В поисках своего ковчега

Его разбудил пронзительный крик птицы. Монах открыл глаза и увидел, как над ним мелькнула огромная тень орла. Рядом в скале было его гнездо, которое Вахак не заметил раньше. Оно казалось пустым, но по беспокойству орла было понятно, что там птенцы. Такое соседство не предвещало ничего хорошего. Не успел Вахак подняться на ноги, как снова услышал угрожающий клекот. Он распластался на камне, прижавшись к нему всем телом. Прямо у его головы прошелестели крылья, но орел не нападал. Выждав какое-то время, монах поднял осторожно голову. В нескольких шагах на выступе скалы сидел орел, его свирепые желтые глаза, не мигая, смотрели на него. Стараясь не делать резких движений, Вахак медленно пополз от гнезда в сторону.

Убедившись, что отполз на достаточно безопасное расстояние, он поднялся на ноги и, щурясь от солнца, поглядел вверх, туда, где проходила горная тропа.

– Возможно, где-нибудь здесь есть проход, – сказал он самому себе, и тут же увидел широкую трещину, круто поднимавшуюся наверх, – наверняка она выходит к перевалу.

Трещина была шириной не больше трех футов, но к верху заметно расширялась. Местами в ней виднелись застрявшие обломки скал, но все же человеку можно было через нее пробраться.

Через несколько минут он уже был на вершине кряжа, тянувшегося на несколько верст во все стороны. Справа проходило глубокое ущелье, а слева начинался ледник. Внизу за каменной грядой просматривалась холмистая долина, над которой высилась ослепительная ледяная шапка Арарата.

Скользя по крутой осыпи, Вахак спускался на холмистую равнину, залитую бледно-желтыми лучами заката. Быстро меркнущее у зубчатого горизонта солнце, обеспокоило путника, и он с тревогой подумал, что до прихода темноты остается считанное время. Просматривая простирающиеся впереди лысые холмы, путник прикидывал, где бы найти подходящее место для ночлега. С высоты гребня они выглядели пологими, но на самом деле были намного круче, чем показались ему издали. Наконец его глаза остановились на каменных глыбах, нагромождавших вершину одного из холмов. Самое место для ночевки. Вахак был почти уверен, что успеет добраться до холма еще засветло. Но уверенность начала ослабевать, когда он уткнулся в глубокий овраг. Перейти его было еще полбеды, но за этим оврагов виднелся еще такой же, и притом не один. Он решил обойти овраги поверху, отыскав место, где их удобнее всего будет перейти. И почти нашел такое место, но и здесь его ждало разочарование. Перебраться на другую сторону оказалось не так-то просто. Его путь преградила впадина, заполненная свежим наносом грязи и обломков камня. Видать, из-за подтаявшего ледника сошел слой скального грунта. Вахак с опаской поглядывал на клонившееся к закату солнце. Уже не было надежды добраться до холма раньше, чем наступят сумерки. И все же он решил не останавливаться, пока это будет возможным. Вахак пополз по валунам, стараясь выбирать более крупные камни. Где-то глубоко внизу под камнями гудела вода. В конце концов, он ступил на прочную почву и очутился на усыпанной мелким гравием морене. К этому времени солнце уже зашло за Большой Арарат, и путнику ничего другого не оставалось, как прекратить тщетные попытки добраться до облюбованного им холма. Он побрел наугад, ища место, где бы можно было опустить свое уставшее тело. Но нигде не было ни больших камней, ни единого деревца. С горечью осознавая, что даже костра не предвидится, он все шел и шел наугад в сгущавшейся темноте. Наконец набрел на небольшой бугорок, одиноко торчащий среди россыпи мелкого гравия, и устало уселся на него. Вытянув вперед ноги, почувствовал хоть какое-то облегчение. Над холмами взошла луна, повеяло холодом. В животе громко заурчало. Голод напомнил о себе прихлынувшей тошнотой. Вахак вынул из котомки кусок сухой лепешки и начал есть. Этого было мало, но еды больше не осталось. Дожевав свой скудный ужин, он обхватил коленки руками, пытаясь согреться, и устремил взгляд в небо, где мигали живые огоньки звезд. Откуда-то из темноты донесся протяжный и жалобный вой шакала, зловеще прокричала ночная птица. Вахаку подумалось, что после всех опасностей, встретившихся ему в пути, он лишился страха. Ему не было страшно в этой холодной как смерть ночной бездне. Он не был один. Вверху над ним в серебристой глубине неба был Бог, и он всецело доверял Ему. Здесь, в этой каменной пустыне, он был ближе к Богу, намного ближе, чем в своей монастырской келье. Там он больше доверял крепким стенам, которые защитят его от холода и диких зверей. Доверял своим братьям, которые помогут в минуты уныния или болезни. Здесь же он доверялся только Богу. Удивительным казалось это чувство и давно забытым. Что-то подобное он уже испытывал в объятиях родителей, когда был еще совсем ребенком. Находясь в монастыре, он усердно молился и был прилежен в чтении книг, но его душа не ведала яркого света, пребывая в постоянной боязни и сомнениях. Теперь же эта темная гать его пустых страхов рухнула, и ярчайший поток доселе неведомого чувства, переливаясь множеством радужных оттенков, хлынул в его душу. «Я люблю Тебя, Господи!» – Воскликнул в небо монах, и упоительные слезы радости покатились по его обветренным впалым щекам. Сколько раз он пытался пробудить в себе это чувство, но, как ни силился, не мог познать его. Испытывая страх, невозможно любить, любить можно доверяя. Здесь, в этом огромном пространстве ночи, был только он и Бог, и никто и ничто не стояло между ними. Бог был в нем, и он пребывал в Боге.

