Сто лет одного мифа

Несмотря на все трагические события, фестиваль прошел вполне успешно. И все же, несмотря на блестящий состав исполнителей, было слишком очевидно, что на фестивале становится все меньше гостей из-за рубежа, а любителей искусства Вагнера на улицах Байройта сменили участники народных гуляний, организованных нацистской организацией «Сила через радость». После окончания фестиваля они получили возможность осмотреть Дом торжественных представлений всего за 10 пфеннигов вместо одной марки; остальную сумму доплачивали работодатели, в результате чего Вагнеры получали приличный дополнительный доход.

* * *

Вернувшись после летних каникул в Хайлигенграбе, Фриделинда застала аббатису в незавидном положении. В связи с приобщением учебных заведений страны к господствующей идеологии той уже давно приходилось сталкиваться с пристальным вниманием новых властей к ее пансиону и переделывать учебные программы с учетом новых идеологических установок. Теперь девушкам преподавали «учение о наследственности», а на занятиях по истории они дискутировали о причинах поражения в мировой войне. В вопросах нацистской идеологии Фриделинда была среди учениц главным специалистом, и к ней прислушивались даже преподаватели. Честь старой аристократии, представители которой составляли значительную часть учащихся, защищала внучка Вильгельма II принцесса Герцелейда Прусская. В то время как Фриделинда доказывала, исходя из официальной точкой зрения, что кайзер несет ответственность за поражение, поскольку с самого начала устранился от командования, считавшаяся ее подругой Герцелейда категорически оспаривала это мнение.

Вполне понятно, что вследствие царившего в школе старого монархического духа Хайлигенграбе пользовался дурной славой у нацистских властей, которым стал известен, в частности, сердечный прием, устроенный настоятельницей Гогенцоллернам. Той осенью Фриделинда узнала, что одна преподавательница и курировавший пансион местный пастор написали донос, где в числе прочих обвинений утверждалось, что аббатиса называла объявленный евреям официальный бойкот позором для культуры, а руководителя имперской молодежи Бальдура фон Шираха – молодым наглецом. Ее обвиняли также в том, что некоторые ученицы не здороваются нацистским приветствием. И это было отчасти верно, поскольку теперь ученицы предпочитали ненавидимый им прежде книксен. Назначенная для расследования этой жалобы ревизионная комиссия в самом деле обнаружила в школе многочисленные нарушения, так что увольнение аббатисы было почти неминуемо, и последнюю надежду она возлагала на Винифред Вагнер.

Фриделинде предоставили возможность в течение нескольких часов дозваниваться до Ванфрида, поскольку ее мать находилась в разъездах и вернулась только к вечеру. Узнав о событиях в Хайлигенграбе, она тут же приняла энергичные меры и первым делом послала телеграмму ответственному оберпрезиденту провинции Бранденбург Вильгельму Кубе: «Одна тщеславная дама и стопроцентный пастор пытаются представить в своем доносе школу монастыря Хайлигенграбе и ее руководительницу фон Зальдерн оплотом реакции, а само учебное заведение – чужеродным телом в сегодняшнем государстве. Школа, где на протяжении трех лет воспитывается моя дочь, не является, разумеется, ни тем ни другим. Я смогу прижать к ногтю доносчиков и прошу Вас вмешаться лично». Тот, разумеется, информировал о ее вмешательстве высших чиновников, в том числе Бальдура фон Шираха, но Винифред и сама тут же направила свое обращение с характеристикой Хайлигенграбе как безупречного образовательного заведения в духе Третьего рейха министру образования Бернгарду Русту. Она также писала: «Меня как старейшего члена национал-социалистической партии до глубины души возмутили ложь и клевета, с помощью которых кому-то угодно представить это образцовое воспитательное учреждение чужеродным телом в сегодняшнем государстве. Мои дети не знают большего счастья, чем приобщение к национал-социалистическому мировоззрению. Моя дочь Фриделинда, которая очень критична и наблюдательна в отношении всего, что ее окружает, и, если только можно так сказать о ребенке, политически ангажирована, ни разу не нашла повода, чтобы пожаловаться на антинационал-социалистические настроения в школе монастыря Хайлигенграбе». Винифред взяла под свою защиту также обучавшихся там представительниц аристократических семей, отметив, что они имеют возможность преодолеть сословные различия и, получив воспитание в духе национал-социализма, прийти к осознанию себя в качестве части «народной общности». Руст, естественно, был раздражен вмешательством госпожи Вагнер в дела его министерства, и в результате в недрах ведомства родился циркуляр: «При всем огромном уважении к заслугам госпожи Винифред Вагнер следует сказать, что тот факт, что ее дочь посещает эту школу, не может быть решающим при вынесении принципиального решения по данному случаю». Тем не менее было решено не раздувать большой скандал и оставить настоятельницу на ее должности. Уволили – вернее, отправили на пенсию – только пожилых преподавательниц, а за школой установили надзор, поручив его внешнему управляющему, некоему пастору и одновременно верному стороннику НСДАП. По словам Фриделинды, «он был настолько бесцеремонен с аббатисой, что его возненавидели всем сердцем и не оказывали ему никакой помощи в восстановлении порядка». На замену учителей у нацистов ушло около трех месяцев, и за это время у пансионерок не было ни истории, ни литературы, ни математики.

