Мерцание росы

– Бутылку Омской, – я протянул купюру продавщице, сам наблюдая за заветным местом.

– Сдачи нет. Скитлс возьмешь?

Я не понимал идеи этих цветных конфет, но умело сыграв ребенка, с улыбкой взял красный пакетик химических реактивов. Скамейка дождалась меня и, устроившись на ее правом краю, я выпустил дух минерального джина на свободу. Непокорные пузыри приятно обожгли горло. Я увидел, как кто-то сверху машет мне рукой. Еще чуть-чуть и Стас выпал бы из люльки, но я вовремя остановил его порыв ответным приветствием. Смеющиеся дети и счастливые взрослые ходили туда-сюда, но окружающая безмятежность пугала – вращение колеса дарило счастье людям, но меня не покидало чувство бесцельности движения. Я высыпал конфеты в ладонь и поднял взгляд на цветные корзины аттракциона – было что-то общее между ними. Конфеты съем я, но кто съест их? Движение огромной конструкции гипнотизировало меня и всё происходящее стало постепенно сливаться в радужную звуковую картину весеннего зноя.

– Через год-два мир перестанет существовать. Вместо мистерий и сказок сознание попросит анекдотов и порнографии. Золотая мечта о недостижимом балансе так и останется за Рубиконом веков. Мир сытых крестьян и выжившей аристократии, хрустальный замок вечного дня. Эта тайная грусть, ставшая любовью людей друг к другу, и есть причина рождений, – левым ухом я слышал этот набор непонятных слов и смотрел на вращение колеса.

Когда я повернулся в сторону источника звука, женщина остановила запись на диктофоне и начала рисовать аттракцион в блокноте. Кареты с людьми она заменяла знаками зодиака. Движения карандаша увлекли меня настолько, что я забыл посмотреть хозяйке голоса в глаза и вообще понять, кто подкрался так тихо к моей скамейке? Деловой костюм поверх белой рубашки отражался в диковинных солнечных очках, а черный кейс, стоявший у ног, делал её похожей на переводчика с языка судеб на человеческий. Её палец вновь нажал кнопку записи и шепот алой помады заструился в сторону микрофона:

– Три раза меркнут солнца. На четвёртый работа сделана и ничего не остаётся, кроме изначального Пламени. Когда Оно проходит через всё, Время прекращается. Успеем ли мы сойти с колеса? – изложив очередную порцию инопланетного знания, она продолжила рисовать символы зодиака.

А вдруг она сможет перевести ту самую фразу с картины? Больше я медлить не мог. Запустив руку в карман, я начал искать свернутую бумажку, но первым попался деревянный талисман в виде птицы. Я быстро переложил его в левую руку, правую вернув в тайные коридоры кармана. Наконец, нащупав искомое, я резко выдернул сверток и вскочил со скамейки, чтобы попросить женщину объяснить мне суть послания, но она встала и двинулась в сторону аллеи, став притоком людской реки. Я остался стоять с фигуркой птицы в одной руке и шифром в другой.

– Я же говорила, что увидимся, – Маринкин голос вернул меня в реальность.

Мне пришлось быстро прятать всё по карманам.

– Ты видела её? – я кивнул куда-то в толпу, но не смог найти силуэта в строгом костюме и опустил руку.

– Кого?

– Ладно. Неважно. Вкусная вата? А где все?

– Кто где. Я сидела на скамейке у кафе. Там музыка была и я заслушалась. А потом собака прибежала и хотела меня укусить, – Маринка протянула мне розовый вихрь.

– Может не тебя, а вату твою? Сейчас друга заберем и валим отсюда, – я резко махнул Стасу.

– Классная сказала уходим все вместе, как пришли!

– Тебе наврали. Все приходят по одному. И уходят так же.

Парфюмерный ветер принес на своих крыльях взъерошенного Стаса. По глазам и прическе было понятно, что катание удалось.

– Чего звал?

– Знакомься – я кивнул в сторону прячущейся за ватой девчонки – Марина. Маринка – Стас.

Его искушенный продукцией модных домов взгляд даже не моргнул при виде рыжих кудрей. Маринка тоже сделала вид, что сахар важнее.

– Ладно, вижу, вы поладите. Короче план такой – никому ничего не говорим, спокойно выходим из парка и идем гулять по своему маршруту.

– Эй, эй, эй! – он попятился назад – без меня. Я на колесо хочу успеть ещё!