Вытерев шершавой ладонью с лица слезы, Вахак долго смотрел блаженным взглядом на звездное небо, где среди негаснущих светил был тот, кого он возлюбил теперь всем сердцем своим. С гор подул холодный ветер, но Вахак не чувствовал холода, словно тот, кто непрестанно заботился о нем набросил на него теплый покров. Неожиданно ветер донес до его ушей какой-то непривычный звук, похожий то ли на скрип арбы, то ли на хриплый крик птицы. Вахак перевел взгляд на залитый лунным светом холм и обомлел….

Вспыхнувший лунный свет ослепил глаза. Какое-то мгновение он не видел ничего, кроме этого света. Но вот в его лучах закружили маленькие точки, похожие на серебристые пылинки. Монах наблюдал за ними как завороженный. Они кружились все быстрее и быстрее, сгущаясь и складываясь в неясные призрачные фигуры. И вот, наконец, приняли отчетливую форму. Это был ковчег! Вахак не мог поверить тому, что увидел. Он тер глаза, но видение не исчезало и не менялось. Ковчег был таким же четким, как волнистые гряды холмов, на которых он качался, как на волнах. В бескрайних долинах неба еще ярче засияли мириады звезд, закружили хороводы ангелов, и точно вся вселенная наполнилась их голосами. Они пели хвалу своему Господу. Монах слушал их самозабвенное пение, и был впечатлен до глубины души его упоительной сладостью. Блаженствуя и радуясь, ангелы славили своего Творца, пребывая с ним, наслаждаясь Его светом и славой, и кроме этого не желали ничего другого. Перед этой чистой бескорыстной хвалой, его собственные молитвы и взывания к Богу показались Вахаку немощными и бесплодными. Все его помыслы были себялюбивыми и преисполненными желания возвеличиться. Разгоряченное воображение превознесло монаха на хлипких крыльях гордости, но они в один миг обломились, и он ощутил свое падение.

