Замок проклятых

Я выдыхаю, но расслабляться рано. Из суровой и сердитой она вдруг превратилась в чрезмерно дружелюбную. Это фальшивое обаяние не идет ей, и его легко отгадать.

– Вам что-то от меня нужно? – спрашиваю я.

Агент Наварро в удивлении приподнимает брови и с интересом смотрит на меня, будто наконец сумела оценить мою смекалку.

– Что мне нужно сделать? – спрашиваю я, с трудом сдерживая раздражение.

Она опирается на стол и смотрит на меня в упор.

– Нам нужно, чтобы ты присутствовала на пресс-конференции.

Мне пресс-конференции совсем не нравятся, но пару недель назад я присутствовала на нескольких. Как только журналист выяснил, кто я такая, правительство тут же этим воспользовалось и выставило меня напоказ публике.

– Что я должна сказать?

– Ничего. Ты не будешь выступать.

От этой инструкции мне становится не по себе, но я не возражаю, мне совсем не хочется общаться с кем бы то ни было.

Потом меня проводят в помещение, где перед директором ФБР и другими высокопоставленными лицами собрались представители прессы. Меня подводят прямо к директору, он кладет большую руку мне на плечо и улыбается.

Я оглядываю собравшихся репортеров и чувствую их жгучее нетерпение. Правительство, должно быть, собирается сделать важное заявление.

– Ровно месяц назад двадцать шесть человек спустились в метро и сели в поезд, – торжественно произносит директор, – в 16:06 в одном из вагонов произошло нечто, от чего сердца двадцати пяти человек перестали биться в один и тот же миг. Это случилось в Нью-Йорке, но не только с жителями Нью-Йорка. Это случилось с Америкой. Это случилось со всем миром.

Он смотрит на меня и торжественно кивает. В комнате повисает напряженная тишина, время от времени щелкают фотоаппараты, и эти звуки разносятся эхом по всему пространству, будто взрывы бомб.

Я жду, затаив дыхание. Такое ощущение, что весь мир жаждет поймать злодея, виновного в трагедии «Метро-25». На прошлой неделе Германия предложила лучших следователей в помощь американским правоохранительным органам. Некоторые пострадавшие в том вагоне были гражданами Германии, поэтому многие считают, что у этой страны есть веские основания предложить помощь. Может быть, именно об этом ФБР собирается сделать заявление?

– Сегодня мы знаем причину гибели этих двадцати пяти пассажиров.

В комнате раздаются удивленные вздохи, я, не удержавшись, вскрикиваю от неожиданности. Я не могу ни дышать, ни моргать, ни думать. Я вся превращаюсь в уши.

– Изучив все улики, мы можем с уверенностью заявить, что это не было ни террористической атакой, ни нападением. Линия метро, о которой идет речь, старейшая из действующих, и власти Нью-Йорка систематически выводят старые поезда из эксплуатации и заменяют их новыми. Поезд, в котором произошла трагедия, был старой модели, и, к сожалению, в одном из вагонов произошла утечка газа.

Утечка газа? Я ничего не понимаю. Тогда почему я не умерла?

– Именно благодаря показаниям Эстелы мы смогли раскрыть это дело. – Директор сжимает мое плечо. – Она видела, как мужчина кашлял кровью в носовой платок за несколько мгновений до того, как все произошло. У Эстелы возникли небольшие галлюцинации, но она вдохнула совсем немного газа и потому выжила. В данный момент она все еще нездорова и находится под наблюдением врачей, поэтому не будет отвечать на вопросы.

Он снова смотрит на меня и говорит:

– Вся страна, весь мир, скорбит вместе с тобой, Эстела! Мы благодарим тебя за помощь в установлении причины этой трагедии.

Я буквально теряю дар речи. Мне хочется крикнуть: «Он лжет!» Правительство просто придумало собственную версию произошедшего, основанную на понятных им фактах. Этот вариант они могут контролировать. И если ничего не изменится, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле. Нужно что-то сказать!

Агент Наварро сжимает мое плечо. Мне хочется закричать, замотать головой, сказать что-то. Но тихий голосок в мозгу шепчет: «А ты уверена?» Вслед за этим вопросом возникает еще один: «У тебя есть теория получше?»

Я не успеваю решить, как поступить, агент Наварро уводит меня. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается.

