Terra Alien. Чужая Земля

В провинции мир Ищущих тесен, все друг друга знают.

– Хочешь познакомиться с учеником боевой школы? – спросил после одной из тренировок Александр Аркадьевич.

– Конечно! – загорелись глаза Рената.

– Ну, что с тобой поделаешь?! Давай, съездим на выходных в соседний посёлок. Там живёт Николай Борисович, ученик мастера Ежена из Киргизии.

Так Ренат стал учеником Школы, с головой погрузился в изнурительные боевые тренировки.

В том, что рождён для Пути, он не сомневался.

Средняя школа и уроки отодвинулись на переферию за полной ненужностью для будущего. Кроме того, максимализм требовал сжигать все мосты в это будущее, которые могли вести к мещанскому счастью и обычной судьбе какого-нибудь русского инженера на оборонном заводе.

– Ренатик, родненький, – умоляла его мать со слезами в голосе. – Не бросай школу, пожалуйста! Ведь десять лет псу под хвост! Труда-то сколько! Хоть какой-нибудь аттестат получи.

– Хорошо, – согласился Ренат, и аттестат о среднем образовании, хотя и не без труда, получил.

К этому времени тренировки в общей сложности стали занимать до восьми часов в день. Утром и вечером Ренат гасил ударами рук огонь свечи и постигал упругость воды. Кулаки и пятки закалились, стали выдерживать удар о стены. Движения оттачивались до совершенства, росли сила и скорость, а медитации ковали дух.

Скоро тренировок под началом ученика Ежена Ренату уже не хватало. Ему хотелось получать знания напрямую, без посредников. «Надо ехать к Учителю» – решил Ренат.

Николай Борисович отговаривал:

– Ты пойми, там, в Киргизии всё не так просто. Учитель – очень занятой человек: у него семья, бизнес…. Я уверен, что мне, приезжающему раз в полгода, он рад больше, и уделяет времени щедрее, чем ребятам, что живут рядом. Может раньше, когда он ещё жил в Ивановке, было иначе, а сейчас – не то. Если уж так хочется, езди как я. Знания получаешь там, а отрабатываешь дома.

С высоты лет тренер был прав, но юность не знает мудрости. Может быть, только поэтому человечество до сих пор существует.

Надо ехать.

Сколько слёз пролила бедная мама, оплакивая глупое упрямство безрассудного недоросля! Сколько бессонных ночей провела она, глядя в равнодушный потолок, и представляя всевозможные ужасы и злоключения, поджидающие Рената на чужбине!

Отец отнёсся ко всему философски. Он ещё продолжал по инерции жить в уже не существующей огромной стране, где все народы, её населяющие, улыбаются друг другу с огромных плакатов. К тому же, он сам родился в Северном Казахстане, часто там бывал, не видел в Средней Азии ничего страшного. А у-шу?

– Ну, что ж, – говорил отец родственникам. – В городе секций боевых искусств открылось видимо-невидимо. И везде нужны инструкторы. Профессия не хуже других. Прокормит как-нибудь. К тому же, Ренат не пьёт, не курит, не наркоманит и не шляется, занимается спортом с утра до вечера. Пусть пробует себя. Какие его годы!

Чтобы не клянчить деньги на билет, Ренат устроился работать дворником в больничный комплекс. Красил скамейки, косил траву на обширной территории. Работать оказалось значительно проще, чем он себе представлял. В сущности, он делал то, что ему нравилось, а ему ещё и деньги за это платили. Из всего он устраивал тренировку. Простая побелка садовой клумбы превращалась в отработку низких стоек и кистевых блоков, а подстригание кустов акации – в динамическое упражнение, укреплявшее мышцы и связки плечевого пояса. И в итоге – аванс и зарплата. Красота!