Переубеждать такие глаза были бессмысленно и поскольку в нашем доме было четыре точки по продаже наркотиков, я сразу вспомнил, как в таких случаях обращались с зависимыми – им лгали, подменяя кайф тяжелый на более легкие фракции бытия.

– Слушай, мы там найдем развлечения не хуже. Погнали!

Стас начал кусать губы – верный признак сомнений, да еще и Маринка доела наконец вату, показав себя целиком. У него не было шансов.

– Ладно. Только мороженное купим!

– Самое большое, – я завершил торги и мы начали выбираться с территории ржавеющего детства.

Обезумевшие от счастья после встречи с редким северным солнцем, кроны деревьев шумели восторгом. Волны насыщенной зелени прятали морщины потрескавшихся фасадов в своих щедрых тенях природного совершенства. Среди всех вывесок и витрин центрального проспекта городка нефтяников, я всегда засматривался на выцветший логотип старой фотомастерской. Казалось бы, технологии давно позволяли оборудовать красочную вывеску и привлекать кучу народа, однако хозяин этого заведения явно не был заинтересован в прибыли. Я ни разу не видел, чтобы кто-то выходил из этой подвальной кузницы, да и заходил тоже.

– А вы где познакомились? – Стас обратился к нам обоим и откусил мороженное.

Маринка отвернулась, улыбнувшись.

– Да так, было дело. Помог избавиться её деду от старого мотоцикла.

– Неправда. Мы с тобой его угнали и разбили, спасаясь от погони! – Маринка переписывала историю прямо на ходу.

– Что ж ты всё выдаешь то сразу! Тоже мне, внучка разведчика.

Стас заедал непонимание происходящего пломбиром и крутил головой, не понимая кому верить.

Деревянная дверь с облупившейся коричневой краской плавно качалась на ржавых петлях в такт порывам майского ветра.

– Ну что, вы со мной? – не оборачиваясь, начал я перекличку.

– Э…

Мычание Стаса было ответом за всех. Но я и не ждал другого. Этого места боялись все в городе и у ребят было право на трусость.

– Давай мы тебя в Баскине подождем? – наигранно-веселым голосом попыталась скрасить ситуацию Маринка.

Я кивнул не оборачиваясь и замер ладонью в нескольких сантиметрах от двери, будто чувствуя, что еще шаг и мир больше не вернется на прежние орбиты. Совсем небольшое усилие на ручку и уничтоженная временем поверхность поддалась, выпустив в атмосферу запертый аромат не то мыла, не то очень старых духов. Первый шаг в помещении красного бархата слился с улыбкой моего внутреннего ребенка. Да, он был жив, и он ликовал от вида огромных кукол – героев комиксов и фильмов. Каждый был выше меня ростом, всех можно было потрогать и постоять рядом с легендой. Краски мужества массивных тел сливались с линиями изящных фей и всё это вызывало привкус какой-то невыразимой грусти от осознания того, что такой мир возможен лишь во сне. Но почему? Ведь в каждом парне живет освободитель и в каждой девчонке – дама сердца. Почему этого нет в нашей школе? Почему этого нет в других школах? Почему взрослые просто ходят на работу, а не спасают мир от злодеев?

– Для начала им нужно спасти друг друга, – мужской голос, пришедший вместе с шагами из темноты дальних помещений, заставил меня прекратить свою устную запись в жалобную книгу. На вид ему было около тридцати, но возраст терялся среди невероятной одежды: разноцветный пиджак, клоунские ботинки и штаны с нашивками мультяшек.

– От кого? – задал я вопрос странному мужчине.

– От самих себя, конечно же!

Сделав вид, что понял, я продолжил трогать огромных кукол.

– Ты фотографироваться?

Я отдернул руку, будто фигура воспламенилась и, не зная, что ответить, замер. Человек-мультик изучал меня. Никто прежде на меня так не смотрел и я не отводил взгляда, следуя куда-то в неизведанную глубину его глаз. Нет, они не были добрыми. Они не рассказывали мне тех фальшивых сказок, которые никогда не сбудутся. Не было там говорящих зверей, не было и счастливого конца.

– Идём, – он первый прервал дуэль и двинулся в темноту алых коридоров.

Я последовал за ним и спустя несколько секунд мы оказались в круглом помещении. Мягкое излучение старых ламп, не найдя угла чтобы спрятаться, висело в воздухе приятным желтоватым туманом.

