Сто лет одного мифа

Получив принципиальное согласие Тосканини, Винифред вознамерилась пригласить на фестиваль также Вильгельма Фуртвенглера, чье искусство восхитило ее и Зигфрида во время посещения генеральной репетиции Лоэнгрина в Берлине. По поводу его участия в фестивале у нее не было никаких опасений, тем более что Титьен в своем письме ее успокоил, пообещав объяснить прославленному руководителю Берлинского филармонического оркестра, который был также желанным гостем в Венской опере и на концертах Венского филармонического оркестра, что «Байройт делает ставку не на отдельные личности и их особые пожелания, а полагает, что все исполнители, в первую очередь дирижеры, должны находиться в подчинении у исполняемой музыки». При этом берлинский интендант уверял, что Фуртвенглер – «чудесный большой мальчик, с которым можно делать все, что пойдет на пользу исполняемому произведению». Если Винифред и Титьен серьезно в это верили, то они глубоко заблуждались. По словам Ганса Пфицнера, «…речь идет о „примадоннерихе“, в чьих глубочайших человеческих и музыкальных глубинах кроются не удовлетворенное прессой тщеславие и помешательство на звукозаписях». Прозвище «примадоннерих» можно истолковать как «мужчина-примадонна», и оно довольно точно отражает свойство характера знаменитого дирижера, с которым руководителям фестиваля пришлось немало помучиться. Вдобавок у выглядевшего «большим мальчиком» Фуртвенглера была обладавшая мужским характером и железной деловой хваткой секретарша Берта Гайсмар (Geißmar), с которой им также предстояло вскоре познакомиться.

12 декабря не снимавшая траура Винифред встретилась в берлинской квартире театрального агента Луизы Ройс-Бельче (Reuss-Belce) с Хайнцем Титьеном, чтобы выработать стратегию поведения в отношении Фуртвенглера. При этом она осталась довольна как личностью своего будущего главного помощника, так и результатами переговоров. После того как Титьен вскоре появился в Байройте, с ним познакомились и ее дети. Вот как описывала этого человека в своих мемуарах Фриделинда: «Этот худощавый, темноволосый, низкорослый мужчина в очках с толстыми стеклами был одной из самых угрюмых и поразительных личностей, которые в начале эпохи Третьего рейха боролись за то, чтобы утвердить свои властные позиции. Он никогда не появлялся в обществе и выглядел настолько обыкновенно, что его никто не замечал… По-моему, его деловые способности, в особенности дирижерское дарование, были сильно преувеличены. Ко времени своего появления в Байройте он был генеральным интендантом государственных оперных театров Пруссии, к которым относились в числе прочих Кроль-опера и Берлинская государственная опера. Там у него также были свои кабинеты, и в этих театрах он властвовал безраздельно».

Чтобы скрыть от прессы приглашение Фуртвенглера, первые встречи с ним проходили тайно на квартире Берты Гайсмар. Благодаря посредничеству Титьена и собственным дипломатическим навыкам, выработанным за несколько лет совместной работы с мужем на фестивалях, где ей приходилось общаться с самыми разными исполнителями, Винифред поначалу удалось довольно быстро прийти к соглашению с обладавшим тяжелым характером маэстро, который, согласно воспоминаниям Гайсмар, назвал Байройт «мечтой каждого оперного капельмейстера» и сразу согласился взять на себя Тристана и Изольду. Пораженная реакцией хозяйки байройтского предприятия секретарша впоследствии вспоминала: «Сильная и властная во всем прочем, госпожа Вагнер разразилась тогда слезами облегчения, ведь судьба Байройта лежала у нее на душе тяжелым грузом». Она сразу согласилась на требование Фуртвенглера назначить его музыкальным руководителем фестиваля. Однако успокаиваться было пока рано, так как еще предстояло отговорить Тосканини от исполнения Тристана, предложив ему взамен что-то равноценное. Кроме того, уже через неделю Фуртвенглер внезапно отказался от участия в фестивале «по причинам личного характера», и лишь ценой огромных дополнительных усилий его удалось уговорить продолжить переговоры и посетить Байройт для знакомства с Домом торжественных представлений.

