Замок проклятых

– Это наше наследие, – произносит тетя и как будто раздувается от гордости. – Мы небольшая община. Население городка 852… вместе с тобой 853 человека. До ближайшей больницы ехать несколько часов. Еще до появления медицинского страхования один из наших предков придумал, чтобы каждый житель Оскуро вносил плату в городской фонд здравоохранения. Мы тратим его на лекарства и специалистов, когда они необходимы. В нашей клинике полноценная операционная и собственный банк крови.

Я удивленно наклоняю голову. Мне, наверное, послышалось. Банк крови?

– Все жители сдают кровь по нескольку раз в год, – говорит она и открывает дверь морозильной камеры. Из морозилки вырываются клубы ледяного пара, внутри я вижу ряды пластиковых пакетов, наполненных темно-красной жидкостью.

– Кстати, – говорит тетя, захлопывая морозильник, – я собиралась взять кровь и у тебя, чтобы и у тебя в клинике была медицинская карта.

В центре «Радуга» у меня часто брали кровь, так что я к этому привыкла. Но медсестра Летиция говорила мне, что мою медицинскую карту они отправили тете, а это значит, что у нее должны быть результаты моего обследования трехнедельной давности. Зачем ей снова брать у меня кровь?

Беатрис ведет меня обратно в главное здание клиники, где значительно теплее, и усаживает на стул рядом со стеклянными склянками.

– Закатай рукав, – велит она, натягивая одноразовые перчатки.

Она не обнимала меня ни разу и собирается теперь взять кровь. Мне не хочется выполнять ее приказ, и я не двигаюсь.

– В чем дело? – спрашивает она, застыв с иголкой в руке.

Мне хочется ответить: «У вас уже есть мой анализ крови».

Я жду, когда слова заставят зашевелиться мой язык, но они будто застряли где-то внутри.

– Ко мне пациент скоро придет, – говорит она, и я чувствую себя маленьким ребенком. Бессмысленно спорить, поэтому я закатываю рукав.

Беатрис берет меня за локоть, и я сжимаю кулак при ее прикосновении. Я едва чувствую иглу, когда она проходит сквозь мою кожу, будто тетя делала это миллионы раз.

– Прекрасно, – говорит она, когда склянка наполняется темно-красной жидкостью, – расслабь руку, Телла… – Она нервно откашливается: – Эстела.

Я чувствую болезненный укол, и не игла в этом виновата, а прозвище, которое только что произнесла тетя. Сколько я себя помню, родители называли меня Стеллой. И все же что-то шевельнулось во мне, когда я услышала «Телла» – меня когда-то так называли.

Беатрис закупоривает бутылочку с моей кровью, но не вынимает иглу из моей руки. Она тянется за новым пузырьком…

Я высвобождаю руку.

– Ты что делаешь? – вскрикивает тетя, когда игла выскальзывает из моей кожи и на пол капает кровь.

Я встаю и пячусь, пока не оказываюсь у входной двери. Если она пойдет за мной, я выскочу на улицу.

– Возьми себя в руки! – произносит Беатрис, ее взгляд полон возмущения. – Я спрячу твою кровь в морозильную камеру, а потом объясню тебе, в чем будет заключаться твоя работа.

В ответ я скрещиваю руки на груди.

Она уносит бутылочку с моей кровью, а когда возвращается, на ее лице не отражается никаких эмоций.

– Ты будешь заносить данные пациентов в этот компьютер.

Я поворачиваюсь и вижу стол в центре офиса. На нем стоит старая модель компьютера, такой он является особенно по сравнению с теми с плоскими мониторами, которые стояли в центре «Радуга», но в древнем городке Оскуро и этот выглядит суперсовременным.

Беатрис подходит к шкафу и выдвигает первый ящик. Он набит разноцветными папками.

– Начни с Анхеля, Альберто Кастаньо Круса.

Она вынимает из ящика толстую синюю папку и садится за компьютер.

– Программа уже открыта, – говорит Беатрис, и на черном мониторе загорается разноцветная таблица. – Кликни здесь, чтобы создать новую карту пациента, и вбивай в пустые окошки информацию, которую найдешь в папке.

Тетя набирает данные пациента, показывает, как работает программа, потом я занимаю ее место. Я работаю до вечера, пока Беатрис не выходит из своего кабинета и не сообщает:

– Пора домой.

Прежде чем запереть клинику, она включает охранную сигнализацию, нажимает специальным ключом на датчик, после чего мы молча возвращаемся в замок.

