Шёпот за стенами

Она возвращается к столу, но вместо продолжения поиска открывает почту. Может быть, отвлечься на рабочие дела поможет восстановить равновесие.

В почте – обычный набор писем. Спам, рабочая переписка, уведомления от социальных сетей. Катя механически удаляет ненужное, отвечает на важные сообщения.

И тут экран мигает.

Не вспышка, не сбой – именно мигает, как моргающий глаз. На долю секунды все окна исчезают, остается только черный экран. Потом изображение возвращается, но что-то изменилось.

От монитора исходит странный холод – не обычное тепло работающей техники, а что-то более глубокое, словно экран стал окном в морозильную камеру. Катя невольно отодвигается, но холод следует за ней, проникая под кожу.

Поверх всех окон появилось новое – простое текстовое окно без заголовка и кнопок управления. В нем всего две строчки:

"Привет, сестренка. Скучала по мне?"

Шрифт моноширинный, как на старых печатных машинках. Буквы зеленые на черном фоне – стиль терминалов 80-х годов.

Кулер компьютера внезапно начинает работать громче, как будто система перенапрягается от обработки чего-то невозможного. Звук нарастает, становится почти оглушительным, хотя диспетчер задач показывает нормальную загрузку процессора.

Катя смотрит на сообщение, не веря глазам. Это невозможно. Ее компьютер защищен лучшими антивирусными программами, файрволлом, системами обнаружения вторжений. Никто не может просто так взломать ее систему и оставить сообщение.

Никто живой.

Пальцы дрожат, когда она пытается закрыть окно. Но у него нет кнопки закрытия. Она нажимает Alt+F4 – не работает. Пробует Ctrl+Alt+Del – система не реагирует.

Экран слегка тускнеет по краям, словно окно с сообщением вытягивает энергию из монитора. Изображение становится менее четким, цвета блекнут, но само сообщение остается ярким, пульсирующим.

Окно остается на экране, буквы мерцают, как живые.

Катя запускает диспетчер задач, ищет подозрительные процессы. Все выглядит нормально – знакомые программы, стандартные службы Windows. Никаких вирусов, никаких неизвестных приложений.

Но окно все еще там.

Она пробует перезагрузить компьютер. Нажимает кнопку "Пуск", выбирает "Перезагрузка". Система начинает закрывать программы, но окно с сообщением остается. Даже когда все остальные окна исчезают, оно продолжает висеть на экране.

"Это невозможно", – шепчет Катя. "Программы не могут работать во время перезагрузки".

Но факт остается фактом. Окно не исчезает.

Компьютер перезагружается, загружается Windows, появляется рабочий стол. И сразу же, без всяких программ-загрузчиков, возникает то же окно с тем же сообщением.

Катя чувствует, как паника подкрадывается к горлу. Ее крепость взломана. Ее цифровое убежище нарушено. Кто-то или что-то проникло в ее личное пространство, используя технологии, которые она считала безопасными.

Она пытается рационально объяснить происходящее. Может быть, это новый вид вируса? Или хакерская атака? Или сбой в операционной системе?

Но объяснения не приходят. Остается только факт: на ее экране висит сообщение от мертвой тети, которую она никогда не знала.

Катя закрывает глаза, считает до десяти. Открывает – окно все еще там. Она щелкает по нему мышкой, пытается переместить или изменить размер. Окно не реагирует, словно это не программа, а часть самого экрана.

Тогда она замечает еще одну странность. В истории браузера, которую она очистила час назад, появилась новая запись. Одна-единственная ссылка, которой там не было:

"https://archive.kgb.su/classified/734/echo/subject_nb_final_report.html"

Ссылка выглядит как URL архивного документа КГБ. Рядом с ней – пометка: "Закрытый архив КГБ. Дело №734. Объект 'Эхо'. Финальный отчет по субъекту Н.Б."

Н.Б. – Наталья Белова.

Катя смотрит на ссылку, и сердце бьется все быстрее. Это то, что она искала. Ответы на вопросы о тете, о проекте "Эхо", о связи между исчезновением Натальи и деревней Глушино.

Но как эта ссылка попала в ее браузер? И почему она ведет на архив КГБ, который должен быть недоступен обычным пользователям?

Логика кричит, что это ловушка. Вирус, фишинг, попытка взлома. Нельзя переходить по подозрительным ссылкам, особенно если они появились сами собой.

