Шёпот за стенами

Сейчас коробка словно притягивает взгляд. Макс выпрямляется, отряхивает штангенциркуль, кладет его на место. Но глаза продолжают возвращаться к коробке. Словно она излучает какое-то невидимое поле.

"Не надо", – говорит он себе. "Не сегодня".

Но руки уже тянутся к коробке. Вытаскивают ее из-под верстака, ставят на столешницу. Картон мягкий от времени, углы потрепаны. На крышке – пятно от кофе, которое Миха поставил еще при жизни.

Макс открывает коробку.

Запах. Сразу же – запах. Не бензина и масла, а чего-то другого. Одеколон "Тройной", которым пользовался Миха. Запах кожи мотоциклетной куртки. Запах жизни, которая оборвалась слишком рано.

В коробке – фотографии, документы, мелочи. Зажигалка с выгравированным черепом. Браслет из черной кожи. Медаль за третье место в любительских гонках. И в самом углу, завернутый в старую футболку – мотоциклетный шлем.

Макс достает шлем, поворачивает в руках. Красный, с черными полосами – в тон мотоциклу. На затылочной части – царапина. Глубокая, неровная, от асфальта. Последний след последней гонки.

Память бьет как удар молнии.

Трасса. Солнце слепит глаза, несмотря на темные очки. Запах горячего асфальта и выхлопных газов. Рев моторов – не один голос, а хор, симфония скорости и адреналина.

Макс стоит за ограждением, в руках – секундомер и блокнот. Он не участвует в гонке – травма колена, полученная месяц назад, еще не зажила. Но Миха участвует. Миха на своей красной "Ямахе", в красном шлеме, уверенный и безрассудный.

"Не гони как сумасшедший", – сказал ему Макс перед стартом. "Это же любительские соревнования, не чемпионат мира".

"Расслабься, братан", – ответил Миха, застегивая шлем. "Я знаю, что делаю".

Знал ли он?

Старт. Мотоциклы срываются с места, как освобожденные хищники. Миха идет четвертым, но Макс знает – он не останется на четвертом месте. Миха не умеет быть вторым. Не умеет проигрывать.

Первый круг. Второй. Миха поднимается на третье место. Обгоняет соперника на внешнем радиусе поворота – рискованный маневр, но чистый. Макс улыбается, отмечает время в блокноте.

Третий круг. Миха идет вторым. До лидера – метров пятьдесят. Макс видит, как брат наклоняется ниже над рулем, как "Ямаха" прибавляет скорость на прямой.

"Не торопись", – шепчет Макс. "Еще семь кругов впереди".

Но Миха торопится. Он всегда торопился. Жил так, словно время могло закончиться в любую секунду.

Четвертый круг. Связка поворотов перед главной трибуной. Миха идет по внутреннему радиусу, пытается проскочить между лидером и бордюром. Места мало. Очень мало.

Макс видит все как в замедленной съемке. Колесо "Ямахи" касается колеса соперника. Легкое касание, почти незаметное. Но на скорости сто двадцать километров в час легких касаний не бывает.

Мотоцикл Михи дергается влево. Потом вправо. Брат пытается удержать равновесие, но физика неумолима. "Ямаха" идет юзом, задняя часть обгоняет переднюю.

Время останавливается.

Макс видит лицо брата через прозрачный визор шлема. Не страх – удивление. Чистое, детское удивление. Словно Миха не может поверить, что это происходит именно с ним.

Потом мотоцикл переворачивается.

Звук – не рев мотора, не визг тормозов. Звук ломающегося пластика, скребущегося по асфальту металла. Звук, который врезается в память навсегда.

Миха летит отдельно от мотоцикла. Кувыркается в воздухе, руки и ноги раскинуты под неестественными углами. Красный шлем мелькает на фоне голубого неба.

Падение длится вечность. И одну секунду.

Удар об отбойник. Глухой, окончательный звук. Тело Михи обмякает, как тряпичная кукла. Одна рука вывернута так, что локоть смотрит не туда, куда должен. На шлеме появляется трещина.

Тишина.

Даже моторы других мотоциклов кажутся приглушенными. Макс стоит за ограждением, сжимая в руках секундомер, и не может пошевелиться. Не может дышать. Не может поверить.

"Миха", – шепчет он. Потом громче: "Миха!"