Сегодня на ужин gambas al ajillo. Креветки в ароматном чесночном соусе подаются в керамической оранжевой миске. От их запаха у меня текут слюнки, и я вдруг вспоминаю, что сегодня ничего не ела, кроме хлеба с томатным джемом. Когда-то, живя с родителями, я любила вкусно поесть, часто просила добавки, накладывала себе в тарелку еще и еще. А теперь съедаю шесть креветок и чувствую себя так, будто объелась. Я все еще дышу, но большая часть меня умерла в тот день в метро, и свой аппетит я оставила там же.

Беатрис заканчивает есть и встает, я поднимаюсь вслед за ней.

– Твоя молчаливость беспокоит меня, – говорит она и протягивает мне черную таблетку. Она внимательно наблюдает, как я запиваю ее водой.

Я ухожу к себе в комнату, там выплевываю семечко и засовываю его в карман сумки, где лежит вчерашнее лекарство.

Сегодня ночью я иду по замку в новом направлении. В носках без обуви спускаюсь по парадной лестнице на первый этаж, прохожу через обеденную залу и оказываюсь в кроваво-красном коридоре, в который побоялась зайти сегодня утром.

Свет здесь приглушенный, коридор освещает лишь тусклое красноватое пламя свечей. Почему Беатрис не гасит на ночь?

Коридор раздваивается. Я останавливаюсь перед развилкой и поворачиваю налево. Иду по длинному узкому коридору и внезапно оказываюсь в великолепной комнате, полной серебристого света. Лунный свет льется сквозь витражи, с потолка свисает огромная сверкающая люстра, будто сделанная из звезд. Я не могу оторвать от нее взгляда: гигантский сверкающий осьминог, чьи кристальные щупальца тянутся к стенам комнаты. Кажется, люстра вот-вот рухнет на пол. Я прижимаюсь к стене рядом с окном, чтобы щупальце не дотянулось до меня, и вдруг вижу в комнате еще одну девушку. Мое сердце замирает. Девушка тоже застывает, увидев меня.

Мы двигаемся синхронно, и тут я понимаю, что в комнате только одна стена с окнами, а напротив нее – зеркало. Противоположная стена – одно большое зеркало, в некоторых местах оно треснуло, в некоторых почернело, не все углы у него целы.

Я замечаю что-то боковым зрением и поднимаю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как с люстры падает кристальная слезинка. Она вдребезги разбивается об пол, разлетаясь осколками в разные стороны. Я приседаю и внимательно разглядываю пол – он усыпан осколками разбившихся кристаллов, а на мне нет обуви. Нужно идти осторожно!

Лунный свет, отражаясь в зеркале, так ярко освещает комнату, что я смогу пересечь ее, не поранившись. Я вижу дверь в стене, и мне интересно, куда она ведет.

Глядя под ноги, делаю первый шаг по блестящему «минному полю». На цыпочках я преодолеваю опасные участки, но мне приходится остановиться, когда я добираюсь до середины комнаты, уж очень много тут осколков.

Серебристый лунный свет тускнеет, и я жду, когда облака рассеются. Но становится все темнее и темнее, будто кто-то гасит звезды. Я вижу, как тень скользит по стене и витражам. Темнота заволакивает комнату, как дым, что-то проносится у моего уха. Это не ветерок – это чей-то голос: «No hay luz en Oscuro»[22].

Не уверена, что этот голос реален. Я разворачиваюсь, чтобы вернуться тем же путем, каким пришла сюда, но двигаюсь я неуклюже и постоянно наступаю на что-то острое, чувствую уколы сквозь носки. Я вижу свое отражение в пыльном зеркале, а за ним чей-то высокий плечистый силуэт. Я оборачиваюсь, но за мной никого нет. А большая тень в зеркале, похожая на человека, придвигается все ближе и ближе ко мне.

Бум! Сердце бешено колотится, сотрясая грудную клетку. Не знаю, что пугает меня больше – чье-то присутствие или тень. Месяцами я не чувствовала своего сердца, даже волновалась, что оно больше не бьется. И вот теперь оно колотится в груди, в доказательство того, как я ошибалась: бум! бум! бум!

Я уже почти бегу, но наступаю на острый осколок кристалла.

– А-а-а! – Я вскрикиваю от боли, и это первый звук, который я издаю за несколько последних месяцев. Мой крик не похож на крик человека, скорее на вой животного.