Но любопытство сильнее страха. Катя всю жизнь искала правду, полагалась на факты и доказательства. А тут перед ней – возможность узнать правду о семейной тайне, которую скрывали от нее всю жизнь.

Курсор мыши медленно движется к ссылке. Катя колеблется, рука дрожит. Один клик – и она узнает правду. Или попадет в ловушку.

"Контроль", – шепчет она себе. "Сохраняй контроль".

Но контроль уже потерян. С того момента, как она узнала о существовании Натальи, привычный мир начал рушиться. Теперь остается только идти до конца.

Катя кликает по ссылке.

Браузер думает несколько секунд, потом начинает загружать страницу. Прогресс-бар ползет медленно, словно сайт находится очень далеко. Или в другом времени.

Наконец страница загружается. На экране – документ в стиле советских архивов. Гриф "Совершенно секретно", печати, подписи. Заголовок: "Проект 'Эхо'. Финальный отчет по субъекту Н-07 (Белова Н.П.)".

Катя начинает читать, и одна из букв в заголовке – "Н" в имени Наталья – на мгновение пульсирует красным светом, прежде чем вернуться к обычному черному цвету. Она моргает, думая, что это усталость глаз, но ощущение остается – словно текст живой, словно он наблюдает за ней в ответ.

Катя начинает читать, и мир окончательно переворачивается.

Глава 5: Лиза. Голоса из прошлого

Квартира Лизы – это музей ее собственного успеха.

Каждый предмет здесь выбран не для комфорта, а для демонстрации. Диван из итальянской кожи, на котором неудобно сидеть, но который выглядит дорого на фотографиях. Журнальный столик из черного мрамора – холодный, как надгробие, но безупречно отполированный. Картины на стенах подобраны не по вкусу, а по цене – абстрактные полотна, которые должны говорить о тонком художественном вкусе владелицы.

Панорамные окна открывают вид на ночную Москву. Огни небоскребов мерцают, как звезды, упавшие на землю. Город простирается до горизонта – бесконечный, равнодушный, прекрасный. Лиза купила эту квартиру именно из-за вида. Каждое утро, просыпаясь, она видела город у своих ног и чувствовала себя победительницей.

Сейчас город кажется ей судьей.

Лиза стоит посреди гостиной, держа в руках телефон. На экране – номер матери. Она набирала его уже три раза и три раза сбрасывала вызов. Нужно рассказать о поездке. Предупредить, что будет недоступна на выходных. Обычный, формальный разговор.

Но с матерью не бывает обычных разговоров.

Лиза нажимает "вызов" и подносит телефон к уху. Длинные гудки. Может быть, не возьмет? Может быть, судьба даст ей отсрочку?

– Лизочка! – голос матери звучит слишком радостно, с той искусственной теплотой, которая всегда предвещает неприятности. – Наконец-то позвонила. Я уже думала, ты про меня забыла.

– Привет, мам. – Лиза садится на край дивана, автоматически поправляет подушку. – Как дела?

– У меня-то все хорошо. А вот у тебя, судя по голосу, не очень. Что случилось?

Материнская интуиция. Или материнское умение находить болевые точки с хирургической точностью.

– Все нормально. Просто устала. Много работы.

– Работы? – в голосе матери появляются стальные нотки. – Той самой работы, которая не приносит стабильного дохода? Лиз, мы уже говорили об этом…

– Мам, пожалуйста. – Лиза чувствует, как плечи сами собой напрягаются, а пальцы начинают теребить кольцо на безымянном пальце. Старая привычка, которую она никак не может побороть. – Не сегодня.

– Когда же тогда? Тебе уже тридцать два, Лиза. Пора бы определиться с жизнью. Найти нормальную работу, выйти замуж, завести детей. Как все нормальные люди.

Голос матери проникает под кожу, как тонкая игла. Не больно, но неприятно. Каждое слово – укол, замаскированный под заботу. Лиза замечает что-то странное: материнский голос звучит слишком четко, слишком близко, словно мать говорит не в телефон, а прямо ей в ухо. Каждая интонация попадает точно в цель, как будто кто-то заранее знает, какие именно слова причинят больше всего боли.

– У меня есть работа. И она мне нравится.

– Работа? – мать смеется, но смех получается колючим. – Лиза, ты снимаешь ролики для интернета. Это не работа, это хобби. Дорогое и бесполезное хобби.

