Серена

– Например? – уточнил Данбар.

– Ну… – протянул Снайпс. – Любовь, это раз. И смелость. Ни того, ни другого глазами не увидишь, но они очень даже реальны. И воздух, конечно. Отличный пример, между прочим. Ты и минуты не протянешь без воздуха, хотя никто и никогда не видал ни единой его частички.

– И песчаные блохи, – с готовностью подсказал Стюарт. – Их тоже ни черта не видать, но стоит вляпаться в гнездо – целую неделю чесаться будешь.

– То есть, по-твоему, где-то здесь все еще бродит пантера? – уточнил Данбар.

– Такой уверенности во мне нет, – качнул головой Снайпс. – Я просто хочу сказать, что наш старый добрый мир далеко не так прост, как может показаться. – Бригадир помолчал, протягивая раскрытые ладони к костру. – И еще темнота. Разглядеть ее не проще, чем воздух, но когда она окружает тебя со всех сторон, этого нельзя не заметить.

Глава 6

К позднему утру воскресенья снегопад прекратился, и Бьюкенен с Пембертонами решили поохотиться в миле на юго-запад от лагеря, на лугу в пять акров, где Гэллоуэй в течение месяца разбрасывал приманку. Уилки, чьи спортивные привычки ограничивались случайными покерными партиями, остался в Уэйнсвилле. Юный Вон, спрятав рыжие вихры под серой шерстяной кепкой, нагрузил потрепанный фургон «студебеккер» провизией. Гэллоуэй же обеспечил охотникам поддержку в виде знаменитой на весь округ своры плотт-хаундов и редбонов – гончих, принадлежащих местному фермеру. Новый бригадир вместе с Воном разместились на пружинном сиденье крытой повозки, между ними сидела Шейкс, призовая гончая фермера; остальных собак устроили сзади, вместе с провизией. Пембертоны и Бьюкенен ехали следом на лошадях. Таким порядком путники перевалили через гору Бальзам, а там повернули на восток, чтобы попасть в клиновидное ущелье, известное обитателям окрестных склонов как «горлышко».

– Гэллоуэй завалил луг кукурузой и яблоками, – сказал Пембертон. – Это приманит оленей, а то и медведя.

– Или, возможно, даже твою пантеру, – предположила Серена, – которая явится за оленями.

– Насчет остатков оленьей туши, которую парни нашли на склоне Ноланд на прошлой неделе, – повернулся Бьюкенен к Гэллоуэю. – С чего ты решил, будто оленя убил не горный лев?

Тот повернулся к нему, щуря левый глаз. Губы кривились, как бы пытаясь согнать с лица усмешку.

– У него не была вспорота грудь. Обычно кошки первым делом бросаются на язык или на уши, но только не пантера. Та свой обед всегда начинает с сердца.

Всадники последовали за повозкой в ущелье, и высокие скалы по обе стороны тропы все ближе подступали к ним по мере спуска. Теперь двигаться приходилось шеренгой, и лошади ступали осторожнее, ловко преодолевая сужающийся склон. На полпути вниз Гэллоуэй притормозил повозку и пригляделся к стоявшему рядом дубу, у которого были отломаны нижние ветви.

– По крайней мере, один медведь сюда точно забредает, – определил охотник, – и немалых размеров, чтобы ошкурить этакую махину.

Вскоре они прошли прямо под отвесным утесом, усеянным ледяными копьями. На самом узком участке Вон и Гэллоуэй спрыгнули с повозки и поочередно приподняли подбитые железом колеса с левой стороны, помогая колымаге одолеть торчащий каменный обломок и выронив при этом на землю трех гончих и корзинку, полную сэндвичей. Пембертон тем временем тоже спешился, чтобы затянуть подпругу седла. Покончив с этой задачей, он бросил взгляд вдоль тропы и ярдах в тридцати впереди увидел Серену; ее арабский скакун так удачно сливался со снегом, что на мгновение Пембертону показалось, будто жена сумела оседлать саму воздушную стихию. Он улыбнулся, жалея, что ни одна бригада лесорубов не стала свидетелем этой иллюзии: с самого момента победы над Билдедом рабочие приписывали Серене выдающиеся способности, часть которых граничила с потусторонними.