– Присаживайся.

Стул в комнате был один и мне не пришлось переспрашивать куда, хотя как поддержать диалог я все-таки смекнул:

– Почему вы не сделаете мягкое сидение? Деревяшка… Так себе комфорт.

– На этом стуле сидишь не ты.

– Что значит не я?

Не ответив, он потушил свет в моей части комнаты, и получилось так, что я оказался, будто в пещере, а свет из его комнаты лился поверх моей головы и освещал стену прямо передо мной.

– Смотри прямо перед собой, – услышал я его голос откуда-то издалека.

На стене стали появляется тени фигур. Это были звери, какие-то вазы, далее деревья и, наконец, люди.

– Это что кукольный театр? – не отрываясь от движения форм, крикнул я своему гиду.

– Это жизнь очень многих. Практически всех.

Тени предметов двигались так плавно и чарующе, что мне не было никакого дела до его слов. Я был полностью поглощен этим представлением и не обращал внимания ни на что, кроме мягких очертаний привычных вещей, но свет ударил в глаза раньше, чем я ожидал.

– Эй! Давай еще посмотрим! – я выкрикнул просьбу куда-то в темноту коридора.

Ответа не последовало, но во встречном потоке света я видел приближающийся силуэт фотографа. Он нёс в руках несколько фигур на тонких стержнях. Это были те самые фигуры, тени от которых я только что наблюдал.

– Царство искажений. Рассмотреть истину при дневном свете практически невозможно, – он положил фигурки на пол и дернул рубильник.

Помещение погрузилось во мрак.

– Теперь вообще ничего не видно!

– Посмотри вверх, – донесся его голос.

Я поднял глаза. Звездный огонь переливался идеальной геометрией замкнутых пророчеств – созвездия искрили под потолком забытого подвала и теперь я точно знал, что сказка существует.

– Ковш! – первое слово вырвалось из меня вместе со слюной. Видимо, я еще не настолько мог контролировать свое удовольствие.

– Какие еще знаешь?

– Только ковшы, – я ткнул пальцем в две области небесной карты.

– Левее – Лира, правее от нее – Цефей, – взяв мою руку, он плавно передвигал ею по схеме совершенного замысла – ниже – Кассио, правее и вниз – Андромеда, – так мы путешествовали вместе по бесконечности, пока у меня не закружилась голова.

– Откуда у вас это всё?

Фотограф лег на пол и волны электрического шьяма отразились от глаз. Я смотрел в них и видел космос внутри человека. Зрачок, будто изначальная пустота, породившая все звезды, радужка – цвета галактик с их счастьем и проблемами, а искрящийся белый фон был тем необъятным нечто, что никогда не станет видимым для нас.

– Я работал в планетарии, – сморгнув звездную пыль, он заговорил – точнее он был моим проектом от первого кирпича до купола, но как ты понимаешь эта фотомастерская – всё, что осталось от него.

– Устали смотреть на небо?

– Небо устало от меня, – смиренно улыбнувшись, он поднялся и протер глаза – теперь вот фотографирую. А иногда рисую. Знаешь, художник имеет силу создавать миры, воскрешать мертвых и по-настоящему ценить живых. Давай я подарю тебе снимок на память?

– Да я даже не знаю. Денег не хватит.

– В космосе нет денег. Здесь иной эквивалент стоимости.

– Какой же?

– Сейчас увидишь, – он встал и двинулся в другую часть комнаты.

Щелчок и ложный свет ударил по глазам. Огромный старый фотоаппарат стоял на своих четырех ногах, как диковинный зверь, выпучив свой циклопий глаз прямо на меня. Я невольно заерзал на стуле. Фотограф совершал какие-то непонятные манипуляции с техникой и, наконец, спрятался под накидкой. Я не был готов к этой вспышке и закрыл глаза. В этот момент время остановилось. Моргание стало дыханием эпох и я замер вдохе. Внутри головы заискрило и, не открывая глаз, я видел. Видел, как тот самый звездный свет, который мгновение назад был под куполом, проникает в людей, в их клетки, разнося по венам наследие небес. Серебристо-желтые искры затмевали всё и я начал слепнуть от зарева. Тело само открыло глаза одновременно со сдавленным криком.

– Ну как? – с довольной ухмылкой фотограф вылез из-под накидки с вышитыми звездами.

– Что это за…? Что это было?

– Воспламенение.

