Безжалостные клятвы

Она представляла, что будет одета в свой лучший наряд, с завитыми и сколотыми жемчужными заколками волосами, а Роман будет держать ее за руку. Они придут в огромный особняк Киттов на северной окраине города. Возможно, знакомство состоится в залитом солнцем саду, а проницательная бабушка Романа и его добросердечная матушка будут подавать чай и нарезанные треугольниками сэндвичи.

Но суровая действительность такова, что подобные мечты редко воплощаются в жизнь. Картина, нарисованная в воображении Айрис, оказалась невозможной. Однако она держалась стойко и не отводила взгляда.

– Здравствуйте, мистер Китт. Не ожидала вас увидеть.

– Прошу прощения, что ворвался без предупреждения, – отозвался он, но Айрис видела, что никакого сожаления он не испытывал. – Вероятно, вы уже знаете, что… мой сын редко держит меня в курсе того, где находится, а мне нужно, чтобы он вернулся домой.

«Домой».

Слово пронзило, словно стрела, и Айрис еще несколько секунд приходила в себя. Она поставила пишущую машинку, сняла плащ и повесила на спинку стула. Слава богам, у них снова было электричество, а Форест после возвращения навел в квартире порядок. Выбросил валявшиеся повсюду винные бутылки, смахнул паутину и вымыл полы. На кухне была еда, краны в ванной работали, но без мамы квартира казалось какой-то чужой.

Айрис отбросила эти мысли. Перед ней встала дилемма, к которой она не была готова. Она не знала, что сказать Китту о Романе и что ему уже известно. Не знала, что вообще можно говорить, а о чем лучше умолчать.

Она задумалась, что бы предпочел Роман, но внезапно в груди остро кольнуло.

– Не хотите чаю, мистер Китт?

– Нет. Вы что, не слышали мой вопрос, девушка?

– Слышала. Вы не знаете, где ваш сын, но полагаете, что знаю я.

Несколько напряженных секунд мистер Китт молчал, пристально глядя на нее, и Айрис выдержала этот взгляд. Она не уступит ему, не съежится и не опустит глаза, не проиграет эту битву.

Про себя она отметила сходство мистера Китта и Романа. Оба высокие, широкоплечие, с копной черных волос и васильковыми глазами. У обоих четко очерченный подбородок и точеные скулы, и оба склонны краснеть. Она всегда понимала, когда Роман смущался, чувствовал неловкость или злость, потому что он неизбежно заливался румянцем, и это было очень мило. Только вот у мистера Китта лицо покраснело от того, что он много лет пил и курил.

Он снова затянулся сигарой, и в воздухе заклубился дым. Возможно, ему не понравилось, что она так пристально его рассматривала, или он не ожидал от нее такого упрямства. Айрис было все равно, но она невольно напряглась, когда мистер Китт сунул руку в карман пиджака.

– Сначала я ничего не понял, – начал он, и Айрис расслабилась, увидев, что мужчина достал всего лишь сложенную газету.

Он швырнул ее на пол, и Айрис увидела, что это «Печатная трибуна». Она прочитала заголовок на первой полосе, и сердце у нее дрогнуло от ощущения чего-то близкого ей, как будто она увидела свое отражение в зеркале.

ДАКР СБРАСЫВАЕТ БОМБЫ НА УЛИЦЫ АВАЛОН-БЛАФФА,

ОТРАВЛЯЕТ ГАЗОМ ЖИТЕЛЕЙ И СОЛДАТ

от Айрис С ТРИБУНЫ

– Я не мог понять, – продолжил мистер Китт, – почему мой сын бросил все и пошел работать в какую-ту паршивую газетенку, публикующую крикливые статьи о войне. Почему он ушел из «Вестника Оута», разорвал помолвку с красивой и умной молодой леди. Почему ослушался меня и снова разбил сердце своей матери. Для меня это оставалось непостижимой загадкой, пока я не прочел вашу первую статью в «Трибуне», и тогда все встало на свои места.

