Шёпот за стенами

Хотя можно ли назвать их друзьями? Они работают вместе, проводят время вместе, но знают ли они его по-настоящему? Знают ли о Маше? О том, что он носит в себе?

Нет. Никто не знает. Он никому не рассказывал.

Дима снова смотрит на свои руки. Сажа все еще там, въевшаяся в кожу. Он идет к раковине, включает воду, намыливает ладони. Трет щеткой до красноты, но пепел не исчезает.

Никогда не исчезает.

Вода в раковине становится серой. Дима смотрит на нее и видит отражение – искаженное, размытое. Лицо в воде кажется чужим. Старше, уставшее. Лицо убийцы.

Он выключает воду, вытирает руки полотенцем. Ткань остается чистой, но ощущение грязи не проходит.

Дима возвращается к верстаку, садится в кресло. Мастерская вокруг него кажется меньше обычного. Стены придвинулись ближе, потолок опустился. Воздух стал гуще.

Или это ему кажется?

Он закрывает глаза, пытается успокоиться. Дышит глубоко, считает вдохи. Техника релаксации, которую изучил в интернете.

Но вместо покоя приходят образы. Пламя. Крики. Запах горелой плоти.

Дима открывает глаза и замирает.

В центре мастерской воздух начинает мерцать.

Не дрожать, не колебаться – именно мерцать, как помехи на старой видеозаписи. Пиксели реальности дергаются, искажаются, складываются в неправильные узоры. Пространство рассыпается на цифровые артефакты, словно кто-то пытается воспроизвести трехмерную сцену на поврежденном носителе.

Из мерцания проступает силуэт.

Маленький, детский. Сотканный из пепла и статических помех. Там, где должны быть глаза – два тлеющих уголька. Там, где должен быть рот – черная дыра. Но внутри дымного контура на мгновения проступают символы – неразборчивые, мерцающие, похожие на искаженный текст или фрагменты кода.

Маша.

Дима не может пошевелиться. Не может дышать. Может только смотреть на призрак своей сестры, которая стоит посреди его мастерской и молчит.

Но молчание обманчиво. В голове Димы звучит голос – детский, но искаженный, словно воспроизведенный с поврежденной пленки:

"Почему ты убил меня?"

Слова не произносятся вслух. Они материализуются прямо в его сознании, минуя уши. Голос дает сбои, как старая аудиозапись – то становится выше, то ниже, то покрывается треском помех.

– Я не хотел, – шепчет Дима. – Машенька, я не хотел…

"Но ты убил. Ты зажег петарду. Ты не потушил огонь вовремя. Ты смотрел, как я горю".

– Я пытался помочь…

"Слишком поздно. Всегда слишком поздно".

Призрак делает шаг вперед. Воздух вокруг него колеблется, как от жара. Дима чувствует запах – не дым, а что-то более сложное. Запах сгоревшей невинности.

"Ты думаешь, можешь забыть? Думаешь, время залечит рану?"

Маша протягивает к нему руку. Пальцы сотканы из пепла, но они кажутся реальными. Более реальными, чем все остальное в мастерской.

– Прости меня, – говорит Дима. – Пожалуйста, прости.

"Прощение нужно заслужить".

Дымные пальцы касаются его предплечья.

Дима не чувствует прикосновения. Чувствует жар – внутренний, как будто кто-то впрыснул ему в вены расплавленный металл. Боль взрывается в руке, распространяется по всему телу.

Он смотрит на место прикосновения и видит, как кожа темнеет. Не горит – темнеет изнутри, словно что-то выжигает ее на клеточном уровне.

На предплечье проступают буквы. Четкие, ровные, как будто их вырезал лазер:

УБИЙЦА

Слово выглядит не как шрам, а как клеймо. Метка, которая обозначает его истинную сущность.

– Нет, – хрипит Дима. – Нет, это не так…

"Это правда. Ты убийца, Дима. И скоро убьешь снова".

Боль усиливается, распространяется от руки к сердцу. Дима чувствует, как что-то сжимается в груди. Не мышца – что-то более глубокое. Сама жизнь сжимается в кулак.

"Они доверяют тебе. Лиза, Макс, Катя. Они думают, ты их друг. Но ты убьешь их всех".