В октябре Фриделинда приехала на каникулы в Байройт, поскольку на сей раз Винифред в Берлин не собиралась. Титьен был занят постановкой Парсифаля в Берлинской государственной опере, «а быть там компаньонкой при Нене – благодарю покорно». Так что дочери пришлось скучать две недели в Ванфриде и находить утешение в общении с тетушками, которые чувствовали себя теперь совсем заброшенными и были всегда рады ее видеть в особняке Евы.

3 октября в Ванфрид снова приехал Гитлер, который провел там полдня, беседуя с Винифред о перспективах передачи байройтского предприятия по наследству Виланду. Она хотела воспользоваться изданным за год до того законом о наследовании крестьянских дворов, в соответствии с которым их единственными наследниками становились старшие сыновья. Таким образом государство старалось воспрепятствовать дроблению хозяйств и защищало крестьянство от обнищания. Вольфганг Вагнер писал в своих воспоминаниях: «Моя мать и мой брат Виланд пытались воздействовать на Адольфа Гитлера, чтобы истолковать составленное моими родителями в 1929 году совместное завещание применительно к новым условиям, скорректировав его таким образом, чтобы по аналогии с правом наследования крестьянских хозяйств мой брат стал единственным наследником Дома торжественных представлений. Однако Гитлер отклонил это непомерное требование, поскольку не хотел столь откровенно вмешиваться в дела такого международно признанного института, как Байройтский фестиваль, и быть причастным к пренебрежению договорным правом. Если бы эти изменения удалось внести, мне было бы обеспечено в Третьем рейхе вполне приемлемое, даже неплохое существование либо в качестве уважаемого крестьянина, которому может быть выделено наследственное владение, либо в качестве технического сотрудника на Байройтских фестивалях, которому была бы предоставлена возможность работать с творческим наследием деда в качестве помощника своего брата». Передача предприятия по наследству казалась все же делом далекого будущего, и у Винифред сохранялась надежда за это время добиться возможности реализации своего плана каким-нибудь иным способом.

Незадолго до рождественских каникул Титьен пригласил Фриделинду со всем ее классом в Берлин на спектакль по пьесе Генриха фон Клейста Битва Германа в Государственном драматическом театре. В то время Фриделинда была в центре внимания и пользовалась среди своих школьных подруг особой популярностью – тем более что после того, как скандал с доносом на настоятельницу был улажен, та намекнула ученицам, кому обязана школа своим спасением: «Она собрала нас в своем кабинете и рассказала о том, что сделала мать. В заключение она сказала, не называя ее имени: „Нашим дальнейшим существованием мы всецело обязаны доброте и великодушной помощи одной значительной особы“». По прибытии в Ванфрид на каникулы Фриделинда могла сообщить матери, что ее миссия по защите монастырского пансиона завершилась успехом, и передать ей благодарность от настоятельницы.

