Сто лет одного мифа

Титьен был готов вызвать Роллера на переговоры немедленно, но в начале года у Гитлера не было времени для встречи с ним, а 12 февраля анархисты и социалисты устроили в Линце антиправительственный мятеж, который сразу же перекинулся в Вену. В результате Роллеру удалось выехать в Германию только 22 февраля – после того, как мятеж был подавлен. Прежде всего он прибыл в Байройт, где посетил Дом торжественных представлений и познакомился с членами семьи Вагнер. К сожалению, ничего не известно о том, общался ли он с Виландом, для которого эта встреча могла бы представлять наибольший интерес, однако краткую заметку о ней оставил в своих мемуарах болевший в то время Вольфганг: «Он очень доходчиво рассказал мне о смысле, целях и изменениях в сценографии. Для меня было важно узнать, что при создании декораций нужно прежде всего обращать внимание на установку трехмерных элементов, производящих совсем не то впечатление, какое дает двумерная картина. Поскольку изначально Роллер был живописцем, он лучше других знал, что сценография подчиняется совершенно иным законам. Поработать в Байройте Роллера просил еще мой отец, но в то время Роллер из скромности отказался. Поскольку Винифред подкрепила свое приглашение настойчивой просьбой Гитлера, отказаться уже было нельзя».

В Байройте Роллер общался также с тетушками Евой и Даниэлой, которые старались перетянуть его на свою сторону в вопросе о постановке Парсифаля, и у художника, чье здоровье в то время и так оставляло желать лучшего, эта встреча отняла массу сил. Возможно, эту встречу специально организовала для него Винифред, которой было важно, чтобы сценограф понял, с каким сопротивлением любым новшествам ей приходится сталкиваться даже внутри семьи. Затем Роллер отправился в Берлин, где у него состоялась длительная беседа с Винифред и Титьеном, изложившими ему свои взгляды на новую постановку. По-видимому, они остались довольны тем, как он воспринял их пожелания; в своем отчете об этой поездке сценограф отметил, что в ходе беседы «было достигнуто отрадное взаимопонимание по всем вопросам».

26 февраля в рейхсканцелярии состоялась встреча с Гитлером, во время которой фюрер признался сценографу, что привержен его искусству с юных лет, проведенных в Вене. Он перечислил постановки Венской оперы, которые посетил в то время, и рассказал о так и не переданном профессору рекомендательном письме, из-за чего, вполне возможно, не состоялось его поступление в академию. Гитлер не стал скрывать, что является инициатором его приглашения для оформления новой постановки Парсифаля, и связал ее с эксклюзивными правами Байройта на исполнение сценической мистерии, хотя в случае принятия соответствующего закона его действие могло распространяться только на территорию рейха. Одновременно фюрер сетовал на то, что в 1913 году рейхстаг отказался выполнить волю Вагнера, а он сам не может заставить это сделать весь остальной мир. При этом, как писал Роллер, Гитлер самонадеянно заявил: «Но если я проведу этот закон, то тем самым что-то отниму у немецких театров, и мне следует оправдать это тем, что исполнение Парсифаля в Байройте во многих отношениях, в том числе и в сценическом, настолько совершенно, что никакой другой театр подобного предложить не может. Поэтому я выбрал именно Вас». Таким образом, он дал почувствовать сценографу, что от выполнения им своей задачи зависит отношение к постановкам Парсифаля не только в Байройте, но и во всей стране. Встал, разумеется, вопрос и о стоимости новых декораций, однако по этому поводу Гитлер не сильно беспокоился и только вскользь заметил: «Ну, денег-то мы достанем!»

Пыл старых вагнерианцев, стремившихся воспрепятствовать новой постановке, не смогла охладить даже явная поддержка Винифред фюрером и его личное энергичное вмешательство. Однако после проведенных в Берлине переговоров она чувствовала себя куда увереннее. Поскольку Цинстаг не оставил своих попыток помешать реализации новой постановки и действовал довольно агрессивно, пытаясь даже оказывать давление на Альфреда Роллера, Винифред стала общаться с ним через своего адвоката, который предупредил швейцарского мецената о возможных юридических последствиях его выпадов: «В незапечатанной почтовой открытке Вы пишете о ненависти, недоверии и клевете, об интригах и об отравленной атмосфере, безусловно имея при этом в виду отчасти и мою доверительницу. Далее вы пишете о полном разгроме и распаде, грозящих Байройтским фестивалям, и об „осквернении таинства“. Очевидно, эти слова относятся к моей доверительнице, поскольку она собирается заново ставить Парсифаля». В связи с этим он обещал «предпринять необходимые правовые действия». В дальнейшем швейцарские вагнерианцы предпочли не портить отношения с Ванфридом, и Цинстагу пришлось смириться.