Когда внедорожник высаживает меня у центра, от меня прежней больше ничего не остается. Я все оставила в машине, на заднем сиденье: свой блокнот, свои надежды получить ответ на загадку смерти родителей и свой голос.

Пустота

Эстела больше не разговаривает. Она вяжет себе саван из тишины. Ей говорят, что она страдает от ПТСР, чувства вины выжившего, генерализованного тревожного расстройства, клинической депрессии и многого другого. Ей дают лекарства, которые смягчают грани окружающего мира, но не приглушают его красок. Или прошлого. Или боли. Мир по-прежнему слишком громкий.

Она везде видит собственное лицо, которое будто насмехается над ней. В телефонах медсестер, когда те думают, что Эстела не смотрит. На экране телевизора в холле, пока кто-то из персонала не замечает ее и не переключает канал. На страницах газет и журналов, которые получают привилегированные пациенты.

Раньше она тоже была особенной пациенткой, пока не перестала говорить. Это называется «замкнуться в себе». Ее как будто нет, на нее не действует лечение – это худший вариант развития событий. Она превратилась в пустую оболочку.

Эстела ко всему потеряла интерес. Она покинула свое тело и существует вне времени и пространства, не понимая, почему ее оболочка по-прежнему здесь, хотя самой ее уже нет.

Она хочет полностью раствориться в пустоте своего разума… Но чей-то ядовитый голосок не позволяет ей этого.

– Сегодня еще кое-что о твоих родителях рассказывали.

Голосок ее соседки по комнате Бебе, она известная актриса-подросток и до приезда Эстелы была самой большой знаменитостью центра.

– Ты знала, что они были нелегальными иммигрантами?– злорадствует Бебе.– Это значит, что и ты тут незаконно.

Каждую ночь, когда Эстела лежит в постели и мечтает заснуть, Бебе в темноте нашептывает ей новые кошмары.

– Некоторые говорят, что именно твои родители и организовали нападение, они намеренно пожертвовали собой. Тебя тоже считают террористкой, поэтому правительство тебя прячет. Представляешь, что бы случилось, если бы все узнали, что ты здесь?

Однажды Бебе приносит Эстеле артефакт из внешнего мира. Это всего лишь клочок газеты, но несет он с собой страшные вести: «Из надежных источников нам стало известно, что Эстела Амадор проходит лечение в психиатрической больнице, проблемы с ментальным здоровьем возникли у нее из-за газа, которым она отравилась. Представитель правительства, имя которого мы разглашать не будем, сообщил: когда девушке исполнится восемнадцать, ее переведут в психиатрическую лечебницу для взрослых. Он выразил сомнение, что она когда-нибудь выйдет из нее».

Эстела хочет забыть об этом клочке газеты, но не может. Заметка будто притягивает к себе, заманивает в ловушку. Теперь ей не затеряться в глубинах своего разума, ведь мир никогда не перестанет звучать и мучить ее.

Ей нужно что-то предпринять. Эстела знает расписание работы медсестер и запомнила пароль от шкафчика, где хранятся лекарства. Она всегда продумывает путь отступления. Сегодня мир будет так же молчалив, как сама Эстела.

Она приходит в себя в изоляторе. Три дня за Эстелой наблюдают. Ей дают большие дозы антидепрессантов. Когда она возвращается в свою комнату, Бебе больше с ней не разговаривает.

Проходят недели, а Эстела все так же молчалива. Она видит, как другим пациентам становится лучше после курса терапии и лекарств, но она, независимо от того, как врачи корректируют дозировку препаратов, которые она принимает, ничего не чувствует, будто ее мозг заволокло туманом. И она этому рада.

Шаг за шагом она приближается к абсолютной пустоте. Заторможенная, она не способна сосредоточиться и строить планы. Не способна помнить.

А потом приходит письмо.

Глава 3

Два месяца назад

Сегодня я не вставала с постели. Мало-помалу я исчезаю. Теперь мне удается это легче, потому что на меня перестали обращать внимание.

– Тебе сообщение от агента Наварро.

Это сестра Летиция. Я не реагирую на ее слова.

– Им удалось найти в Испании твоих родственников. У тебя есть тетя!

Я не особенно понимаю, что она говорит, улавливаю лишь слово «тетя». Чуть двигаю подбородком. Медсестра показывает мне вскрытый конверт. Она достает из него сложенное письмо.