Приближалось время отъезда. Ренат ходил по городу, и прощался с ним навсегда: возвращения план не предусматривал. Особой ностальгии не ощущалось. Ренат знал здесь всё вдоль и поперёк, но ничто не связывало его с этими местами, кроме трогательных детских воспоминаний. Вот тут он катался на трёхколёсном велосипеде, а вооон там котёнка гладил. Суровый северный город занимался своими серьёзными делами, крепил ядерный щит страны, увеличивая мощь подводного флота. Люди зарабатывали деньги, покупали дачи, автомобили. Городу не было никакого дела до таких незначительных мелочей, как духовный поиск, Дао, трансцендентный Путь и прочая чепуха, которую невозможно повесить на стену, как дорогой ковёр, что удалось урвать по блату. Конечно, среди двухсот пятидесяти тысяч горожан Ренат знал нескольких энтузиастов, ищущих «что-то большее», но в общей массе они терялись без остатка. Словом, город его не держал. Наедине с собой Ренат часто повторял потрясшие его строки из фильма о Филиппе Трауме:

– Это не мой город, не моя страна, не моё время.

С детства Ренат стоял чуть в стороне, поодаль от всех. Его не избегали, наоборот, он имел весомый авторитет в детском мире, который, в случае надобности, не раздумывая, подкреплял кулаками. Но ему быстро становилось скучно со сверстниками, а они его забавы не разделяли. Ренат любил песни бардов, умные фильмы, книги, интеллектуальные игры, которые придумывал сам. Это не выглядело модно и престижно. Одноклассники курили на верандах детских садов, пробовали портвейн, слушали поп-музыку. На Рената это всё нагоняло тоску; он пробовал пару раз «потусоваться», и страшно жалел потом потерянного времени. Как только он нашёл для себя у-шу, контакт с обычным миром потерялся окончательно.

Но чем ближе становился день отъезда, тем чаще Ренат пугался своей решимости. Совсем одному отправиться на край Земли за тем, что и потрогать нельзя. «Правильно ли я делаю? – мучили его сомнения. – Все поступают в институты и училища, готовят себе место в обществе. А я?» Ночами не спалось. Да ещё мама:

– Ренатик, не уезжай!

Всё сердце надорвала своей болью. И боль эту причинял ей, которую любил сильнее всех в мире, он сам.

Ренат обнимал её, шептал в ухо:

– Ну, мама! Не переживай ты так! Мне обязательно надо туда ехать.

А сам думал: «Точно надо? Может быть, прав Николай Борисович, и можно учиться там, а жить здесь»?

Но такой вариант выглядел малодушным компромиссом. Герои не знают такого слова.

– А что, если на него там местные нападут? – бледнела мама.

– Ну, да, – скептически хмыкал отец. – Вся Киргизия сидит в кустах, точит ножи, ждёт, когда же наш Ренатик приедет. Живут там люди себе спокойно.

– Не волнуйся, мама, я там буду не один. Учитель, другие ученики. Вон, Николай Борисович тоже скоро туда летит, встретит меня, поможет.

Когда Ренат купил билет на самолёт, начался обратный отсчёт. Десять дней, пять. Вот уже завтра. Под ложечкой сосёт и ноги слабеют. Ещё не поздно отказаться. Мама будет счастлива. Всё станет обычно и просто.

Но нет.

Равнодушный женский голос объявил регистрацию, нужно прощаться. Отец старался скрыть волнение за бодростью, мать еле удерживалась от слёз, Ренат смущался на людях. Всё как-то скомкалось, затёрлось. Ренат помахал рукой, сделал несколько шагов, скрылся за дверью, отделявшую зону вылета.

Путешествие, у которого не будет конца, началось.

Арбуз

Асылкан твёрдо решила: никаких учеников мужа в её доме больше не будет. Двадцать лет терпела – хватит. У неё своих детей целый выводок, дочь-подросток, а живут, как в общежитии физкультурного института. Перед людьми неудобно.

Еженчик всех принимает. «Живите», – говорит, – «ешьте, пейте».

Ага! Ему хорошо, он с утра прыг в машину – и в Бишкек, в офис, щёки надувать. Домой – вечером. А она на всех готовь, за всеми прибирай, всем улыбайся.

Нет, не нужны ей чужие во дворе.