* * *

Дети Винифред должны были приобщаться к господствующей идеологии через гитлерюгенд (ГЮ) и Союз немецких девушек (СНД). Но как раз с этими организациями у руководительницы фестивалей отношения никак не складывались. В то время она, разумеется, старалась не афишировать это обстоятельство и лишь по возможности облегчала подросткам мучительное для них пребывание в рядах нацистских организаций. Однако на процессе по денацификации она своего отвращения к ним уже не скрывала и даже подчеркивала его в качестве оправдывающего ее обстоятельства. В своем меморандуме для комиссии она писала: «В учебных лагерях ГЮ и в СНД наблюдалась сильная неприязнь к Рихарду Вагнеру и Байройту, а молодежь дошла до того, что стала взывать к состраданию: „Ну ладно, простим фюреру его помешательство на Вагнере“». Отвращение Винифред распространялось и на руководителя ГЮ Бальдура фон Шираха. Когда он захотел отметиться в Байройте наряду с прочими вождями НСДАП и устроить там большую манифестацию имперской молодежи, использовав для этого Дом торжественных представлений, она решительно этому воспротивилась и снова обратилась за помощью к Гитлеру, о чем с гордостью написала подруге: «5 января Ширах устраивает здесь большую шумиху, и для этого он хотел получить в свое распоряжение Дом торжественных представлений. Я не поленилась позвонить Гитлеру, и тот категорически это запретил. На это я только сказала: „Спасибо, больше мне ничего не нужно!“, а у местных бонз из ГЮ вытянулись физиономии!» Но ей приходилось защищать от издевательств своих детей, для которых их руководители не делали никаких скидок на близость к высшему руководству рейха. Ребята не желали терпеть хамского обращения, и это приводило к постоянным конфликтам, один из которых Вольфганг описал в автобиографии: «Мое членство в гитлерюгенд прекратилось на целых три месяца в результате одного несчастного случая; при этом мне повезло, поскольку я мог больше не терять времени и заниматься тем, что мне было интересно. Хоть я и предупредил своего командира отделения, что после нашего обычного послеобеденного дуракаваляния я физически не в силах подчиниться его приказу и выполнить упражнения на кольцах, он с помощью нескольких „товарищей“ подвесил меня и стал раскачивать. Как я и предполагал, у меня не хватило сил удержаться, и я упал с высоты двух с половиной метров, сломав при приземлении правую руку. Поскольку каждый из членов ГЮ платил медицинскую страховку, я потребовал возмещения расходов на лечение. Но тут выяснилось, что выплаченные нами деньги растрачены. Мне до сих пор неизвестно, какие существовали меры воздействия на растратчиков. В любом случае я стал протестовать. Я не поддавался ни на какие угрозы, в том числе на угрозу обратиться к рейхсюгендфюреру Бальдуру фон Шираху, и сказал в ответ: „Если ваш шеф будет его покрывать, то он такой же мошенник, как и вы“». Последней каплей, переполнившей чашу терпения руководства ГЮ, стало наглое заявление Вольфганга своему непосредственному начальнику, предложившему ему стать при нем адъютантом: «Придурком при тебе я никогда не буду». При исключении он получил запись в учетную карточку: «Оскорбление рейхсфюрера по делам молодежи. Недисциплинирован».

8 марта в Байройте хоронили Ганса Шемма, разбившегося в авиакатастрофе во время взлета с местного аэродрома и умершего через несколько дней в больнице. В официальных сообщениях говорилось, что последними словами гауляйтера были: «Пусть вновь будет сильной Баварская восточная марка!» Но один из врачей утверждал, что тот перед смертью только молился и в смертельном страхе взывал к Спасителю. Гитлер появился во время похорон совершенно неожиданно и, сказавшись больным, не стал выступать с речью. Вместо него слово взял Геббельс, за которым последовали Фрик, Франк, Розенберг, Гиммлер и другие. Не дожидаясь погребения, Гитлер пожал руки членам семьи Шемма и уехал. Он появился в Ванфриде еще до возвращения Винифред с похорон, и его там отпаивали чаем Эмма Бэр и писавшая об этом визите родителям Лизелотте: «Сначала он был очень возбужден и серьезен и, пока мы разжигали камин и готовили ему мятный чай, расхаживал по комнате взад и вперед». Однако к возвращению хозяйки он уже совсем расслабился и чувствовал себя по-домашнему. Впоследствии Винифред писала: «Он рассказал нам, что совсем не болен, а просто хочет дипломатично продемонстрировать англичанам, что они не могут себя вести с нами так, как им этого хотелось бы; они должны сами понять, на что он намекает».