Я поджимаю ногу, как фламинго, проверяю, не застряло ли чего в моей стопе. Порез неглубокий, я смогу идти дальше.

В зеркале больше нет тени. Лунный свет снова наполняет комнату, я смотрю под ноги и пробираюсь, обходя осколки и не оглядываясь, к выходу. Потом я все же оборачиваюсь и застываю на месте…

Существо из плоти и крови стоит посреди комнаты и разглядывает что-то в своей руке: окровавленный осколок кристалла, на который я наступила. Когда оно поднимает голову и встречается со мной взглядом, комнату заливает серебристый звездный свет. Это лицо из моих снов! Мой зверь, мое чудовище-тень.

Глава 6

Я сижу на постели. Даже не знала, что умею бегать с такой скоростью! Я прижимаю колени к груди, пытаюсь отдышаться, успокоиться. Но, сколько я ни моргаю, вижу перед собой глаза, полные лунного света. Они наблюдают за мной. Я с тревогой смотрю на дверь. Кто бы это ни был, это вряд ли живой человек. Может быть, это мое воображение?

«Он найдет меня снова!» – С этой мыслью приходит уверенность в том, что жить мне осталось недолго. Вряд ли удастся убежать от чудовища-тени, неважно, реальное оно или воображаемое.

Дверь я заперла, но продолжаю тревожно поглядывать на нее. Сомневаюсь, что деревянной перегородки достаточно, чтобы сдержать это существо. Нужно связаться с медсестрой Летицией. Может быть, я смогу отправить ей e-mail с компьютера в клинике. Очевидно, нельзя было уезжать из центра.

«А вдруг я здесь не случайно», – шепчет голосок у меня в голове, тот, который постоянно спорит со мной. Я будто постоянно выступаю сама перед собой в роли адвоката дьявола. Папа называл это мое свойство инстинктивным стремлением бросать вызов всему на свете. Он говорил, что это поможет мне сохранить непредвзятый взгляд и стать хорошим следователем.

Правило Рауля № 2:

Лучший ориентир детектива – его интуиция.

Фраза возникает у меня в голове, будто папа прошептал эти слова мне на ухо. Я подхожу к сумке, роюсь в ней и достаю со дна рамку. В нее вставлено не фото, а список папиных правил, озаглавленный «Правила Рауля», они записаны от руки на толстом картоне. Папа постоянно повторял эти правила, когда вел очередное дело. Некоторые из них он произносил так часто, что мы с мамой заканчивали хором фразу за него. Вот почему, когда папе исполнилось тридцать пять лет, я взяла плотный лист красивой цветной бумаги синего цвета и записала на нем двенадцать самых частых его высказываний.

Всякий раз, когда мы устраивались на новом месте, он торжественно ставил этот список в фоторамке на какой-нибудь стол, обозначая таким образом свое рабочее место. Он говорил, что ему нравится держать список под рукой, когда он работает над очередным делом. Я чувствовала гордость в этот момент, как будто в каком-то смысле помогала ему вести расследование.

Я ставлю рамку на отделанный золотом столик у окна, и мне сразу же бросается в глаза первое правило: «Не думай – чувствуй!»

Когда папа приступал к новому расследованию, он сопереживал всем, кто имел к делу хоть какое-то отношение, даже преступнику. Папа не сомневался, что лучшие следователи – те, кто в первую очередь люди и только потом детективы. «Убийцы тоже люди», – иногда шутил он.

Но после смерти родителей меньше всего мне хотелось чувствовать: это самое последнее, к чему я сейчас стремлюсь.

Я просматриваю список дальше в надежде, что папа подскажет мне, как поступить.

Правило Рауля № 3:

Сохраняй непредвзятость.

Значит ли это, что я должна воспринимать черный огонь, дым и чудовище-тень как реальность, как нечто, существующее на самом деле? Я почти прыснула от смеха, хотя в моей жизни сейчас мало смешного. Я понятия не имею, как отличить фантазию от реальности.

Из всех моих фантазии получилась бы целая библиотека.

Я читаю следующую строку.

Правило Рауля № 4:

Записывай ход расследования.

Папа всегда именно так вел каждое расследование – записывал все в блокнот, в котором потом не оставалось свободного местечка. Я спросила его как-то, зачем он так делает, он ответил: «Легче разгадать головоломку, если перед глазами все кусочки, из которых она состоит». Эта фраза могла стать почетным тринадцатым правилом.