Которые наездами, погостить – те ещё ладно, пусть поживут недельку-другую. Да они все старые знакомые, с молодости, как родня уже. Но постоянных приживальцев – больше никогда.

Последнюю стайку учеников Асылкан выжила из дома полгода тому назад, вздохнула с облегчением: «Ну, наконец-то»!

Когда Ренат шагнул в её двор, он и представить не мог, какая чёрная буря поднялась в душе хозяйки.

«Не бывать этому!» – мысленно поклялась она.

При муже Асылкан отношения своего не выказывала, но и Ренату, и детям ясно дала понять, что чужих в доме не потерпит.

Ежен же сказал:

– Живи здесь.

Ренат стремился к этому несколько лет. Сколько раз он представлял, что наставник попадёт в беду, а он, Ренат, его спасёт, окажется незаменимым, и его пригласят в дом. Об этом грезят все мальчишки, всерьёз увлёкшиеся у-шу. Такова традиция, легенда, миф – ученик и Учитель живут под одной крышей, ведут беседы о тонкостях восточной философии, встречают и провожают Солнце, практикуют экзотические упражнения….

Реальность внесла коррективы.

Старый монах, передавая Ежену сокровенные ключи Знания, заповедал ему не жениться и не брать учеников, пока тот не доживёт хотя бы до сорока лет. Совсем уж монашествовать не заставлял: дело добровольное, но к самоограничению призывал настоятельно. Наследник нарушил заповеди. Ежен оказался горяч и жаден до жизни, хотел получить от мира всё, что тот может дать. На что способен мир деревенский паренёк представить был не в состоянии. Вольному воля, но вот и притык. Теперь его домом управляет жена, в одиночку бьющаяся с хозяйством и почти десятком своенравных детей. Жена эта за долгие, трудные годы превратилась из скромной, робкой девушки в упрямую хозяйку, уверенную, что всё, в конечном счёте, будет по её слову. Муж – голова, так решил премудрый Аллах, но жена – шея.

– Ты делай, как знаешь, конечно, – сказал Ренату Николай Борисович через пару дней после встречи в Киргизии, – но в доме не оставайся, сними угол в посёлке.

– Так Учитель же сказал…, – начал Ренат.

– Ну и что? – перебил его тренер. – Он в дом поздно вечером приезжает. А Асылкан здесь круглосуточно.

– Как всё запутанно! – тряхнул головой Ренат.

– Восток – дело тонкое! – засмеялся Николай Борисович.

Пообщавшись с Учителем, тренер вскоре вернулся на Север.

Ренат решил не спешить, осмотреться, понаблюдать. Погонят – уйти всегда можно.

Постепенно он перезнакомился со всеми домочадцами, стараясь заручиться добрым отношением детей, в надежде смягчить мать.

Ближе других сошёлся с Тахиром – худым вертлявым подростком, вечно путающимся у всех под ногами, разными глупостями пытающимся привлечь к себе внимание хоть кого-нибудь. Взрослые шпыняли его. Даже Гуля, его сестра, которая и старше-то всего на год, постоянно задирала парня, поднимала его на смех. Они ссорились до драки несколько раз в день.

Чуть освоившись на новом месте, Ренат обратился к нему:

– Тахир, научи меня китайскому языку!

– Ноу проблем, – обрадовался Тахир неожиданному вниманию, но тут же насторожился. – А тебе зачем?

– Я живу здесь. Говорить на вашем языке, значит проявлять уважение.

Польщённый Тахир разулыбался:

– А как я тебя научу?

– Ну скажи, к примеру, как будет «дом» по-вашему?

– Фонзы.

– Фонзы – повторил Ренат, и записал слово в тонкую тетрадь.

– Нет, не так, глупый урус, – смеялся Тахир. – Фонзы, – тщательно артикулируя, произнёс он с особенным придыханием сложного диалекта хуайцзи.

Ренат терпеливо пытался скопировать интонации, а потом продолжил:

– А как «пить чай»?

– Цу цха.