Но брат не отвечает. Лежит неподвижно у отбойника, и красный шлем больше не кажется красивым. Теперь он выглядит как пятно крови на сером бетоне.

Макс моргает, возвращается в настоящее. Шлем все еще в его руках, царапина все еще на затылочной части. Но теперь она кажется не просто повреждением, а шрамом. Отметиной последних секунд жизни.

Он ставит шлем обратно в коробку, но руки дрожат. Почему он не остановил Миху? Почему не сказал что-то более убедительное? "Не гони как сумасшедший" – разве это было достаточно серьезно? Разве он не знал, что брат его не послушает?

Знал. Конечно, знал. И все равно отпустил.

Макс роется в коробке дальше, пытаясь отвлечься от воспоминаний. Фотографии – их детство, первые мотоциклы, совместные поездки. Документы – права, страховки, справки. И в самом низу, под стопкой писем от девушек Михи – тонкая тетрадь в клетку.

Дневник.

Макс берет тетрадь в руки, переворачивает. На обложке – надпись шариковой ручкой: "Личное. Не читать!" Знакомый почерк, размашистый и небрежный. Почерк человека, который всегда торопился жить.

Когда пальцы касаются обложки, Макс ощущает странное тепло, исходящее от бумаги. Не обычное тепло от прикосновения рук – что-то другое, более глубокое. Словно тетрадь сохранила частичку жизни своего владельца. Ощущение мимолетное, едва заметное, и Макс списывает его на нервное напряжение.

Открывать дневник – это предательство. Вторжение в чужую душу, даже если эта душа принадлежала самому близкому человеку. Миха никогда не показывал дневник, значит, не хотел, чтобы его читали. Даже после смерти это право остается за ним.

Но руки уже открывают тетрадь.

Страницы шелестят под пальцами, и Макс замечает, что бумага кажется необычно живой. Не просто теплой – словно под тонким слоем целлюлозы бьется слабый, едва различимый пульс. Он останавливается, прислушивается к собственным ощущениям, но пульс исчезает. Наверное, это его собственное сердцебиение отражается в кончиках пальцев.

Первые записи – обычные. Планы на выходные, размышления о мотоциклах, жалобы на работу. Почерк ровный, строчки аккуратные. Но чем дальше, тем более нервным становится написание. Буквы пляшут, строчки съезжают, некоторые слова зачеркнуты и переписаны.

Макс листает страницы, ищет что-то конкретное, сам не зная что. И находит.

Запись датирована за неделю до аварии.

Когда взгляд Макса падает на эту конкретную страницу, буквы на мгновение словно оживают. Не сильно – просто легкое дрожание, как от усталости глаз или плохого освещения. Он моргает, и текст снова становится четким, но ощущение остается: словно слова пытались что-то ему сказать.

"Опять этот сон. Уже третью ночь подряд. Я стою на пустой дороге, вокруг – лес. Старый, темный, как в сказках про Бабу-ягу. И в глубине леса – дом. Обычный деревенский дом, но что-то в нем не так. Окна как глаза, а дверь как рот. И он зовет меня. Не голосом – как-то по-другому. Изнутри. Словно что-то во мне откликается на этот зов.

Я иду к дому, хотя не хочу. Ноги движутся сами. Чем ближе подхожу, тем страшнее становится. Но и тем сильнее зов. Как наркотик – знаешь, что вредно, но не можешь остановиться.

Дохожу до крыльца. Поднимаюсь по ступенькам. Они скрипят под ногами, как старые кости. Дотрагиваюсь до ручки двери – она ледяная, обжигает пальцы. Но я все равно поворачиваю ее.

И тут просыпаюсь.

Каждый раз в одном и том же месте. Никогда не вижу, что за дверью. Но знаю – там что-то ждет. Что-то, что связано со мной. Что-то важное.

Может, это знак? Может, мне действительно нужно найти этот дом?"

Читая описание дома, Макс чувствует, как буквы слегка пульсируют в такт его сердцебиению. Эффект почти незаметный – можно списать на игру света или на то, что глаза устали от мелкого почерка. Но каждый раз, когда он читает слово "дом", текст словно оживает на долю секунды.

Макс перечитывает запись еще раз. Потом еще. Описание дома – оно знакомо. Слишком знакомо. Обычный деревенский дом с чем-то неправильным в пропорциях. Окна как глаза. Дверь как рот.