Наконец «горлышко» расширилось, и они оказались у края широкой поляны, где тропа обрывалась. Встав, Гэллоуэй перебрался назад и отвязал собак.

– Тигровый окрас, – отметила Серена. – Что это за порода?

– Их называют плотт-хаундами, местная разновидность гончей, – объяснил Пембертон. – Специально выведены для охоты на кабана и медведя.

– Широкая грудь впечатляет. А как у них с отвагой?

– Не менее впечатляюще, – заверил ее муж.

Они достали из повозки все необходимое и зашагали через густеющий лес, оставив Гэллоуэя, Вона и собак далеко позади. Пембертоны и Бьюкенен шли пешком, держа в одной руке поводья лошадей, а в другой – винтовки.

– Здесь довольно много тополей и дубов, – заметила Серена, кивнув на обступившие их заросли.

– Один из наших лучших участков, – похвастал Пембертон. – Кэмпбелл нашел поблизости рощицу тюльпанных деревьев, где самый низкий образчик не меньше восьмидесяти футов в вышину.

Приблизившись, Бьюкенен зашагал рядом с партнером.

– Поговорим о недавнем биржевом крахе, Пембертон. Мне интересно, чем он грозит нам в долгосрочной перспективе.

– Наше положение лучше, чем у большинства других предприятий, – ответил Пембертон. – Самое неприятное для нас – текущий спад строительства.

– Возможно, его как-то компенсирует растущая потребность в деревянных гробах? – предположила Серена. – Очевидно, на Уолл-стрит на них огромный спрос.

Бьюкенен остановился, ухватил Пембертона за локоть и подступил к нему вплотную. Тот невольно вдохнул ароматы бритвенного лосьона «Бэй ром» и тоника для волос «Вудберри», которые, наряду со свежей стрижкой и гладкими щеками Бьюкенена, многое говорили о тщании, с которым тот готовился к охоте.

– Итак, министр внутренних дел всерьез заинтересовался нашей землей. Ты продолжаешь утверждать, что не следует переживать по этому поводу?

Пройдя вперед еще несколько шагов, Серена повернулась ответить ему, но Бьюкенен остановил ее, подняв ладонь:

– Меня интересует мнение вашего мужа, миссис Пембертон, а не ваше.

Молодая женщина несколько мгновений смотрела на Бьюкенена. Золотистые крапинки в радужке ее глаз, казалось, продолжали насыщаться светом, хотя зрачки отступили куда-то в темные глубины. Еще немного постояв, Серена развернулась и двинулась дальше.

– Мнение моей жены совпадает с моим, – весомо сказал Пембертон. – Продавать землю мы не станем, пока не извлечем хорошую прибыль.

Они преодолели еще пару сотен ярдов, после чего местность ненадолго пошла вверх, чтобы затем начать спуск под более острым углом. Вскоре сквозь деревья показалась белая полоса луга. Накануне Гэллоуэй разбросал здесь мешочек кукурузы, и теперь с десяток собравшихся на угощение оленей спокойно доедали ее остатки. Свежий снег заглушил шаги охотников; ни один олень не поднял головы, пока Пембертоны и Бьюкенен привязывали лошадей, пробирались через остаток леса и занимали выгодные позиции на краю луга.

Каждый выбрал цель и поднял винтовку. Пембертон скомандовал: «Пли!», и прогремели выстрелы. Два оленя сразу рухнули на землю и больше не шевелились, но олень Бьюкенена побежал, достигнув подлеска в дальнем конце луга. Там он тоже упал, однако затем поднялся и скрылся за деревьями.