– Цу цха.

– Да не так! – снова хохотал Тахир.

Смех смехом, но скоро Ренат уже сносно понимал бытовые разговоры окружающих, к явному неудовольствию старших детей Ежена.

Самый старший, Ескандер – сидел под следствием, в изоляторе. Он с друзьями хотел обчистить дом в Канте, но не удачно: воришек поймали, заперли под замок ещё до приезда Рената. Ходили слухи, что они привлекли к своему чёрному делу и одного доверчивого ученика, попросив того постоять на шухере. Сказали, что друг потерял ключи. Тоже сидит теперь за решёткой. Но, в отличие от Ескандера, дорогой знаменитый адвокат к нему не ходит.

После ареста Ескандера, разбившего сердце Асылкан, старшим сыном в доме остался Исхар – худощавый юноша чуть за двадцать, с масляным взором, молчаливый, вежливый и незаметный.

Природа маслянистости глаз выяснилась довольно быстро.

Как-то вечером, когда пахучие южные сумерки сгустились, на небе показались первые звёзды, а в доме зажгли огни, он позвал Рената:

– Пойдём, прогуляемся!

– Пойдём, – легко согласился Ренат. – Делать всё равно нечего.

Когда вышли за ворота, Исхар протянул ему пухлый полиэтиленовый пакет с изображением Саманты Фокс в купальнике:

– Понеси, пожалуйста, хорошо?

Ренат кивнул. Ноша оказалась очень лёгкой, почти невесомой. Ну, отдал и отдал, сын Учителя лучше знает, что тут да как. В восточных школах к субординации относятся очень серьёзно.

По дороге болтали о том, о сём. Ренат рассказывал о белых ночах:

– Светло сутками, представляешь? Солнце только за горизонт нырнёт – и назад. Никто не боится заплутать в темноте, всю ночь можно гулять у моря; воздух белый, вода белая, небо белое…. Хочешь – читай под кустом без фонаря. И так – целый месяц! Некоторые спать не могут при таком свете – весят на окна непроницаемые шторы.

Дунганин недоверчиво качал головой. Во тьме киргизской ночи, под чёрным, щедро посеребрённым южными звёздами небом, рассказы о Севере звучали байками.

– Скажи ещё, что у вас белые медведи по улицам ходят!

– Нет, не ходят. Но Полярное Сияние я видел не раз. Во всё небо.

– Ну да, ну да, – посмеивался Исхар.

Когда вышли к трассе на Бишкек, он нырнул в проулок, поманил за собой. Там забрал у Рената пакет, выудил из него папиросу с закрученным кончиком, а потом спрятал груз в тайник за приметным холмиком.

Исхар раскурил папиросу. Потянуло банным веничком и сладостью.

– Будешь? – просипел он, задерживая дыхание.

– Нет, ты что! – замахал руками Ренат.

Исхар кивнул, выпустил дым, снова глубоко затянулся.

На обратной дороге он сделался болтлив:

– Это же Чуйская долина, брат! Здесь крутая азиатская дурь повсюду растёт сама собой!

Мимо проехал милицейский уазик, чуть замедлив ход.

– Вот шакалы! – сплюнул Исхар вслед. – Рыщут, ищут, кого бы заловить. А за что? Мы кого-то режем, убиваем? Алкаши синелобые вон сколько на тот свет народу по пьяни отправляют! Так за водку садят кого-нибудь? Нет! Она продаётся на каждом углу. Привязались пидарасы к ботанике! Траву уничтожают, придурки! Это ж сорняк! К одному мужику в дом пришли, спрашивают: «Что у тебя под окном»? Тот: «А что у меня под окном»? Менты: «конопля». Мужик такой: «И что»? Они не отстают: «А почему не скашиваешь»? А он: «Вам надо, вы и косите»! Прикинь! Косите, говорит! – Исхар хохотал так заразительно, что и Ренат не удержался.

Отсмеявшись же, подумал: «Чёрт, а что, если бы патруль задержал меня с пакетом Исхара в руках»?

