Наполеонов обоз. Книга 1. Рябиновый клин

«– Ку-ку! Приём! Приём стеклотары! Как слышно? Поехали?.. Мы на чём там остановились, Петровна? А! На мудацком ранении в ногу. Хорошо, что не в жопу, это была бы печаль на всю жизнь. Ну, ладно. Переходим к острову сокровищ… А жалко, что зловещей музыки нет. Слушай, ноу-халяу: может, параллельно с рассказом включать музыку ужасов? Настраивать Нину на правильный фокус. И к книжке потом диск присобачить: музыкальное сопровождение к мио-карду.

Да ладно тебе, это шутка. Я не отвлекаюсь. Поехали… Остров сокровищ: та-да-ам!

Я говорил, да, что у нас телевизора не было? Но на основе удачных махинаций с солярой мне удалось выкружить у какого-то деда старенький «Рекорд В312». Только у него кинескоп был сгоревший. Тогда из города мне ещё один притащили. И как раз у того только кинескоп и работал: плата оказалась живая, телик говорил, переключался… И вышло у нас: вещал один, а показывал другой. Они и стояли боком друг к другу. Худо-бедно мы смотрели все новости, в том числе знаменитую передачу господина Невзорова «600 секунд». Так что во всём случившемся он, считай, больше всех и виноват.

У нас там на складах, понимаешь, стояли списанные станции. А склады огромные, шесть таких на территории. Не опечатанные, ничего, свободный доступ. И полно серной кислоты. Раньше станции были все ламповые. Как-то мы по -ЗИПам лазали, лазали, осматривались… ЗИП – это запасные части станции. И там всё лампы, лампы, лампы… конца-краю не видно. Главное, в каждой коробочке инструкция: пишут, сколько палладия, сколько ванадия, сколько где содержится драгоценного метала: в аноде, в катоде. Ну, лампы и лампы…

Их надо было утилизировать, но до этого никому уже дела не было: перестройка, разброд, в армии – смертоносный бардак, и никто никому не сват и не начальник.

А тут к тому же – денежная реформа, беда и ужас для многих. Я лично сам видел, как деды лет под сто возле сберкасс на мешках денег сидят, слёзы горючие льют и, можно сказать, помирают, потому как внука теперь женить не могут. В городе за ночь со складов пропали все товары, которые раньше никому ни на что не сдались – тазы, автозапчасти… Город пустой стоял, ветром продувался. Говорили, что люди вешались…

И тут вот эта самая передача.

Сидим мы, смотрим Невзорова, а там, в его напористой манере возникает следующий сюжет: арестованы, мол, два предприимчивых гражданина, которые занимались скупкой краденых радиодеталей с целью выплавки из них драгоценных металлов…

Я, такой, сижу, слушаю… Пока ещё не напрягаюсь.

Тут камера, значит, пошла гулять по квартире: обычная кухонька в «хрущёбе», газовая плита, самодельная вытяжка в окошко, гайка и баночка из-под детского питания… И далее нам, бывшесоветским лохам, преподают наглядный конкретный урок алхимии: берут транзисторы, головки срезают и катод с анодом опускают в баночку… Затем включают газовую плиту и плавят в баночке это дело… Затем расплавленный раствор опускают в серную кислоту. Вуаля! Вам три рубля! Да не-е, поболе трёх рублей станет.

Я сижу такой, очарованный странник, погружаюсь в новую глубокую мысль и думаю: так-так-так… Прекрасен ты, огромный божий мир.

– Саша, – говорю решительно своему мягкому и мирному напарнику, – будем делать конструкцию передового алхимического комбайна. Пора взглянуть судьбе в лицо. Или мы её, Саша, или она – нас.

А он сидит, смотрит на меня… и пока ничего не понимает. Он же не прочёл, как я, четыре стеллажа книг.

Первым делом нужно было модернизировать паяльную лампу. У нас же не было газовой плиты.

И начальный эксперимент прошёл неудачно: нас обрызгало так… еле живы остались.