– Я прочту его тебе, – предлагает она, замечая, что я никак не реагирую на письмо.

«Querida Estela:

Soy su tia Beatriz, la hermana de su madre. Vivo en Espana, en nuestra residencia familiar, el castillo Bralaga. Si le apetece, la invito a vivir aqui conmigo.

Con carino,

Dra. Beatriz Bralaga»[9].

Медсестра Летиция ждет, но я по-прежнему никак не реагирую на ее слова.

– Ты говоришь по-испански?

Я молчу.

– Беатрис пишет, что она сестра твоей мамы, и приглашает тебя пожить с ней в Испании в вашем родовом замке. ФБР уже проверило ее, говорят, что она врач в маленьком городке, руководит местной клиникой. Агент Наварро считает, что эта Беатрис способна позаботиться о тебе как в медицинском, так и в финансовом отношении, но выбор за тобой.

Как бы я ни старалась заставить мир замолчать, прошлое никак не умолкает.

– Я же говорила тебе, Эстелита, – шепчет медсестра Летиция, – ты не одинока!

Прежде чем уйти, Летти кладет конверт на покрывало. Я смотрю на бумагу и вспоминаю, какова она на ощупь и вес. Вспоминаю, что слова, написанные на бумаге, обладают силой притяжения. Я прячу конверт под матрас. Несколько дней не вспоминаю о нем, пока Летти не говорит, что я должна принять решение.

Я открываю конверт в туалете. Достаю письмо и просматриваю его, хотя оно написано на незнакомом языке. Потом я бросаю его в унитаз. Я собираюсь бросить туда же конверт, но что-то вдруг выскальзывает из него. Я ловлю почти истлевший клочок бумаги: фотография.

Бум! Я чувствую удар в груди и от неожиданности наклоняюсь вперед. Бум! Похоже, мое сердце только что пробудилось от спячки. Бум! И оно отчаянно хочет вырваться из грудной клетки. Так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз чувствовала биение своего сердца, что теперь наслаждалась приливом крови, как измученный странник, наткнувшийся в пустыне на родник с ключевой водой.

На фотографии мама-подросток. Густые ресницы и ямочка на правой щеке – эти черты я унаследовала от нее. Рядом с ней девочка, очень на нее похожая, наверное, сестра. Она явно младше мамы, у нее такие же густые волосы и тип фигуры «песочные часы».

Но не девочки производят на меня впечатление, а комната, где они сфотографированы. Я буквально ощущаю обои с пурпурным рисунком под пальцами и ледяной каменный пол под ногами.

Сердце бьется все быстрее, и будто искра вспыхивает у меня в мозгу, остаток когда-то пылавшего в нем лесного пожара, меня поражает неоспоримое осознание: что-то невероятное произошло со мной в этой пурпурной комнате.

Сейчас

Мы съезжаем с дороги, хотя еще не доехали до замка. Мы на заправке у придорожного мотеля с баром.

– Solo tardare un momento[10].

Я совсем не понимаю, что говорит водитель, но, как только он открывает дверь, делаю то же самое. Не знала, что мы остановимся на заправке, но рада размять ноги и спину.

Бодрящий прохладный ветерок напоминает, что осень скоро превратится в зиму. Смесь ароматов сосны, дуба, эвкалипта ударяет в нос, вдалеке слышится шепот леса. И все-таки мне кажется, будто это происходит не со мной, не на самом деле. Словно это сон, а настоящая я все еще в центре «Радуга», в блаженной дреме под действием таблеток.

Я поднимаюсь на холм и прохожу через рощицу за заправкой. Когда заросли редеют, передо мной впервые открывается вид на Кастильо-Бралага. Замок из черного камня на краю утеса сумрачной тенью нависает над деревушкой Оскуро, заслоняя собой горизонт. Он будто сошел со страниц какой-то готической сказки. Бугристый ландшафт вторит ему, тянется к его каменным стенам. Самая высокая точка Ла Сомбры – ее единственная башня, такая архитектурная асимметрия придает зданию необычный вид. Кажется, стоит лишь ветру дунуть сильнее – и замок сорвется с утеса! И тогда у него отрастут крылья летучей мыши, и он полетит.

– Эстела!