Точно такой же дом описывала Лиза. Дом в деревне Глушино, где НКВД проводило свои эксперименты. Дом, который они собираются исследовать через два дня.

Совпадение? Макс не верит в совпадения. Особенно такие.

Он захлопывает дневник, но тут же открывает снова. Листает дальше, ищет еще записи про сон. Находит еще две, обе короткие. В одной Миха пишет, что пытался нарисовать дом по памяти, но рисунок получился "неправильным". В другой – что проснулся с ощущением, будто кто-то звал его по имени.

Последняя запись в дневнике сделана за день до аварии:

"Решил. Найду этот дом. Не знаю как, но найду. Чувствую – это важно. Может быть, самое важное в моей жизни. Макс не поймет, будет говорить, что это глупости. Но я должен попробовать. Должен узнать, что там, за той дверью."

Макс медленно закрывает дневник. Руки дрожат сильнее. В голове – хаос мыслей, каждая страшнее предыдущей.

Миха видел дом. За неделю до смерти он видел тот же дом, который теперь собираются исследовать они. Хотел найти его. Считал это важным.

А потом погиб.

"Совпадение", – шепчет Макс. "Просто совпадение".

Но голос звучит неубедительно даже для него самого.

Он кладет дневник обратно в коробку, но не может заставить себя закрыть крышку. Что-то не дает. Какое-то ощущение незавершенности, словно он что-то упустил.

Макс поворачивается, чтобы взять тряпку и протереть руки от пыли. Когда поворачивается обратно, на верстаке лежит ключ.

Макс замирает. Секунду назад верстак был пустой. Он помнит это четко – протирал его утром, не оставил на нем ничего. Но теперь там лежит ключ.

Старый, тяжелый, из потускневшего металла. Не похож на современные ключи – слишком массивный, слишком сложный. Узор на головке ключа замысловатый, почти орнаментальный. Но главное не это.

Главное – холод.

Макс протягивает руку, не касаясь ключа, и чувствует исходящий от него холод. Неестественный, пронизывающий. Словно ключ сделан не из металла, а из замерзшего воздуха.

Он берет ключ в руки. Металл обжигает пальцы, но не жаром – льдом. Макс едва удерживается, чтобы не выронить его.

На стержне ключа – гравировка. Тонкие, аккуратные буквы, выведенные рукой мастера:

"Приезжай домой, братишка. Я жду."

Почерк знакомый. Размашистый и небрежный. Почерк человека, который всегда торопился жить.

Почерк Михи.

Макс смотрит на ключ, потом на дневник в коробке, потом снова на ключ. Мир вокруг него качается, как палуба корабля в шторм. Реальность трещит по швам.

Это невозможно. Миха мертв три года. Мертвые не оставляют ключи на верстаках в гаражах. Мертвые не гравируют послания на металле.

Но ключ лежит в его руке. Холодный, тяжелый, реальный.

"Миха?" – шепчет Макс.

Ответа нет. Только тишина гаража и далекий шум машин за окном.

Макс сжимает ключ в кулаке. Холод проникает сквозь кожу, добирается до костей, но он не разжимает пальцы. Не может. Это единственная связь с братом, которая у него есть. Единственное доказательство того, что Миха где-то там, за гранью смерти, и помнит о нем.

Все сомнения о поездке исчезают. Теперь это не работа. Не способ заработать деньги. Это личное.

Миха зовет его домой. И Макс придет.

Он кладет дневник в карман куртки, а ключ – в другой карман, поближе к сердцу. Холод распространяется по груди, но это хороший холод. Холод надежды.

Может быть, в том доме он найдет ответы. Может быть, встретится с братом. Может быть, наконец поймет, почему Миха погиб, а он остался жить.

Макс закрывает коробку, ставит ее обратно под верстак. Выключает свет в гараже, запирает дверь.

Завтра он скажет Лизе, что готов к поездке. Готов больше, чем она может себе представить.

Дом ждет. Миха ждет.

И Макс идет домой.

Глава 4: Катя. Клетка контроля

Квартира Кати похожа на операционную.

Стерильная белизна стен, минимум мебели, максимум функциональности. Каждый предмет на своем месте, каждая поверхность отполирована до блеска. Книги на полках расставлены по алфавиту и цвету – сначала научная литература, потом художественная, потом справочники. Провода убраны в кабель-каналы, пыли нет даже в самых труднодоступных местах.

