки…

– Жаль не видит Вас мой Моня, он бы любовался… – Старик ставит на примус прогоревшую, дырявую жаровню, примус гудит… – скажите, Профессор, про то, что римляне сожгли Карфаген, уже есть логика?.. – перекрикивает гудящий примус старик…

– Нашлась, ненаглядный, Вы, мой, давно нашлась, – так же повысил голос Профессор. – Жажда господства, интересы определённых классов…

Старик из останков кастрюли высыпает на жаровню объедки; куски недоеденной колбасы, кости и прочее…

– Так. Так. Так… Аштыце хусер – прямо дым идёт, или «У каждого свои болячки», как говорила моя сестра Роза,.. – он посыпает содержимое жаровни чем-то серо-бурым; то-ли солью, то-ли пеплом, доставая это из старой банки из-под конфет «Монпансье». – Так может Вы мне скажете, какой интерес имели греки, года разрушили Иерусалимский храм? – он помешивает в жаровне каминными щипцами…

Профессор жадно поглядывает на жаровню…

– Разыгрываете меня, старый плутишка? Сами, небось, прекрасно знаете?..

Старик по скрипящей и шатающейся лестнице, приставленной к стене, поднимается к крыше своей халупы, засовывает руку в какою-то щель, из которой испуганно выпархивают голуби.

– Профессор, что может знать человек за других людей, особенно из умершего времени?

У старика в руке голубиные яйца, он спускается вниз, разбивает яйца, выливает содержимое в жаровню…

– Думал?.. Я таки думал!.. И Вы знаете, я открыл Америку!.. Что одним людям не даёт покоя, как молятся Богу другие… – он вытирает руки об одежду, берёт пальцами из жаровни и начинает есть… – Это их нервирует, и они начинают делать глупости. – Он отодвигает от жадного взора Профессора жаровню. – А их потомкам интересно узнать об этих глупостях, и потом делать то же самое в назидание своим детям…

Профессор, тем не менее, тоже засовывает руку в жаровню…

– Я Вас поздравляю! Вам позавидует любой атеист. Вы разоблачили богоборческую сущность схоластов… – он смачно разгрызает кость… – Вывод один – Бога нет! Иначе он не допустил бы такого безобразия.

– Профессор,.. так кто кого разыгрывает?.. Если бы не было Бога, то кому молились бы люди?.. Кому бы они каялись?.. – Старик отгоняет ногой собаку, вытирает об одежду руки и, перегнувшись через жаровню, вытаскивает из кармана Профессора книжку, открывает её – «Покаяние есть дверь Всевышнего, ибо он есть отец покаяния.» – так говорит архангел Михаил, а я Вам скажу, что б Вы меня поняли: История. Это когда гонения, а Бог – это уже раскаяние…

Профессор, продолжая жевать, тянет руку к книжке…

– Не будем спорить, дружок. Вы меня убедили,.. что науку можно приспособить к коммерции. Считайте – Вы продали книгу. Назначайте цену…

– Э-э-э, профессор!.. – старик не отпускает книгу. – Такой серьёзный человек, зачем же Вы меня дурите? Вам не нужна эта книга.

– Вам-то что?.. – Профессор тянет книгу к себе, продолжая жевать… – Я покупаю!..

Старик шлёпает Профессора по куре, заодно отодвигает жаровню.

– Извините, Профессор, но нам лучше ещё подумать. Я не разбогатею с её продажи, а что приобретёте Вы? Вы знаете? .. То-то! Не будем торопиться. Зайдёте до меня ещё, там посмотрим…

–т Чёрт знает что!.. – Профессор успевает ухватить с жаровни немного еды, заворачивает её в грязный носовой платок…– Почтеннейший, Вы шарлатан! Халдей, прости Господи!.. он с высокомерным изыском стряхивает с фалд пиджака крошки, вынимает из-за уха окурок и чинно удаляется…

Старик засуетился. Он поспешно высыпает обратно в кастрюлю объедки…

– Ай.яй.яй!.. Конечно!.. И всё это мне… – несёт примус к лачуге, но у самого входа останавливается, подозрительно оглядывается… – Моня и Лёва, что вы сморщились, будто у меня на голове жаба?… – Не слушайте вашу мать!.. – он бросает примус в ближайшую кучу и забегает в лачугу, но тут же выскакивает с обшарпанным веником… – Она хорошая женщина, но ни всё понимает. – он лезет по лестнице вверх… – Бог дал ей ум, но не так много, как нам бы хотелось, – начинает подметать крышу лачуги… – Поэтому она кричит мне; «Дурак!..