– Горе мне, черепку из черепков земных! – Воскликнул Вахак, обливаясь слезами. – Прости меня, Господи, что впал в прелесть и посягнул на Твою святую тайну! Прости, что возомнил себя примирителем мира! – Он долго и страстно молился, сокрушаясь, что возымел гордость в своем сердце, что подвизался за дело, которое не подвластно грешному человеку.

Когда монах открыл глаза, уже светало. На востоке означилась золотистая полоска зари. Он поглядел в ту сторону, где виделся ему ковчег, но над холмами только клубился туман. Вокруг ни единого звука, одно сонное вздыхание ветра. Испытывая ломоту во всем теле, Вахак перекинул через плечо пустую котомку и заторопился уйти. Больше ему здесь делать было нечего. Но, не успев ступить и пару шагов, он споткнулся о какой-то странный предмет. Это был кусок древесины.

– Откуда бы ей здесь взяться? – Подумал монах. – Вокруг ни единого деревца. – Он наклонился и поднял покрытую зеленой плесенью дощечку. Долго ее рассматривал, вертя в руках. – Очень странно… очень странно… – повторял он.

Вахак огляделся. Прошедшая ночь застала его на морене, но он и не подозревал, что стоит на покрытом бурой пылью языке ледника. Впереди, метрах в тридцати от него, ледник таял, образуя болото. Он подошел к его краю и с изумлением увидел выпиравшие из-подо льда массивные балки какого-то странного деревянного сооружения. Вахак обомлел, едва не лишившись чувств. Это было древнее судно. Одним концом оно было погружено в воду, остальная его часть уходила глубоко в почву. Монах не верил своим глазам. Неужели все это время он находился на погребенном подо льдом ковчеге. Все-таки он его нашел!

Обойдя сооружение со всех сторон, Вахак, наконец, заметил небольшую пробоину. Он долго раздумывал, забраться в ковчег или нет, но любопытство пересилило всякую осторожность. Внутри ковчега было пусто и сыро. Монах прошелся по его дну, насколько хватало пробивавшегося через пробоину света. В глубине стояла густая темнота, и он не решился идти дальше. Вахак огляделся по сторонам, но ничего кроме покрытых влагой стен не обнаружил. В полной тишине было слышно, как звонко падают капли. Внезапно его душу охватили сомнения. Как знать, то ли это судно, на котором причалил Ной? Но даже если это и так, то чем эта погрязшая во льдах священная реликвия может помочь заблудшим душам без божьего на то промысла? Ежесекундно рискуя жизнью, он много раз представлял себе этот волнительный момент встречи со священной тайной, но теперь его сердце не забилось в трепетном благоговении. Его смущение росло. Неужели он проделал такой длинный и опасный путь напрасно и эта находка не принесет его народу спасения от иноверцев?

Глава 7. ИРМА

Она устало присела на камни у самой воды. Берег был пустой. Нагревшаяся за день на солнце галька еще хранила тепло, но само солнце уже остыло, побелело и покатилось белесым шаром над зыбью моря. Ирма глядела на нескончаемое движение волн, неторопливо подкатывающихся к ее ногам, и ни о чем не думала. Мысли стали такими же прозрачными как волны.

За спиной послышался шорох гальки. Кто-то двигался в ее сторону. Ирма напряглась и замерла, ее сердце учащенно забилось. Но шаги не остановились и прошуршали дальше. Это был рыбак. Она разочарованно вздохнула. Каждый день Ирма ждала у моря Крона, на том же месте, где они когда-то встретились и где так нелепо расстались. Но он не появлялся уже почти два месяца. Она думала, что виной тому их последняя встреча. Возможно, она обидела его, и он больше не хочет ее видеть. Но эти деньги? Зачем она взяла их? Ирма оправдывала свое желание увидеться с Кроном лишь необходимостью возвратить ему сверток с деньгами, который она до сих пор так и не развернула. Но на самом деле она думала о Кроне намного чаще, чем сама того хотела.