Весело с ними, да.

Третий сын, Рашид, ровесник Рената. Накачанный, бритый по последней пацанской моде, задиристый. Всё время пропадает где-то с друзьями, девчонками.

Кроме старших, есть и совсем уж мелкие карапузы. Самый младший ходит без штанов, и кладёт кучки посреди двора.

В общем, сумасшедший дом.

Первое время Ренат ночевал в гостевой пристройке, где большую часть комнаты занимал укрытый старыми потёртыми коврами помост в метр высотой: и дастархан, и спальное место. Днём комната спасала от жары, ночью же, когда стены отдавали накопленное тепло, спать мешала страшная духота. К тому же, донимали назойливые мухи. Местные просто не обращали на них внимания. Они могли согнать рой, облепивший кусок арбуза, и есть, как ни в чём не бывало дальше. Ренат так не привык. Он нарисовал ядовитым китайским мелком на потолке паутину – и все мухи в доме сдохли. Правда, Асылкан паутина пришлась не по нраву, она молча стёрла её.

Промучившись две ночи, на третью Ренат перебрался на свежий воздух. За домом под старым ореховым деревом, что гладкой корой ласкало руки, стояла ржавая железная кровать с панцирной сеткой, покрытой сухими почерневшими листьями. Ренат перетащил сюда матрас, одеяло с подушкой, и устроился на ночлег.

– Нельзя спать под орехом! – сделал круглые глаза подошедший Тахир. – Ночью под орехом шайтан ходит!

– Ничего, отобьёмся, – отшутился Ренат, и крутанул «вертуху».

На всякий случай произнёс перед сном пинежский обережный заговор. Шайтана Ренат ночью не видел. Видел яркие тянь-шаньские звёзды в чёрном безлунном небе. Много, очень много звёзд. Смотрел, пока одна из них не начала теснить другие, приближаться, расти….

А потом она стала бликом на волне погожим летним днём. Журчала на обломках старой деревянной мельницы вода обмелевшей деревенской речушки, плыли по синему небу белые безмятежные облака, трещали прозрачными радужными крыльями стрекозы, шелестели резными листьями осины на холме. Воздух не душил, а обнимал июльским теплом. Пахнуло острым, пряным ароматом хвоща, осоки, марьиного корня. Вот прямо сейчас подняться, да и побежать в дом: там бабушка на заре колобов напекла. Хотел вскочить – и проснулся.

Солнце только собиралось взойти, звёзды померкли, всё вокруг покрыла роса, стало зябко. Одежда, брошенная на спинку кровати, пропиталась влагой, только под одеялом было тепло и сухо. Делать нечего, пришлось одеваться в сырое. Ренат бегал, прыгал, махал руками, пытаясь согреться, но потом всё равно убежал в дом, в духоту – греться.

Следующей ночью он спрятал одежду под подушку, и наутро одевался без приключений.

Так, шаг за шагом, учился жить сам.

Пришлось решать вопросы и похитрее утренней росы.

Ренат очень скоро понял – оставаться в доме, где хозяйничает Асылкан, невозможно. Нужно искать угол.

Человек двадцать первого века пожмёт плечами, нырнёт в Сеть, а через десять минут будет располагать несколькими вариантами решения любых вопросов. Но тогда, в последнее десятилетие века двадцатого, никаких сетей, кроме рыболовных, не существовало. Да что Сеть, мобильная связь ещё не пришла к людям. Но ничего, справлялись. Ренату же, в придачу, недавно исполнилось семнадцать, а молодость искрится энергией и оптимизмом, она не знает слова «нельзя» или «невозможно», жизненный опыт ещё не налип на ботики дорожной глиной.

Ренат вышел из дома, посмотрел направо – там дома шли к околице, и пошёл налево, стучась в каждые ворота.

Иногда открывали, иногда нет.

– Простите, комнаты не сдаёте?

Его быстро оглядывали с ног до головы, качали головой:

– Нет, не сдаём.

Сначала Ренат очень огорчался, потом привык. Прощался, шёл к следующим воротам.