Водитель окликает меня, но я не обращаю на него внимания. Мне не хочется возвращаться к машине. Может, просто сбежать навстречу закату, посмотреть, как долго я смогу идти пешком, притвориться кем-то другим, попасть туда, где меня не знают? Но мое лицо – ходячий рекламный щит. Мир никогда не позволит мне забыть прошлое.

Я внимательно разглядываю готическое сооружение сплошь из тонких колонн и стрельчатых арок. Я объездила, кажется, все Соединенные Штаты, но никогда не видела ничего подобного.

Когда в центре мне начали давать серьезные лекарства, я перестала видеть сны. Если мне что-то и снилось, то на следующее утро я ничего не помнила. Все изменилось, когда я увидела фотографию. Мне приснился такой яркий кошмар, что он больше походил на воспоминание, чем на сон: я совсем маленькая, мне лет пять, стою в пурпурной комнате и вижу тот же черный дым, какой заметила в метро.

Я проснулась вся мокрая от пота, сердце бешено колотилось. Мне казалось, что я умираю. Только я продолжала дышать и в конце концов поняла, что все наоборот – я чувствую.

На следующее утро я записала этот сон и показала врачам. Они сказали, что письмо тети, вероятно, пробудило подавленные воспоминания, а черный дым – это метафора, которую я придумала, чтобы справиться с травмой, пережитой в раннем детстве. Они даже выдвинули версию, что я видела черный дым в метро, потому что так мой мозг реагирует на опасность. Они считали, что это прогресс.

И тогда я решила больше не принимать лекарства, ведь бесчувствие не спасало меня. Мне хотелось снова слышать биение своего сердца.

С симптомами синдрома отмены, такими как потеря аппетита и усталость, справиться было намного легче, чем игнорировать шум жизни, неожиданно обрушившейся на меня, и множество возродившихся мыслей.

Я слышу, как сзади подъезжает машина, водитель высовывает голову из окна. Отблески заходящего солнца отражаются в его темных очках.

– Lista?[11] – спрашивает он.

Я вздыхаю.

«Чтобы оказаться в проклятом замке, переверни страницу».

Глава 4

Машина останавливается перед запертыми железными воротами, по обеим сторонам которых красуются близнецы-гаргульи. Водитель шепчет что-то похожее на молитву или проклятье, понять трудно.

Он выскакивает из машины и открывает багажник. Пока я отстегиваю ремень безопасности и вылезаю, он успевает вернуться обратно на водительское сиденье. Он уже вынул мою сумку из багажника и положил на землю.

Машина быстро уезжает, водитель как будто боится находиться на территории замка, думаю, тетя заранее оплатила его услуги. Он поэтому скрывал лицо за темными очками и капюшоном? Хотел обезопасить себя? Он считает, что замок проклят?

Я поворачиваюсь к воротам, на них висит тяжелый замок на цепи. Нет ни дверного звонка, ни какой-либо другой кнопки, которую можно нажать. И тут я осознаю: вот он – момент свободы. Можно убежать прочь и больше никогда не вспоминать ни о тете, ни о замке. Так сделали мои родители.

Через черную решетку виден заросший сад, похожий на сад мисс Хэвишем из «Больших надежд» Чарльза Диккенса. Среди высохших неухоженных растений стоит замок с высоченными – размером с деревья – дверями и дверными молотками, напоминающими толстых ламантинов.

Где-то внутри я слышу голосок прежней Эстелы, вопросы не дают ей покоя. Почему мама никогда не рассказывала об этом месте? Что случилось в комнате, которую я увидела на фотографии? Какая она, моя тетя, и что она от меня хочет? Если я уйду сейчас, никогда не получу ответы на эти вопросы.

Закинув сумку на плечо, бреду вдоль решетки по неухоженной дикой траве. Зачем тетя пригласила меня сюда, если она не собирается даже открывать ворота, чтобы впустить меня?

И тут я замечаю незаметную маленькую дверцу. Поворачиваю ручку – не заперто, я захожу внутрь.

Иду по мощеной дорожке, почти заросшей сорняками, и оказываюсь у гигантских шестиметровых арочных дверей. Приглядевшись внимательнее, я замечаю в них несколько дверей высотой с обычный человеческий рост.

Двери деревянные, но такие же черные, как и камень, из которого построен замок, будто нашли специальное дерево такого цвета.