Это не дом – это крепость. Бастион порядка в хаотичном мире.

Катя сидит за рабочим столом, перед тремя мониторами. На экранах – окна браузера, документы, таблицы. Она исследует деревню Глушино с методичностью энтомолога, препарирующего насекомое. Каждый факт проверен, каждый источник верифицирован, каждое утверждение подкреплено доказательствами.

Пальцы быстро бегают по клавиатуре. Катя создает папки, систематизирует информацию, строит хронологию событий. На одном мониторе – карта местности, на другом – архивные документы, на третьем – таблица с данными о пропавших людях.

"Деревня Глушино, Московская область", – читает она вслух, записывая основные факты в блокнот. – "Основана в 1847 году. Население на 1940 год – 127 человек. На 1950 год – 23 человека. Резкое сокращение населения в период 1947-1949 годов."

Она делает пометку красной ручкой. Период совпадает с предполагаемыми экспериментами НКВД. Но корреляция не означает причинность. Могли быть и другие факторы – голод, болезни, принудительная коллективизация.

Катя открывает новое окно браузера, вводит запрос: "Глушино аномальные явления". Поисковик выдает десятки ссылок – форумы любителей паранормального, сайты охотников за привидениями, блоги местных жителей. Мусор. Эмоции вместо фактов, домыслы вместо доказательств.

Она просматривает несколько форумов, выписывает повторяющиеся утверждения:

Странные звуки по ночам

Перемещение предметов

Технические сбои

Галлюцинации

Чувство "присутствия"

"Классические симптомы массовой истерии", – бормочет Катя, делая пометки. "Или воздействия инфразвука. Или утечки газа."

Она открывает геологические карты района. Ищет разломы, подземные полости, месторождения газа. Находит несколько интересных аномалий – карстовые пустоты, повышенный уровень радона в почве, близость к тектоническому разлому.

"Вот и объяснение", – удовлетворенно кивает Катя. "Радон вызывает галлюцинации. Инфразвук от подземных полостей создает чувство тревоги. Электромагнитные аномалии влияют на работу техники. Никакой мистики – только физика и химия."

Она создает новую папку: "Научные объяснения". Начинает собирать статьи о влиянии радона на психику, о воздействии инфразвука на человеческий организм, о связи между электромагнитными полями и техническими сбоями.

Работа успокаивает. Привычный процесс анализа и систематизации возвращает ощущение контроля. Мир снова становится понятным, предсказуемым. Каждое явление имеет причину, каждая причина – научное объяснение.

Катя открывает архивную базу данных МВД, вводит логин и пароль. Доступ у нее есть благодаря работе в аналитическом центре – иногда приходится проверять статистику преступности для исследований. Она ищет информацию о пропавших людях в районе Глушино.

База данных медленно загружается. Катя барабанит пальцами по столу – единственное проявление нервозности, которое она себе позволяет. Наконец появляется форма поиска.

Она вводит: "Глушино, пропавшие без вести, 1980-2020". Нажимает "Найти".

Система выдает семнадцать результатов. Катя просматривает список – туристы, грибники, местные жители. Большинство случаев имеют логичные объяснения: заблудились в лесу, утонули в реке, стали жертвами несчастных случаев. Но три случая выделяются.

1987 год. Наталья Белова, 34 года. Пропала без вести в окрестностях деревни Глушино. Поиски результата не дали.

1993 год. Семья Ковалевых – муж, жена, двое детей. Исчезли из собственного дома. Дом остался открытым, еда на столе не тронута.

2001 год. Группа студентов-историков из МГУ. Приехали изучать местный фольклор. Нашли только их машину и часть оборудования.

Катя хмурится. Три случая за двадцать лет – не так много для отдаленного района. Но что-то в фамилии первой жертвы кажется знакомым.

Белова.

Катя открывает карточку, изучает подробности. Наталья Белова, 1953 года рождения, место рождения – Москва, место работы – НИИ психологии. Была замужем, детей нет. Родители – Иван Белов и Мария Белова (урожденная Крылова).

Иван Белов.

Катя чувствует, как что-то холодное шевелится в животе. Иван Белов – это имя ее деда по отцовской линии. Того самого деда, который умер, когда ей было пять лет, и о котором в семье почти не говорили.