Облака запылали. Солнце все быстрее опускалось к воде, раскаляясь и окропляя молочную бледность вечернего моря алым румянцем. И вот оно скрылось в толще воды, оставив на ее плоской поверхности болезненно-лиловый шлейф. Ирма еще долго глядела на темнеющее море в безнадежной тоске, потом словно очнулась и медленно побрела к бульвару. Где-то за спиной сонно дышало море.

Ночью ей снился сон, будто бы она возвратилась в родной город. Отыскала свою улицу и двор, толкнула крашеную калитку и медленно пошла по дорожке, ведущей к дому. Здесь ничего не изменилось. Такие же ровные ряды красных, розовых и белых пионов в палисаднике. Аккуратно подстриженные кусты малины и крыжовника. Старые развесистые яблони, заслонявшие солнце. Окна веранды открыты настежь. Из окон доносятся звуки музыки. Это она играет свой любимый романс. Звуки становятся громче и резче, переходят в громыхание, как будто бы это уже не ее тонкие пальцы касаются клавишей, а кто-то ударяет по ним огромными кулачищами. Грохот с каждой секундой нарастает и превращается в раскатистую канонаду. Она отчетливо слышит глухие хлопки залпов и оглушающие взрывы. Продираясь сквозь кусты, ломая ветки деревьев, она бросается в сторону дома, но вместо него видит только руины.

– Мама, мама, проснись, нам страшно, – ее разбудил детский плач.

Ирма вскочила, подбежала к окну. Яркая вспышка осветила комнату, и следом ударил гром, раскатисто и гулко. Она прижала к себе напуганных детей.

– Тихо, тихо, не бойтесь, глупенькие… это всего лишь гроза, – успокаивала она, но ей самой было страшно, страшно от одной только мысли, что было бы с ее детьми, оставь она их дома в тот злополучный вечер.

Воспоминания захлестнули ее с новой силой. Ирма обняла крепче детей, целуя их в белокурые головки. Вот так же она прижимала их к себе, прячась в подвале и прислушиваясь к зловещему стону снарядов. С тех пор прошло больше года, но она помнила все до мелочей, как будто это было вчера…

– Макс, может, ты все-таки пойдешь к тете Маше? – Спросила она на всякий случай у мужа, зная наверняка, что ответ будет отрицательным.

– Нет, – ответил он сухо, – ты же знаешь, что твоя тетка меня недолюбливает, и это у нас взаимно.

– Ну, все-таки день рождения… как-то нехорошо не поздравить, – настаивала Ирма.

– Нашли время именины справлять, – возмутился Макс, – ты бы тоже не ходила, неспокойное время.

– Я не могу не пойти, все-таки она меня вырастила. И тебе бы нужно с ней уже давно примириться.

– А кто против? Это ведь она мне всякий раз напоминает, что если бы не я, то ты вышла бы замуж за ее пасынка, и жила бы с ним как королева, а не считала со мной копейки.

– Мааакс…, – Ирма прижалась к его плечу, – ну, что ты такое говоришь…, ни за кого другого, кроме тебя, я бы не вышла… ты мое счастье…

– Ладно, иди, лиса. Дети пускай останутся дома.

Ирма дошла до калитки, постояла немного, вдыхая терпкий запах сирени. Ей вдруг стало тревожно, сердце сжалось в комок от нехорошего предчувствия. Она вернулась в дом.

– Я все-таки возьму с собой Даню и Дину. Я им обещала. Обидятся.

Ближе к вечеру, когда Ирма уже собиралась возвращаться домой, началась очередная перестрелка. Где-то за городом снова завязывался бой. Подобно внезапным раскатам грома, прозвучали первые отдаленные залпы орудий. Затем истошно завыли минометы, за ними следом в этот адский гул вклинилось что-то тяжелое. Все бросились к окнам. Мутное зарево осветило горизонт.

– Снова палят, сволочи, – выругался кто-то из гостей.