Я разглядываю дверные молотки в виде гаргулий, которые выглядят как гоблины с клыками, но, не успеваю протянуть руку и постучать, дверь открывается сама.

Замок будто выдыхает какой-то до боли знакомый аромат. В нем прячутся забытые воспоминания, и меня неожиданно охватывает мучительная тоска по чему-то родному, знакомому мне с младенчества. С этим странным чувством не вяжется ни один образ. Это просто запах, мускусный аромат чего-то древнего, могущественного и живого, будто это не замок-тень, а призрачная живая сущность. Здесь ощущается не мертвое прошлое, а чье-то живое присутствие.

Навстречу мне выходит высокая женщина, но в огромном дверном проеме она кажется карликом. У нее фигура в форме песочных часов, как у мамы, такие же резкие черты лица, высокие скулы и прямой нос, но на этом их сходство заканчивается.

Мама носила джинсы и яркие блузки с затейливыми узорами, волосы носила распущенными, а тетя стягивает кудри в тугой пучок на затылке.

На Беатрис черное платье в пол с длинными рукавами, плотно облегающее фигуру, – именно так должна была выглядеть владелица этого замка несколько столетий назад.

Она одаряет меня поцелуями – по одному в каждую щеку.

– Bienvenida[12], Эстела!

Должно быть, выражение моего лица достаточно красноречиво, потому что тетя быстро переходит на английский, она говорит с легким акцентом:

– Наконец-то ты дома.

Мой желудок сжимается в напряжении. В ее словах слышится нечто больше, чем просто приветствие. Как будто я не просто приехала, а мне суждено здесь остаться.

Тетя видит у меня в руках единственную сумку и осматривается в поисках остального багажа. Но когда постоянно путешествуешь, учишься обходиться без лишних вещей. Они мешают двигаться вперед.

Беатрис смотрит на улицу, и мне интересно, не ищет ли она водителя. Через мгновение она жестом приглашает меня следовать за ней.

Беатрис держится отстраненно и холодно, и последние надежды на то, что мамина сестра будет такой же, как она, терпят крах.

Я оказываюсь в холле Ла Сомбры и останавливаюсь, мне требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть к полумраку. Освещают замок только свечи, закрепленные высоко на стенах. Непонятно, настоящие они или электрические, потому что их пламя прячется за толстыми стенками кристаллических подсвечников. Их красноватый огонь, нарастающий и убывающий с удивительной неспешностью и спокойствием, напоминает мне свечение старинных лавовых ламп, которые я разглядывала когда-то в коттедже, когда мы жили в Орегоне.

– Я спросила, как прошла поездка, хорошо доехала?

Беатрис выжидающе смотрит на меня, а я и не заметила, что мы ведем беседу.

– Эстела? – Она наклоняет голову, в ее голосе слышится беспокойство. Разочарование сквозит в ее взгляде – так смотрели на меня врачи в центре «Радуга», будто я бракованная модель. – Вижу, они не шутили, когда сказали, что ты не разговариваешь.

Еще какое-то время она разглядывает меня, потом ведет в соседнюю комнату, и я чуть не вскрикиваю от неожиданности. Я никогда прежде не бывала в такой величественной зале, воздух в ней будто окрашен в красный цвет. Ребристые своды высокого арочного потолка перекрещивают друг друга, мы будто находимся внутри огромной грудной клетки, в самом сердце замка.

На одной из стен красуются витражи от пола до потолка. Массивный камин – единственное освещение залы, в которой расставлены многочисленные удобные бархатные кресела и кожаные диваны. Над камином висит причудливый герб кроваво-красного цвета – полная луна над черным замком в обратном, зеркальном отражении.

Пламя в камине отбрасывает тени на потолок. Огонь спрятан в специальном куполе из кристалла, точно так же, как и пламя светильников, установленных на стенах. Из-за этих фильтров, в которые запрятан огонь, создается эффект, будто вся зала залита кровью…

– Это наш семейный эскудо, – говорит Беатрис, и я моргаю, будто выхожу из транса.

– Герб, – подбирает она нужное слово на английском, – он висит здесь с тех пор, как построен замок, вот уже восемь столетий.

Силуэт замка напоминает Ла Сомбру, но интересно, что означает полная луна.