Понимаешь, этот расплавленный раствор надо опустить в серную кислоту. Реакция бешеная. Потом это в арыке промывать надо… Руки прожигало кошмарно, мы оба были, как шрапнелью изгвазданные.

Второй эксперимент получился вполне. Образовались крупицы золота, из которых мы отлили вот… такой кусочек, с серную головку спичечную. Зато это было чистое техническое золото, потому как в радиодеталях используется самое чистое золото, а оно ценится дороже, чем золото с приисков.

И тогда понеслось! Эх, понесло-о-о-ся-а-а!

Разве что серной кислотой очень сильно воняло. Но это был прорыв! Вызов судьбе. Нашей лохматой убогой дебильной судьбе.

Мы как взбесились, когда впервые получили эту золотую граммулечку-красотулечку. Полуголые танцевали под солнцем на берегу арыка, вопили и кувыркались от радости, как чунги-чанги в том мультике нашего детства.

Такой канкан счастливой солдатни.

Ну, что: технология золотодобычи у нас со временем усовершенствовалась. Я тебе расскажу, ты ж не будешь золото из лампочек добывать? Смотри: оторванные аноды-катоды мы складывали в баночку. К этой баночке медной проволокой прикреплена большая гайка, и она греется. А сверху – обычная крышечка железная. И мы придумали так, что могли эту баночку безопасно перевернуть. Отодвинуть паяльную лампу по специальной направляющей, чтобы не было брызг, дёрнуть за верёвочку, – как в «Красной Шапочке»… – а там тазик с кислотой стоит. И мы осторожно т-а-а-щим, та-а-ащим… и сталкиваем баночку в этот тазик с серной кислотой! А там весь химпроцесс и происходит. Потом всё это остывало, оседало, пары улетучивались.

Сейчас-то я понимаю, чем мы дышали. Запах этот… невозможно жизнеописать! Одно скажу: не «Шрапнель № 5». С другой стороны: а ассенизатором – что, благоуханнее трудиться? Потом кислота опять переливалась в бутылку, и через обычное сито для муки это всё промывалось в арыке: какие-то шняжки, частички… и вот, золотая крупичка спичечноголовая из такой банки.

Из старого советского мусора – первейшеезолото инков.

Сколько времени мы этим занимались? Да с полгода. Круглосуточно! Посменно! Что такое шесть складов с лампами, только представь? Там один склад размером с пять твоих домов. Мы переплавили только полсклада. А там ещё столько всего прекрасного было! Мы потом находили чудеса непосредственно на таких серьёзных платах, там же тоже золото присутствует; я уже знал, что точка № 7 – это золото…

Теперь – другое. Вспомни, что у писателей бывает, когда их пираты наконец находят клад? Не помнишь? Эх ты, а ещё редактор… Их пираты начинают делить сокровища и друг друга мочить почем зря! Нет, мы с Сашей не поубивали один другого, но когда напивались, то начинали делить богатство. Передел собственности – это чей термин? Менделеева?

Короче, специальных весов по граммулечке у нас не было, конечно. Но мы соорудили такие самодельные, довольно точные. К тому времени наплавили тяжеле-е-нные слитки… килограмм, наверное, шесть. Размером, если их сплавить все, то… да вон, круглый хлеб у тебя на полке лежит, – чтоб мне сдохнуть, не вру! Эльдорадо!

И вот, по пьяни мы каждый раз начинаем всё это взвешивать и делить. Взвешивать-перевешивать и делить-делить-делить…

Саша мечтает о большом доме и крутом тракторе. Я – о квартире в Сочах и «Жигулях» седьмой модели… Смешно тебе? А я скажу: во все времена у каждого пирата свои планы на будущее.