Айрис не шевелилась, не дышала. Храбрости у нее поубавилось, когда она поняла, что мистер Китт расставлял для нее хитрую ловушку. Во рту пересохло, и она просто ждала, что он скажет дальше.

Он улыбнулся, глядя на заголовок статьи, которую она написала. Улыбнулся ее словам, напечатанным чернилами. Ужасу, который она пережила, когда спасалась от смерти. Однако когда мистер Китт снова встретился с ней взглядом, она увидела в его глазах едва скрываемую ярость и неприязнь.

– Видите ли, мисс Уинноу… Романа всегда привлекали всяческие истории и рассказы. Еще с тех пор, когда он мальчишкой пробирался в мою библиотеку и без спроса брал книги. И поэтому моя теща подарила ему на десятый день рождения пишущую машинку, ведь он мечтал стать «писателем» и написать что-то значимое для других. Вот почему он хотел поступить в университет и тратить время на то, чтобы изучать мысли других и пытаться написать свои.

Айрис бросило в жар.

– Что вы пытаетесь мне сказать, мистер Китт?

– Что ваши слова околдовали его. Я хочу, чтобы вы отпустили его.

Она едва сдержала рвущийся из груди смех. В комнате воцарилась тишина, и она поняла, что мистер Китт говорил совершенно серьезно.

– Если мои слова околдовали вашего сына, то знайте, что его слова точно так же зачаровали меня, – сказала Айрис, машинально дотронувшись до обручального кольца.

На нее нахлынули воспоминания, угрожая захлестнуть с головой.

Айрис прокручивала их сотни раз, как будто кольцо вызывало их. Тот миг, когда Роман надел его ей на палец. Сияющие в небе звезды, сладкий аромат цветов в сумерках. Как он улыбался ей сквозь слезы. Как шептал ее имя в темноте.

От мистера Китта не укрылось, как она беспокойно терла палец. Он заметил, как блеснуло кольцо. Его лицо исказилось, да так страшно, что у Айрис перехватило дыхание.

– Все ясно, – только и сказал он, умышленно растягивая слова. Он откашлялся. – Значит, вы ждете ребенка?

Айрис вздрогнула, как будто он дал ей пощечину.

– Что?

– Потому что я не вижу другой причины, зачем моему сыну связывать себя законными узами с какой-то простушкой, жаждущей оттяпать его наследство. У Романа есть честь, хоть он часто понимает ее превратно…

– Вы шли за мной сегодня утром, – перебила Айрис и начала загибать пальцы на левой руке, чтобы он видел, как блестит кольцо. – Ворвались без приглашения в мой дом. Наверняка рылись в моих вещах. А теперь еще и оскорбили. Мне больше нечего вам сказать. – Она указала на открытую дверь, за которой лил холодный дождь. – Уходите, пока я не позвонила в полицию.

Мистер Китт усмехнулся, но ее слова, видимо, возымели действие, потому что он двинулся к двери. Он наступил на газету, испачкав подошвой заголовок статьи, и Айрис пришлось удержаться от проклятий, которые хотелось обрушить на него.

Однако, проходя мимо нее, он остановился и посмотрел сверху вниз. Голубые глаза были налиты кровью. Изо рта пахло табаком.

Еще несколько минут назад Айрис замечала внешнее сходство между отцом и сыном, но глядя на мистера Китта сейчас, с болезненным облегчением поняла, что Роман Карвер Китт совершенно на него не похож.

– Он не сможет долго прятаться за вашей юбкой, мисс Уинноу, – заявил мужчина таким тоном, словно отказывался признавать в ней нового члена семьи Киттов. – Когда увидитесь с ним сегодня, передайте, что я хочу с ним поговорить. Мы с матерью ждем его дома. И я прощаю его.