Она быстро считает. Если Наталья родилась в 1953 году, а дед умер в 1995-м… Возраст подходит. Наталья могла быть его дочерью. Сестрой отца Кати.

Тетей, о существовании которой Катя никогда не знала.

Пальцы дрожат, когда она вводит в поисковую строку свою девичью фамилию: "Белова Екатерина". Система думает несколько секунд, затем выдает результат: "Совпадений не найдено".

Катя пробует по-другому: "Белов Иван Петрович". На этот раз система находит запись. Иван Петрович Белов, 1925-1995, ветеран войны, работал на заводе. Семейное положение – женат, дети: Наталья (1953) и Петр (1960).

Петр – это отец Кати.

Значит, Наталья действительно была ее тетей. Сестрой отца, которая исчезла в 1987 году в том самом месте, куда они собираются ехать.

Катя откидывается в кресле, пытается осмыслить информацию. Почему отец никогда не рассказывал о сестре? Почему в семье не было ни фотографий, ни упоминаний о ней? Что случилось между ними?

Она снова изучает карточку Натальи. НИИ психологии – интересно. Чем она там занималась? Катя ищет дополнительную информацию, но находит только краткую справку: "Младший научный сотрудник, специализация – экспериментальная психология".

Экспериментальная психология. Как те эксперименты, которые проводило НКВД в доме в Глушино.

Еще одно совпадение. Слишком много совпадений для случайности.

Катя чувствует, как привычный мир начинает трещать по швам. Ее система координат, построенная на логике и контроле, дает сбои. В семейной истории обнаруживается пробел – целый человек, стертый из памяти.

Она пытается найти фотографии Натальи, но архивы НИИ засекречены. Пытается связаться с бывшими коллегами – большинство уже умерли или потеряли связь с институтом. Остается только один источник информации – отец.

Катя берет телефон, набирает номер, но не нажимает "вызов". Что она скажет? "Папа, расскажи мне о сестре, которую ты скрывал всю мою жизнь"? "Почему ты никогда не говорил, что у меня есть тетя, которая пропала без вести"?

Нет. Сначала нужно собрать больше информации. Подготовиться к разговору. Найти неопровержимые доказательства.

Она возвращается к поиску, но концентрация нарушена. Мысли разбегаются, как испуганные мыши. В голове крутится одна и та же фраза: "Почему он мне не сказал?"

Катя встает, идет на кухню, наливает стакан воды. Пьет медленно, пытаясь успокоиться. На кухне тот же порядок, что и в остальной квартире – каждая чашка на своем месте, каждый прибор в отведенной ему ячейке. Но теперь этот порядок не успокаивает. Наоборот – кажется искусственным, наигранным.

Как ее жизнь. Как ее семья.

Катя возвращается к компьютеру, но вместо продолжения поиска открывает старую папку с семейными фотографиями. Просматривает снимки – дни рождения, отпуска, праздники. Ищет лица, которые могли бы быть Натальей.

Находит несколько фотографий, где рядом с отцом стоит молодая женщина. Темные волосы, серые глаза, знакомые черты лица. На одном снимке она обнимает отца, на другом – держит на руках маленькую Катю.

Но лица женщины на фотографиях стерты. Не вырезаны, не зачеркнуты – именно стерты, как будто кто-то тщательно затер их ластиком. Остались только контуры, смутные очертания.

Катя увеличивает изображения, пытается разглядеть хоть что-то, но безуспешно. Лица стерты профессионально, без следов грубого вмешательства. Кто-то очень старался избавиться от любых напоминаний о Наталье.

"Папа", – шепчет Катя. "Это ты?"

Но зачем? Что такого страшного сделала Наталья, что ее пришлось стереть из семейной истории?

Катя закрывает папку с фотографиями, открывает новый документ. Начинает составлять список вопросов для отца:

Кто такая Наталья Белова?

Почему ты никогда о ней не рассказывал?

Что случилось в 1987 году?

Почему ее лица стерты с фотографий?

Связано ли ее исчезновение с деревней Глушино?

Список растет. Каждый новый вопрос порождает еще два. Катя чувствует, как теряет контроль над ситуацией – ее главный страх с детства.

Она помнит тот день. Ей было четырнадцать, она вела дневник – записывала мысли, чувства, первые романтические переживания. Прятала дневник в ящике стола, под учебниками. Думала, что это безопасное место.