Да нет, попойки у нас были не частыми. Военное положение всё же. Я получал сто пятьдесят рублей, бутылка пива стоила полтора рубля. Путём продажи дизельного топлива мы обеспечивали себе прокорм. Идёшь по городу, а тебе: «Эй, солдат, ты откуда?» – «С Москвы». – «Иди сюда, солдат!» И тебе – лепёшку ихнюю в руки суют, ту, что с зеленью и сыром внутри, – вкусную! И водкой угощают – а водка такая интересная: бутылка как из-под минералки, и пробка с колечком, как уксусная. Её откроешь – водка тут же становится мутной. Короче, угощают тебя, потчуют, не отпустят, пока ты свой адрес не дашь. И это понятно: ты с Москвы, а где людям ночевать, когда они за мебелью приедут или ещё чего прикупить.

Не могу пожаловаться на местный народ. Наш сосед через арык, беженец с Армении – он к нам часто приходил. Лепёшки приносил, или ещё какую еду взамен гвоздей, или там по хозяйству. Серьёзно выручал: когда мы оба в хлам, он нас растолкает – разбудит… Несколько раз буквально спасал нашу, блллин, репутацию.

Дальше? А что – дальше? Дальше, как всегда в русской истории – катарсис с мочиловом.

В один прекрасный день – полгода до дембеля оставалось – мы поехали в Ханлык за «Агдамом» – вино такое было, помнишь? Молоденькое оно очень вкусное, хотя от него почему-то внутри потом всё плачет и болит.

Тут надо обрисовать ситуацию: у нас был -ЗИЛок. В нём вообще-то стояла тропосферная станция, изъять которую никто из нас не решался. Я водить не умел, а Сашка – он тракторист был и на все руки мастер. Долго мы этот ЗИЛок приводили в боевое состояние: от нас до «Агдама» километров восемьдесят, приличный такой поход. Да ещё с таким грузом. Если б кто нас поймал – лет десять каждому бы навесили: потому что это что получается? получается, мы украли засекреченную тропосферную станцию.

А «Агдам», я скажу тебе, – он вставлял так прямо не по-детски, великолепно ложился, но в нём много сахара, может, потому от него кишки и вопили. Мы не в бутылях его брали, а прямо у местных крестьян; у них посреди виноградного поля железные бочки стоят с краником: наливай, плати. А сторож – дед с берданкой, лет под двести. Нам переливать особо некуда – у нас бак был, литров на сто. Резервный, чистый. Ну мы залили туда это зелье, и назад… И примерно так на середине пути – километров тридцать оставалось до Центра – машина заглохла. Саша полез смотреть, крутил-вертел… ничего сделать не может. И сидим мы так – а уже светает, день накатывается на нас неотвратимо. И думаем мы: где и когда нас посадят, поскольку это ж ЧП, согласись?! Это ж всё равно что взять вертолёт, слетать за пивом… Тут, видим, машина какая-то мимо пылит. Мы выскочили, заорали, замахали, чуть на грунтовку на колени не хлопнулись. Он остановился – мужик какой-то, механик. Покрутил-повертел что-то там… – в общем, -ЗИЛок наш заурчал и согласился продолжить банкет. Так мы этому мужику, во-первых, «Агдаму» в банку отлили, во-вторых, спрашиваем – что, мол, хочешь за спасение отечества? Он показал на маленькую такую подстанцию, генератор. Ну, мы отдали…

Когда вернулись к себе на Центр, от радости готовы были стены родных ангаров целовать. Пере-бздели, конечно, перетюкались и решили вечером косануть чуток по винцу. У нас была вяленая говядина – свежую не держали, холодильника же не было, мы еду в кондиционере хранили, пару мятых помидоров было и – не удивляйся – чёрная икра. И росли на территории две туи… нет, не туи, а… как называются они? Ягоды такие длинненькие. Да-да, тутовник, шелковица. Одна с белыми ягодами, другая с красными, почти чёрными. Которая белая очень сладкая была, прямо мёд, во рту тает. Причём она у нас так удобно росла – заберёшься на сарай, растянешься на плоской крыше прям под ветками и лопаешь…

Ну, мы и устроили на радостях праздник. И пошла очередная делёжка наследия пращуров.

Короче, как-то очень в тот раз мы ужрались, до потери самоотверженности. И отрубились… Саша ушёл куда-то блевать и там же уснул. Я прямо за столом уснул, как Кощей Бессмертный над своими яйцами.