У Айрис были две секунды, чтобы решить, что сказать на прощание. Две секунды, и хотя она хотела оставить мистера Китта в неведении, все же он был влиятельным человеком, и он желал вернуть сына домой.

– Его здесь нет, – сказала она.

– И где же он?

– Его нет в Оуте.

Мистер Китт изогнул бровь, но спустя мгновение смысл недосказанных слов дошел до него.

– Вот как, выходит, вы его любите, мисс Уинноу. Сами спаслись, а его бросили в Авалон-Блаффе.

И он вышел из квартиры.

Айрис, бледная и дрожащая, смотрела ему вслед, пока он не исчез под ливнем. Запах его одеколона и табака висел в воздухе, удушая ее. Слезы жгли глаза. Слезы, гнев и раскаяние, которые словно нож пронзили сердце.

Она заперла дверь и медленно опустилась на колени.

3

У каждой истории две стороны

Дорогой Китт!

В последнее время я вся соткана из сожалений.

Каждое утро, стоит мне очнуться от серого забытья без сновидений, я думаю о тебе. Где ты сейчас? Может, тебе больно или страшно? Может, ты голоден? На земле ты или в подземном мире? Может, Дакр заковал тебя в цепи в самом сердце планеты, так глубоко в своих владениях, что у меня нет ни малейшего шанса отыскать тебя?

Если бы я только не отпустила твою руку в тот день! Я должна была остаться с тобой, когда мы помогали солдатам на холме. Я должна была догадаться, что рядом был не ты, а мой брат. Если бы я сделала хоть что-то из этого, сейчас мы бы были вместе.

Входная дверь открылась.

Айрис затаила дыхание и прекратила печатать. Но она узнала шаги Фореста, поспешно поднялась с пола и вышла из спальни, чтобы встретить брата.

Он стряхивал капли дождя с плаща и ботинок. Вечерело, а Айрис даже не знала, куда он ходил. Она словно отрывала корку с полузажившей раны. Когда мама возвращалась домой поздно ночью, Айрис точно так же волновалась за нее, но ничего не делала.

Еще одно сожаление.

Форест шмыгнул носом и замер, а потом повернулся к Айрис. Его лицо блестело от дождя.

– Ты что, сигары курила? – спросил он, не в силах скрыть изумления.

Айрис поморщилась. Надо было лучше проветрить квартиру.

– Нет.

– Значит, тут кто-то был? Кто? С тобой все хорошо?

– Да. То есть нет. – Она потерла бровь. Что сказать Форесту? – Заходил мой свекор. Спрашивал о Романе. О том, где он сейчас.

Форест тяжело вздохнул. Заперев дверь, он подошел к кухонному столу и поставил на него бумажный пакет – судя по запаху, ужин.

– И что ты ему сказала? – настороженно спросил он.

– Что Романа нет в Оуте. О Дакре я ничего не говорила.

Форест достал два сэндвича, завернутых в газету. Айрис видела, как брат стиснул зубы, словно обдумывал, что сказать.

– Вот, поешь, – наконец произнес он и выдвинул стул. – Взял твой любимый.

Айрис села за стол напротив брата и развернула сэндвич. И правда ее любимый – ржаной хлеб с индейкой и красным луком. На сердце у нее потеплело, пока взгляд не упал на кусочек маринованного огурца на хлебе. Она с трудом проглотила подкативший к горлу комок. Снова нахлынули воспоминания о Романе, о том дне, когда они сидели на скамейке в парке и она впервые разглядела, какой он на самом деле.

Ужинали они в тишине. Айрис обнаружила, что брат вообще стал очень молчаливым. Собственно, они оба теперь часто молчали, погружаясь в свои мысли. Она даже удивилась, когда Форест резко нарушил эту неловкую тишину.

– Прости, что меня не было дома, когда ты пришла. – Он помолчал и смахнул крошки с рубашки. – Был на собеседовании, пытался найти работу.

Айрис удивленно вскинула брови.