Англичанами, о которых шла речь, были прибывшие в Берлин на переговоры министр внутренних дел Великобритании Джон Э. Саймон и лорд-хранитель печати Энтони Иден; их прислало правительство страны, обеспокоенное намерением Гитлера возобновить в Германии всеобщую воинскую обязанность. Гости собирались напомнить фюреру о необходимости соблюдения условий Версальского договора, и теперь ему приходилось поддерживать версию о болезни, помешавшей их встрече. Он пробыл в Ванфриде около десяти часов, хотя никаких важных вопросов обсуждать там не собирался, – совершенно очевидно, что Гитлер использовал этот визит в качестве передышки.

Самой важной темой бесед было строительство автобана через Байройт. Он был необходим городу, так как существенно улучшал его транспортную инфраструктуру, но имел и стратегическое значение, поскольку стране требовалась еще одна автомагистраль вблизи границы с Чехословакией, и фюрер, по его словам, боролся за нее как лев. Однако, узнав от присутствовавшего при этом разговоре обербургомистра, что автобан может повредить парковой аллее, Гитлер, по воспоминаниям Винифред, страшно разволновался и тут же велел принять меры, чтобы предотвратить нанесение ущерба: «Почему Вы мне об этом не сказали? Это же совершенно немыслимо, и автобан нужно пустить под землей». Он велел связаться с руководителем строительства автобанов Фрицем Тодтом, чтобы тот немедленно внес изменения в проект. Лизелотте была потрясена тем, как быстро фюрер решил сложный вопрос, и с восторгом писала родителям: «То, что дело сразу наладилось, было поистине великолепно, это был поистине великий момент, и мы своими глазами увидели, как действует фюрер».

16 марта был принят Закон о всеобщей воинской обязанности, а через десять дней все же состоялась встреча Гитлера с высокими британскими гостями, во время которой он настоятельно предупреждал их о грозящей большевистской опасности и настаивал на необходимости предоставления Германии военного равноправия. Во время прощального ужина он пригласил в качестве соседки по столу находившуюся в Берлине Винифред. Ей даже удалось увлечь английского министра внутренних дел своей беседой, в результате чего встреча прошла в достаточно непринужденной обстановке. Однако Иден, которого впоследствии называли апостолом Черчилля, оставался мрачен – он явно предвидел, что из попыток договориться с германским диктатором ничего хорошо не выйдет.

Через пару дней Винифред устроила в Берлине небольшой прием по случаю дня рождения Фриделинды (ей исполнилось семнадцать лет) и завершения ее учебы в пансионе Хайлигенграбе. Это учреждение не давало диплома, обеспечивающего право поступления в университет, поэтому для девицы с довольно скромными отметками в аттестате подыскали другое учебное заведение – сельскую женскую школу в Гросс-Заксенхайме на севере Вюртемберга; единственным преимуществом этого выбора была возможность время от времени посещать Штутгарт.

В середине апреля Винифред побывала в ресторане гостиницы Кайзерхоф на организованной Гитлером свадьбе Германа Геринга и актрисы Эмми Зоннеман; соседом Винифред по столу снова был английский министр Саймон – по-видимому, он охотно давал себя соблазнить нацистским властям. Вскоре ей довелось исполнять функции переводчика также во время приема, устроенного Гитлером в своей мюнхенской квартире. Там присутствовали две молодые сестры-англичанки, Юнити и Дайана Митфорд, вождь британских фашистов и будущий муж Дайаны Освальд Мосли, герцогиня Виктория Луиза Брауншвейгская с дочерью Фредерикой (будущей королевой Греции), а также советник Геббельса и Гитлера по вопросам внешней политики Иоахим Риббентроп. Юнити Митфорд с гордостью носила свое второе имя Вэлкири (Валькирия) и была страстной поклонницей Гитлера. В последующие годы она так много с ним общалась, что получила в окружении фюрера прозвище Митфарт (попутчица). Сестры были внучками почитаемого в Ванфриде лорда Элджернона Ридсдейла, страстного вагнерианца и переводчика произведений Чемберлена на английский с немецкого оригинала. Справедливости ради стоит отметить, что не все члены этого семейства придерживались пронацистских взглядов: родная сестра Юнити и Дайаны Джессика была в молодости пламенной коммунисткой.