А посреди нашего волшебного сна пропала связь. «Передающий, Передающий… – это у нас ник такой был: Передающий. – Ответьте центру!» Вот так слышишь и обычно просыпаешься: «Дежурный по смене Давлетов слушает!» – «Передающий, проверь 20-ю линию, туда-сюда…»

Два года, два года просыпался как штык! «Передающий, Передающий…»

А какой нам, к чертям, передающий: на столе – чёрная икра, «Агдам» и слитки золота. И бычок в золоте торчит. Как в голливудском кино, да?

И под утро мне кто-то по башке со всей дури – херак!!! Глаза открываю, смотрю – прапор передо мною: Матвеев Павел Викторович… Я тебе говорил запомнить это блинароскотское имя? Так вот. Он уже увольнения ждал, перевода куда-то в центр. Повсюду гонял на мотоцикле, – «Иж» у него был с коляской.

Видимо, приехал проверить – почему Передающий молчит, как взорванный, и увидел на столе этот пейзаж. Не пейзаж? А что? Натюрморт?.. Ну, один хрен, – дорогущий увидел натюрморт, в золотом сверкании порока. Думаю, он не сразу допёр, откуда что взялось. Потом нашёл серную кислоту, недогоревшие коробочки из-под ламп… Покумекал, сложил два и два…

Первая моя мысль: «Прощай, Москва!» – хотя правильнее было бы думать: прощай, жизнь. Лет семь я бы точно получил: хищение государственного имущества в крупных масштабах, плюс тёмное валютное прошлое. Какая там статья была за валютные операции? Сто шестнадцатая? Или сто восьмая? Не помню… Учитывая мое тёмное прошлое, я бы из тюремной параши вообще макушки не высунул.

И тогда я мигом про-тре-зве-е-ел… и говорю: «Товарищ прапорщик! Я – могила, потому что я – бизнесмен. Вы же всё равно переводитесь, забирайте себе весь капитал».

А он в ажиотаже, адреналин из него фонтаном: вызываю, типа, понятых, туда-сюда. Я похолодел в этой жаре с копчика до макушки. Волосы у меня вздыбились и замёрзли, как сосульки. Можно сказать, умер я, кочерыжкой стал. Говорю: «Вам этого хватит на всю жизнь, товарищ прапорщик! Дом построить шикарный, благоустроить, так сказать, обделённую комфортом семью. Не лишайте себя заслуженного семейного счастья, – говорю, а сам от ужаса еле языком ворочаю. – Пожалейте своих будущих сирот…»

Ну что – что?! Петровна, у тебя глаза горят, как прям те лампы, которые мы на золото кололи. Ты сама-то как думаешь – что он сделал, этот блинннароскотский прапор, вор проклятый?! Конечно, забрал он всё! Всё, что у нас было.

Сказал: «Делайте связь», – и укатил на своём «Иже»…

После чего каждый день являлся, шугал нас до смерти. Видимо, сам перебздел, на взводе был, – как бы чего не вышло.

Потом приехал с каким-то хачиком на белой «семёрке», – у азеров белая «семёрка» была тогда как у грузин – «Волга». Видимо, тот был протезистом, потому как все зубы золотые, – рот открывал, глаза слепило на солнце… В Азербайджане золотой зуб – как в Штатах доллары. Если у тебя нет золотых зубов – ты не человек. Долго лазали они вдвоём по складам, осматривались, что-то считали, спорили, ругались. Потом – издали мы наблюдали – ударили по рукам.

Ну и ночью приехали с двумя грузовиками, заставили нас грузить ящики с этими лампами. Все ящики загрузили, ни одного не оставили, и – увезли.