Вторую неделю горожане с тревогой слушали отзвуки канонады, которые доносились то с юго-запада, то с северо-востока. На этот раз загромыхало на западе. Внезапно пронзительный свист, не похожий по силе на отдаленные раскаты, просверлил небо над городом. Где-то совсем рядом оглушительно грохнуло. Прилетевший снаряд угодил в соседний дом. Мелко задребезжали стекла в окнах, что-то с треском обрушилось. После того, как стих шум взрыва, еще какое-то время слышалось глухое шлепанье, падающих на землю обломков.

– Бегом все в подвал! – Скомандовал кто-то. Но все уже бежали вниз по лестнице. Хлопали двери квартир, подъезд дома наполнился голосами и топотом ног жильцов дома. Подталкивая друг друга, каждый стремился укрыться от начиненных взрывчаткой убийц. В минуты опасности в человеке просыпается какое-то внутреннее чутье, которое срабатывает быстрее осознания самой опасности. Не успев осмыслить, что произошло, человек спасается этим чутьем. Никто так и не понял, откуда прилетел снаряд, но все знали, что он точно был не последним.

Уже в подвале, было слышно, как снаружи свистят и рвутся снаряды. То совсем близко, то чуть подальше. Их обстреливают, и это не может быть случайностью. Ирма прижала к себе детей, и с каждым новым взрывом закрывала ладонями им уши. Они ничего не понимали, но чувствовали, что нужно молчать, потому что все молчат. Лица у всех стали напряженными, губы крепко сжались. Никто не говорил, все, как бессильные жертвы, прислушивались к каждому рвущемуся снаряду в тревожном ожидании своей участи. Время тянулось невыносимо долго. Ирме начало казаться, что она тупеет от длительного напряжения. Загнанный с трудом внутрь страх, был готов каждую минуту вырваться наружу диким воплем. Спертый воздух подвала одурманивал мозги. Всеобщее напряжение достигло предела, становясь опасным. Кто-то не выдерживает и рвется к выходу.

– Выпустите меня! Я хочу отсюда выйти!

Его удерживают, но он брыкается и бранится, пытаясь вырваться наружу.

– Люди, да что же это такое творится? Нас убивают! – Кричит истошно женщина.

Со всех словно разом спало оцепенение, толпа зашумела, зашевелилась. Среди скопившихся в подвале людей началась паника, она ширилась, как цепная реакция. Почувствовав волнение взрослых, заплакали напуганные дети.

– Мама, нас убьют? – всхлипывал Даня, заглядывая матери в глаза.

– Нет, сыночек. Ты что такое говоришь?! Не убьют! – Ирма силилась улыбнуться.

– А та тетя сказала, что убьют, – он покосился на мать с недоверием.

– Тете просто страшно, вот она и говорит так, – успокаивала она, – ты же у меня не трус. Мы не будем ничего бояться. Правда, ведь?

– Мама, спой нам твою песенку, – попросила Дина.

И она запела, вначале тихо, почти шепотом, затем все громче и громче.

– Снился мне сад в подвенечном уборе…, – пела она свой любимый романс, – звезды на небе, звезды на море…

Где-то в ночи бешено рвались снаряды, а она все пела и пела, стараясь заглушить свой страх, и не только свой. Ее глубокий голос лился мягко, словно густой нектар, наполняя сердца надеждой и жаждой к жизни. Она думала о Максиме, мучаясь неизвестностью, должно быть и он мучился, не зная, что с ними и где они теперь.

Взрывы смолкли так же внезапно, как и начались, стрельба еще слышалась, но уже далеко за городом. Наконец и она стихла, но выходить из убежища никто не решался. В подвал робко просачивался жидкий предутренний свет. Ужас ночи еще витал в полумраке бесплотным призраком, сковывая и не позволяя выбраться наружу. Прошло какое-то время, прежде чем люди начали один за другим покидать убежище. Тетка Маша увела полусонных детей к себе, Ирма решила отправиться домой, вопреки теткиным уговорам остаться у нее, пока прояснится ситуация в городе. На душе было неспокойно. Она вышла на улицу и глубоко вдохнула. Пропахший гарью воздух защекотал ноздри. Густыми серыми клубами стелился по земле туман. Тротуар был усеян обломками и сломанными ветками, точно сокрушающей силы ураган пронесся над городом. В соседнем доме зияла огромная дыра. Ирма смотрела в ужасе на вывороченные внутренности дома, и ночной страх снова возвращался к ней.