Во время состоявшегося вскоре визита Фуртвенглера и его секретаршу знакомили с архивами Ванфрида, в том числе с рукописями партитур Вагнера, возили на Зеленый холм и устраивали экскурсии по окрестностям. Уже на старости лет Вольфганг Вагнер писал в своих воспоминаниях: «Приземистая фигура госпожи Гайсмар и ее лицо, как у щелкунчика, настолько забавно контрастировали с высокой, стройной фигурой Фуртвенглера, его длинной шеей и характерной по форме головой (из-за чего манера их общения была достаточно оригинальной), что мы, дети, едва сдерживали смех». А наблюдательная секретарша Лизелотте Шмидт в те дни писала своим родителям: «То, что мне представилась возможность познакомиться с этим великим музыкантом, я считаю большой удачей; я испытала великую радость и получила огромное удовольствие. Он очень простой, естественный, не позер и не страдает высокомерием (которое ему приписывает только отвратительная Гайсмар – уродливая и пронырливая стопроцентная еврейка); очевидно, в Байройте он всем понравится».

После этой встречи Винифред писала Титьену: «Я не могу избавиться от ощущения, что мне пришлось размягчить камень, и мне уже почти удалось получить долгожданное „да“! Если бы не влияние д-ра Г<айсмар>, которая, как мне открыто сказал сам Ф., считает, что он не должен идти на поводу у обстоятельств. Повсюду проклятые бабы!» Согласие Фуртвенглера не было получено и на этот раз. Только после дополнительных переговоров в Берлине в январе 1931 года Титьен получил радостное сообщение: «Я знаю, что счастливым решением проблемы с Фуртвенглером я обязана исключительно Вам – и что глубокое понимание Вами Ваших обязанностей в отношении Байройта позволяет мне на Вас положиться, сохраняя при этом полное спокойствие». Чтобы обидчивый Тосканини не слишком расстраивался из-за того, что Тристана, которым он дирижировал на прошлом фестивале, передали Фуртвенглеру, Винифред поспешила заверить итальянского маэстро, что сейчас он будет исполнять помимо Тангейзера еще и Парсифаля.

* * *

После смерти Зигфрида окружающие стали замечать, что его тринадцатилетний сын Виланд сразу как-то вытянулся, даже похудел, и стал значительно серьезнее. Если в младших классах он, как и вся четверка детей Вагнеров, был типичным сорванцом и девчонки стремглав разбегались, едва его завидев, поскольку ему ничего не стоило запустить в них футбольным мячом или навести ужас своим рычанием, то, повзрослев, старший сын стал самым степенным и рассудительным из всех детей. К тому же явно изменились его отношения с матерью. Оказавшись старшим мужчиной в доме, подросток стал с ней особенно почтителен, даже льстив, дарил ей цветы, называл прекраснейшей в мире женщиной и фотографировал своим первым фотоаппаратом. В этом он разительно отличался от вернувшейся из Англии сестры, на которую по-прежнему было невозможно найти управу ни в лицее для девочек, куда ее отдала с осени мать, ни дома, где дети были переданы в распоряжение гувернантки Лизелотте Шмидт. У самой Винифред, которая постоянно находилась в разъездах или проводила совещания, времени на воспитание детей уже не оставалось.

В какой-то момент ей показалось, что детям необходима твердая мужская рука, и она стала подыскивать воспитателей-мужчин, как вспоминала впоследствии Фриделинда, главным образом из числа обедневших прусских аристократов: «Один претендент пришел к нам на чашку чая и тут же объявил, что это место ему не подходит. Другой продержался в течение долгого мучительного месяца. Это был высокий мужчина с надменной внешностью, носивший сапоги для верховой езды; в качестве домашнего учителя он оказался просто катастрофой. В наших домашних заданиях он разбирался еще хуже нас. Сначала мать пыталась поддерживать его авторитет и с этой целью твердо заявляла, что он прав, даже если он явно ошибался, так что вскоре между нами возникло открытое противостояние. После ухода пруссака мы с облегчением вздохнули. Однако теперь серьезную проблему стала представлять для нас Лизелотте». Действительно, с тех пор как Винифред убедилась, что никто не сможет помочь детям справиться с домашними задания лучше ее секретарши, та приобрела в доме огромную власть. Фриделинда вспоминала: «Она была маленьким, льстивым созданием, сумевшим втереться в доверие к матери, и пыталась нас от нее отдалить. Когда мать уезжала, Лизелотте претендовала на ее место: например, старалась занять за обедом стул матери и оставалась сидеть на нем до тех пор, пока я ее не сгоняла, или же работала за письменным столом матери. А если мать звонила откуда-нибудь по телефону, она сейчас же хватала трубку, а потом просто сообщала нам: „Звонила ваша мать“. Не говоря нам, о чем спрашивала мать, Лизелотте полагала, что таким образом она нас одергивает и призывает к порядку».