А увольняясь, Матвеев приехал к нам уже на новой «Волге»… Предупредить, мол, что преступление не имеет срока давности, блин! Довольный был, напылил на грунтовке…

Жаль, конечно, золота… Благородный металл! Я, признаюсь тебе, даже грудь накачивал – думал, отолью золотую цепуру с гимнастом, буду шикарно-рельефно смотреться…

С другой стороны, я всё-тки живой вернулся. К нам иногда, знаешь, привозили на вертолёте очередного мцыри, который сидел полтора года один в горах, в снегах-сугробах – там же тоже нужно связь поддерживать в какой-то неизвестной высокой точке, куда не ступает нога ни человека, ни зверя. И вот, привезут его, а он смотрит на нас и не понимает – что это за существа такие. Ему жратву скидывали с вертушки. Представляешь, человек полтора года слышал только голоса. Говорил, птицу увидеть – за счастье было. Рассказывал, что предыдущего товарища – кто до него в горах сидел, – в дурку отволокли. Так что – ладно, не самое это главное, богатство. Меня бы наверняка пришили за то золото. Можно сказать, счастливо ноги унёс. Я вообще удачливый.

Смотри, дождик зарядил… Весна! Крестьянин, торжествуя, туда-сюда и ё-моё… Как нас в советской школе беспощадно учили-то, а, Петровна? Этот Некрасов прям как экзема: если что – обостряется, и прицепится, как репей, ничем не сведёшь! Так думаю, дождь-то на всю ночь запрограммирован, а? Петровна, а знаешь, как твою антенку от дождя уберечь? На неё нужно презерватив надевать. Нет, серьёзно!..»

Глава 11

В ремонтной бригаде Альбертика

Это ж с ума сойти – во что человек может превратиться на почве трезвости! Вот Изюм: бросил пить и превратился в такого моралиста – хоть святых выноси. Во всём же надо и меру знать. Уж очень он стал назидательным: и то не скажи, и так не выражайся. Сёмку Морозова, лучшего штукатура Всея Руси – из бригады Альбертика, – он вообще замудохал:

– Вот ты, – говорит, – сам себя послушай-ка. Что ни слово, то «блять». Как так можно, не понимаю!

– А что? – недоумевает Сёмка. – Слово как слово. Кто его у нас в стране не знает.

– Ну, неужели нельзя как-то без него обойтись?

Сёмка лишь плечами пожимает. А как, спрашивается, без него обойтись! И, главное, – зачем? Это ж напряжение какое: говори, и всё время думай, что говоришь. А работать когда? Работа, она ждать не любит. Так что алё, Изя, кончай, блять, свои лекции для кормящих матерей!

– Но ведь иначе можно выразиться, – не отступает Изюм. – Иносказательно. Можно «блин!» говорить, как интеллигентный человек.

– Бли-и-ин?! – прищуривается Сёмка. – Ты кто, блять, – кондитер?!

Ну, Сёмка тот – ладно, он хоть штукатур от Бога. Стенку шпаклюет – она как зеркало. Краску кладёт, засмотришься: рука прям как асфальтовый каток – ровная, тяжёлая, не дрогнет. Это потому, что Сёмка тоже не пьёт. То есть пьёт, конечно, но не постоянно, а запоями. Поболеет, отваляется с неделю – это ж всё равно что грипп перенёс, – и потом месяца полтора пашет как ласточка. В сторону спиртного и не смотрит.

Чего не скажешь о самом Альбертике, который прикладывается постоянно. Клюкает, тяпает, цедит, хряпает… но не признаётся. Что придумал: заливает зелье в банку из-под сока и время от времени: «где там моя баночка, жажду утолить?» Жажду! Тут Изюм как-то потянулся тоже – жажду утолить, – глотнул и плюнул: водяра!

Оттого и не клеится у него, у Альбертика. Работают они, скажем, а Альбертик каждые десять минут: «Я – покурить!» – а от самого пивом за версту несёт. Изюм-то чует, сам давно завязал.

Главное, Изюму ничего объяснять не надо: прошёл весь этот путь, такой же был: «Да я всех круче, я супер, короче, пупер… всех вас имел-переимел, я всё умею: из камня могу розочку вырезать, только в Интернет гляну, как…» А ночью проснёшься, и вся твоя жизнь перед тобой раскинется такой необъятной помойкой. «Ну и говно ж ты несчастное, – думаешь. – Надо было не пить, а розочку вырезать…»

А теперь с этим – всё, с этим кончено! Нет, бывает, конечно, что дико хочется выпить! Особенно пива, зимой! Прям вот пойти, купить бутылки три-четыре и – жандарахнуть! И ещё жандарахнуть! И ещё! Дрожжи вот эти… этот запах ненасытный, этот вкус!