– Я не буду…

"Будешь. Потому что это твоя природа. Ты несешь смерть, куда бы ни пошел".

Холод начинается не в сердце – он начинается в сознании. Дима чувствует, как что-то огромное и безличное проникает в его разум, сканирует воспоминания, копирует файлы его личности. Его жизнь разворачивается перед внутренним взором как база данных – детство, юность, страхи, мечты. Все каталогизируется, архивируется, подготавливается к перезаписи.

"Моя история…" – думает он в последние секунды ясности. "Она ее использует… я стал персонажем в ее кошмаре…"

Ледяной кулак, родившийся в самой сердцевине его груди, сжимается один раз. Резко, окончательно. Сердце Димы раздавливается, как гнилый плод.

Последний удар – не звук, а оглушительная тишина, которая затопляет его сознание. Мир перед глазами не гаснет, а трещит, как разбитое стекло. Реальность рассыпается на миллионы темных осколков.

Дима падает.

Тело ударяется о пол мастерской с глухим стуком. Руки раскидываются в стороны, голова запрокидывается назад. Глаза остаются открытыми, но в них больше нет жизни.

Призрак Маши смотрит на него сверху вниз. В тлеющих угольках ее глаз нет ни злобы, ни торжества. Только печаль.

"Прости, братик. Но так надо".

Она растворяется в воздухе, как дым.

В мастерской наступает тишина. Только тиканье часов на стене отмеряет секунды.

Минута.

Две.

Три.

Пальцы мертвого тела едва заметно дергаются.

Голова медленно, с неестественным, кукольным движением поворачивается к двери. Шейные позвонки хрустят, как сухие ветки.

Глаза открываются.

Но в них больше нет Димы. Зрачки расширены до предела, радужка почти не видна. В черных провалах плещется что-то древнее, голодное. Что-то, что наблюдало за человечеством с самого начала времен и терпеливо ждало своего часа.

Тело поднимается. Движения механические, словно его дергают за невидимые нити. Руки висят плетьми, голова склонена набок под неправильным углом.

Марионетка готова.

Дима мертв. То, что носит его лицо, его имя, его воспоминания – уже не человек. Это аватар чего-то большего, темного, что живет в доме в Глушино и протягивает свои щупальца через пространство и время.

Кукла поворачивается к зеркалу на стене. Смотрит на свое отражение и улыбается. Улыбка получается кривой, неестественной – губы растягиваются слишком широко, обнажая зубы.

В отражении на долю секунды мелькает другое лицо. Не Димы – того, кто управляет его телом. На мгновение черты лица рассыпаются в строки светящегося текста, символы мерцают и пульсируют, складываясь в нечеловеческие узоры, прежде чем снова принять узнаваемую, но искаженную форму.

Потом отражение возвращается к норме. Дима снова выглядит как Дима. Немного бледный, немного уставший, но обычный.

Никто не заметит подмены. Во всяком случае, поначалу.

Кукла идет к верстаку, берет паяльник. Включает его, ждет, пока жало нагреется. Потом подносит к своей ладони и прижимает.

Кожа шипит, появляется запах горелого мяса. Но кукла не дергается, не кричит. Только смотрит, как плоть обугливается.

Боли нет. Боль – человеческое ощущение.

Кукла откладывает паяльник, смотрит на ожог. Рана быстро затягивается, не оставляя следа. Регенерация – одно из преимуществ нечеловеческой природы.

Завтра они поедут в Глушино. Лиза со своими амбициями, Макс со своей виной, Катя со своей потребностью в контроле. И Дима – который больше не Дима.

Дом ждет. Дом голоден.

И урожай будет богатым.

Интерлюдия I: Проект «Эхо»

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО Экз. №1 Проект «Эхо» Отчет о проведении эксперимента №3-Б Дата: 17.10.1947 Ответственный исполнитель: д-р мед. наук Крылов А.В. Составитель отчета: мл. науч. сотр. Петров С.И.

ВВЕДЕНИЕ

Настоящий отчет составлен по результатам проведения финального эксперимента в рамках проекта «Эхо», направленного на создание средств нелетального психотронного воздействия для нужд органов государственной безопасности.