К тому времени у Роллера обнаружили рак гортани, и ему пришлось работать в условиях острой нехватки времени и сильного нервного напряжения – предстояла сложная операция с последующим радиоактивным облучением. Предложенное им сценическое решение оказалось более революционным, чем этого ожидали в Байройте и Берлине. В соответствии с проектом Роллера интерьер храма не имел ничего общего с интерьером собора в Сиене, который некогда вдохновил Вагнера и был взят за основу Жуковским при создании им декораций к первой байройтской постановке. В новой сценографии Роллера изображенный в первой картине первого действия священный лес преображался во второй картине в лес уходящих в бесконечную высь колонн, и купол храма не был виден. Из-за проблем, возникших на границе, посылка с готовыми эскизами несколько недель пролежала на таможне и прибыла в Байройт с большим опозданием, так что изготавливать декорации тамошним художникам пришлось в большой спешке.

Той весной Винифред взяла с собой семнадцатилетнего Виланда в Лейпциг на торжественную закладку памятника Рихарду Вагнеру. На состоявшейся по этому поводу праздничной церемонии Гитлер произнес речь, в которой упомянул о необходимости «привлечь в чудесный мир этого поэта звуков грядущие поколения нашего народа», а рукопись речи подарил сыну Винифред, явно намекнув таким образом его матери, что он, как и она, рассматривает Виланда в качестве будущего руководителя фестиваля. Вице-канцлер Папен взял мать с сыном с собой в самолет, летевший в Берлин, и на следующий день они побывали в рейхсканцелярии, где байройтский наследник заручился согласием Гитлера и Геринга на распространение их фотографий с факсимиле подписей. Те решили поддержать молодого художника, уже в достаточной мере овладевшего искусством фотографии. В последующие годы Виланд заработал на продаже портретов вождей тысячи марок, причем ему не нужно было тратиться и терять время на проявление пленок и печать снимков, поскольку этим занималась лаборатория Дома торжественных представлений. Распространением его продукции занимался также постоянный фотограф фестивалей.

Самым же главным результатом тогдашнего визита Винифред в Берлин стало отданное фюрером распоряжение о закупке билетов на фестиваль для партии, о чем в Байройте вскоре узнали благодаря звонку адъютанта Гитлера Юлиуса Шауба. Этого звонка там ждали с нетерпением, поскольку обиженный на то, что его лишили возможности оказывать влияние на фестивали через Палату по делам культуры, Геббельс не торопился оказывать фестивалю материальную поддержку. Удалось решить и проблему с дирижерами: Рихард Штраус оказал Винифред еще одну услугу, договорившись с музыкальным руководителем Венской государственной оперы Клеменсом Краусом, чтобы тот разделил с ним представления Парсифаля. И Винифред не осталась перед ним в долгу. Что касается Мейстерзингеров и Кольца, то их взяли на себя Эльмендорф и уже освоившийся в Байройте Титьен. Впрочем, Крауса так и не пригласили, и вскоре Штраус намекнул ему, что тут все дело в происках Фуртвенглера и его секретарши, хотя против его приглашения был прежде всего Титьен.

В тот год в Байройте впервые слушали коротковолновые трансляции «вражеских» голосов из-за рубежа, которые власти еще не начали заглушать. Особенно сильное впечатление на Лизелотте произвела трансляция первомайской демонстрации из Москвы, сопровождавшаяся, по ее словам, комментариями на немецком языке «блестящего оратора, вполне в духе нашего Геббельса». Ее также поразило, что если «слова „советский“, „коллективизм“ и „Красная армия“ заменить другими, то все это напоминает нацистские демонстрации».