Вскоре к Пембертонам и Бьюкенену присоединился бегущий Гэллоуэй, которого тащила за собой, дергая в разные стороны, свора плотт-хаундов и редбонов, чьи натянутые поводки напоминали бечевки низко парящих воздушных змеев. Оказавшись на лугу, Гэллоуэй спустил сперва вожака своры, а затем и остальных. Гончие с лаем помчались к дальним зарослям, куда ушел раненый олень. Еще с минуту лесоруб прислушивался к стае, потом повернулся к Бьюкенену и Пембертонам:

– Из этого ущелья выход только один. Если обойдете с боков, оставив кого-то по центру луга, ни один зверь не сбежит. – Опустившись на колено, он вдавил левую ладонь в снег и прислушался, будто надеялся ощутить дрожь земли от топота гончих, бегущих сквозь лес ниже по склону. Лай псов делался все тише, но вскоре его громкость стала нарастать. – Готовьтесь палить из своих красивых ружей, – распорядился Гэллоуэй. – Собаки гонят оленей прямо сюда.

К концу дня Пембертоны и Бьюкенен добыли дюжину оленей. Окрасив снег кровью, Гэллоуэй выложил в центре луга настоящий курган из туш. Бьюкенен устал от стрельбы уже после третьего оленя и, присев в стороне, приставил винтовку к дереву, чтобы предоставить молодым супругам честь самим добыть последние трофеи. Весь день слышались хлопки опадавшего с ветвей льда; лес хрустел и трещал, как сотни пораженных артритом суставов, но ближе к ночи холод усилился и деревья затихли, тишину нарушал разве что возбужденный лай гончих.

Едва способное озарить серую пелену неба солнце уже опускалось к вершине горы Бальзам, когда лай плотт-хаундов и редбонов обрел визгливые, резкие ноты. Гэллоуэй с Воном встали на лесной опушке неподалеку от места, где с винтовкой в руке ждал Пембертон. Собачий лай делался все более звонким, настойчивым, почти истеричным.

– Гонят медведя. И чертовски крупного, судя по поднятому шуму, – сквозь белые облачка пара выдохнул Гэллоуэй. – Мама предсказывала, что охота сегодня выйдет удачной.

Пока лай гончих делался все более заливистым, Пембертон думал о матери Гэллоуэя и о ее незрячих глазах цвета сгустков рассветного тумана, прозванного лесорубами «синником»: голубоватая мгла, заволокшая две пустых полости. Пембертону вспомнилось, как эти глаза повернулись и задержали на нем свой невидящий пристальный взгляд. Всего лишь трюк, предназначенный охмурять доверчивых простаков, разумеется, – но исполнен он был блестяще.

– Будьте наготове: выскочив на луг, медведь не станет мешкать, – предупредил Гэллоуэй, повернулся к Серене и подмигнул: – И ему будет все равно, кто окажется рядом, мужчина или женщина…

Бьюкенен вскинул винтовку и занял позицию на левом краю луга, Серена – в центре, Пембертон – справа. Гэллоуэй, подойдя, встал позади молодой женщины, закрыл глаза и прислушался. Гончие неистово лаяли, начиная скулить в те моменты, когда медведь, развернувшись, бросался на преследователей. Потом Пембертон услышал и рев самого животного, напролом бегущего по лесу наперегонки со сворой гончих.

Выбежав на пустое пространство между Сереной и Пембертоном, зверь остановился на мгновение и мощным ударом стряхнул самого крупного плотт-хаунда с задней лапы, заодно располосовав ему бок когтями. Собака рухнула на снег, но пролежала лишь несколько секунд. Поднявшись, она бросилась в новую атаку. Медвежья лапа встретила ее новым ударом, пришедшимся в тот же бок, но чуть ниже, – и плотт-хаунд кувырком отлетел в сторону, чтобы упасть в нескольких ярдах от своего противника. Шкура на правом боку гончей была изодрана в клочья.