ХАРАКТЕРИСТИКА ОБЪЕКТА

Объект «Воронцов И.М.» – мужчина, 28 лет, бывший военнослужащий 3-й гвардейской танковой армии. Получил контузию в ходе Берлинской операции (медицинская карта прилагается). В результате черепно-мозговой травмы у объекта развилась острая психорезонансная травма, проявляющаяся в аномально высоком уровне эмпатической реакции на внешние раздражители.

Клинические наблюдения показали способность объекта к непроизвольной интериоризации чужих эмоциональных состояний с коэффициентом усиления 1:47. Данный феномен был классифицирован как «синдром эмоционального резонанса» и признан пригодным для использования в экспериментальных целях.

Следует отметить состояние объекта на момент начала эксперимента. Воронцов И.М. демонстрировал признаки глубокой эмоциональной диссоциации – отсутствие реакции на внешние стимулы, фиксированный взгляд, минимальную речевую активность. По заключению психиатра Морозова Н.П., «объект представляет собой идеальный проводник чужих переживаний при полном отсутствии собственных». Война выжгла из этого человека все, что делало его человеком, оставив лишь пустой сосуд.

ТЕХНИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ УСТАНОВКИ

Экспериментальная установка «Кокон» представляет собой систему из двенадцати полированных медных зеркал параболической формы, расположенных концентрически вокруг центрального кресла. Зеркала ориентированы таким образом, чтобы фокусировать отраженные биоэлектрические поля в единой точке.

Кресло изготовлено из диэлектрического материала (эбонит, армированный кварцевыми волокнами) и оснащено системой фиксации объекта. К креслу подведена сеть вольфрамовых нитей диаметром 0,003 мм, настроенных на резонансную частоту нейронных импульсов (40-100 Гц).

Подключение объекта к системе осуществляется посредством специальных контактных элементов, размещаемых в области височных долей, затылочной части и солнечного сплетения. Контакты изготовлены из сплава серебра и меди в пропорции 3:1 и покрыты тонким слоем золота для обеспечения оптимальной проводимости.

Установка производит впечатление одновременно научного прибора и алтаря для неизвестного ритуала. Медные зеркала отражают свет таким образом, что создается ощущение пребывания внутри многогранного кристалла. Вольфрамовые нити, почти невидимые глазу, образуют сложную паутину, в центре которой располагается кресло – трон для жертвы.

МЕТОДИКА ЭКСПЕРИМЕНТА

Согласно инструкции д-ра Крылова, целью эксперимента являлось «достижение критической концентрации эмоционального субстрата с последующей его стабилизацией и направленной трансляцией». Проще говоря, мы должны были превратить человеческое страдание в оружие.

Объект размещался в установке «Кокон» в 13:45. Фиксация прошла без сопротивления – Воронцов И.М. подчинялся командам механически, словно утратил способность к самостоятельным решениям.

Первая фаза эксперимента предусматривала активацию собственных травматических воспоминаний объекта посредством направленной стимуляции соответствующих участков мозга. Объект демонстрировал слабую, но стабильную эмоциональную реакцию – учащенное дыхание, расширение зрачков, незначительное повышение температуры тела.

Вторая фаза включала трансляцию архивных материалов – аудиозаписей допросов, кинохроники публичных казней, фотографий с мест массовых захоронений. Установка «Кокон» усиливала эмпатическую реакцию объекта, заставляя его переживать чужие страдания как собственные.

Показания приборов росли экспоненциально. То, что мы делали с этим человеком, не имело названия в медицинской терминологии. Мы превращали его в губку, впитывающую концентрированный ужас столетий.

КРИТИЧЕСКОЕ СОБЫТИЕ

В 14:32 произошло событие, которое в протоколе обозначено как «системный сбой». Однако это определение не отражает истинной природы произошедшего.

Показания всех приборов одновременно достигли максимальных значений, после чего стрелки зашкалили. Установка «Кокон» начала издавать низкочастотный гул, который ощущался не ушами, а всем телом. Медные зеркала раскалились докрасна, не плавясь, но излучая жар, от которого воздух над ними начал мерцать.

Затем произошло то, что я до сих пор не могу объяснить с научной точки зрения.

Стены лаборатории утратили свою материальность. Бетон и сталь стали полупрозрачными, словно сотканными из тумана. Сквозь них проступали контуры чего-то органического – пульсирующие жилы, покрытые слизью поверхности, структуры, напоминающие внутренности гигантского организма.