C середины мая стали поступать заказы на билеты, но процесс этот был столь нерешительным и медленным, что пришлось снова просить о помощи благоволивших Байройту высших нацистских чиновников. Лизелотте опять обратилась к Франку: «С болью в сердце я снова потревожила Ф… он безусловно что-то предпримет, до катастрофы дело не дойдет, поскольку, в конце концов, есть еще и фюрер, но на ожидание приходится тратить много нервов». Тем не менее в это тревожное время Гитлер снова оказался недоступен.

Вместе с тем нацисты оказывали Байройту активную моральную поддержку, устраивая в городе шумные манифестации. 13 мая Эрнст Рём устроил парад, в котором участвовали 25 000 штурмовиков, съехавшиеся со всей Германии. Рём сам принимал этот парад на Марктплац, и газеты прославляли его как «стойкого паладина фюрера» и «первого солдата канцлера». Газеты также с восторгом писали: «Он создал СА, гвардию фюрера, и воспитал ее в том духе солдатского повиновения, который позволил фюреру практически без пролития крови сокрушить власть марксизма».

Последние волнения перед началом репетиций были связаны с изготовлением декораций к Парсифалю. Специально с этой целью в Байройт прибыл в конце мая совершенно больной Роллер, незадолго до этого прошедший курс радиационного облучения. Под его руководством декорации все же удалось подготовить к 28 июня, когда в Доме торжественных представлений уже шли репетиции.

Глава 16. «Мерседес-кабрио» и новогодний бал в Берлинской опере

Поздним вечером следующего дня, 29 июня, Гитлер вылетел в Мюнхен, чтобы лично руководить акцией, вошедшей в историю как «ночь длинных ножей». Устроенная Гитлером резня тех, кто совсем недавно привел его к власти и поддерживал его авторитет среди населения во время шумных манифестаций и демонстраций, охранял массовые мероприятия нацистов и разгонял собрания и митинги социал-демократов и коммунистов, стала полной неожиданностью даже для его ближайших соратников. В одночасье эсэсовцы арестовали и доставили в тюрьму Штадельхайм всю верхушку СА, включая самого Рёма и его ближайшего подручного Эдмунда Хайнеса, других высших командиров штурмовиков, а вместе с ними старых врагов Гитлера еще со времени Пивного путча – пробывшего всего несколько недель на должности рейхсканцлера Курта Шляйхера и согласившегося стать при нем вице-канцлером «ренегата» Отто Штрассера. Заодно репрессиям подверглись представители левых кругов и церковной оппозиции. Всех их обвинили в антигосударственном заговоре и казнили без суда и следствия. Не извещенный заранее об этой акции баварский министр юстиции Ганс Франк поспешил в тюрьму, пытаясь найти какие-то правовые основания для того, что задумал Гитлер, и по возможности спасти невиновных, на что фюрер ему заметил: «Правовым основанием для того, что должно произойти, является существование рейха!» Баварский рейхсштатгальтер Франц фон Эпп пытался спасти жизнь своему другу Рёму, но ему удалось отсрочить его расстрел только на один день. Большинство арестованных незамедлительно казнили, но кого-то отправили не в тюрьму, а в концлагерь – например, расстрелявшего демонстрацию во время Пивного путча Густава Кара, чей труп с проломленной головой нашли в болоте неподалеку от Дахау. Ближайшее окружение Гитлера, в том числе Геринг, Гиммлер и Гесс, праздновали победу над своими соперниками.