– Ирма, подожди, – ее догнал теткин муж, – Маша сказала с тобой пойти.

– Спасибо, дядя Толя. Я за Максима очень переживаю. Это на него не похоже. Он бы уже давно искал нас, но его нет. Чувствую, что что-то случилось.

– Погоди ты раньше времени… мало ли что…

Но какое-то смутное предчувствие гнало ее по безлюдным улицам, она не шла, а почти бежала, стараясь не глядеть по сторонам. Сопровождавший ее теткин муж едва поспевал следом. Местами чернели глубокие, еще со свежей землей, воронки от снарядов, над которыми клубился туман. Людей на улицах было мало, но те, что попадались им навстречу, ничего толком не знали о последствиях ночного обстрела. На одной из улиц им встретились двое мужчин, они сказали, что на окраине снаряды разрушили много домов, есть убитые и раненые. Не дослушав до конца, Ирма ринулась в сторону своего дома, чувствуя, как подкашиваются у нее ноги.

Через две улицы она увидела первый разрушенный дом. Устояли только капитальные стены, между ними беспомощно висели обрушившиеся балки. Среди руин копошились люди, ища под обломками все, что могло уцелеть. Она побежала дальше. Пробежав переулками, Ирма остановилась, посмотрела вокруг, не узнавая своей улицы. Ряды домов напоминали громадную пасть, в которой недоставало половины зубов. Повсюду посеченные точно оспой стены с зияющими провалами оконных проемов и груды мусора. На стволах деревьев торчали обгоревшие ветки, казавшиеся простертыми к небу корявыми руками. Ирма поискала глазами красную крышу с треугольным чердачным окошком, но не увидела ее среди развесистых крон старых яблонь. Она кинулась к своему двору. Он был в развалинах. От дома осталась только веранда с выбитыми оконными рамами и две полуразрушенные стены. Все остальное превратилось в груду обугленных кирпичей, над которыми еще курился белесый дым. Оцепенев, она смотрела на руины и не могла поверить в реальность увиденного. Ей казалось, что стоит закрыть глаза, а потом снова их открыть, и картинка станет прежней, привычной. Она даже зачем-то это сделала, но ничего не изменилось. Перед ней, как и минутой раньше, поднималась гора обломков.

«Где же Максим? – Спросила она у себя. – Должно быть, где-то спрятался. Только где? В погребе? Точно там!». Ирма бросилась к погребу, но Максима там не было. Она оббежала вокруг дома. Его задняя стена упала прямо в сад, привалив молодые деревца, которые едва успели дать первую завязь. Часть палисадника с небольшой беседкой уцелела, Ирма заглянула и туда. Сзади послышался слабый скрип. Она резко повернулась на звук. Ветер тихонько колыхал детские качели. От нехорошего предчувствия ее затряс озноб. Из развалин дома доносился глухой стук кирпича. Ирма пошла на звук. Это был муж тети Маши, о котором она совсем забыла.

– Ирма, не ходи сюда, – сказал он странным хриплым голосом.

– Что там? Что? – Закричала она ему. – Что вы молчите?

– Тебе лучше не смотреть на это…

– Это же Максим, – она увидела торчавшую из-под обломков руку, – ему нужно помочь! Чего же вы стоите! Скорее!