Воздух в помещении загустел до консистенции геля. Дышать стало трудно – каждый вдох давался с усилием, словно легкие заполнялись не кислородом, а вязкой жидкостью.

Все тени в лаборатории – от мебели, оборудования, людей – одновременно отделились от своих источников. Они потекли по полу, как черная вода, стекаясь к центру установки. Там, где они соприкасались с «Коконом», воздух начал искажаться, образуя воронку из темноты.

Объект Воронцов И.М. в этот момент издавал звуки, которые невозможно назвать человеческими. Это был не крик – это была материализация боли в акустической форме. Звук, который, казалось, исходил не из горла, а из самой сути его существа.

ФОРМИРОВАНИЕ АНОМАЛИИ

В 14:34 концентрированное страдание объекта, усиленное установкой в тысячи раз, достигло некой критической массы. Произошло то, что д-р Крылов позднее назвал «онтологическим коллапсом» – момент, когда количество боли перешло в качество.

Эхо страданий Воронцова И.М., смешанное с транслируемыми архивными материалами, обрело собственное сознание. Не человеческое – паразитическое. Это была не душа и не призрак в традиционном понимании. Это была рана в ткани реальности, которая научилась думать и, главное, голодать.

Сущность, рожденная в тот момент, представляла собой концентрат всех человеческих страхов, очищенный от всего, что делает страх естественным и преодолимым. Это был страх в чистом виде – самовоспроизводящийся, самоподдерживающийся, жаждущий только одного: новых источников питания. Она казалась не просто голодной до эмоций, но и жадно впитывающей саму информацию о страданиях, саму структуру переживаний – словно читая жертву изнутри, поглощая не только боль, но и память о ней.

Воронка из теней в центре установки начала расширяться. Из нее донеслись звуки – не голоса, а что-то более первичное. Звук голода. Звук пустоты, которая хочет быть заполненной.

ЗАВЕРШЕНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТА

В 14:37 д-р Крылов принял решение об экстренном отключении установки. Однако процесс уже вышел из-под контроля. Сущность, сформированная в «Коконе», оказалась способной к самостоятельному существованию.

Объект Воронцов И.М. был обнаружен в кресле установки без признаков жизни. Причина смерти – остановка сердца вследствие психогенного шока. Тело не имело внешних повреждений, но производило впечатление… опустошенного. Словно из него извлекли нечто жизненно важное.

Трое сотрудников лаборатории – техники Иванов П.С., Сидоров А.А. и лаборант Козлова М.И. – также скончались в момент критического события. Все трое демонстрировали признаки острого психического расстройства перед смертью: неконтролируемый смех, попытки причинить себе вред, бессвязная речь.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Эксперимент №3-Б следует признать провальным с точки зрения достижения поставленных целей. Вместо управляемого оружия психотронного воздействия была создана автономная аномальная сущность, представляющая потенциальную угрозу для персонала.

Объект «Дом» (здание лаборатории) демонстрирует остаточную психорезонансную активность. Зафиксированы случаи самопроизвольного перемещения предметов, акустические аномалии, локальные искажения температурного режима. Рекомендовано немедленное запечатывание объекта и установление периметра наблюдения радиусом не менее 500 метров.

Проект «Эхо» подлежит закрытию. Все материалы – засекречиванию и передаче в архив особого хранения.

Все участники эксперимента, за исключением погибших, переводятся на другие объекты. Подписка о неразглашении усилена дополнительными санкциями.

Примечание составителя: Пишу этот отчет, и руки дрожат. Мы думали, что изучаем человеческую психику. Оказалось, мы кормили монстра. То, что родилось в тот день в лаборатории, до сих пор там. Оно растет. Оно учится. И оно голодно. Пишу это, и кажется, что оно смотрит на меня со страниц… Что оно может выбраться отсюда через сами слова, просочиться в каждую строчку, в каждый символ этого проклятого отчета.

Дай Бог, чтобы никто больше не потревожил его сон.

С.И. Петров 18.10.1947

Глава 7: Дорога в Глушино

Фургон пах старой кожей и техническим маслом.

Лиза сидела на переднем сиденье, изучала карту на планшете. Маршрут выглядел простым – по Ярославскому шоссе до поворота на Глушино, потом по проселочной дороге километров тридцать. Три часа в пути, максимум четыре с учетом пробок.