Ошибалась.

Отец нашел дневник во время "генеральной уборки" ее комнаты. Катя вернулась из школы и увидела его сидящим на ее кровати с тетрадкой в руках.

"Интересное чтиво", – сказал он, не поднимая глаз. "Особенно про Сережу из параллельного класса".

Катя почувствовала, как кровь отливает от лица. Дневник был ее личным пространством, единственным местом, где она могла быть честной сама с собой.

"Папа, это мое…"

"Ничего твоего в этом доме нет", – перебил он. "Все принадлежит семье. Включая твои мысли".

Он начал читать вслух. Сначала невинные записи о школе, потом более личные – о первой влюбленности, о страхах, о мечтах. Каждое слово звучало пошло и глупо в его устах.

Мать стояла в дверях и молчала. Не защищала, не вмешивалась. Просто смотрела.

"'Сережа сегодня улыбнулся мне на перемене'", – читал отец, подражая ее голосу. "'Наверное, я ему нравлюсь. Хотелось бы поцеловать его'". Он захохотал. "Четырнадцать лет, а уже думает о мальчиках. Рано, не находишь?"

Катя стояла и чувствовала, как рушится ее мир. Не от того, что отец читает дневник – от того, что он делает это публично, превращая ее чувства в посмешище.

"Пожалуйста, перестань", – прошептала она.

"Перестать? Но это так интересно! Вот, например: 'Иногда мне кажется, что папа меня не любит. Что я для него обуза'". Отец поднял глаза, посмотрел на нее. "Ну что ты, доченька. Конечно, люблю. Поэтому и забочусь о твоем воспитании".

Он продолжал читать еще полчаса. Каждая страница дневника становилась оружием против нее. Каждая искренняя мысль – поводом для насмешки.

Когда он закончил, Катя уже не плакала. Слезы высохли, остался только холод внутри.

"Запомни", – сказал отец, закрывая дневник. "Секретов в семье не бывает. Я всегда узнаю правду".

Дневник он забрал с собой. Катя больше никогда не вела записей.

С того дня она поклялась: никто и никогда не получит доступ к ее внутреннему миру. Никто не сможет использовать ее мысли против нее. Контроль – вот что важно. Контроль над информацией, над эмоциями, над жизнью.

Но теперь контроль ускользает. Семейные тайны всплывают на поверхность, разрушая привычную картину мира.

Катя смотрит на список вопросов, потом удаляет документ. Не сейчас. Сначала нужно найти больше информации о Наталье. Понять, что с ней случилось. Подготовиться к разговору с отцом.

Она возвращается к поиску в архивах. Пробует разные комбинации: "Наталья Белова НИИ психологии", "Белова экспериментальная психология", "Наталья Белова исследования".

Большинство запросов не дают результата. Информация о сотрудниках НИИ засекречена или утеряна. Но один запрос неожиданно срабатывает: "Белова Н.П. проект Эхо".

Система находит единственную ссылку. Не на официальный документ – на статью в научном журнале 1986 года. Катя открывает ссылку, читает аннотацию:

"Экспериментальное исследование воздействия инфразвука на психику человека. Проект 'Эхо'. Руководитель – доктор психологических наук В.И. Петров. Исполнители – Н.П. Белова, С.А. Морозов, Т.Н. Васильева."

Проект "Эхо". Катя записывает название, ищет дополнительную информацию. Находит несколько упоминаний в других статьях, но все они обрывочные. Проект был закрыт в 1987 году по неизвестным причинам.

1987 год. Тот же год, когда исчезла Наталья.

Катя чувствует, как пазл начинает складываться. Наталья работала над секретным проектом, связанным с воздействием на психику. Проект закрыли, она исчезла. А через несколько лет в том же районе начали пропадать другие люди.

Связь есть. Но какая именно?

Катя пытается найти больше информации о проекте "Эхо", но натыкается на стену. Все документы засекречены или уничтожены. Остаются только косвенные упоминания, обрывки фраз, намеки.

Она откидывается в кресле, массирует виски. Головная боль нарастает – следствие напряжения и слишком долгой работы за компьютером. Нужен перерыв.

Катя встает, идет к окну. За стеклом – серый московский вечер, дождь, огни машин. Обычная картина, но сейчас она кажется чужой, нереальной. Словно мир изменился, пока она сидела за компьютером.