Лучше всех умел находить общий язык с гувернанткой Виланд, она была для него даже незаменима, поскольку помогала писать сочинения по литературе. Однако, по мнению Фриделинды, секретарша стала для Ванфрида «стихийным бедствием», поскольку она встала между матерью и детьми – и похоже, что старшая дочь была совершенно права. Лизелотте, что вполне естественно, испытывала к ней стойкую неприязнь, о чем свидетельствует перечень эпитетов, которыми она награждала свою подопечную: «упрямая овца», «мегера», «тварь» и т. п. Она обвиняла Фриделинду в том, что та подстрекает братьев и сестру ко всяким безобразиям, а также в лени и неряшливости. Самое печальное, что Винифред, не вдаваясь в суть дела (на что у нее, собственно, не было времени), всегда вставала на сторону своей помощницы. Поэтому пришедшие в отчаяние дети (возможно, заводилой, как всегда, была Фриделинда) написали доброй знакомой матери Хелене Розенер письмо с просьбой о защите. Хелена приняла их горести близко к сердцу и попеняла в письме своей школьной подруге, что та мало занимается детьми, препоручив их воспитание какой-то интриганке. Мать осталась непреклонной и в ответном письме переложила всю ответственность на детей, которые якобы обращаются со своей воспитательницей как с прислугой. Возможно, в какой-то мере были правы обе стороны, но ни одна из них не желала прийти к компромиссу.

Вольфганг был, пожалуй, самым тихим из детей и проявлял свои буйные качества только в тех случаях, когда вся четверка сходилась вместе и заряжалась энергией бунта от Фриделинды. В первые школьные годы он уделял много времени своему курятнику, и его деловые качества проявлялись только в поддержании хозяйства в образцовом порядке и в получении дохода от торговли яйцами. Он также любил возиться в оборудованной на верхнем этаже Ванфрида мастерской, однако это занятие можно было отнести к категории детских игр, подобно играм в куклы или в кухню, которым предавались в соседней комнате его сестры. Повзрослев, он перенес свои занятия в выделенное ему матерью подвальное помещение и переоборудовал его в довольно приличную мастерскую, где, по его собственным словам, мог «плотничать и столярничать сколько душе угодно». В подвале у него была также «слесарная мастерская с токарным станком и даже маленькая кузница». Там он часами возился со своими друзьями Эмилем и Германом, а когда требовалось выполнить более сложную работу, вызывал кого-нибудь из рабочих Дома торжественных представлений или отправлялся туда сам. У него была также общая с Виландом фотолаборатория, однако в искусстве фотографии его успехи были куда скромнее, чем у старшего брата, ставшего со временем практически профессиональным фотографом.

Еще в младших классах Фриделинда подружилась на занятиях физкультурой, которые проходили раздельно у мальчиков и девочек, со своей ровесницей Гертрудой, дочерью известного в Байройте школьного преподавателя и члена НСДАП Адольфа Райсингера. Ее дядя был архитектором, работавшим после прихода к власти национал-социалистов в типичном для той эпохи помпезно-державном стиле. В 1936 году Гитлера привел в восторг построенный им в Байройте Дом немецкого воспитания. Осматривая интерьеры этого нацистского храма, фюрер с восхищением восклицал: «Прекрасно, поистине прекрасно!» Одним словом, это было в высшей степени почтенное семейство, и против дружбы дочери с Гертрудой у Винифред не возникло никаких возражений. Однако, несмотря на полученное в семье воспитание, та вовсе не была сторонницей национал-социалистов, да и вообще мало интересовалась политикой – с самого детства девочка жила в мире танца. Как писал историк семьи Вагнер Джонатан Карр, «заслышав дома звуки музыки, она начинала, еще не научившись как следует ходить, кружиться и раскачиваться, а гимнастика в школе была ей в тысячу раз милее чтения. Трудно определить, откуда у нее взялось это стремление к вечному движению, – в любом случае она его не могла унаследовать ни от своего отца, авторитарного школьного педагога… ни от давно болевшей матери Луизы, ни от дяди Ганса». Она сдружилась с такой же непоседливой, но не увлекавшейся в силу своей полноты танцами Фриделиндой, и девочки часто предавались в Ванфриде чаепитиям, во время которых также давали лакать из блюдец молоко собакам. Если им требовалось что-нибудь к чаю, Фриделинда кричала в шахту лифта: «Алло, Грета, что есть к чаю?» – и та поднимала им поднос с чаем, молоком, печеньем и мармеладом. По-видимому, она привлекала Гертруду своими постоянными и неожиданными выдумками. Например, когда нужно было заставить заболевшую после родов суку выпить рыбий жир, а та категорически не хотела этого делать, Фриделинда обмазала жиром только что появившегося на свет щенка, и собаке пришлось его вылизывать. В то время Виланд и Гертруда не проявляли друг к другу никакого интереса.