– Форест, это же прекрасно. Хочешь вернуться в часовую мастерскую?

– Нет. – Он покачал головой. – Там будут задавать много вопросов. В мастерской знают, что я ушел добровольцем на фронт, и я не хочу объяснять, что потом случилось.

Айрис все понимала. Но при этом ей не хотелось, чтобы брат скрывался и начинал все с чистого листа только потому, что Дакр вцепился в него и манипулировал, словно марионеткой.

Она хотела это сказать, но передумала.

Форест посмотрел на нее.

– Что такое?

– Ничего. Просто… горжусь тобой.

Лицо Фореста исказилось, словно он старался не заплакать, и Айрис поспешила легонько его пожурить:

– Но ты в следующий раз оставляй записку, что скоро придешь. Чтобы я не волновалась. Я сегодня пришла с работы пораньше… Хелена дала нам с Этти выходной, и…

– С чего это она дала вам выходной? – перебил Форест, предчувствуя надвигающуюся бурю.

Айрис прикусила язык. «Что ж, – подумала она. – Нет смысла оттягивать неизбежное».

– Айрис?

– Хелена попросила нас с Этти вернуться на фронт.

– Ну еще бы. – Форест положил сэндвич. – Ты всего две недели как дома, а она снова отправляет тебя на войну!

– Это моя работа, Форест.

– Ты моя сестра! Моя младшая сестренка, которую я должен был защищать! – Он провел рукой по мокрым волосам, сжав губы в тонкую линию. – Зря я бросил вас с мамой. Нужно было остаться дома, тогда бы ничего этого не случилось!

«Этого».

Фореста ранили, и Дакр исцелил его, чтобы он сражался на стороне врага. Мама запила и попала под трамвай, когда возвращалась домой пьяная. Айрис ушла на фронт военным корреспондентом, и во время обстрела ее едва не разорвало на куски взрывом гранаты.

Все так безнадежно запуталось, и одна нить переплеталась с другой.

– Зачем ты уходил? – спросила Айрис так тихо, что Форест мог и не услышать.

Отчасти она уже знала ответ: брат записался в армию, потому что однажды, возвращаясь домой с работы, услышал, как Энва играла на арфе. Ее песня донесла до него правду о войне и пронзила в самое сердце. Слушая ее, Форест видел перед собой окопы, словно сам был там. Видел, как Дакр оставлял за собой разрушения, уничтожая деревни. Видел дым, кровь и пепел, падающий как снег.

– Ты имеешь в виду, за что я сражался? – уточнил он.

Айрис кивнула.

Форест молчал, покусывая заусенец.

– Я сражался за нас, – наконец ответил он. – За твое будущее. И за мое. За людей на западе, которым нужна была помощь. Не за Энву. Она ни разу не появилась на поле сражения. Заставила записаться на фронт и ни разу не повела нас в бой.

– И я пишу ради того же, – сказала Айрис. – Зная об этом… ты все равно попытаешься удержать меня дома?

Форест вздохнул. Вид у него был измученный. Он потрогал живот. Айрис знала, что он коснулся шрама.

Болят ли его старые раны? В него попали три пули, две из которых задели жизненно важные органы.

«Он должен был погибнуть, – подумала Айрис, чувствуя озноб. – Я не знаю, благодарить ли мне Дакра за то, что спас Фореста, или проклинать за то, что обрек жить с этими болезненными шрамами?»

– Твои раны, Форест, – произнесла Айрис, поднимаясь из-за стола.

Она хотела облегчить его страдания, но не знала, что делать. Правда, Форест вообще не хотел, чтобы она знала о его шрамах.

– Все нормально. – Он откусил сэндвич, но лицо его побледнело. – Айрис, сядь и поешь.

– Ты не думал сходить к врачу? – предложила она. – Лишним не будет.

– Мне не нужен врач.