– Мы зарабатываем…

– Что вы зарабатываете? Копейки? – В динамике телефона появляется едва заметный треск, статический разряд, который делает голос матери еще более резким. – Лиз, я видела твои счета. Ты еле сводишь концы с концами. Эта квартира съедает половину твоего дохода. Зачем тебе такие траты? Чтобы произвести впечатление на кого-то?

Лиза отодвигает телефон от уха на секунду – треск исчезает. Подносит обратно – возвращается. Странно. Связь обычно хорошая в центре города.

– Мам, я звоню по делу. На выходных я буду недоступна. Поездка по работе.

– Поездка? – тон матери меняется, становится настороженным. – Куда?

– Подмосковье. Снимаем материал.

– Один из тех ваших "фильмов ужасов"?

Лиза вздрагивает. Мать произносит "фильмы ужасов" так, словно речь идет о чем-то непристойном.

– Это документальное расследование…

– Лиза. – голос матери становится тише, но от этого еще более пронзительным. Статический треск усиливается, словно что-то мешает сигналу. – Ты помнишь, что случилось в прошлый раз?

Воспоминание бьет, как удар хлыста. Заброшенный санаторий. Охрана. Полиция. Штраф, который пришлось выплачивать месяцами. И разговор с матерью на следующий день – долгий, унизительный, полный упреков.

– Это другое…

– Конечно, другое. У тебя всегда все "другое". – мать вздыхает, и в этом вздохе слышится вселенская усталость. – Лиза, ты же понимаешь, что я волнуюсь за тебя? Ты моя дочь. Единственная дочь.

Вот оно. Главное оружие. Чувство вины, завернутое в материнскую любовь.

– Я понимаю, мам. Но я не могу жить так, как ты хочешь. Это моя жизнь.

– Твоя жизнь? – голос матери резко меняется, становится жестким. – А моя жизнь что? Я всю себя в тебя вложила. Отказывалась от всего ради твоего будущего. А ты что делаешь? Тратишь свою жизнь на глупости!

– Мам…

– Нет, выслушай! – мать уже не скрывает раздражения. Треск в динамике становится почти оглушительным, словно помехи нарастают вместе с эмоциями. – Я думала, ты поумнеешь с возрастом. Найдешь себе достойного мужчину, создашь семью. А ты все играешь в свои игры. Как ребенок!

Лиза чувствует, как что-то сжимается в груди. Не сердце – что-то глубже. Та часть души, которая до сих пор остается маленькой девочкой, жаждущей материнского одобрения.

– Ты разрушаешь свою жизнь, Лиза. И мою заодно.

Фраза повисает в воздухе, как приговор. Треск внезапно обрывается, связь становится кристально чистой.

Ей семнадцать. Рюкзак в руках тяжелый – она набила его всем самым необходимым. Документы, деньги, которые копила полгода, несколько смен белья. Больше не поместилось.

Мать стоит в дверях спальни и смотрит на нее. Лицо спокойное, но глаза… глаза полны такой боли, что Лиза едва не роняет рюкзак.

"Ты разрушила мою жизнь", – говорит мать тихо. Не кричит, не плачет. Просто констатирует факт. "Я столько лет мечтала о дочери. Представляла, какой ты будешь. Умной, красивой, успешной. А получила что? Неблагодарную эгоистку, которая думает только о себе".

Слова не просто звучат. Они материализуются в воздухе, становятся осязаемыми. Лиза видит их – темные, тяжелые, как куски свинца. Они падают на пол с глухим стуком, накапливаются у ее ног.

"Мам, я не хочу тебя расстраивать…"

"Не хочешь? Тогда останься. Поступи в институт, как мы договаривались. Стань нормальным человеком".

"Я не могу. Я задыхаюсь здесь".

Мать смеется. Звук получается искаженным, как запись на поврежденной пленке.

"Задыхаешься? От любви? От заботы? Лиза, ты не представляешь, что такое настоящие проблемы".

Лиза поворачивается к зеркалу на двери. Видит свое отражение – заплаканное лицо, красные глаза, дрожащие губы. Она выглядит жалко. Уродливо. Как неудачница, которая сбегает от ответственности.

"Посмотри на себя", – продолжает мать. "Думаешь, мир тебя ждет? Думаешь, там тебе будет лучше? Ты ошибаешься, Лиза. Мир жесток. Он сломает тебя за неделю. И тогда ты поползешь обратно, но будет уже поздно".