Ситуация изменилась в год смерти Зигфрида, когда повзрослевший Виланд вернулся домой после школьных каникул. В достопамятный день выборов в рейхстаг, когда нацисты устроили манифестацию в поддержку своей партии и Ганс Шемм объявил, что «национал-социалисты от всего сердца ненавидят демократию и принимают участие в этих выборах, только чтобы прийти к власти законным путем», Виланд и Фриделинда присоединились к гуляющей публике. Проходя мимо дома, где жила Гертруда, они увидели ее, стоявшую у окна, и пригласили к ним присоединиться. При виде возмужавшего и похудевшего брата подруги той захотелось приодеться, поэтому, когда она вышла на улицу в новом платье, тонких чулках и изящных туфлях, Виланд посмотрел на нее совсем иными глазами. Как впоследствии рассказывала Гертруда, наиболее сильное впечатление на него произвели ее красивые длинные ноги. Это событие описала биограф Фриделинды Вагнер Ева Вайсвайлер, знавшая о нем со слов Гертруды, которая на старости лет дала ей интервью: «Они отправились втроем дальше и фотографировались в разных провокационных позах: Гертруда и Фриделинда перед транспарантом с надписью „Германия, проснись“, с высунутыми языками, с сигаретами во рту, с вытянутой в гитлеровском приветствии правой рукой, в молитвенной позе и так далее. Это было прекрасное триединство». Теперь Гертруда стала пользоваться любым удобным случаем, чтобы побывать в Ванфриде, где ее по-прежнему радушно принимали, но уже не ради подруги, с которой они теперь учились в разных школах. Виланд увлекся ею всерьез, и они стали подолгу гулять, зимой ходили на каток и бегали на лыжах, а весной и ближе к лету – катались на лодке и плавали.

Винифред, озабоченная избыточной полнотой вступившей в пубертатный возраст дочери, отправила ее на три дня в клинику в Йене, где та прошла обследование у маститого профессор Вольфганга Вайля. Впоследствии Фриделинда утверждала, что он поставил ей неверный диагноз «ожирение мозга», и неприязнь к этому человеку сохранилась у нее на многие годы. По совету профессора мать устроила дочь на два месяца в санаторий в Партенкирхене, где та оставалась до начала весны. Хотя в санатории не было ее ровесников, Фриделинда чувствовала себя там вполне свободно; отдыхающие баловали ее, брали с собой на экскурсии и угощали пирожными с заварным кремом. Особое удовольствие она получила от поездки на расположенное у подножия горы Цугшпитце озеро Айбзее, над которым регулярно соревновались в летном мастерстве лучшие пилоты Германии: «Эрнст Удет выполнял ошеломляющие фигуры высшего пилотажа и демонстрировал свой коронный номер, подхватывая носовой платок, который он бросал на поверхность озера (разумеется, когда оно не было покрыто льдом), то одним, то другим крылом. Захватывающие фигуры выделывал на своем маленьком самолете с изображенной на нем свастикой также Рудольф Гесс. Постоянно происходило что-то волнующее, восхитительное». Но самое главное – не было учителей, вызывавших у нее стойкое отвращение, о чем свидетельствует ее письмо девочке, с которой она незадолго до того собиралась познакомиться: «Мне 12 лет, но в марте будет уже 13. Как Вы, должно быть, знаете, меня не назовешь стройной. Здесь, в Байройте, я хожу в лицей для девочек, но мы его называем „складом метелок“, поскольку туда ходят невыносимые для меня шумные обезьяны… у нас есть и самые тупые учителя. Наша классная руководительница похожа на ведьму, она такая и есть, потому что она нам отвратительна, и никто ее не выносит, она враждует даже с другими учителями. Я не буду описывать всех учителей, да Вам и самой это не очень интересно. Самыми прекрасными у нас бывают уроки пения проф. Киттеля, и он нам всем очень нравится».