В то время в отношениях Винифред с Титьеном наступил кризис – генеральный интендант и художественный руководитель Байройтского фестиваля уже занял достаточно твердое положение, не боялся преследования властей и не особенно церемонился со своей возлюбленной, предпочитая общению с ней заигрывания с юной Фриделиндой, которой удавалось вырваться к нему из Хайлигенграбе в Берлин. Там он показывал ей свои кабинеты в Дирекции государственных театров и в расположенной неподалеку Берлинской государственной опере, о чем Фриделинда писала: «В кабинете на Обервальштрассе он показал мне маленькую кнопку под крышкой письменного стола, с помощью которой он мог включать установленный в приемной диктофон и записывать каждое слово посетителей. Как он мне объяснил, пластинки с записью всех разговоров, с приложением имен соответствующих лиц, даты и времени разговора хранились в архиве, откуда он мог их запросить в любое время. Другим аппаратом, доставлявшим ему, по-видимому, огромное удовольствие, было подслушивающее устройство, с помощью которого он мог не только следить за репетициями, но и слышать тишайший шепот за кулисами или на сцене в любом уголке своей империи… Не без удовольствия он поведал мне, как однажды включил микрофон во время репетиции и услышал замечание известного баритона Рудольфа Бокельмана, которое его изрядно озадачило». В 1933 году Бокельман был неистовым нацистом, и его сделали руководителем нацистской организации, куда входили работники оперных театров. Согласно воспоминаниям Фриделинды, кто-то из коллег спросил его, зачем он вступил в партию. «А почему бы и нет, – ответил Бокельман, – с волками жить – по-волчьи выть». Пластинка с записью этого разговора бережно хранилась в архиве, поскольку в один прекрасный день могла оказаться для генерального интенданта весьма полезной.

Той весной Фриделинда побывала также вместе с Вереной в перестроенной Гитлером по его вкусу рейхсканцелярии, описание которой она также приводит в своих мемуарах. К тому времени Никкель, как называли Верену в семье (Гитлер звал ее на австрийский манер Никкерль), превратилась в хорошенькую стройную девушку, лишенную каких-либо художественных амбиций, но умевшую на зависть толстушке-сестре добиваться от матери удовлетворения всех своих желаний: «У нее был безотказный способ воплощения своей мечты: прежде всего она проводила разведку в магазинах и, обнаружив то, что ей нужно, на протяжении двух-трех дней была особенна нежна с матерью. Потом она предлагала показать матери нечто прекрасное, увиденное ею в витрине одного из магазинов. Мать шла с ней, им показывали приглянувшуюся Никкель вещь, и мать ее покупала. Придя в восторг от того, как восхитительно выглядит ее дочь – а в четырнадцать лет та уже была очаровательной стройной маленькой кокеткой, и поклонники всех возрастов осыпали ее цветами и сладостями, – мать покупала ей все, что она просила».

Летом Винифред надеялась наконец отдохнуть вместе с Титьеном на Боденском озере, но он настоял на том, чтобы взять с собой Нену, которую ему якобы боязно оставить одну. Та, в свою очередь, захотела взять брата, так что лето оказалось вконец испорченным. Своей подруге Винифред писала: «Весь день приходится оказывать внимание этой особе, самой капризной и избалованной из всех, с кем мне приходилось иметь дело… из-за чрезмерного внимания к ней он бесцеремонен с остальными, не подозревая, что для меня это трагедия, и я от этого тяжко страдаю». Сам же Титьен чувствовал себя превосходно и уделял много внимания детям; его раздражало только громкое кваканье лягушек, которых он однажды собрался, к огромной радости детей, перестрелять из пневматической винтовки.