Медведь устремился вперед, прямо к Пембертону, но заметил человека, не добежав до него каких-то двадцати ярдов, и резко отвернул влево – как раз в тот момент, когда охотник спустил курок. В итоге пуля, угодив зверю под ключицу, заставила его сбить шаг, припасть на правую переднюю лапу и завалиться набок. Гончие вмиг кинулись на медведя, норовя впиться зубами ему в грудь, но тот все же поднялся на задние лапы, и собаки связкой выделанных шкур повисли у него на брюхе.

Рванувшись вперед, зверь едва не потерял равновесие и на миг застыл, прежде чем броситься на Пембертона, чья вторая пуля срезала ухо одному из плотт-хаундов и лишь после этого угодила медведю в брюхо. Времени на третий выстрел уже не осталось. Медведь выпрямился и ринулся громадной тушей на Пембертона – словно огромная грузная тень поглотила человека. Когда медведь захватил охотника в тиски лап, винтовка выскользнула из рук Пембертона, но инстинкт заставил еще сильнее вдавиться в медвежий мех, ограничив свободу когтям зверя: так они могли полосовать лишь парусиновую спину его охотничьей куртки. Собаки неистовствовали, захлебываясь лаем; теперь они кидались и на Пембертона, принимая его за часть тела медведя. Охотнику не оставалось ничего иного, кроме как с силой зарыться лицом в темную шерсть. Собственной кожей он чувствовал и жесткий мех, и мягкую плоть медведя, и твердую грудину под ними, учащенное биение сердца и жар, гонимый по жилам этим самым сердцем. Чувствовал запах медведя: мускус меха и железо пролитой крови, чувствовал запах самого леса в землистом духе желудей с каждым выдохом зверя. Всё кругом, даже исступленный собачий лай, замедлилось, обрело невероятную остроту и отчетливость. Пембертон ощутил тяжесть туши хищника, когда тот, качнувшись вперед, восстановил равновесие. Передняя левая лапа терлась о плечо человека, отмахиваясь от скачущих вокруг гончих. Когда медведь зарычал, Пембертон явственно услышал, как звук крепнет, нарастая в глубине звериного тела, чтобы с клокочущим грохотом подняться по горлу и вылететь из пасти.

Плотт-хаунды кружили вокруг, прыгая на добычу, норовя вцепиться зубами и несколько мгновений терзать когтями, чтобы затем разжать челюсти, опять кружить и опять прыгать; редбоны с визгом бросались на медведя, впиваясь зубами в задние лапы. Затем Пембертон ощутил рядом крепость стали – вплотную к его боку в медвежий живот уперся ствол винтовки, и когда прозвучал выстрел, он собственным телом почувствовал отдачу. Шатаясь, медведь отступил на два шага. Пембертон повернул голову и, уже валясь в снег, успел увидеть, как Серена стреляет снова, целя медведю чуть выше глаз. Даже тогда зверь устоял – но через пару секунд качнулся, рухнул на землю и пропал из виду под сворой надрывающихся лаем гончих.

Пембертон тоже лежал на земле, не зная толком, что случилось: то ли медведь швырнул его в сторону, то ли он попросту не удержался на ногах. Не двигался, пока угодившую в снег щеку не сковал холод. Только тогда Пембертон зашевелился и, опершись на локоть, приподнял голову. Какое-то недолгое время он наблюдал за Гэллоуэем: житель местных гор стоял среди грызущейся своры и по одной брал собак на повод, чтобы Вон мог по очереди оттаскивать их от медведя. Снег рядом с Пембертоном заскрипел: чьи-то шаги приблизились вплотную к упавшему, затем стихли. Опустившись на колени, Серена с напряжением на застывшем лице принялась смахивать снег с его лица и плеч. Испытавший ярую телесность медвежьих объятий, Пембертон чувствовал в себе странное спокойствие, словно его тело бережно опустили в безмятежную водную гладь.