Отражение в зеркале меняется. Лицо становится старше, уставшее. Глаза тускнеют. Это она через десять лет? Через двадцать? Одинокая, разочарованная, сломленная жизнью?

"Нет", – шепчет Лиза. "Не будет так".

Она отворачивается от зеркала, проходит мимо матери к выходу. Каждый шаг дается с трудом, словно она идет по болоту.

"Лиза!" – кричит мать ей вслед. "Не делай этого! Ты пожалеешь!"

Но Лиза уже на лестнице. Бежит вниз, перепрыгивая через ступеньки. Рюкзак бьется о спину, но она не замечает боли. Главное – бежать. Главное – не оглядываться.

Потому что если оглянется, то увидит мать в окне. И не сможет уйти.

Лиза моргает, возвращается в настоящее. Телефон все еще у уха, мать что-то говорит, но слова сливаются в неразборчивый гул.

– …слушаешь меня вообще?

– Слушаю, мам. Просто… устала.

– Вот именно. Устала от этой бессмысленной жизни. Лиза, еще не поздно все изменить. Брось эту затею с роликами. Найди нормальную работу. Я могу помочь, у меня есть связи…

– Нет. – Лиза встает с дивана, подходит к окну. – Мам, я взрослая. Могу сама принимать решения.

– Можешь? Тогда почему все твои решения оказываются неправильными?

Вопрос повисает в воздухе. Лиза смотрит на свое отражение в стекле – размытый силуэт на фоне ночного города. Она выглядит маленькой, потерянной.

– Мне нужно идти, мам.

– Конечно. Как всегда, когда разговор становится серьезным. – мать вздыхает. – Ладно. Поезжай в свое Подмосковье. Но помни: если что-то случится, не жди, что я прибегу тебя спасать.

Гудки. Мать отключилась.

Лиза опускает телефон, продолжает смотреть в окно. Разговор закончился, но ощущение остается. Словно материнский голос поселился у нее в голове и теперь комментирует каждую мысль.

"Ты опять всех подведешь. Как всегда."

Телефон в руке вибрирует. СМС. Лиза смотрит на экран – незнакомый номер.

"Она права. Ты снова всех подведешь."

Лиза читает сообщение еще раз. Потом еще. Слова точно повторяют ее мысли. Совпадение? Или кто-то из команды решил пошутить? Но текст выглядит странно – буквы слегка размыты по краям, словно сообщение было сжато и восстановлено несколько раз. Артефакт передачи или что-то еще?

Она набирает номер Макса. Длинные гудки, потом автоответчик.

Катя тоже не отвечает.

Дима – тоже.

Лиза возвращается к окну, прижимается лбом к прохладному стеклу. Город внизу живет своей жизнью – машины ползут по проспектам, в окнах домов мерцает свет. Миллионы людей, каждый со своими проблемами, мечтами, страхами.

И никому нет дела до ее проблем.

Отражение в стекле смотрит на нее грустными глазами. Лиза поднимает руку, касается стекла ладонью. Отражение повторяет движение.

А потом что-то меняется.

На долю секунды – меньше чем на мгновение – отражение перестает быть ее отражением. Уголки губ изгибаются в знакомой, холодной усмешке. Глаза сужаются, становятся жесткими, оценивающими. И в самой глубине зрачков мелькает крошечный красный огонек – как индикатор записывающего устройства.

Лиза видит в стекле лицо матери.

Резкий вдох. Шаг назад. Рука инстинктивно поднимается к глазам, словно пытается стереть увиденное.

Но отражение уже нормальное. Ее собственное лицо, испуганное и растерянное.

"Показалось", – шепчет Лиза. "Просто показалось."

Но руки дрожат, когда она отходит от окна.

Нужно лечь спать. Завтра рано вставать, долгая дорога до Глушино. Нужно выспаться, привести мысли в порядок.

Лиза идет в спальню, механически выполняет привычные действия – снимает макияж, чистит зубы, переодевается в пижаму. В зеркале ванной комнаты она видит только себя. Никаких посторонних лиц, никаких искажений.

Ложится в кровать, выключает свет. Тишина квартиры обволакивает ее, как кокон. За окном шумит город, но звуки приглушены, далеки.

Сон приходит неожиданно быстро.