Эта бойня случилась через пару дней после прибытия Фриделинды из Хайлигенграбе на каникулы в Ванфрид. Там, разумеется, все были также потрясены происшедшим, в первую очередь казнью Рёма, командовавшего за несколько недель до того в Байройте парадом своих штурмовиков. Теперь же из уст в уста передавали жуткие слухи о его аресте: «Представьте себе, фюрер лично арестовал сегодня утром Рёма, застав его в постели с мужчиной». По словам Фриделинды, мать просила всех не заговаривать на эту тему с Гитлером во время фестиваля: «Бедный фюрер, каким страшным ударом должно было стать для него открытие, что его предали лучшие друзья». Во время устроенной по приказу Гитлера резни были убиты также десятки людей, которых он сам признал невиновными, и в их числе музыкальный критик газеты Münchner neueste Nachrichten Вилли Шмидт, которого проводившие акцию эсэсовцы спутали впопыхах с одним из друзей Штрассера. Винифред удалось также добиться посмертной реабилитации депутата рейхстага от НСДАП Эмиля Зембаха – мужа многолетней посетительницы фестивалей Марии Зембах. И его вдове, и семье Вилли Шмидта Гитлер назначил пенсии, однако таких были единицы, в то время как жертвами стали десятки верных слуг режима. Впоследствии Гитлер отчасти открыл Винифред глаза на подоплеку этих событий – во всяком случае, ей стало ясно, в чем он обвинял Рёма. Поводом послужила ее просьба освободить из Дахау племянника одного из верных друзей Ванфрида, биографа Козимы Вагнер графа Рихарда дю Мулен-Эккарда. Когда Винифред попробовала заступиться за молодого человека, Гитлер, по воспоминаниям Фриделинды, перебил мать и решительно заявил: «Не просите за этого парня – он хуже их всех». Он будто бы «узнал, что одному члену редакции социал-демократической газеты Münchner neue Presse удалось купить посланные Рёмом из Боливии своему юному другу в Германии любовные письма, которые впоследствии стали известны как „боливийские письма“. Испугавшись угрозы газетчиков опубликовать эти письма, Рём приказал своему молодому адъютанту дю Мулен-Эккарту добыть их любой ценой. В качестве платы газета потребовала поставлять ей секретную информацию о разговорах в окружении фюрера, что Эккарт и делал, заручившись согласием Рёма». Фриделинда также писала, что Гитлер объяснил, каким образом предателю удалось избежать расстрела: «Эккарта следовало расстрелять вместе с остальными, но ему повезло. Он спрятался в лесах неподалеку от Висбадена и находился там до тех пор, пока я не прекратил расстрелы. Поэтому он теперь в Дахау и там останется». Оправдывая свои зверства, Гитлер любил ссылаться на исторические прецеденты. Об этом пишет в своих мемуарах Вольфганг Вагнер: «Гитлер… говорил о том, что великие политические цели, которые создают авторитет и власть, достигаются только насилием. Пример – убийство тысяч саксонцев Карлом Великим. Кого сейчас беспокоят все те зверства, которые творились под знаком Святого Креста? Идеалом консолидированной власти он считал папство и католическую церковь».

По словам Винифред, во время фестиваля ей пришлось также улаживать щекотливую проблему с нетрадиционной сексуальной ориентацией выступавшего в партиях Зигфрида и Вальтера Макса Лоренца, который в то время находился под следствием по делу о любовной связи с одним молодым человеком. Для Винифред Вагнер это дело было особенно неприятно: «…я была работодателем, и в деле был еще замешан один коррепетитор из наших кругов». Если ей верить, то спасти Лоренца удалось только благодаря ее вмешательству, поскольку Гитлер считал Лоренца невыносимым человеком: «На это я ему сказала: пусть так, но тогда я должна закрыть Байройт. Без Лоренца я не могу делать фестиваль». На самом деле Гитлер был в восторге от искусства Лоренца и ни в коем случае не дал бы его в обиду. Ведущего солиста Берлинской государственной оперы не позволил бы преследовать и ее патрон Герман Геринг. Поэтому в дальнейшем этот певец спокойно выступал и в Берлине, и в Байройте, и никто не смел тронуть его жену. В своей книге о Винифред Вагнер Бригитта Хаман приводит свидетельство одного из гостей фестиваля, наблюдавшего, как Гитлер «вызывающе пренебрегал надменной госпожой Винифред ради некоей загадочной блондинки, которая оказалась женой Макса Лоренца. Гитлер смеялся, болтал и хлопал себя по ляжкам. Не было и следа обычной для него суровой и грубой серьезности».

На сей раз проезд Гитлера от виллы Бёнера до Дома торжественных представлений был еще более помпезным, чем в прошлом году, однако облаченный во фрак фюрер был мрачен и сосредоточен – всем своим видом он демонстрировал, какое потрясение он пережил из-за предательства соратников, которых ему пришлось уничтожить. Самыми почетными гостями на открытии фестиваля были Геббельс с женой, президент Рейхсбанка Яльмар Шахт, чудом избежавший расправы вместе с прочими руководителями СА группенфюрер принц Август Вильгельм, а также остатки имперской знати – великий герцог Гессенский с семьей и герцог Кобургский.