Серена помогла ему сесть, и голова у Пембертона сразу пошла кругом; приступ быстро кончился, но оставил после себя слабость в ногах. Снег вокруг был запятнан красным, и Пембертон отстраненно прикинул, сколько этой крови пролито им самим. Стянув с него охотничью куртку, Серена задрала сперва шерстяную рубашку, а потом и фланелевую нижнюю рубаху, провела рукой по спине и животу, прежде чем привести одежду в порядок.

– Я уж решила, он на куски тебя порвал, – призналась она, помогая мужу снова надеть куртку.

Пембертон увидел, как на глаза Серены навернулись слезы. Отвернувшись, она утерла лицо рукавом куртки. Прошло несколько секунд, прежде чем она снова посмотрела на мужа, и теперь глаза ее были совершенно сухими. Пембертон подумал даже, не примерещились ли ему эти слезы.

Бьюкенен тоже успел подойти и стоял рядом. Он поднял со снега винтовку Пембертона, но, похоже, не знал, что с ней делать.

– Вам помочь поставить его на ноги? – предложил Бьюкенен.

– Нет, – отрезала Серена.

– А как насчет оружия?

Серена кивнула в сторону своей винтовки, прислоненной к кусту багрянника:

– Оставьте вон там, рядом с моим.

Через несколько минут Гэллоуэй привязал к дереву последнюю гончую, а Вон тем временем опустился на колени рядом с израненной собакой; одной рукой он гладил плотт-хаунда по голове, другой – осторожно прощупывал травмы. Гэллоуэй, подойдя к медведю, попинал массивные бока зверя носком ботинка, убеждаясь, что тот действительно испустил дух.

– Отменный барибал[14], – определил он. – Готов спорить, такой на полсотни фунтов потянет.

Лесоруб перевел взгляд со звериной туши на Серену и поочередно оглядел сапоги, бриджи и охотничью куртку, после чего наконец добрался до лица. Даже тогда со стороны могло показаться, что глаза Гэллоуэя устремлены не столько на нее, сколько в сумеречную лесную глушь.

– Я еще никогда не видел, как женщина стреляет в медведя, – признался он, – и мне известна только пара парней, кому хватило бы пороху пойти на него напрямую, как сделали вы.

– Ради меня Пембертон поступил бы так же, – пожала плечами Серена.

– Вы точно в этом уверены? – усмехнулся Гэллоуэй, наблюдая, как она помогает мужу подняться на еще ватные ноги. – С медведем посложнее совладать, чем с пьяницей вроде старика Хармона.

Подняв на руки раненого плотт-хаунда, Вон осторожно подступил ближе к медведю: юноша показывал собаке, что зверь уже мертв.

– У меня в Кольт-Ридж есть один знакомый, кто сможет обработать для вас голову медведя, миссис Пембертон, – сообщил Вон, – или выделает шкуру, если пожелаете.

– Нет, оставьте его рядом с оленями, – решила Серена и повернулась к Гэллоуэю: – На Западе тушами медведей привлекают горных львов. Думаю, это сработает и здесь.

– Возможно, – согласился лесоруб, не спуская глаз с Пембертона, хоть обращался к Серене. – Как я уже говорил вашему супругу, когда он только прибыл в эти горы, если здесь и остался хоть один лев, то это большой и умный зверь. Еще неизвестно, кто на кого откроет охоту. Если подпустить горного льва так же близко, как этого медведя, простыми объятиями не обойдется.

– Если сможешь выследить этого льва и дашь мне хоть раз в него выстрелить, получишь золотую монету в двадцать долларов, – пообещал Пембертон, сверля взглядом Гэллоуэя, а затем повернулся к Вону: – И то же касается любого, кто сможет привести меня к нему.

Охотники вернулись к лошадям и повозке, чтобы выдвинуться в сторону лагеря. Гэллоуэй взял поводья; Вон по-прежнему не выпускал из рук раненую собаку. Ржавые пружины под сиденьем возницы ритмично скрипели, сжимаясь и разжимаясь; казалось, Вон баюкает гончую, укачивая перед сном. Остальные псы жались друг к дружке в кузове крытой повозки. Тропа делалась все круче, и могучие стволы дубов и тополей быстро заполняли тьмою простор, белевший позади.