Так Изюм – что? Нашёл, как выйти из положения. Он в хлебопечку побольше дрожжей – херакс! Испечёт хлеб, и тот – па-а-хнет! На весь дом. И с чаем его, с чаем… Изюм ест-пьёт, запах вдыхает, и себя, такого хорошего, хвалит.

А Альбертик – ну сколько можно врать, сколько можно за нос водить окружающую среду! Взять его сердечные дела, кобелиные: он ещё одну бабу завёл. Теперь у него… стоп, это ж считать надо, пальцы загибать, это уже не арифметика, а высшая, блин, математика: жена, значит, плюс Галя… плюс ещё две нимфы. Недавно заявился к Изюму с одной из нимф. Посидел-посидел… «Дай машину, – говорит, – покажу девушке живописные окрестности». «А на своей чего не показать?» «Да мою на живодерню надо отволочь». А сам уже такой хороший-хороший… И Изюм ему сурово: «Идите ногами гулять. Заодно проветришься. Какая разница, каким путём живописать эти, блин, легендарные окрестности!»

Звонит тот всегда внезапно и сваливается на тебя так, что и причины не придумаешь отвертеться.

«Ты где?» Ну, а где он, Изюм? – дома, само собой…

Альбертик: «Мы вот с ребятами на рыбалку приехали, а тут ни хрена не клюёт. Можно я подскочу?»

Что тут скажешь. «Ну, подскакивай…»

Изюм от прошлого его визита ещё не оправился, – когда тот с женой и ребёнком приехал сюда мириться-воссоединяться на лоне природы.

Изюм, гостеприимный хозяин, на кухне стоял и плакал (лук нарезал колечками). А они всё: ой-ой, птичка! – и к клетке с попугайчиком Федей. И через минуту являются: «А чего-то он не дышит…» «Как – не дышит?! Он у меня тут час назад круги нарезал, как ракета!» Смотрит -Изюм – а в руке у Альберта Федя дохлый, но тёплый ещё, и глаз один так полузакрыл, точно смотрит на -Изюма и, как в фильмах, просит отомстить за свою гибель. Любимая птица Костика! Они с матерью купили его на птичьем рынке, такая славная птичка, и так чётко произносил «Суперрржопа!» по каждому поводу. Это ж какое трагическое шапито ждёт Изюма в ближайшие выходные! Позвонил он Марго, та – вне себя от ярости. Но делать-то нечего. «Клетку убери в сарай, – говорит, – а Костику скажем, что Федя улетел на юга жениться».

Изюм говорит Альбертику: «Давай, езжай завтра, покупай мне попугая». А тот: «Ну, он же и у тебя мог сдохнуть…»

Любой нормальный гость после такого случая закрыл бы ассамблеи года на два. А этот – нет, ему водяра всё воспитание по уши залила.

Так вот, «Заскочу к тебе на полчасика», – говорит. И когда уже в калитку заходит, так небрежно роняет: «Правда, я не один…» А позади… Смотрит Изюм, а за Альбертиком вышагивает такая… такая… фиу! И у Альбертика вид, точно он не знает, что она за ним идёт. Изюм стоит как Кролик в «Винни Пухе»: «Как, мол, вас только двое?» – и неловко ему спросить: «А это что ещё за шмара, прости господи?!.»

Собрал, конечно, на стол кое-что. Сидят они, и Альбертик к этой своей баночке туда-сюда прикладывается. Вышла нимфа покурить – Аня, что ли, или Неля… неохота уже запоминать всех его баб, память-то не компьютерная; малярша, она, как выяснилось. Альбертик спрашивает: «Изя, можно мы у тебя переночуем?»