Из дома приходили известия об увлечении с некоторых пор новой радиолой, на которой в Ванфриде проигрывали грампластинки и слушали радиопередачи. Ганс фон Вольцоген сочинил для младшего сына Вагнеров новую пьесу для Касперле-театра, где действовали пара влюбленных и отвратительный еврей, которого, разумеется, прогоняли оплеухами. В заключение Касперле произносил назидательную речь, завершавшуюся возгласом «Хайль Гитлер!». Полученный Фриделиндой идеологический посыл явно нашел отклик в ее душе. Вскоре она писала Гертруде: «Я все еще сомневаюсь, что Гитлер придет к власти. У правых партий нет единства. Каждая хочет выставить своего руководителя. Но Гинденбург тоже недолго останется у власти. Не знаю, слишком ли я пессимистична! Но если бы ему <Гитлеру> это удалось, я бы сошла с ума от радости».

Когда похудевшая, несмотря на увлечение миндальными пирожными, Фриделинда вернулась домой, она внезапно обнаружила, что ни подруга, ни брат больше ею не интересуются, и у нее возникло естественное чувство зависти, которое, как известно, до добра не доводит. Между тем занимавшийся рисованием и фотографией Виланд с увлечением рисовал возлюбленную и фотографировал ее в различных позах, которые можно было бы назвать фривольными. На многих фотографиях Гертруда представала полуобнаженной или прикрывалась прозрачной вуалью. Порывшись в вещах брата, Фриделинда выкрала несколько снимков и показала их своей начальнице в Союзе немецких девушек. Поведение Гертруды сочли недопустимым для члена Союза, и ее исключили из его рядов. В школе ее тоже ждали большие неприятности, и отношения между Вагнерами и Райсингерами были вконец испорчены. Отец Гертруды послал своему товарищу по партии Винифред письмо, в котором объявил, что его дочь разрывает все связи с домом Ванфрид. Послание кончалось словами: «Приветствую Вас, и Хайль Гитлер!» Скандал удалось замять лишь благодаря тому что мать возложила вину за этот инцидент на Виланда и не стала ни в чем обвинять Гертруду. Однако раскаяться в своей несдержанности вскоре пришлось и Фриделинде – с тех пор Винифред всерьез задумалась над тем, чтобы применить к ней более суровые воспитательные меры.

* * *

19 января редакции сотен газет получили из Байройта следующее сообщение: «Будучи преемницей Зигфрида Вагнера, госпожа Винифред Вагнер пригласила на пост художественного руководителя Байройтского фестиваля Хайнца Титьена, а на должность музыкального руководителя – Вильгельма Фуртвенглера. Прусский министр по делам культов дал Титьену разрешение на занятие этой должности, Фуртвенглер также получил его согласие». На фестивале должен был выступить также Артуро Тосканини. Как и в прошлом году, Кольцом было поручено дирижировать Карлу Эльмендорфу. Хотя программа прошлого года, как обычно, осталась неизменной, публика восприняла сенсационные назначения как знак стремления нового руководителя к модернизации фестиваля. Об отказе Мука от участия в фестивале говорилось вскользь и в самом конце. Почти одновременно стало известно о газетном сообщении, в котором Берта Гайсмар провозгласила главной фигурой Фуртвенглера. Винифред была возмущена демаршем секретарши музыкального руководителя, которая официально была сотрудницей Берлинского филармонического оркестра и не имела никакого отношения к фестивалю, и с раздражением писала Титьену: «Вы и я занимаем, слава богу, одну и ту же позицию в отношении прессы: не обострять с ней отношения без особой надобности, не воспринимать ее бестактность всерьез и уверять самих себя, что в наше изменчивое время все быстро забывается. Я даже убеждена, что и Ф. не чувствовал бы такой зависимости от Г., если бы она так не суетилась и не копалась во всех подробностях!» Поскольку восторженные отзывы прессы о Фуртвенглере возмутили также Тосканини, его и без того прохладные отношения с соперником тем летом стали совсем плохими.

Высокопоставленные функционеры НСДАП по-прежнему не оставляли своим вниманием Байройт, где они всегда находили радушный прием. В марте 1931 года тридцатилетний помощник и юрисконсульт Гитлера Ганс Франк выступил там с докладом на тему «Немецкая революция». Он побывал также в Ванфриде; примерный семьянин и отец двоих детей очаровал Лизелотте, которая писала о нем родителям: «Это человек столь же рассудительный, сколь и утонченный. Недавно он пробыл здесь с Шеммом с часу до одиннадцати, осмотрел Ванфрид и отдохнул…» Став ее любовником, Франк, по-видимому, подал ей надежду на возможность создать в будущем семью, но так на ней и не женился.