Открывшее фестиваль представление Парсифаля имело особое значение не только потому, что мистерия шла в новой сценографии Альфреда Роллера, но также в связи с завершением дирижерской деятельности Рихарда Штрауса, который за несколько недель до того отпраздновал свое семидесятилетие. Исполнитель партии Парсифаля, молодой датский тенор Хельге Розвенге впоследствии писал: «В нем было заметно особое величие, и все мы пели в тот вечер с печалью в сердце. Мы приложили все наши старания, и при сравнении продолжительности спектакля с той, что была зафиксирована в 1882 году на репетиции, проведенной перед премьерой самим Вагнером, оказалось, что они совпали с точностью до минуты. Итак, в тот вечер новая постановка совпала с премьерной по меньшей мере по темпам». Один из лучших теноров того времени, Розвенге выступил в этой вагнеровской партии впервые (ранее он успел прославиться в итальянском репертуаре, особенно в партии Рудольфа в Богеме), и его появление на фестивале – еще одна явная заслуга Титьена.

Тетушки Даниэла и Ева старались держаться особняком, тем самым подчеркивая свое недовольство новой постановкой Парсифаля, однако сценография Роллера оказалась, по мнению многих, очень удачной, поскольку позволила решить сложную проблему перехода от первой ко второй картине первого действия: уходящий в бесконечность лес колонн храма, куда из леса прибывали рыцари, делал интерлюдию более логичной. В числе тех, кто выразил Роллеру свое одобрение, был и сам Гитлер. По этому поводу Лизелотте писала: «Старик Роллер возвратился совершенно просветленным. Фюрер абсолютно счастлив, и от этого у нас стало легче на душе». Когда сценографа чествовали в фестивальном ресторане во время застолья, устроенного по поводу премьеры, фюрер снова вспоминал о том, как он в молодости не решился к нему обратиться в Вене с рекомендательным письмом. Винифред была в восторге от достигнутого успеха и высказала лишь замечания по поводу сценографии сада цветов, где Роллер, по ее мнению, не учел особенности байройтской сцены. В целом же фестиваль, по ее словам, имел «неописуемый успех», не омраченный даже недовольством «стариков». Во время этого приема Винифред получила также возможность отблагодарить Штрауса за услуги, оказанные им двум последним фестивалям. Она представила Гитлеру его невестку Алису, жившую с мужем и свекром в доме Зигфрида. Рукопожатие фюрера на глазах у его окружения во многом облегчило ей дальнейшее существование, хотя, как уже было сказано, не избавило от преследований до самого конца войны. Разумеется, по поводу новой постановки резко высказывалась старая гвардия вагнерианцев, осуждавшая, по словам Цинстага из его послания Винифред, «дехристианизацию самого христианского сценического произведения». Но поскольку постановку одобрил сам фюрер, консерваторы должны были умолкнуть, и только газета Völkischer Beobachter осторожно заметила, что храм выглядел бы куда убедительнее в традиционном облике. Это означало, что у Геббельса могли быть претензии к постановке, которые он, однако, предпочел тогда громко не высказывать. К тому времени Гитлера удалось отговорить от принятия закона о защите Парсифаля, однако уже в начале семидесятых годов Винифред писала, что это именно она (!) «убедила его оставить все как есть, потому что при теперешнем положении вещей исполнение за рубежом запретить нельзя, и немецкие постановки могут затем перебраться в Брюссель, Париж, Прагу, Вену, Копенгаген и проч.».