– Да я не про вспышку!

– Я тоже. Снимок будет готов послезавтра. Приходи.

– А… А как же?

– Послезавтра, – однозначное движение его головы давало понять, что путешествие закончено.

Меня не нужно было просить дважды – в семье научили понимать с первого раза и никогда не просить у более сильного, а он был именно таким. Я двинулся к выходу. Фотограф не последовал за мной. Я не стал останавливаться возле фигур героев – пластиковая форма меня больше не интересовала. Что я увидел в этой вспышке – вот, что меня беспокоило.

Вращение Земли прятало Солнце за горизонт. Видимо встреча продлилась чуть дольше, чем я думал. В ожидании увидеть свою команду, я двинулся к кафе, где меня должны были ждать ребята, но меня встретила лишь рыжая копна Маринкиных волос – она сидела спиной ко мне и ковыряла ложкой растаявшее мороженное.

– А где…?

– Ушел, – не испугавшись внезапности моего голоса, спокойно ответила она.

– Почему ты не ушла?

– На закат смотрю. Люблю розовый.

Я чувствовал, что она дождалась меня не из-за солнца, было что-то в её голосе, о чём я не догадывался, верность что ли, не знаю.

– Растаяло всё. Ешь!

– Не хочу. Пойдем домой? – посмотрев на меня как-то странно, она отставила блюдо.

– Пойдем.

Я рассчитался за ее мороженное и не только из чувства благодарности за то, что она дождалась меня, а просто потому, что мне нравилось это ощущение. Оно окрыляло и освобождало от какого-то немыслимого груза.

– У меня как раз не хватало. Спасибо!

– Нормально всё, – ответил я, обернувшись, и лучше бы я не оборачивался. Краем глаза я поймал вспышку внутри продавщицы. Красноватое пламя вырвалось из её тела где-то в области живота и ударило прямо в меня, оставив приятное томление.

– Ты видела?!

– Что? Сдачу тебе дали. Бери и пойдем.

Осознав, что она ничего не заметила, я забрал деньги и мы вышли из кафе. Дорога к дому лежала через центральный проспект и, как назло, там было очень людно. Мы двигались сквозь тесный поток и признаться в тот момент единственное, что мне хотелось это быть выше сантиметров на пятьдесят. Вдруг среди толпы я вновь заметил это же мерцание. Меня бросило в пот. Женщина лет 25-ти двигалась навстречу невероятно-энергичной походкой, рассекая пространство своим шагом, и никто не мешал ее движению. Казалось, что какая-то сила буквально раздвигает людей на ее пути и сила эта горела прямо внутри ее тела тем же самым электрическим огнем вспышки фотоаппарата и я видел эту силу. Я резко дернул Маринку в сторону, на соседнюю аллею, где можно было хотя бы поговорить. Но я молчал. Я не знал, как объяснить происходящее ни себе, ни ей.

– Что с тобой?

Я шел рядом с ней и смотрел перед собой.

– Эй! Слышишь меня?

– Слышу, – быстро ответил я.

– Ну и?

Я по-прежнему молчал и шел вперед, перебирая варианты ответа, которые не сделают из меня психа в ее глазах. Хотя чего мне бояться, я единственный, кто решился зайти в эту фотомастерскую, которую избегали все.

– Короче…

– Говори же!

– Обещай, что если и расскажешь кому-то, то ничего не приврешь и скажешь всё как есть.

– Обещаю.

Немного помолчав, собираясь с мыслями, я начал:

– Вспышка на фотоаппарате была какая-то странная, понимаешь?

– Нет, – её рыжие кудри так искренне прыгали вокруг головы, что я не мог соврать ей.

– Мне кажется, что она как-то повлияла на глаза.

– Как? – она встала передо мной, преградив дорогу, и заглянула в лицо с расстояния шага – нормально всё с глазами.

– Просто… Понимаешь, я… Я замечаю…

– Что? – пытаясь высмотреть ответ, она подошла еще ближе.

– Я вижу… – запнувшись на полуслове, я опустил глаза.

– Почему у тебя лоб в поту?

Я наклонился к ее правому уху и шепотом решительно сказал:

– Я вижу какое-то сияние в людях.

Не растерявшись, она продолжила ушной диалог:

– Какое?

– Разное. И одинаковое одновременно.

– Оно во всех?

– Не во всех. Из всей толпы на бульваре было только у той женщины. И у продавщицы в кафе.