Когда добрались до гребня хребта, молодая супружеская пара немного отстала, пропустив остальных вперед. Пульс у Пембертона еще спешил, и он знал наверняка, что сердце Серены тоже бьется в учащенном темпе. Вскоре затянутая вечерним сумраком тропа превратилась в узкий просвет между деревьями. Холод просачивался в рукава, забирался за шиворот. Они ехали рядом, и Серена, протянув руку, сжала ладонь мужа в своей. Пальцы у нее были ледяными.

– Тебе стоило бы надеть перчатки.

– Мне нравится чувствовать холод, – возразила она. – Всегда нравилось, даже в детстве. Порой отец выводил меня прогуляться по лагерю в те дни, когда лесорубы отказывались выходить на работу из-за мороза. Моего появления обычно хватало, чтобы пристыдить их и выгнать в лес из теплых бараков.

– Жаль, что у тебя не сохранилось такого снимка, – вздохнул Пембертон, вспомнив, как однажды спросил Серену о семейных фотографиях и та ответила, что все они сгорели вместе с усадьбой. – Быть может, это заставило бы кое-кого из наших рабочих прекратить жаловаться на непогоду.

Они ехали дальше, храня молчание, пока не преодолели последний подъем, чтобы затем приступить к спуску на дно долины. Вдалеке сияли лагерные огни. Ни одно дерево не скрашивало пустынный пейзаж, а снег искрился голубыми отсветами луны. Пембертону подумалось, что в этой полутьме они словно бы пересекают неглубокое море.

– Мне понравилось, как мы вдвоем убили медведя, – призналась Серена.

– В этом больше твоей заслуги, чем моей.

– Нет, смертельным был выстрел в потроха. Я просто добила зверя.

Вокруг них танцевали снежинки, сыпавшиеся с неба цвета индиго; единственным звуком остался хруст снега под копытами лошадей. Темнота понемногу сгущалась, и Пембертон с Сереной словно оказались в лишенном глубины пространстве, где кроме них двоих не было никого. Почти как во время их страстных ночных объятий, подумалось вдруг Пембертону.

– Жаль, что Харрис не смог сегодня приехать, – сказала Серена.

– Он заверил меня, что непременно будет в следующий раз.

– Об урочище Гленко не упоминал?

– Нет, Харрис желает говорить только об этой затее с национальным парком и о том, как мы, объединив усилия, не допустим столь нелепого расточительства.

– Надо полагать, «мы» включает в себя и наших партнеров?

– Им тоже есть что терять, как и нам с тобой.

– Они слишком робкие, особенно Бьюкенен, – пожаловалась Серена. – Уилки просто постарел, но у Бьюкенена слабость в характере. Чем скорее мы стряхнем с себя обоих, тем лучше.

– Однако нам все равно понадобятся партнеры.

– Тогда ими должны стать люди, подобные Харрису, а договор нужен такой, чтобы контрольный пакет акций принадлежал нам. И следует поспешить, – рассуждала Серена, пока они неторопливо двигались среди украшенных снежными шапками пней. – Хочу нанять агентов Пинкертона и выяснить, что там на самом деле творится, в Теннесси, вокруг этого парка. А заодно пускай проверят и Кепхарта. Посмотрим, такой ли он образцовый гражданин, как Джон Мьюр[15].

Лес больше не укрывал их от ветра, и холод начал задувать в прорехи на куртке, проделанные когтями медведя. Пембертон представил себе жену в лесном лагере ее отца, когда и в более морозные дни она своим примером поднимала рабочих на смену.

– Ты сказала Гэллоуэю чистую правду, – заметил Пембертон, когда они въехали в лагерь. – Если бы медведь напал на тебя, я тоже бросился бы на него.

– Знаю, – кивнула Серена, крепко сжав его пальцы. – И знала с момента нашей первой встречи.