Беатрис положила мне на стол блокнот и ручку, видимо, чтобы я занималась испанским. Сев на стул с прямой спинкой, пролистываю блокнот почти до середины, мне хочется спрятать то, что я в нем напишу, не выставлять на первую страницу.

Я прижимаю кончик ручки к бумаге, записываю в углу листочка сегодняшнюю дату. Затем записываю необъяснимые происшествия, случившиеся со мной, в хронологическом порядке:

• 12 лет назад – выжила в черном пожаре в пурпурной комнате.

• 7 месяцев назад – выжила в черном дыму и серебристом сиянии в метро; потом мне приснился чудовище-тень с серебряными глазами.

• Сегодня ночью за мной гнался чудовище-тень из моих снов.

– Я нашел более современную книгу для наших уроков, – говорит Фелипе, как только я захожу в магазин и поднимаюсь за ним в мансарду. – В ней рассказывается история Оскуро, – объясняет он, когда мы усаживаемся за стол, как вчера. – К 1700-м годам праздники в Ла Сомбре закончились. Тогда и начали вести записи.

Из книги торчат разноцветные стикеры, прикрепленные к определенным страницам, – очевидно, Фелипе заранее просмотрел книгу и сделал закладки в самых интересных местах. Он либо дотошный преподаватель, либо исключительно увлечен своим предметом.

Он открывает книгу на первой закладке и читает: «De a poco, se fue formando un pueblo a la sombra del castillo». Я узнаю слова sombra и castillo, но все остальное мне непонятно.

«Постепенно в тени замка начал формироваться город», – переводит Фелипе. – Formar означает «форма», поэтому formando – это нечто, что находится в процессе формирования.

Фелипе сегодня в ударе. Он останавливается после каждого предложения, объясняет смысл новых слов и спряжение глаголов. Я должна быть ему благодарна, ведь я столько лет просила родителей научить меня испанскому, но сейчас для меня важнее найти информацию. Мне важно понять, есть ли хоть какой-то шанс, что дым, черное пламя и призрачный монстр настоящие.

«Это записи о новых постройках, фиксирующие разрастание города», – Фелипе тянется к следующей закладке, а я разглядываю список объектов недвижимости Оскуро. Мой взгляд натыкается на Кастильо-Бралага. В 1712 году он принадлежал человеку по имени Хуан Карлос Фернандо Бралага. В 1733 году замок унаследовал Рохелио Антонио Бралага. В 1750 году хозяина звали Маурисио Омеро Бралага. Я просматриваю имена владельцев, и холодок пробегает у меня по спине.

Зловещее предчувствие охватывает меня, так же не по себе мне было от радушных приветствий Беатрис и Фелипе. Теперь я как будто понимаю почему. Судя по историческим записям, моя родословная связывает меня с Ла Сомбра. Из-за этого мама сбежала отсюда? Из-за этого Беатрис пригласила меня сюда? Я что, новая наследница замка?

Смущает меня не только фамилия Бралага, но и даты вступления в наследство. Продолжительность жизни владельцев поразительно коротка. Фелипе указывает пальцем на другой объект недвижимости по адресу: улица Нубе, 32. Рядом с адресом стоит дата – 1705 г. – и имя владельца – Луис Гарсия Сармьенто. Следующая запись сделана пять десятилетий спустя: 1758 г., Анхело Крус Сармьенто. 1812 г., Санчо Аурелио Сармьенто. 1860 г., Романо Эктор Фелипе Сармьенто.

«Это предки Фелипе», – понимаю я. Продолжительность их жизни явно больше, но фамилии у всех одинаковые. Я просматриваю бухгалтерские книги, в которых отмечены и другие здания города: каждое из них передавалось по наследству в каждой семье из поколения в поколение. Городок Оскуро – осколок прошлого, прекрасно сохранивший себя и семьи, которые когда-то в нем поселились.

– Вот что еще интересно, – говорит Фелипе и, не позволив мне как следует изучить страницу, помеченную второй его цветной закладкой, переходит к третьей. Прежде чем я успеваю разглядеть, что там написано, он закрывает страницу рукой. – Ты заметила, какого здания не хватает в Оскуро? – спрашивает он.

Я когда-то играла с папой в эту игру. Он говорил, что увидеть, чего не хватает, труднее всего, поэтому, если мы возвращались в город, в котором уже бывали, он просил меня сказать, что изменилось с тех пор, как мы покинули это местечко.