– А во мне есть? – Маринка всё – таки задала этот вопрос. И тут я присел на скамейку в безнадежном акте смирения с фактом, что все девчонки завидуют друг другу.

– Пока не вижу.

– Ладно, идём. Я не буду никому рассказывать. Потом что-нибудь придумаем.

Родителям я, естественно, ничего не сказал. Утро в школе началось как обычно – списывание, драки, любовь. Я сидел на подоконнике в конце класса и наблюдал за эволюцией биосистемы. Распределение особей по статусу происходит примерно за три недели. И еще месяц требуется для закрепления позиций. Оставшиеся годы ничего не меняют не только в жизни класса, но и в судьбах выросших учеников. Хотя кто-то может сказать, что гадкие утята превращаются в прекрасных птиц, но это лишь случайность причиной коей является бурная жизнь уже созревших лебедей.

– И почему я не курю? Такие умные мысли думаю, – шепнул я себе под нос – так бы завершил свою доктрину дымом колец.

Вошел преподаватель по русскому языку и я вынужден был прервать заседание. С вызывающей степенью вальяжности я добрался до своего места. Стас уже замер по стойке и готов был прокричать приветствие, как вдруг получил удар в спину от Сашки – тупого, но сильного парня.

– Завтра, чтоб были деньги, понял? – раздался звериный шепот с задней парты.

Стас стушевался и покраснел. Всё-таки разница весовых категорий давила моему сопартнику на психику. Я облизнул губы и, наклонившись чуть назад, озвучил приговор:

– Еще раз… Я тебе сердце вырву.

Бугай не ожидал такой дерзости от парня с тонкими костями.

– Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте, Ольга Владимировна! – хором пропели 28 голов.

Я воспользовался моментом шума и, на этот раз, повернувшись полностью, добавил:

– И яйца тоже.

Сашка присел раньше остальных. Следом все мы.

– Спасибо, – толкнул меня в бок Стас – как это у тебя получилось?

– Власть сознания над материй. Прикроешь на математике? Хочу уйти с урока. Чувствую не смогу переварить её сегодня.

– Что сказать?

– Скажи – уехал на симпозиум.

– Это чего такое?

– Типа встречи ученых.

– Это там учат власти сознания над материей?

– И не только.

– Понял. Ради такого дела скажу, – кивнул Стас.

Рельсы

Люди в городе называли это “частный сектор” – одноэтажные дома, стоящие близко друг к другу и разделенные забором у кого из сетки, у кого – из кирпича. Для меня всегда было непонятно, что в нем частного, но ощущение безнаказанности, которое я испытывал, находясь среди этих странных домов с деревянными ставнями, было чем-то особенным, что я никогда не мог пережить в своём мире асфальта. Обычно родители привозили меня в пятницу вечером и забирали через двое суток. Этого времени мне было достаточно, чтобы впитать все доступные степени свободы: я мог гулять до полуночи, питаться только фруктами и жвачкой, не мыться перед сном и всё, что я там делал, было направлено только на одно – перепиливание ошейника привычного мира.

Забрав мяч с заднего сидения, я захлопнул дверь машины ровно в полдень и, не оглядываясь, помахал рукой на прощание. Звук дверного замка был границей, за которой семья переставала существовать, и я переходил под кураторство улицы. Первым, кто меня встречал, был пёс – полукровная лайка. Глупая, но добрая. Этого было достаточно, чтобы отвечать ему теплом и не спрашивать, почему он не родился чистокровным представителем полярных ездовых.

– Держи, держи, – я пытался заглушить его радостный лай сочной костью.

– Так, гости у нас, – бабушка вышла навстречу и помогла мне разобраться с собакой – проходи в дом, будем пить чай.

– Привет ба, да я дома ел.

– Ну, проходи.

Каждый элемент старого дома был украшен моим видением абсолютного искусства – плакаты с любыми киногероями, рисунки каких-то рок-групп и прочие элементы субкультур, казавшиеся старшему поколению сущим демонизмом. Я достал жвачку, развернул и шлепнул новую наклейку с ван-Даммом прямо на шкаф. Герой одобрительно сверкнул глазами.

– Точно ничего не будешь? Есть орешки со сгущенкой, – бабушка шла следом и ударила в самое слабое место.

– Орешки?

– Да. Сегодня делала.

– Ладно, буду, – я пал перед кондитерским искушением и устроился за столом.