После представления Парсифаля Гитлеру внезапно сообщили о скором прибытии Геринга, и Винифред пришлось подыскивать для рейхсмаршала приличные апартаменты. Поскольку все комнаты в Ванфриде были заняты, остававшуюся в доме Зигфрида родню Штрауса и ночевавшую там же Лизелотте попросили освободить помещения. Геринг прибыл посреди ночи и тут же отправился в дом Бёнера, в окнах которого свет горел до утра. К середине дня стало известно, что национал-социалисты устроили в Австрии антиправительственный путч, в результате которого был убит канцлер Дольфус. Гитлер продолжал отслеживать события и во время состоявшегося на следующий день представления Золота Рейна. Фриделинда писала об этом: «Шауб и Брюкнер сновали туда-сюда между ложей Гитлера и предбанником нашей ложи, где стоял телефон. Один принимал сообщения по телефону, а другой спешил к Гитлеру и шептал ему что-то на ухо». Исполнявший в Парсифале партию Гурнеманца Йозеф фон Мановарда, не скрывая радости, восклицал, что теперь Австрия наконец-то станет нацистской, и уверял всех, что фюрер обещал отправить его на родину специальным самолетом: «Вы только представьте себе: специальным самолетом!» Похоже, так оно и было, потому что Гитлер привечал даже жену верного ему певца-нациста. Фриделинда вспоминает: «Госпожа фон Мановарда была полной крашеной блондинкой средних лет; впоследствии мы узнали, что она стала одним из самых деятельных тайных нацистских агентов и на манер Маты Хари выдавала Гитлеру его австрийских противников. Мы с Гербертом Янсеном случайно встретили ее спустя два года. Нас заинтересовала переливавшаяся на тыльной стороне ее правой руки огромная золотая свастика, закрепленная на браслете часов и кольцах указательного пальца и мизинца. Я еще не успела ее как следует рассмотреть, как Янсен спросил, что она означает. „О, она покрывает то место, которое поцеловал фюрер“, – проворковала толстушка. На это Янсен, всегда сдержанный и воспитанный, смог только ответить: „Как жаль, что он не поцеловал Вас в губы“».

Во время представления Золота Рейна стало известно, что путч провалился – после того как сохранивший дружеские отношения с австрийскими властями Муссолини стянул к границе с Австрией итальянские войска, путчистов арестовали и отправили в те же лагеря, где уже сидели арестованные зимой социал-демократы. После этого Гитлер объявил попытку государственного переворота внутренним делом Австрии и заявил о сохранении дружеских отношений между двумя странами. Находившийся в Байройте Альфред Роллер получил сообщение, что среди арестованных путчистов находится и его сын Ульрих – двадцатитрехлетнего студента-сценографа арестовали в отцовском доме в городке Мондзе. Умерший меньше чем через год в Вене Альфред Роллер своего сына так больше и не увидел. А соблюдавший невозмутимое спокойствие фюрер посетил на следующий день представление Валькирии, где в партии Брюнгильды выступила легендарная Кирстен Флагстад – еще один результат блестящей организационной деятельности Титьена.

Представление Заката богов транслировали по радио. В числе слушавших эту передачу была и находившаяся уже в Швейцарии семья Томаса Манна. Однако сам писатель от семейного прослушивания уклонился. По этому поводу он отметил в дневнике: «Мне это претит; я не слушаю, что передают из Германии. Всему, что оттуда исходит, не хватает невинности. В основе всего лежит культурная пропаганда». После представления Заката богов Винифред выступила по радио, отметив, что перед приходом к власти национал-социалистов руководство Веймарской республики не имело представления о том, «что является немецким и истинным» (она процитировала монолог Ганса Сакса из последней сцены Мейстерзингеров), но уже в период подготовки к фестивалю прошлого года, по ее словам, «случилось чудо, и благодаря фюреру Байройт занял в Третьем рейхе то место, которое он и должен был занять, если иметь в виду его культурное предназначение, которое для него избрал и на которое надеялся Вагнер». В заключение своего выступления она заверила слушателей: «Пока защитником и покровителем Байройта является наш фюрер, наследие Вагнера находится в надежных руках». Это выступление Томас Манн назвал «смесью гитлеровской пропаганды и байройтского пафоса».

Во время фестиваля произошло еще одно важное событие, которое если и не стало решающим для укрепления власти Гитлера, то во всяком случае существенно его облегчило и ускорило. 2 июля скончался рейхспрезидент Гинденбург. За день до его смерти Гитлер, Геббельс и Геринг прибыли в поместье Гинденбурга Нойдек в Восточной Пруссии, чтобы обеспечить передачу президентских полномочий фюреру, чья власть отныне становилась неограниченной. Для легитимизации подготовленного рейхстагом закона, в соответствии с которым ведомства президента и канцлера объединялись, на 19 августа был назначен референдум, тут же разрекламированный как свидетельство морального величия Гитлера. По всей стране был объявлен трехдневный траур.