Когда мы идем по очередному темно-красному коридору, меня охватывает чувство, будто я ходила уже здесь когда-то. Такое дежавю, смешанное с ностальгией. И в то же время я вижу все это первый раз. Несочетаемые ощущения!

Я холодею при виде пары огромных гаргулий, которые встречают нас у подножия лестницы, роскошной лестницы, разветвляющейся в форме буквы Y. Существа сидят на земле, словно охраняют ступени, а их крылья расправлены и устремлены вверх, они превращаются в парящие над ступенями перила, которые тянутся до следующего этажа.

Я изучала готическую архитектуру и читала, что гаргулий устанавливали, чтобы отгонять злых духов. Чаще всего их размещали в храмах на фасаде здания, это означало, что демоны снаружи, а спасение внутри, поэтому встреча с этими чудищами внутри замка совсем не радует меня.

Беатрис ведет меня дальше, мимо лестницы, и мы оказываемся в обеденной зале с деревянным столом, за который можно усадить человек двадцать. Но в конце стола стоят только два стула.

– Хочешь умыться? Ванная комната справа.

Я беру сумку с собой в ванную, когда я возвращаюсь, на столе уже стоит еда. Я сажусь напротив тети на стул с высокой спинкой, передо мной тарелка красного супа. Еще на столе три маленькие тарелки: одна с оливками, другая с сыром, третья с колбасой чоризо, блюдо с дюжиной фрикаделек в панировке и половина буханки хлеба.

– Ты пробовала когда-нибудь гаспачо?

Я киваю. Родители любили этот испанский томатный суп, мы часто ели его.

– Он холодный, – говорит она, когда я начинаю дуть на ложку.

Наверное, я слишком нервничаю, я ведь знаю, что суп едят холодным.

– То, что на маленьких тарелках, называется тапас, а в большом блюде крокеты, – говорит тетя, указывая на фрикадельки в панировке, – часть из них сделана из хамона серрано, часть – из сетас.

Я знаю, что хамон – это ветчина, но совершенно не представляю, что такое сетас. Я доедаю суп и съедаю пару крокетов, пробую оба вида и догадываюсь, что сетас – это грибы.

– Я управляю местной клиникой, – объясняет мне Беатрис, она не говорит с набитым ртом, сперва тщательно прожевывает пищу, – которая основана нашей семьей, и в округе на много километров вокруг больше нет лечебных учреждений.

Она будто рекламирует свои услуги, видно, что работа для нее – источник гордости.

– Твой врач прислал мне информацию о лечении, которое ты проходила, поэтому я буду продолжать давать тебе лекарства.

Похоже, кроме нее, в замке никто не живет, у нее на пальце нет обручального кольца, нас никто не обслуживал во время ужина, ни на стенах, ни на каминной полке нет ни одной фотографии в рамке.

– Если ты закончила, пойдем со мной, – произносит тетя и забирает мой стакан с водой.

Я хватаю сумку и иду за ней обратно к разветвляющейся в форме буквы Y лестнице с гаргульями. На этот раз тетя поднимается по лестнице, после секундного колебания я иду за ней.

Гаргульи будто не спускают с нас глаз. Я дохожу до площадки в середине лестницы, насчитав десять ступенек, потом мы поднимаемся еще на двенадцать по правой стороне буквы Y и сворачиваем в малиновый коридор.

– Это жилая часть дома, – говорит тетя, остановившись у закрытой двери, – большая часть здания в аварийном состоянии и закрыта для посещения, поэтому надо соблюдать определенные правила, когда живешь здесь.

Она мрачно смотрит на меня, и я вспоминаю фотографию в пурпурной комнате. На фотографии Беатрис выглядит моложе мамы, но сейчас она обогнала по возрасту свою старшую сестру.

– Правило номер один: нельзя исследовать замок за пределами той комнаты, которую я тебе показываю,– произносит тетя, подняв палец.– Правило номер два,– она поднимает второй палец,– нельзя никого приглашать в гости. Está claro?[13]

Я киваю, у меня нет сил спорить или что-то обсуждать.

– Я нашла тебе преподавателя по испанскому, по утрам будешь учить язык. Я теперь не сомневаюсь, что это тебе нужно. Днем ты станешь помогать мне в клинике, а вечером мы вместе будем возвращаться домой и ужинать. Bueno?[14]