За рулем – Макс. Пальцы сжимают руль чуть сильнее, чем нужно. В кармане куртки – холодный металл ключа, который он получил от мертвого брата. Каждый километр приближает его к ответам. Или к окончательному безумию.

Катя устроилась на заднем сиденье с ноутбуком. Экран отражается в стеклах очков, превращая ее глаза в светящиеся квадраты. Она перечитывает файлы о проекте "Эхо", найденные на том странном сайте. Информация обрывочная, но достаточная, чтобы понять: они едут не просто в заброшенный дом.

Дима сидит рядом с Катей, смотрит в окно. Лицо спокойное, почти безмятежное. Но если приглядеться внимательно, можно заметить неестественную неподвижность. Он не моргает. Совсем. Грудь поднимается и опускается в идеальном ритме, словно дыхание контролируется метрономом.

– Музыку включить? – спрашивает Макс, протягивая руку к магнитоле.

– Лучше новости, – отвечает Катя, не отрывая взгляда от экрана. – Хочу знать, что происходит в мире.

– В мире происходит то же, что всегда, – Дима поворачивается к ней. Улыбается. Улыбка правильная, симметричная, но не затрагивает глаз. – Люди рождаются, живут, умирают. Круговорот биомассы в природе.

Лиза хмурится. Что-то в его тоне ей не нравится. Слишком отстраненно, словно он говорит не о людях, а о насекомых.

– Ты сегодня какой-то странный, Дим.

– Странный? – он наклоняет голову, как любопытная птица. – В каком смысле?

– Не знаю. Другой.

Дима смеется. Звук получается идеальным – не слишком громким, не слишком тихим, с правильными интонациями. Но в нем нет живости. Это смех, созданный алгоритмом.

– Может, просто выспался наконец. Или предвкушаю интересную поездку.

Макс включает радио. Из динамиков льется музыка – что-то попсовое, бодрое. Но через несколько минут мелодия начинает искажаться. Басы становятся глубже, ритм замедляется. Музыка превращается в что-то другое – монотонное, гипнотическое.

– Что за хрень? – Макс крутит настройки, ищет другую станцию.

Но все станции транслируют одно и то же. Не музыку – белый шум, который складывается в ритм сердцебиения. Медленный, тяжелый, как у умирающего.

Из шума начинают прорываться голоса.

Макс слышит шепот: "Быстрее, братишка, я жду". Голос Михи, искаженный помехами, но узнаваемый.

Лиза различает вздох – разочарованный, холодный. Материнский вздох, который она помнит с детства.

Катя слышит цифры, произносимые строгим голосом отца: "55.7558, 37.6176. 55.7558, 37.6176". Координаты. Но чего?

Дима слушает радио и улыбается. Он слышит не голоса – он слышит музыку. Симфонию страха, которая становится все громче с каждым километром.

– Выключи это, – просит Лиза. – Мне не нравится.

Макс выключает радио, но тишина в фургоне становится еще более гнетущей. За окнами мелькает пейзаж – сначала пригородный, потом все более дикий. Новостройки сменяются частными домами, те – заброшенными дачами, а потом начинается лес.

Голый, зимний лес, где деревья стоят как скелеты.

– GPS сбоит, – сообщает Лиза, глядя на планшет.

На экране их машинка движется не по дороге, а прямо через лес. Карта показывает несуществующие деревни: "Ожоги", "Могила", "Виселица". Голос навигатора меняется – то становится детским, то старческим.

"Через километр поверните направо", – говорит детский голос.

"К могилам", – добавляет старческий.

"Они ждут", – шепчет женский.

Лиза выключает навигатор, достает бумажную карту. Старомодно, но надежно.

– Еще километров пятьдесят, – говорит она, изучая маршрут. – Потом поворот на проселочную дорогу.

Фургон начинает подниматься в гору. Двигатель натужно ревет, скорость падает. Макс переключается на пониженную передачу, но машина все равно едва тянет.

– Может, остановимся? – предлагает Катя. – Проверим двигатель?

– Нормально все, – отвечает Макс. – Просто подъем крутой.

Но через несколько минут двигатель глохнет. Фургон останавливается посреди дороги, окруженный лесом.