Айрис снова опустилась на стул. Эти две недели она старалась не давить на Фореста и придерживала большую часть вопросов при себе. Но теперь она собирается уехать, даст Форест ей добро или нет. Она отправится к Дакру – к Роману, – и ей нужно знать больше.

– Но шрамы все время болят? – спросила она.

– Нет. Не беспокойся обо мне.

Айрис ему не поверила. Она знала, что он часто себя плохо чувствует, и эта мысль причиняла ей боль.

– Форест, давай сходим к врачу вместе?

– И что мы ему скажем? Как объясним, что я выжил при таких смертельных ранениях? Как исцелился, когда должен был умереть?

Айрис отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.

Форест замолчал. Его лицо вспыхнуло, словно ему стало стыдно за эту вспышку гнева.

– Посмотри на меня, Цветочек, – прошептал он.

Прикусив щеку, она подняла на него взгляд.

– Я знаю, что ты думаешь о Романе. – Он сменил тему разговора так резко, что удивил ее. – Знаю, что беспокоишься о нем. Но очень вероятно, что он у Дакра. Дакр исцеляет его раны, разрывает все его старые связи – с семьей, с жизнью в Оуте, с мечтами. С тобой. Со всем, что помешает Роману служить Дакру и что может побудить его сбежать, как это сделал я.

Айрис заморгала. По щеке покатилась слеза, и девушка поспешно смахнула ее, взглянув на шею брата. Он так и носил мамин медальон. Именно этот медальон придал ему сил и помог вырваться из хватки Дакра.

– Хочешь сказать, что Китт не вспомнит меня?

– Да.

У Айрис внутри все сжалось. Дышать стало больно, и она потерла ключицу.

– Я думаю, он не забудет.

– Слушай меня. – Форест наклонился к ней через стол. – Я знаю об этом больше тебя. Я знаю…

– Сколько можно это повторять?! – воскликнула она, не в силах сдержаться. – Говоришь, что больше знаешь, но ничего не рассказываешь. Только какие-то обрывки. Если бы ты просто был откровенен со мной – все без утайки рассказал, – тогда, может, я бы поняла!

Форест молчал, но взгляд не отводил. Гнев Айрис был подобен вспышке, яркой, но недолгой. Она ненавидела ссориться с ним. Она осела на стуле, словно у нее не осталось сил.

– Я не хочу, чтобы ты возвращалась на фронт, – наконец сказал Форест. – Там слишком опасно. Ты ничем не поможешь Роману. Лучше останься дома, в безопасности, как он бы того хотел. Он не вспомнит тебя – а если и вспомнит, то очень нескоро.

Брат завернул в газету остатки сэндвича и выбросил в мусорное ведро. Разговор был окончен.

Форест ушел в спальню мамы, которую занял по возвращении домой. Дверь он прикрыл тихо, но Айрис все равно вздрогнула. Она завернула остатки сэндвича и положила в холодильник, а затем пошла в свою комнату. Посмотрела на печатную машинку, стоявшую на полу так, как она ее оставила, с повисшим на валике листом бумаги. На недописанное письмо Роману.

Айрис не знала, зачем она пишет ему. Машинка была самая обычная; магическая связь между ней и Романом разорвалась. Однако она все же вытащила лист бумаги и сложила его. Просунула под дверцу платяного шкафа и подождала.

Когда она открыла дверь, все оказалось, как она и ожидала. Письмо лежало в тени на полу.

* * *

Айрис проснулась посреди ночи от звуков музыки.

Дрожа, она села в постели и прислушалась. Одинокая скрипка играла негромко, но пронзительно, возвышаясь до крещендо. Под дверью спальни мерцал свет, разгоняя темноту, и чуть пахло дымом. Происходящее показалось ей знакомым, словно Айрис уже проживала эти минуты. Она выскользнула из кровати, привлеченная музыкой и едва уловимым ощущением уюта.

К своему изумлению, в гостиной она увидела маму.