С высоты крыши старик осматривается. Камера следует за его взглядом; Старик видит хаотичный порядок свалки.

Гармонию безобразного. Ровно гудит ветер в невидимых обрывках проводов, но клубы дыма от, скрытых от глаз, очагов струятся перпендикулярно вверх, или, что ещё более странно, в разные стороны. В этих клубах дыма появляются и исчезают люди хора. Неторопливо, пританцовывая и подпрыгивая, к ним идёт Профессор, они машут ему руками, что-то кричат…

Старик осматривается, бормочет…

Ривочка, побереги своё сердце и перестань причитать!.. Золотко, я буду слушаться советов твоего отца… Да, он уважаемый провизор, его почитают и называют «Абраша-клистир», а он в ответ плюётся…

Эпизод 2

Из клубов дыма выскакивает пацан и несётся к лачуге старика, волоча что-то за собой на короткой верёвке. Не добегая до лачуги, он на бегу, размахивает рукой, и в сторону старика летит дохлая кошка с обрывком верёвки на шее. Кошка шлёпается недалеко от лачуги…

Старик поднимает глаза. В небе плывут ажурные облачка:

– Ривочка, чем так волноваться, лучше спой… Спой, моё сердце, песню нашей молодости и я, быть может, поумнею, даю тебе слово!.. Я не слышу песню, Ривочка, я хочу её слышать…

Гудят оборванные провода, ветер шевелится в сухой траве, в обрывках бумаги, невидимый огонь приглушённо гудит в глубине мусорных куч, и всё это начинает напоминать поющий женский голос…

Старик поднимает над головой веник и кричит в сторону снующего в дыму хора…

– Моня и Лёва, я запрещаю скандалить на отца!.. Прикусите языки и слушайте вашу мать!.. Она святая!.. Слушайте и зарубите на своих своевольных носах – кто не слушал песен своей матери, не станет человеком, а вырастет сорняком, и не будет от него радости ни людям, ни скотине.

Хор обрадовано запрыгал, в воздух полетели кепки, платки… И к звону проводов, шелесту ветра, пению женщины стали добавляться голоса хора:

– В земле фараонов,

– В песках аравийских,

–В степях черноморья,

– Как волк, как шакал,

– Повсюду он рыскал

– Косматый и хищный,

– Не зная покоя,

– Не зная отчизны,

– Не ведая дружбы с другими людьми…

Кино-камера пытается поймать лицо говорящего, но натыкается только на гримасниющие физиономии, хохочущие, скалящиеся…

– Проклятья и злоба шли следом,

–Толкая на хитрость, на лесть и обман…

– Но всё же он выжил!..

– Гляди. Сохранился!..

– Как сфинкс,

– Как репейник,

– Как гриб,

– Как микроб.

– Быть может он просто явленье природы?

– Как росы ночные?

– Как дождь, или зной?..

Старик, осмотрев вокруг себя пространство, заполненное хором, зло осклабился, присев на ступеньку лестницы и, покачиваясь в такт женскому голосу, проговорил:

– если бы ко мне пришёл Господь Бог и сказал: – «Исаак, что ты так долго искал в этом мире»? – я бы ему ответил: – Великий Боже, я искал тебя…

– А вот и я!.. Ты меня ждал, Рубинчик? – раздался вкрадчивый голос…

Старик не испугался, и не удивился. Он повернул голову и увидел ещё одного человека из хора…

Человек стоял, опершись плечом о лестницу и небрежно обмахиваясь милицейской фуражкой. Затем он надел её на голову и приосанился. И с этого момента есть смысл называть его «Участковый».