За чаепитием я, как обычно, кивал головой, но совершенно не вникал в диалог. Перед глазами стояла предстоящая велопрогулка с Пашкой. Мы гоняли вокруг переулка с бешенной скоростью, нарушая привычные ритмы бытия городской окраины. За нами носились не только собаки, но и коты – всем хотелось цапнуть за ногу источник беспокойств. Поблагодарив за кулинарные изыски, я вышел из-за стола и, прихватив спички, уже мчался в сторону Пашкиного дома. Суровый лай был ответом на мой стук, и пока я пытался призвать дворнягу к диалогу, в воротах появилось переднее колесо зеленой “Камы” с противогазными шлангами на вилке.

–Здорово, – Пашкино приветствие затерялось в приятных ритмах песни, доносившейся из выставленных в форточку динамиков.

– Здорово. Куда сегодня? – помогая вытащить велосипед в расщелину ворот, я пожал дружескую руку.

– Да не знаю. К черному дому? – Пашка предложил самое жуткое место – опустевший дом цыганской ведьмы. Все боялись этого места и обходили стороной.

– Были там сто раз, – отмахнулся я от варианта – делать вид, что страшно больше не хочу.

– Ладно. Погнали. По дороге решим.

– А чего за песня?

– Credo. Ламбада. Брат кассету пробил. Свежак! – Пашка с довольным видом рванул вперед, оставив за собой клубы пыли.

Я двинулся за ним и даже ветер не знал, чем закончится этот день. Проехав километра два, мы добрались до корпусов заброшенного завода электротехники. Говорят, в прежние времена он производил системы наведения для ракет и прочую секретную механизацию, но сейчас, забитые фанерой окна говорили лишь об одном – идеология страны изменилась.

– Перекур, – Пашка слез с велика и поставил его на подножку – пить будешь?

– Давай.

Приземлившись на траве у крыльца смертоносного производства, каждый начал думать о своем, передавая фляжку с водой. Мы редко говорили о чем-то кроме маршрутов. У меня вообще создавалось впечатление, что каждый человек приходит в жизнь другого для определенной цели. По крайней мере, Пашка в моей был этаким бесстрашным проводником по запретной земле.

– Знаешь, тут за корпусом идет железная дорога…

Он не успел закончить мысль. Я знал, к чему он клонит и поднял свой велосипед.

– Я готов.

Пашка молча встал, фирменным ударом убрал подножку и, виляя рулем, медленно тронулся за угол могучего здания. Его движение было настолько невероятным, что я невольно повторил его, хотя подножки на моем велике не было. Вот оно счастье детства – никто не будет смеяться, что ты ударил по воздуху, повторяя движение друга, и каждому будет понятно – мир это просто игра.

– Велики оставим здесь, – Пашка указал на ангар в метрах пяти от нас.

– Украдут же!

– Нет. Здесь сторож. Мой сосед.

– А что он здесь охраняет? Всё разрушено вокруг!

Он на мгновение растерялся, но обведя глазами окружающее пространство, ответил:

– Память.

Уходя от ангара, я оглядывался на стоявшие под ржавой крышей велики, и просто хотел верить другу, что когда мы вернемся, они будут на месте.

– Сколько нам идти?

– Рядом. Там за камышом уже рельсы, – он указал на небольшой холм впереди.

Солнце подходило к пику агрессии и даже трансовое пение кузнечиков не спасало от изнеможения. Пашкино “рядом” оказалось дальше, чем ожидалось, да и дорога была похожа на минное поле – то там, то здесь под ноги попадались осколки великой цивилизации, видимо той самой, которую охранял Пашкин сосед, и весь путь стал похож на прогулку после метеоритного дождя. Когда очередная струйка пота провалилась ниже спины, я решил нарушить природную симфонию:

– Во жарит а!

– Вообще. Передавали двадцать. Ощущение, что сорок. Дай воды.

– Есть другое солнце, – тихо сказал я, передавая фляжку.

Пашка булькал, пока не опустошил сосуд.

– Чего еще за солнце?

– Не жарит так, как это.

Миновав камыши, мы поднялись на холм. Рельсы отражали безжалостный свет.

– Здесь еще жарче, – Пашка спрятал глаза под ладонью и мы двинулись дальше.

Он шел по рельсе, а я подбирал темп, чтобы шагать через одну шпалу, но это быстро утомило и я запрыгнул на соседнюю.