Эстер сидела на диване, закутавшись в любимый фиолетовый плащ и положив босые ноги на кофейный столик. Ее голова была откинута, глаза закрыты; между пальцами тлела сигарета. Темные ресницы выделялись на бледном лице. Она слушала музыку и выглядела умиротворенной.

Айрис с усилием сглотнула. А когда заговорила, голос у нее дрожал.

– Мам?

Эстер распахнула глаза и с улыбкой посмотрела на Айрис сквозь клубы дыма.

– Привет, дорогая. Посидишь со мной?

Айрис кивнула и села рядом с мамой на диван. В голове стоял туман и смятение. Ей нужно было что-то вспомнить, но она не могла понять, что именно. Видимо, она сильно хмурилась, потому что Эстер взяла ее за руку.

– Отпусти все мысли, Айрис, – сказала она. – И просто слушай музыку.

Напряжение в плечах ослабло, и Айрис позволила мелодии струиться сквозь нее. Она даже не осознавала, насколько ей не хватало музыки, как скучна была жизнь без звука струн.

– Но мы же нарушаем закон канцлера? – спросила Айрис. – Когда слушаем струнные инструменты?

Эстер затянулась сигаретой; в тусклом свете ее глаза горели, словно угольки.

– Думаешь, такая прекрасная музыка может быть незаконной?

– Нет, мам, но я подумала…

– Просто слушай, – прошептала Эстер. – Вслушайся в мелодию, дорогая.

Айрис оглядела комнату и заметила на буфете радио бабушки. Музыка лилась из маленького динамика так отчетливо, словно скрипач стоял в гостиной. Увидев радиоприемник, Айрис радостно подскочила.

– Я думала, мы потеряли его насовсем. – Она дотронулась до ручки регулятора.

Ее пальцы прошли сквозь аппарат. Она изумленно смотрела, как радио превратилось в лужицу серебристого, коричневого и золотистого оттенков. Музыка стала нестройной, смычок заскрежетал по чересчур туго натянутым струнам. С широко распахнутыми глазами Айрис обернулась и увидела, что Эстер начала исчезать.

– Мама, постой! – Она кинулась к ней. – Мам!

От Эстер осталось лишь фиолетовое пятно, сотканное из дыма и пепла. Айрис снова закричала, пытаясь удержать мать:

– Не уходи! Не бросай меня!

Голос надломился из-за рыданий. Казалось, что в груди у нее разверзся целый океан и легкие тонут в соленой воде. Она охнула, когда теплая рука на плече внезапно, словно якорь, потянула ее на поверхность.

– Айрис, проснись, – прозвучал глубокий голос. – Это всего лишь сон.

Она испуганно открыла глаза. Поморгала от яркого серого света и увидела Фореста, сидящего на краю кровати.

– Это всего лишь сон, – повторил брат, хотя выглядел не менее потрясенным. – Все хорошо.

Айрис сдавленно всхлипнула. Сердце бешено колотилось, но она кивнула, медленно приходя в себя. Однако образ Эстер не выходил у нее из головы, будто выжженный на веках. Она вдруг поняла, что впервые за две недели увидела сон.

– Форест, который час?

– Полдевятого.

– Черт! – Айрис резко подскочила. – Я опаздываю на работу.

– Не спеши. – Форест убрал руку с ее плеча. – И когда ты начала ругаться?

«Когда ты ушел на войну», – подумала она, но вслух не сказала, ведь правдой это было лишь отчасти. Нельзя винить брата за слова, слетающие с ее губ.

– Оденься по погоде. – Форест поднялся с кровати и бросил на нее многозначительный взгляд. – На улице гроза.

Айрис посмотрела в окно. По стеклу стекали капли дождя, и она поняла, что проспала потому, что было пасмурно. Она быстро натянула льняное платье на пуговицах и зашнуровала армейские ботинки. Делать прическу времени не было, и она просто на ходу пальцами расчесала узлы в волосах. Схватив сумочку, плащ и пишущую машинку, надежно спрятанную в черном футляре, она выбежала из спальни.