– Вот дерьмо, – Макс поворачивает ключ зажигания. Стартер крутит, но мотор не заводится.

– Я посмотрю, – Дима открывает дверь, выходит наружу.

Остальные наблюдают за ним через лобовое стекло. Он поднимает капот, наклоняется над двигателем. Движения странные – слишком точные, экономичные. Он не ищет поломку методом исключения, как делал бы обычный человек. Он просто кладет руку на блок цилиндров и замирает.

Катя смотрит на него и чувствует, как по коже бежит что-то неприятное. Электрический разряд отвращения, который возникает при виде чего-то неправильного.

Дима убирает руку, опускает капот.

– Заводи, – говорит он Максу.

Макс поворачивает ключ. Двигатель с ревом заводится, работает ровно, без перебоев.

– Как ты это сделал? – спрашивает Лиза.

– Просто проверил контакты, – отвечает Дима, садясь обратно в фургон. – Один провод отошел.

Но Катя видела – он не трогал никаких проводов. Просто положил руку на двигатель, и тот ожил. Как будто машина подчинилась его воле.

Они едут дальше. Лес за окнами становится гуще, темнее. Деревья смыкаются над дорогой, образуя тоннель. Солнце еще высоко, но под кронами царит полумрак.

– Жутковато, – замечает Лиза.

– Обычный лес, – возражает Дима. – Деревья, земля, воздух. Ничего особенного.

Но его голос звучит не успокаивающе, а наоборот. Словно он описывает не лес, а кладбище.

Через час они видят заправку. Старая, советских времен. Ржавые колонки, тусклая лампочка над входом, запах сырости и бензина. Единственный признак цивилизации на много километров вокруг.

– Заправимся? – предлагает Макс.

– Давай. И кофе купим, если есть.

Они останавливаются у колонки. Из здания выходит мужчина – лет шестидесяти, в засаленной куртке и вязаной шапке. Лицо обветренное, глаза усталые, но трезвые.

– Заправляемся? – спрашивает он.

– Полный бак, – отвечает Макс. – И кофе, если есть.

– Кофе есть. Растворимый. – Мужчина берет пистолет колонки, начинает заправлять фургон. – Далеко собрались?

– В Глушино, – говорит Лиза. – Знаете такое место?

Мужчина замирает. Пистолет в его руке дрожит.

– Глушино? – переспрашивает он. – Зачем вам туда?

– Работаем. Снимаем документальный фильм.

– Про что?

– Про местную историю. Легенды, предания…

Мужчина качает головой.

– Нет там никаких легенд. Есть только… – он не договаривает, возвращается к заправке фургона.

– Только что? – настаивает Лиза.

– Ничего. Забудьте. – Он заканчивает заправку, вешает пистолет на место. – В тех краях дороги сами решают, кого привезти, а кого нет.

Странная фраза. Лиза хочет спросить, что он имеет в виду, но мужчина уже идет к зданию заправки.

– Егор меня зовут, – говорит он через плечо. – Если что – помните имя. Может, пригодится.

Он смотрит на каждого из них по очереди. Лиза, Макс, Катя – обычные взгляды, оценивающие, но не враждебные.

Потом его взгляд падает на Диму.

Егор замирает. В глазах не страх – узнавание. И брезгливость, как будто он смотрит не на человека, а на что-то отвратительное.

Он незаметно для остальных сплевывает на землю и отворачивается.

– Кофе внутри, – бросает он и скрывается в здании.

Лиза идет за кофе. Остальные остаются у фургона. Дима смотрит на дверь заправки и улыбается своей неживой улыбкой.

– Интересный старик, – говорит он. – Видел что-то. Знает что-то.

– Местные всегда суеверные, – отвечает Макс. – Ничего удивительного.

Но Катя продолжает смотреть на Диму. Что-то в нем не так. Что-то фундаментально неправильное. Она не может понять что именно, но ощущение растет с каждой минутой.

Лиза возвращается с термосом кофе и пластиковыми стаканчиками.

– Старик странный, – говорит она. – Все время на Диму косился. Как будто боится его.

– Может, я ему не понравился, – пожимает плечами Дима. – Бывает.

Они садятся в фургон, продолжают путь. Дорога становится уже, хуже. Асфальт сменяется грунтовкой, потом просто накатанной колеей.