Старик смерил Участкового взглядом, и опять поднял глаза к небу… -

– Я всегда подозревал, что ты шутник…

– Рубинчик. Я серьёзно…

– Что лик твой изменчив…

– Постригся и кажусь пополневшим…

– Приемлю тебя всяким, в любое время, – Старик вздохнул и начал спускать вниз…

Участковый поставил ногу на последнюю ступеньку лестницы, не давая Старику ступить на землю.

– Это правильно, Рубинчик! Ты готов?

Старик пытается переступить через ногу Участкового…

– Всегда готов!..

_ Старик, не суетись… – не пускает его Участковый, – Ты не знаешь…

Старик вздыхает…

– Знаю…

– Значит так, Рубинчик, сейчас я выясню, что у тебя нет…

– Есть…– прерывает его Старик.

– Покажи!..

Старик достаёт и разворачивает бумагу. Участковый тянет к ней руку, но старик отводит бумагу в сторону и рука Участкового натыкается на кукиш, сооружённый другой рукой Старика…

Участковый усмехнулся…

– Ладно… А теперь… – и тут же взгляд его упирается в квитанцию, которую крутит перед его носом Старик с презрительным шипением…

– П.с.с.с!…

Участковый ещё шире улыбнулся…

– Так… Выходит – порядок… – он снимает ногу со ступеньки, пропуская Старика, Старик ступает на землю, делает шаг,.. но Участковый подсекает ему ногу, и Старик валится на землю…

– Но меня, Рубинчик не проведёшь, – продолжает веселиться Участковый, – я вижу насквозь.

Старик лежит на земле. Ни гнева, ни обиды нет на его лице. Перед его глазами колышется былинка, муравьи тащат свои ноши, муха жужжит вокруг, расставившего свои сети, паука…

– «И ответил им Моисей: «Вот грехи за спиною моею на низ, и не вижу того, днесь же пришёл я чужие грехи судить…»

– На своего Бога надейся, Рубинчик, но сам не плошай!.. – услышал Старик голос Участкового. – Ты меня понял, Рубинчик?

Старик поднимается с земли.

– А где же твой Бог, Лысак?

Участковый помогает старику подняться, стряхивает с него пыль.

– Моего Бога убило ваше племя, Рубинчик. Большой грех на вас всех…

Старик вытаскивает из кучи обломков большую покорёженную шахматную доску с остатками инкрустации, из какого-то ящика с красочными заморскими наклейками, высыпает на доску разнокалиберные шахматные шахматные фигуры, шашки, игральные кости, деревянные бочонки старинного лото. Расставляя всё это на доске в, одном ему ведомом, порядке…

– «Небо сказало земле»: – У меня те, кто не погрешает. У тебя же те, что хульное творят на всякий день…»

Участковый, с уважением, рассматривает и щупает фигуры.

– Хульное?.. Вот – вот!.. Хорошо…

Старик достаёт откуда-то крокетный молоток и, задумчиво прищурившись, двигает им одну из фигур.

– «Земля сказала небу: – Если и есть у меня идолов чтущие, у меня и мученики, кровию своею Бога примиряющие…»

Участковый берёт у старика молоток, и тоже двигает фигуру…

– Рубинчик, давай по людски, а?.. Хочешь попасть, куда собрался?

– Вообще-то,.. я хотел после тебя…– глядя на фигуры, сказал старик.

– Дерзишь, старик… – участковый, как бы невзначай, опустил молоток на пальцы старика, лежащие на доске, и облокотился на ручку молотка. – В царское время не посмел бы… Дали волю вам … Но, я терпение имею…

Лицо старика благостно и спокойно. Как будто не чувствует он боли в придавленных пальцах. Свободной рукой взял он прутик и задушевно, даже с нежностью стал поглаживать им штанину Участкового…

– Если б ты, Лысак, мог ответить на один вопрос… Честно…

Участковый насторожился…

– Могу,.. но не на любой…

– Лысак, сознайся,.. – В это время, собака подбежала, обнюхала ногу Участкового, по которой водил прутиком старик, а затем, задрав лапу, стала мочиться…

– Ты еврей? – продолжал старик…