Форест стоял у входной двери с чашкой чая и печеньем.

– Проводить тебя? – спросил он.

– Не нужно. Я на трамвае поеду, – ответила она и удивилась, когда он протянул ей чай и печенье.

– Это чтобы поддержать силы.

Таким образом он извинялся за вчерашнее.

Айрис улыбнулась. Почти как в старые добрые времена. Одним глотком она осушила чуть теплый чай, отдала брату чашку и взяла печенье. Форест открыл ей дверь.

– Буду дома к половине шестого, – сказала она и вышла, вдохнув влажный утренний воздух.

Форест кивнул, но все так же стоял в дверях с обеспокоенным видом. Айрис чувствовала, как он смотрел ей вслед, пока она спускалась по скользким ступенькам.

Она съела печенье прежде, чем то успело размякнуть под дождем, и помчалась к трамвайной остановке. В вагоне было не протолкнуться, люди укрывались от непогоды по пути на работу. Айрис стояла в конце и не сразу поняла, насколько было тихо. Никто не разговаривал и не смеялся, как обычно бывало в трамвае. Настроение было странным, неспокойным – наверное, из-за погоды, – но неуютное чувство преследовало ее до самой работы.

Айрис остановилась на тротуаре перед зданием «Трибуны», увидев надпись, написанную над дверьми. Яркая, словно кровь, краска стекала по кирпичам.

Где же ты, Энва?

Айрис вздрогнула и вошла в здание и только тогда ощутила всю тяжесть этих слов. Видимо, кто-то написал их ночью, ведь вчера надписи не было. Кто оставляет эти послания? В самом ли деле он хочет уложить Энву в могилу, мертвую или спящую? Может, этот незнакомец потерял на войне кого-то близкого? Может, ему надоело сражаться ради богов?

Айрис не винила незнакомца. Каждый день она испытывала противоречивые чувства, думая о том, что случилось с братом. И все из-за того, что Дакр пробудился, а Энва поведала правду о войне. Айрис ощущала ярость, печаль, гордость. И опустошение.

Она тоже задавалась вопросом: а где сейчас Небесная богиня? Почему Энва прячется? Неужели ее и правда пугают смертные, желающие ей гибели?

«Где же ты, Энва?»

Хотя кроваво-алая надпись встревожила Айрис, она ожидала, что «Трибуна» будет гудеть как улей. Ожидала, что редакторы будут печатать на машинках, что будет поминутно звонить телефон, а помощники – бегать туда-сюда с сообщениями. И что Этти будет работать над новой статьей, выпив уже три чашки чая.

Однако и редакция встретила Айрис мрачной тишиной.

Никто не шевелился, словно все превратились в изваяния, лишь дым, поднимавшийся от сигарет и пепельниц, струился сквозь тени. Айрис шагнула в скованное тишиной помещение, и дыхание сбилось от тревоги. Хелена стояла посреди редакции и читала газету. Рядом с ней стояла Этти, прикрывая рот ладонью.

– В чем дело? – спросила Айрис. – Что-то случилось?

Множество глаз уставились на нее, поблескивая в свете ламп. Одни смотрели с жалостью и состраданием, другие – с настороженностью. Однако Айрис смотрела на Хелену. Та опустила газету и встретилась с ней взглядом.

– Мне так жаль, малыш, – произнесла Хелена.

«Жаль чего?» – хотела спросить Айрис, но слова застряли в горле, когда начальница протянула ей газету.

Айрис поставила пишущую машинку и взяла газету. Хелена читала статью на первой полосе.

«Вестник Оута», где когда-то работала Айрис. Так странно было держать эту газету в подвале «Печатной трибуны». Это снова показалось ей сном, пока она не увидела статью, так сильно поразившую Хелену.

Заголовок был напечатан жирным черным шрифтом – заголовок, который Айрис никак не ожидала увидеть.