Она идет по своей квартире, но квартира изменилась. Стены стали выше, потолки – ниже. Мебель сдвинулась с мест, образуя лабиринт из кожи и мрамора.

Лиза ищет выход, но коридоры ведут в никуда. Комнаты перетекают одна в другую, границы размываются.

И повсюду – шепот.

Диван шепчет ей: "Дорогая, но бесполезная". Журнальный столик: "Красивая, но холодная". Картины на стенах: "Ты думала, мы не видим? Мы все видим. Ты играешь в успех, но внутри пустота".

Голос у всех предметов один – материнский.

Лиза бежит по коридору, но он становится все длиннее. Стены сужаются, пол под ногами становится мягким, липким.

"Лиза!" – зовет голос из-за спины. "Куда ты бежишь? От себя не убежишь!"

Она оборачивается и видит мать. Но не обычную мать – искаженную, увеличенную. Лицо занимает половину стены, глаза горят холодным светом.

"Ты разрушила мою жизнь", – говорит гигантская мать. "А теперь разрушишь и свою. И жизни своих друзей. Потому что ты эгоистка, Лиза. Ты думаешь только о себе".

"Нет!" – кричит Лиза. "Это неправда!"

"Правда. Ты знаешь, что это правда. Ты ведешь их в ловушку. Ради своих амбиций. Ради своего эго".

Лиза закрывает уши руками, но голос проникает сквозь пальцы, сквозь кожу, прямо в мозг.

"Они умрут из-за тебя, Лиза. Все умрут. А ты останешься одна. Как всегда".

И вдруг Лиза понимает – это не сон. Это представление. Спектакль, поставленный специально для нее. Она чувствует взгляды из темноты за пределами "сцены", ощущает присутствие зрителей, которые наблюдают за ее страхом, питаются им. Кто-то записывает каждую ее эмоцию, каждый вздох ужаса.

Лиза просыпается с криком на губах. Сердце бьется так быстро, что кажется, вот-вот выскочит из груди. Простыни мокрые от пота.

Она садится в кровати, пытается успокоиться. Сон. Это был просто сон. Кошмар, вызванный стрессом и разговором с матерью.

Лиза тянется к прикроватной тумбочке, чтобы взять телефон и посмотреть время. Пальцы нащупывают знакомую форму, поднимают устройство.

Экран загорается, и Лиза замирает.

На дисплее – фотография. Она сама, спящая в этой же кровати. Снимок сделан с ракурса от изножья кровати, из темноты. Качество плохое, зернистое, но лицо различимо четко. В правом нижнем углу изображения видны характерные артефакты сжатия – мелкие квадратики, искажения пикселей, как у файла, который многократно пересылали и перекодировали.

Она видит себя со стороны – беззащитную, уязвимую. Рот приоткрыт, волосы растрепаны, одна рука свисает с кровати.

Дата съемки – сегодня, три часа назад.

Лиза смотрит на фото, и реальность начинает плыть. Кто-то был в ее квартире. Кто-то стоял у ее кровати, пока она спала. Снимал ее.

Наблюдал.

Пальцы дрожат, когда она пролистывает галерею. Больше фотографий нет. Только эта одна. Но ее достаточно.

Лиза встает с кровати, включает все лампы в спальне. Свет заливает комнату, прогоняя тени. Она обходит квартиру, проверяет замки, окна. Все заперто. Никаких следов взлома.

Но фотография остается на телефоне. Неопровержимое доказательство того, что ее крепость пала. Что кто-то или что-то может проникнуть сюда, когда захочет.

Лиза садится на диван, обхватывает колени руками. За окном начинает светать – серый, неуютный рассвет.

Через несколько часов они поедут в Глушино. В дом, который, возможно, уже начал свою игру.

Лиза смотрит на фотографию еще раз. На ней она выглядит мертвой. Или спящей так глубоко, что разница несущественна.

"Мама была права", – думает она. "Я всех подведу. Как всегда."

Но отступать уже поздно.

Глава 6: Дима. Пепел на руках

Мастерская Димы пахнет творчеством и разложением одновременно.

Запах озона от паяльника смешивается с ароматом канифоли и краски. В воздухе висит металлическая пыль, которая оседает на всех поверхностях тонким слоем. На стенах – чертежи и схемы, некоторые аккуратно приколоты кнопками, другие просто приклеены скотчем. Детали странных механизмов разбросаны по полкам – шестеренки, провода, микросхемы, которые когда-то должны были стать частью чего-то большего.