Ирма упала на колени и начала раскидывать кирпичи, разгребать руками мусор, ломая ногти. Осколок стекла воткнулся ей в руку, но она, словно не чувствуя боли, выдернула его и продолжала дальше расчищать завал, не обращая внимания на потекшую кровь. К ним присоединилось еще два человека, Ирма их не знала. Она надеялась, что Максим жив, и торопила всех его освободить. Тело, наконец, извлекли из-под обломков, оно было каким-то странно плоским. На расплюснутом лице не выделялась ни одна черта, не осталось никаких выпуклостей. Ирма склонилась над ним и несколько секунд всматривалась в совершенно ровное, потерявшее свое очертание лицо.

– Нет! Это не он! Это не Максим! – Прошептала она безнадежно, понимая, что хочет обмануть саму себя.

Ирма выпрямилась. Перед ней все покачнулось, сбрасывая с себя как пыль последнюю иллюзию надежды. До сих пор она не могла осознать до конца, что все случившееся было реальностью. Теперь же эта реальность глядела на нее торжествующе, со злобным ликованием, точно хищный зверь, поймавший свою жертву в когтистые лапы и наслаждавшийся ее беспомощностью. Какое дело хищнику, не знающему жалости и милосердия, до страданий его жертв! Какое ему дело до того, способны ли они вынести страдания, не захлебнувшись в бездонном океане ненависти и зла, поглощающему все без разбору!

Убитая горем, Ирма сидела среди руин, опустив голову и безвольно сложив на коленях руки. Ее лицо было искажено болью, но глаза оставались сухими. Она не проронила ни слезинки. Боль была настолько глубокой, что выплакать ее слезами было невозможно.

– Поплачь, дочка, легче станет, – какая-то женщина протянула ей носовой платок. Ирма подняла голову и посмотрела на нее отрешенным взглядом, не понимая, что от нее хотят. – Вон и у других тоже горе…, – сказала женщина, видно полагая, что ее это может утешить.

В еще пахнувшем гарью воздухе слышался скрежет лопат, мужская ругань и протяжный женский плач. Люди разгребали руины своих домов, откапывая ценные вещи, проклинали убийц, оплакивали погибших. Ветер поднимал над развалинами клубы пыли, гонял по дворам обгоревшие клочки бумаги и лохмотьев. Еще недавно искромсанное снарядами небо снова наливалось синевой. Из-под слоя черной липкой копоти поднималась, разгибая спину трава. Часто трепеща листвой, липы смахивали с себя едкую пыль. Со всей силы пахла сирень, стараясь своим ароматом перебить чадный запах разрушения и смерти. Все неразумное живое тянулось к жизни, к свету. И только люди, существа наделенные разумом, по доброй воле устремляются к смерти. Поразительная вещь! Ничто в мире с такой одержимостью не стремиться уничтожить себя, как человек. Рождает и убивает, созидает и разрушает, объединяет и разделяет. Не жалея ни трудов, ни сил, ни времени, ни средств, ни, даже, собственной жизни.

Хоронили погибших торопливо, без особых церемоний и поминок, под зловещий грохот минометов. Едва успели засыпать могилы землей, как в городе снова начали рваться снаряды. Обстрелы стали повторяться все чаще и неожиданней, и люди боялись покидать подвал, даже когда наступало затишье. Постепенно жизнь в подвале обустраивалась. Жильцы сносили в убежище все, на чем можно было бы сидеть или лежать. Появились раскладушки, старые диваны и надувные матрасы, кто-то принес даже кресло с широкой спинкой и мягкими подлокотниками. Многие сооружали себе постель просто из досок или дверей, подмостив под них кирпичи. Такая кровать была и у Ирмы с детьми. Возле кровати стоял небольшая картонная коробка, в которой, казалось, уместилась вся ее прошлая жизнь. Несколько найденных среди обломков бесполезных теперь вещиц, старый будильник и чудом уцелевшая чашка из китайского фарфорового сервиза. И даже это уже не принадлежало ей, точно так же, как не принадлежат никому выброшенные на берег обломки корабля.