Тем летом Виланд получил водительские права, и особо благоволивший к нему Гитлер подарил ему роскошный «мерседес-кабрио» серебристо-голубого цвета с темно-синей обивкой салона и всеми мыслимыми приспособлениями. Гитлер сам позвонил Виланду и пригласил его в Мюнхен, где тот переночевал в квартире фюрера вместе с сопровождавшим его братом Вольфгангом (по этому поводу Лизелотте писала: «Виланд в постели фюрера! Это невозможно себе представить!»). На следующий день братья посетили салон фирмы «Даймлер-Бенц», где сотрудник фирмы передал свежеиспеченному водителю его машину. Чтобы исключить любые неожиданности, Гитлер дал своему любимцу в качестве сопровождающего собственного личного шофера Юлиуса Шрека, с которым братья доехали до Байройта. Вслед за ними в другой машине ехала жена Шрека – вместе с ней шофер вернулся обратно в Мюнхен.

Осень началась с состоявшегося в Нюрнберге «имперского съезда свободы», на котором были приняты пресловутые расовые законы: Закон о гражданах империи, лишавший «неарийцев» гражданских прав, и Закон о защите немецкой крови и немецкой чести, запрещавший под страхом уголовного преследования браки между арийцами и евреями.

Накануне съезда в оперном театре давали специально организованную по этому случаю постановку Нюрнбергских мейстерзингеров под управлением Фуртвенглера. Декорации готовил главный сценограф страны (рейхсбюненбильднер) Бенно фон Арент, которого в Ванфриде называли сокращенным титулом рейбюби. В процессе работы он постоянно сверял свои эскизы с указаниями Гитлера, который не уставал давать ему советы и даже показал собственные наброски декораций ко всем трем действиям Тристана и Изольды и ко всем сценам Кольца. Несмотря на все усилия, Мейстерзингеры не вызвали никакого интереса у насильно привлеченных на спектакль участников съезда. Чтобы побудить их в нужных местах к аплодисментам, приходилось посылать по рядам специальных людей. Но эти вынужденные овации, напоминавшие скорее восторги компании в пивной, когда предлагают круговую, были еще хуже безучастного молчания. Должно быть, присутствовавшей на этом спектакле в качестве почетного гостя Винифред все это было еще более неприятно, чем предложившему съезду такую культурную программу фюреру. После первого действия он пригласил ее в свою ложу, где она просидела до конца представления. Гитлеру, разумеется, хотелось бы пристроить Арента в Байройт, однако разрывавшейся между Вольфом и Титьеном Винифред удалось отговорить его от этого намерения, поскольку в этом случае она лишилась бы поддержки не желавшего расставаться с Преториусом Титьена. Единственным, кого вскоре допустили к байройтской сценографии, был Виланд.

В том году Гитлер еще не раз доказывал свое расположение семье Вагнер, но делал это, разумеется, спорадически или «по случаю», когда предоставлялась благоприятная возможность. Если к Рождеству предыдущего года специально присланный для этого персональный пилот фюрера капитан Бауэр доставил ей огромный портрет Гитлера в полный рост, который с тех пор висел у нее за спиной в кабинете, то на этот раз 29 декабря позвонил адъютант Гитлера Брюкнер, передавший приглашение шефа сопроводить его в поездке из Мюнхена в Берлин. Виланд и Вольфрам находились тогда в Мюнхене, и адъютант Гитлера уже разыскивал их. Фриделинда живо описала манеры Гитлера в домашней обстановке: «„Бог мой, Никкерль, – воскликнул фюрер… когда мы расселись в библиотеке, – ты стала худой как никогда. Ты что же, хочешь уморить себя голодом?“ Он бесцеремонно развалился на диване, притянул ее за косичку и стал в назидание рассказывать историю популярнейшей в то время немецкой кинозвезды Лилиан Харви: в Голливуде ей пришлось сильно похудеть, хотя до того она из-за болезни не вылезала из постели и основательно ела по шесть раз в день. После этого прежде восхищавшаяся ею публика больше не хотела о ней слышать… „В самом деле, Никкерль, – увещевал ее Вольф, – худосочная девица не нравится ни одному мужчине“». Далее Фриделинда замечает: «…пока Гитлер торопливо поглощал закуски (к моему удивлению, он ложкой ел из полукилограммовой банки икру, которую нам не предложил), разговор по-прежнему вращался вокруг не особенно интересовавшей меня темы, а именно вокруг Никкель и ее фигуры».