Это мир, где Дима – бог. Здесь он может взять кусок мертвого металла и вдохнуть в него жизнь. Заставить электроны танцевать по проводам, превратить хаос деталей в стройную систему.

Но в углах мастерской скапливается пыль. На некоторых инструментах появилась ржавчина. Проекты остаются незавершенными – не от недостатка навыков, а от недостатка воли.

Дима сидит за верстаком, держит в руках паяльник. Жало раскалено докрасна, от него поднимается тонкая струйка дыма. Он припаивает резистор к плате – простая операция, которую выполнял тысячи раз.

Но сегодня руки дрожат.

Олово плавится, растекается по контактам. Запах – острый, химический, знакомый. Дима вдыхает его и чувствует, как что-то сжимается в груди. Не боль – что-то глубже. Воспоминание, которое живет не в голове, а в теле.

Паяльник выскальзывает из пальцев, падает на верстак. Дима смотрит на свои ладони. Они чистые, но ему кажется, что на них сажа. Черная, жирная, которая не смывается никакими средствами.

Пепел.

Ему двенадцать. Лето, дача, скука. Родители заняты своими делами, а ему нечего делать. Он находит в сарае старые петарды – остатки новогодних фейерверков. Берет одну, самую большую.

Маша смотрит на него широко раскрытыми глазами. Ей восемь, она верит, что он все знает и все умеет. Старший брат – почти взрослый в ее понимании.

"Дим, а что будет?" – спрашивает она.

"Ничего особенного", – отвечает он, зажигая фитиль. "Просто хлопок".

Но хлопок получается неправильный. Слишком громкий. Слишком яркий.

Петарда взрывается в его руках, осколки разлетаются во все стороны. Один попадает в стену сарая, где висит старое сено. Сухое, как трут.

Пламя вспыхивает мгновенно.

Дима стоит и смотрит, как огонь пожирает стену. Не может пошевелиться. Не может закричать. Только смотрит, как маленькая искра превращается в ревущего зверя.

Маша кричит. Высокий, пронзительный крик, который резко обрывается.

Дима оборачивается и видит ее. Она стоит слишком близко к горящей стене. Искра попала ей на платье – легкое, летнее, из какой-то синтетической ткани.

Ткань вспыхивает, как бумага.

Маша превращается в живой факел.

Дима бросается к ней, но поздно. Огонь уже пожрал платье, добрался до кожи. Маша падает, катается по земле, но это не помогает. Огонь живет своей жизнью, питается ее болью.

Дима срывает с себя рубашку, пытается сбить пламя. Обжигает руки, но не чувствует боли. Чувствует только запах – сладковатый, тошнотворный. Запах горелого мяса.

Когда огонь наконец гаснет, Маша не двигается.

Дима стоит над ней, держит в руках обугленную рубашку. На ладонях – сажа. Черная, жирная. Остатки его сестры.

"Маша?" – шепчет он. "Машенька?"

Но она не отвечает. Больше никогда не ответит.

Дима моргает, возвращается в настоящее. Паяльник все еще дымится на верстаке. Запах олова смешивается с чем-то другим – с памятью о том дне, когда он убил единственного человека, который его по-настоящему любил.

Он поднимает паяльник, выключает. Работать сегодня не получится. Руки дрожат слишком сильно.

Дима встает, подходит к окну. За стеклом – серый двор, покрытый снегом. Зима в этом году ранняя, снег выпал еще в ноябре и не тает. Лежит грязными сугробами, напоминая пепел.

Все напоминает пепел.

Дима возвращается к верстаку, открывает ящик с инструментами. Ищет что-то, что поможет отвлечься. Находит недоделанную схему – система автоматического полива для растений. Простой проект, который он начал месяц назад и забросил.

Берет карандаш, пытается дорисовать схему. Но линии получаются кривыми, цифры – неразборчивыми. Концентрация рассеивается, как дым.

Дима откладывает карандаш, массирует виски. Голова болит – тупая, давящая боль, которая не проходит уже несколько дней. С тех пор как Лиза рассказала о поездке в Глушино.

Он не хочет ехать. Каждая клетка его тела протестует против этой идеи. Но он согласился, потому что не умеет говорить "нет". Особенно друзьям.