Так чего же не хватает в Оскуро? Много чего. Например кинотеатра. Мы с мамой любили ходить в кино в середине дня, пока все остальные жители города работали или учились. Не хватает библиотеки, художественной галереи, школы… Но в библиотеку и школу жители ездят в соседний большой город.

Чего же здесь не хватает, что не могли не построить в этом городе? Обычно я хорошо справляюсь с такими загадками, но, видимо, я еще слишком напугана после вчерашней ночи, в голове пустота, будто я выпила кофе сверх меры, сосредоточиться не получается. Я пожимаю плечами в надежде, что Фелипе просветит меня. Он убирает руку, и я вижу крест среди развалин. Ответ очевиден. В Оскуро нет церкви.

– Не знаю как в Америке, – говорит он, – но в Испании на главной площади каждого города стоит церковь. Особенно такого города, где есть еще и замок. Поселяясь где бы то ни было, люди в первую очередь строят церковь.

Мое воспитание не было религиозным, но помню, что у всех городков Америки, в которых мы оказывались, было нечто общее – место, где можно было помолиться.

– На каждой странице, отмеченной цветными стикерами-закладками, описаны попытки строительства церкви в Оскуро, – объясняет Фелипе, он пролистывает страницы и не переводит с испанского на английский, а просто резюмирует: – Каждая попытка строительства заканчивалась трагедией.

Не знаю, что пугает меня больше: слова Фелипе или то, как он их произносит. Блеск его янтарных глаз напоминает мне о некоторых обитателях центра «Радуга», так у них светились глаза во время очередного приступа безумия.

– Ла Сомбра – наш священный символ, – говорит Фелипе, – святая обитель!

Я недовольно щурюсь, мне не нравится то, что он сказал.

– Раньше я не был уверен, – шепчет Фелипе, – но после того, что с тобой случилось, я поверил.

Мне хочется уйти, не слышать, что он скажет, но я не могу пошевельнуться под его пристальным взглядом.

– Ты здесь, потому что замок захотел, чтобы ты вернулась.

Я выхожу из спальни, решив, что Беатрис наверняка уже спит. Сегодняшний урок Фелипе выбил меня из колеи. Простейшая работа, которую поручила мне тетя в клинике, сегодня давалась мне с трудом. Я заносила в компьютер данные Анхеля и вспомнила, что видела его фамилию в списке жителей городка Оскуро. Трудно поверить, что все в этом городке связаны между собой кровными узами. Папиной фамилии Амадор нет в картотеке клиники, значит, он был здесь чужим. Интересно, поэтому мы уехали из Оскуро?

Я опять выбираю, в какую сторону повернуть в коридоре. Прошлой ночью я пошла налево и обнаружила там зеркальную комнату. Мне очень хочется узнать, что будет, если ее пересечь, но боюсь поранить ноги, поэтому поворачиваю направо.

Икры напрягаются, пока я иду по спускающемуся куда-то коридору. Воздух кажется все более затхлым, и в какой-то момент я оказываюсь в пыльной гостиной без мебели и украшений. Царапины и следы от гвоздей на стенах говорят о том, что помещение не всегда пустовало.

Я считаю шаги, пересекаю еще одну комнату, такую же пустую, потом еще и еще. Эти пустые пространства, полные эха, трудно назвать комнатами, в них нет ни дверей, ни окон, лишь проходы со стрельчатыми арками.

Ледяной пол под моими ногами вдруг заканчивается, я ступаю на старый колючий ковер. Жесткая ткань царапает носки, это даже неприятнее, чем холодный камень. Малиновый ковер заканчивается у деревянной двери на металлических петлях. Я поворачиваю ручку и вхожу. За дверью то, что по-иному, как собор без окон, не назовешь.

Вытянутое пространство. Ряды каменных колонн, плавно переходящие наверху в ребристые своды арочного потолка. Светильники, напоминающие свечи, закреплены высоко наверху, вся нижняя часть собора не освещена. И, пока я иду сквозь него, гаснет даже этот красноватый свет надо мной. Я делаю шаг – гаснет следующий светильник. Я останавливаюсь – и гаснут все светильники разом.

Я слышу свой крик, когда темнота заполняет пространство вокруг меня. Жду, когда мои глаза привыкнут к темноте, и чувствую, что чудовище-тень уже рядом. Я не вижу его, но чувствую: это верный знак того, что он – моя фантазия.