Глава 7

Зайдя в сарай за мешком под женьшень, Рейчел обнаружила, что уже третье утро подряд под двумя курами-бентамками и рыжей род-айлендской не греется ни одно яйцо. Лиса, ласка или бродячая собака заодно прикончили бы и самих кур, а потому девушка решила, что набег совершили опоссум или енот – или, возможно, черный полоз, явившийся запастись жирком на зиму. Рейчел нашла мешок и вышла из сарая. Задумалась на минутку, не захватить ли удочку и поискать кладки цесарок. Небо было голубым, как яйцо сойки, а денек выдался теплым впервые за всю неделю, вот только дым из трубы не поднимался вертикально, а стелился по земле. Стало быть, грядет новая перемена погоды – возможно, уже к полудню. Если снега выпадет еще больше, отыскать женьшень станет куда труднее, и Рейчел предпочла не рисковать. В итоге она вынесла из хлева мотыгу, оставив удочку на месте. «Когда вернусь, будет чем заняться», – решила она.

С завернутым в теплые пеленки Джейкобом на руках она пересекла пастбище, проволочная ограда которого уже никого не удерживала внутри: оно опустело впервые за всю жизнь Рейчел. Деревья, в чью сторону они с сыном направлялись, хранили осенний наряд: их сомкнутый покров был ярок и пестр, как россыпь старых пуговиц в банке. Довольно скоро Рейчел начала подниматься северным склоном хребта и, не сбавляя шага, миновала строй берез посреди зарослей болиголова. Издалека, со стороны Уэйнсвилла, сюда долетел паровозный гудок, и Рейчел решила, что это, должно быть, груженный деревом состав лесозаготовительной компании. И сразу же вспомнила о Бонни и Ребекке – девушках, с которыми она трудилась на кухне и общения с которыми ей теперь так недоставало. А еще она скучала по Джоэлу Вону: он мог строить из себя сурового всезнайку, но неизменно бывал добр к ней, причем не только в лагере: они вместе росли, вместе ходили в начальную школу Кольт-Ридж. В шестом классе Джоэл даже подарил ей «валентинку». Рейчел вспомнилось, как округлившийся живот заставил многих в лагере сторониться ее – но только не Джоэла.

Подъем становился все круче. Не успевшие скинуть листву деревья заслонили собой свет; словно нарезанный ножницами, он протянулся по хребту причудливо разложенными прядями. Вскоре тополя и гикори остались позади, сменились хвойными породами. Завидев куст гамамелиса, Рейчел задержалась сорвать несколько листьев; их густой, пряный запах вызывал воспоминания о целебных мазях и долгих днях, проведенных в постели. Мох темно-зеленым пушком облепил торчащие из земли гранитные валуны. Девушка медленно обошла их, высматривая под ногами не только знакомые четырехпалые желтые листья, но и лапчатку, папоротник-чистоуст и другие растения, которые, как учил ее отец, подсказывали, что где-то рядом может расти и женьшень.

Сперва Рейчел увидела лапчатку – в тени гранитной глыбы, из-под которой пробивался родник. Девушка бережно вытягивала растения из земли и складывала их в мешок. Невзначай сломав стебель, она выпачкала пальцы алым соком, незаменимым в качестве укрепляющего средства. На дереве, расположенном чуть дальше и выше по хребту, защелкала белка, и вскоре ей ответили другие собратья.

Опасливо ступая, Рейчел обошла топкий участок. Оранжевая саламандра напугала ее, вдруг выскочив из-под ковра влажных дубовых листьев. Рейчел вспомнилось, как отец наказывал ей никогда не беспокоить саламандр в роднике: они хранят чистоту воды. По другую сторону глыбы обнаружилось еще больше лапчатки и густые заросли чистоуста. Папоротники колыхались павлиньими перьями, пока Рейчел пробиралась сквозь них, задевая побеги подолом платья. Издаваемый ими нежный шепот, кажется, подействовал на Джейкоба успокаивающе: глазки у малыша сразу закрылись.