За пару дней он обошёл соседние с домом Учителя улицы. Никто не хотел подзаработать сдачей жилья – должно быть, все жили в достатке. Но и боялись тоже: в наступившие лихие времена чего ждать от одинокого молодого человека в Чуйской долине – не известно. Вернее, наоборот, слишком хорошо известно, чем притягивает местная глушь молодых людей. И рассчитывать на добро от них не приходилось.

На полдороге между Кантом и Люксембургом, спаянными друг с другом улицей Ленина, калитку открыла сухонькая русская старушка в белом платке. Даже не русская, а казацкая – такой типичный шолоховский персонаж, хоть в музей ставь. Тихая, мягкая, в лучистых морщинах – только сошла с вешенского базу, где в трепетной надежде проглядела все свои когда-то зоркие, способные высмотреть голосистого жаворонка высоко над степью, глаза, пока ждала любимых сыновей, ушедших биться за царя и отечество, да разом потерявших и то, и другое.

– Есть комнатка, – чуть треснутым голосом ласково ответила она на вопрос, осточертевший самому Ренату до тошноты. – Да уж больно пустая. Топчан, да окно. Даже тумбочки нет.

– А мне и сойдёт. Лишь бы поспать было где, да чемодан бросить, – чуть не взмолился Ренат, уже потерявший надежду на успех своих поисков.

– Ну, заходи, смотри.

За воротами оказался небольшой двор между хозяйским саманным домом в три окна, и постройкой, где помещались гостевая летняя каморка да сарай. Всё аккуратно побелено, подкрашено, чистенько, но не богато. В дальнем конце чуть наискось торчала из земли синяя труба с сияющим латунным краном.

– Вот, водопровод. Но вода только холодная. Тебя как звать?

– Ренат.

– А меня – Таисья Христофорвна. Гляди, вот комнатка, – она толкнула дощатую дверь в каморку.

Ренат, нагнувшись, вошёл. Комнатка оказалась игрушечной: низкий потолок не позволял полностью выпрямиться, от стены до стены – пара шагов, напротив крохотного окошка – топчан. Цена оказалась такой же кукольной.

– Подходяще. Беру.

– Только сразу предупреждаю: без озорства, – старушка строго погрозила пальцем. – Вина не пить, девок не водить. Никого не водить. Я тебе угол сдаю, больше никому. Я старая, живу одна, привыкла к тишине.

– Я, Таисья Христофоровна, спортсмен. Не пью, не курю и женщин знакомых не имею – некогда и незачем.

– Как так? – простодушно изумилась хозяйка.

– А вот так! Веду почти монашеский образ жизни. Изучаю китайский бокс у вашего односельчанина.

– У кого это? – удивилась Таисья.

– У Ежена.

– Не знаю такого. Он, должно быть, недавно поселился?

– Ну, несколько лет, как из Ивановки.

– Тогда понятно. Я старожилов-то не всех знаю, а теперь немцы уехали, русские тоже уезжают, заместо них киргизы вселяются – я с ними не вожусь.

– Ежен – дунганин.

– Да по мне хоть дунганин, хоть казах – нерусь. Ещё раньше кое-как уживались, а теперь все врозь. Да и промеж своих – тоже врозь. Такие времена пошли, – она в сердцах махнула рукой. – Какой он хоть из себя? Маленький такой, небось, с козлиной бородкой? И говорит с китайским акцентом: «моя твоя не понимай»?

Ренат рассмеялся:

– Совсем наоборот! Высокий, крепкий, широкоплечий, представительный. Кулаки – с мою голову. Такой и без бокса кого угодно побьёт. Говорит по-русски чисто. Гладко выбрит. Ходит в костюме, ездит в дорогой машине с водителем.

– Ишь ты, каков гусь! Не встречала таких важных.

Ренат переменил тему:

– Я комнату сниму, чемодан оставлю, но поживу ещё немного у Ежена. Неудобно сразу съезжать – обидится. Заплачу вперёд, не волнуйтесь, – он протянул деньги.