От этого чувства волоски по всему моему телу встают дыбом, и я бросаюсь бежать, вытягивая руки перед собой, чтобы не врезаться в колонну. Мне хочется поскорей покинуть эту комнату.

С разбегу я упираюсь ладонями в холодный камень, значит, я добежала до конца и уперлась в стену. Это тупик!

Серебристая вспышка освещает комнату, ослепив меня на несколько секунд. Свет чуть тускнеет, и я вижу, как черная тень обретает очертания: это ожившая гаргулья.

Красноватые светильники снова вспыхивают и освещают чудовище. На вид подросток, ну или молодой человек чуть старше двадцати, но в его глазах будто целая вселенная из множества звезд и галактик. Они мерцают, загораются и тускнеют, будто питаются от собственного источника света. На нем строгий костюм, который одновременно и подчеркивает его мускулистую фигуру, и скрывает ее, ткань настолько чернильно-черная, что отбрасывает тени вокруг него. Он либо очень богат, либо сам дьявол.

Мое лицо тоже вызывает у него интерес, он пристально разглядывает меня и как будто тоже меня узнает. Я знаю, что он ненастоящий, но сердце от страха бьется прямо в горле. Бум! Он щурит серебряные глаза. Бум! Острая, как бритва, линия подбородка застыла под углом 45 градусов. Бум! Он смотрит на мою грудь, будто слышит биение моего сердца.

– Me estás viendo[23].

«Изысканно» – я никогда раньше не употребляла это слов, но сейчас, когда я слышу его речь, оно приходит мне на ум. Мало того что он красив, безупречно сложен и носит дорогую одежду, у него низкий, доносящийся будто откуда-то из-под земли голос, успокаивающий, как океанский прибой. Он невозможно прекрасен! Несомненно, он моя лучшая фантазия! Хотела бы я знать, что он сказал.

– Ты меня видишь, – на этот раз он говорит по-английски. Думаю, мое желание для него закон.

Это не вопрос, но я киваю в ответ. Чудовище-тень удивленно приподнимает брови.

– Ты меня еще и слышишь?

Я снова киваю. Выражение его лица становится жестким, и тут я понимаю, что зря я кивала.

– Это была ты! – В его ровном голосе слышится резкость. – Не знаю, каков был твой план, но мне все равно. Сейчас же сними свое заклятье, или тебе конец.

Я гляжу на него, раскрыв рот от удивления. В центре меня предупредили, что, помимо черного дыма, могут появиться и другие видения, нельзя терять бдительности. Я стараюсь сосредоточиться на успокаивающих мантрах, которым меня научили в центре «Радуга»: «Не позволяй втянуть себя в игру. Сосредоточься на том, что реально. Чудовище-тень – это иллюзия, а иллюзии не могут навредить…»

– Раз, – открывает он счет.

Я не представляю, как бороться, а тем более как победить собственный разум. Не могу ни шевельнуться, ни думать. Чувствую, как колотится сердце. БУМ! БУМ! БУМ!

«Успокойся, Эстела! – мысленно кричу я самой себе. – Его не существует, он не может ничего тебе сделать». Нужно постараться замедлить пульс, дышать, сосредоточиться…

Стальные тиски сдавливают мне горло, воздуха в легких все меньше. Боль пронзает меня, в глазах темнеет, я понимаю, что задыхаюсь, сейчас я погибну.

Из последних сил я втягиваю в себя воздух и слышу свой сиплый, до неузнаваемости изменившийся пищащий голосок, такой шепот-крик: «Стой!»

Глава 7

У меня першит в горле и покалывает язык. Слезы застыли на моих ресницах. Я заговорила! Я так потрясена этим, что даже не сразу понимаю, что все еще жива. Он больше не сжимает мою шею, просто стоит и смотрит. Он остановился.

– Сними заклятье! – требует чудовище-тень, его голос звучит обворожительно и угрожающе одновременно, удивительное противоречие.

Почему же я чувствую его прикосновение, если он существует только в моей голове? Или у меня такие сильные галлюцинации, что способны обмануть все чувства? Чудовище угрожающе движется в мою сторону, сокращая расстояние между нами.

– Какое заклятье? – У меня неожиданно хриплый и высокий голос.

Несмотря на то что мне грозит смертельная опасность, я чувствую большое облегчение, что все еще жива. Дело не только в этом. Я поняла кое-что, чего раньше не осознавала: я хочу жить.