Посланцам фюрера, пристально наблюдавшим за всем, что происходило в Байройте, по-прежнему явно не внушал доверия Титьен. Поскольку он пользовался безграничным доверием находившегося под контролем социал-демократов прусского Министерства культуры, его считали засланным туда «леваком», чуть ли не коммунистом; подозрительными казались его обширные связи за рубежом и его знание нескольких языков. Руководитель Союза борьбы за немецкую культуру и главный редактор газеты Völkischer Beobachter Альфред Розенберг счел свои долгом предупредить Винифред, что Титьен, вне всякого сомнения, социал-демократ. При этом он сослался на присланную для публикации в его газете статью социалиста и еврея Курта Зингера (после прихода Гитлера к власти он возглавит Ассоциацию культуры немецких евреев). От руководительницы фестивалей Розенберг получил вежливое, но твердое возражение: «Я чрезвычайно Вам благодарна за то, что Вы разъяснили мне ситуацию с Городской оперой и Титьеном. Однако не поймите меня превратно. НСДАП должна и может критиковать меня или Байройт. Тем не менее я считаю ошибочным подвергать Титьена нападкам из-за того, что он член СПД. В данном случае наша партия придерживается принципа, согласно которому должность дается не по предъявлении партбилета. Я, разумеется, выбрала Титьена не потому, что он член СПД (впрочем, я в это и не верю), а потому, что, по моему мнению, его качества человека и художника соответствуют предъявляемым мною требованиям».

В то время проблема сотрудничества с Титьеном не выходила за рамки внутрипартийной дискуссии, а после прихода Гитлера к власти он уже единолично решал, кого и на какую должность назначать, так что главному идеологу Геббельсу и главному надзирателю за выполнением идеологических установок Розенбергу оставалось только подчиниться.

Ясно, что статья Зингера свидетельствовала лишь о наивности социал-демократов, все еще веривших в возможность диалога с национал-социалистами (а впоследствии – в возможность выживания евреев в условиях нацистского правления), но ни в коем случае не о «левизне» Титьена, который вел свою игру и вряд ли имел какие бы то ни было политические убеждения. При этом его отношения с Винифред не только не ухудшились, но стали еще более доверительными; она все больше увлекалась новым художественным руководителем фестиваля. Дети пока что знали его только по газетным фотографиям, и, по их мнению, он выглядел на них как орангутанг. Чтобы создать у юных Вагнеров благоприятное впечатление о себе и подготовить их к предстоящему знакомству, он послал им более качественный снимок. Из письма Винифред Титьен узнал: «Теперь одно из моих чад утверждает, что собаки красивее Вас! При более близком знакомстве Вы сразу же определите, кто именно это сказал». Разумеется, это была дерзкая Фриделинда, но не желавший портить отношения ни с детьми, ни с их матерью Титьен великодушно согласился: «Тот, кто находит, что собаки красивее меня, удостоится моей высшей похвалы, потому что он совершенно прав».

В день рождения Зигфрида, 6 июня, позвонил Гитлер, пригласивший Винифред с детьми в загородный ресторан. К огромному удовольствию Лизелотте, на эту встречу взяли и ее. Разумеется, в своем очередном письме секретарша подробно описала это событие, чтобы родители смогли за нее порадоваться. До места добирались около часа, а потом, по ее словам, наступил «великий момент и встреча с еще более великим человеком, который сидел в окружении пяти человек из СС в саду» и уже ждал их; «было достаточно одного взгляда его голубых, как фиалки, глаз, чтобы почувствовать его характер и сердце». Поле полуторачасового общения с Гитлером и его свитой, сопровождаемого игрой соратников фюрера на трубах и фотографированием, детей вместе Лизелотте отправили домой, а Винифред еще довольно долго беседовала со своим другом – жаловалась на жизнь и делилась связанными с предстоящим фестивалем заботами. Трудно сказать, чего ради Гитлер вытащил ее с детьми за город, поскольку все они вскоре вернулись в Байройт и он довольно долго пробыл в Ванфриде, где сидел в компании детей и с восторгом глядевшей на него Лизелотте: «Больше часа он провел наверху с детьми, сидел на кровати Виланда, а мы все окружили его плотным кольцом, боясь упустить хотя бы одно его слово или взгляд».