Ну, что прикажете отвечать старому другу? -Изюм думает: «Блинадзе! мне что теперь: повесить над дверью табличку «Публичный дом», выдавать бельё по рублю и брать с гостей почасовую плату?!»

«Вон там, в шкафу, бельё, – говорит, – на котором ты с женой и ребёнком на той неделе спал, отныне будешь ночевать только на нём. Заберёшь-постираешь-привезёшь…»

Другой бы смутился, а Альбертику всё – божья роса. Не сморгнул даже. И остались они…

А ночью такой начался шапито! И у Изюма – билет в первом ряду. Вернее, ему самому предлагалось на канате плясать, потому как звонит-то весь этот гарем на его домашний телефон. Альбертик, тот предусмотрительно отключает мобилу, типа – «наработался, как ишак, и ночью хочу отдохнуть». И чего он добился? То жена его, Маша, звонит Изюму, то Галя звонит, и тоже – Изюму, и опять жена, и снова Галя… Одна угрожает: «Щас приеду, спалю твой шалман нах!» Другая: «Ты его покрываешь с его шалавами, вражина! Приеду, камня на камне от твоего борделя не оставлю!»

А Изюм со сна то Машу Галей назовёт, то Галю – Машей. Вконец растерялся и обозлился. «Женщина! – говорит, так чтобы уж не ошибиться. – Ну, за что вы меня кошмарите! Приезжайте, заберите навсегда своего романтика и долбоёба!»

Погорячился. И зря.

Обе дамы примчались на такси почти одновременно. Тут недалеко, из Обнинска. Причём жена и дочку прихватила, в назидание: мол, полюбуйся, что твой папаша вытворяет. И сцепились обе прямо в прихожей. Галя у Маши клок волос выдрала – такой приличный клок, хоть парик мастери. Та взвыла и кинулась на неё с кулаками. Изюм бросился их растаскивать; ему-то, пусть бы они позадушили одна другую, но ребёнка жалко: что за пример семейной любви для неокрепшей души! К тому же он боялся, что «свинья» – Нюха то есть, совсем очумеет от шума, сорвётся и загрызёт кого-нибудь… Короче, кино не для нервных: у Маши полголовы лысой, у Гали морда расцарапана, «свинья» лает-рычит, готова всех растерзать… В прихожей тесно же, а они толкаются, обувную тумбу свернули, зеркало на одном гвозде повисло, вот-вот упадёт. И тут выплывает пьяненький Альбертик со своей полуодетой маляршей, как там её вчера звали…

Изюм хвать Нюху за ошейник, – ибо та сильно озадачилась столпотворением, – и как заорёт: «Проваливайте отсюда все со своей Сандрой-Барбарой!!! Или я щас свинью на вас травану!!!»

Короче, мат-перемат, шутихи-петарды, визг и плач невинно убиенных младенцев… Хорошо, оба такси так и стояли на улице: бывалые водители могут предсказать грядущие события куда точнее астрологов или метеорологов, так что измочаленная компания с избитыми рожами вывалилась в ночь и с некоторыми перетасовками разместилась в фаэтонах для дальнейшего променада…

А Изюм до утра уже не заснул. Даже не ложился: порядок навёл, подтёр кровищу, зеркало заново повесил, запустил в стирку бельё…

Потом включил телик и от расстройства просмотрел всю «Аиду» – от начала и до конца. Эта брюнетка была такой страстной, такой целе-устремлённой. И чётко выпевала свои принципы и выглядела очень порядочной женщиной… Приятно было на неё смотреть.

* * *

Но речь-то не о любви, и даже не о выпивке, а о работе. Хотя именно в связи с постоянными алкогольными парами скромный бизнес Альбертика совсем захирел. Ничего у него не клеится. И приличные люди с ним уже работать не хотят, потому и набирает тех ещё специалистов: кто под руку подвернулся и кто полутрезвым оказался в данный миг бытия. Один просто дома у него живёт, Петя такой из молдавской провинции, – возит он Альбертика, ибо тот целый день тяпает по чуть-чуть и за руль сесть не может. Возит его и работает на объектах, хотя никакой не специалист.