– Мне что, – сказала Таисья Христофоровна. – Дело твоё. Беспокойства меньше.

На том и порешили. Ренат записал адрес, перетащил чемодан, и вернулся в дом Учителя, ожидая удобного момента, чтобы сообщить о переезде. На домочадцев стал поглядывать дерзко, почувствовав свою независимость. О заработке не думал – отчего-то был уверен, что работу в селе найдёт легко.

Ежен и слушать не стал:

– Тебе плохо у меня? Тебя обижает кто-то? – он подался вперёд, нахмурился.

– Нет, что вы! Просто неудобно стеснять вашу семью.

– Ты никого стеснить не можешь. Ты очень худой, – усмехнулся Ежен. – Ты совсем не слон и не бегемот. У меня жило по пятнадцать человек учеников, иногда и побольше. Так что выбрось эту дурь из головы, оставайся у меня спокойно. Хорошо?

Учитель никогда не приказывал. Он все свои просьбы заканчивал вот этим «хорошо?». Сложно ответить «нет» на широкую улыбку чеширского кота.

– Хорошо.

– Значит, договорились. С понедельника начнём заниматься.

Ренат возликовал, услышав о занятиях, поклонился, выскочил на улицу.

Ежен, видимо, серьёзно и строго поговорил с женой. Асылкан больше не гнала Рената. Она просто перестала его замечать. Предложения о помощи по хозяйству игнорировала, обо всём просила сыновей.

Ренат погрустнел, старался бывать в доме реже. В его планы совсем не входило становиться причиной семейных неурядиц. Но и перечить Учителю – невозможная дерзость.

От комнаты у Таисьи Христофоровны Ренат решил не отказываться: мало ли что. Да и чемодан целее. Поживём – увидим.

С утра, отработав тренировку и позавтракав, Ренат отправился в Кант, на базар. Кант – не Бухара, городок не велик, рынок соответствующий. У входа с покосившимися рыжими воротами сидят продавцы пахучего кумыса с сомнительной чистоты стаканами, за каменной высокой оградой под брезентовыми навесами расставлены ряды прилавков с сахарными помидорами, крепкими колючими огурцами, влажной зеленью и прочими дарами Средней Азии.

На нескольких столах высятся бурые барханы то ли табака, то ли махорки. Неужели кто интересуется теперь, когда сигареты на каждом углу? Вот пару лет назад, когда мужички подбирали окурки и крутили позорные «козьи ножки» из обрывков газет, тогда было бы понятно, но сейчас? Чудно.

Торговали фруктами, орехами, семечками белыми и чёрными, коврами, чеканкой, керамикой, потёртыми инструментами…. Ренату приглянулись арбузы. На Севере они появляются к осени, а здесь – на тебе, в середине лета. Сожжённый солнцем узбек выбрал ему полосатую ягоду средних размеров. Ренат покрутил арбуз в руках, постучал, приложил к уху, ничего не понял, да и купил. Торговаться ещё стеснялся, отдал, сколько запросили: показалось недорого.

Тем временем, Солнце вползло в зенит, тени почти исчезли. Ветерок, с утра прилетавший с далёких гор, прикорнул где-то в конце долины под айвой. С безоблачного неба нещадно жгло, снизу обдавала жаром перегретая земля, даже стены домов раскалились.

Ренат ещё не вполне освоился с местным климатом. Когда солнце скрывала хотя бы лёгкая дымка – ещё ничего, но вот так…. Он ощущал себя поросёнком, которого запекают в печи. Вдоль дороги росли деревья, но тени высокие сухопарые тополя почти не давали. Глаза залил едкий пот, голова начала кружиться, ноги ослабли, подступила тошнота, хотелось бросить ставший неподъёмным арбуз, и упасть следом. «Солнечный удар» – подумал Ренат. «Вот грохнусь сейчас посреди дороги, да и изжарюсь окончательно. Высохну, как мумия, как раздавленный на грязном городском асфальте лесной воробей».