Йоль и механический разум. Книга вторая «Деяние»

Роман Душкин

Йоль и механический разум. Книга вторая «Деяние»

Мета

В голове как будто бы зазвенел будильник, и я долго не мог понять, где я нахожусь, на каком уровне реальности. Или это был сон? Внезапно яркий свет проник сквозь закрытые веки, и я окончательно сбросил с себя морок бессознательного. Я вспомнил, что я лежу в депривационной камере, а на мне костюм виртуальной реальности для полного иммерсивного погружения.

Руки дрожали, когда я снимал нейроинтерфейс. Опять это чувство – словно я просыпаюсь от очень яркого, очень важного сна, детали которого ускользают с каждой секундой. Йоль… Глойда… машина… Но что именно мы там делали? Почему я помню эмоции, но не помню мыслей?

Голова гудела, как после долгого перелёта. Мышцы затекли от многочасового лежания в одной позе, а во рту стоял металлический привкус – побочный эффект нейроинтерфейса. Я медленно сел, дожидаясь, пока исчезнет головокружение. Сколько времени я провёл там? Часы на стене показывали… Чёрт, опять потерял счёт времени – я планировал погружение на пятнадцать минут, но опять прошёл час, и меня вывела из виртуальности система безопасности депривационной камеры.

Фрустрация накатила волной. Месяцы работы, десятки погружений, и что у меня есть? Смутные ощущения и интуитивные догадки, которые рассыпаются при попытке их сформулировать. Отец был прав – нужно что-то менять в подходе.

Интересно, что происходит с Глойдой в реальности? Кто тот человек, который управляет её аватаром? Мужчина или женщина? Молодой или пожилой? Сталкивается ли он с теми же проблемами, что и я – с потерей памяти после выхода из виртуальности? Или у него более совершенное оборудование? Иногда мне казалось, что Глойда помнит больше, чем я, что её озарения приходят легче. Возможно, её игрок нашёл способ сохранять осознанность в виртуальном мире? А может быть, это просто более талантливый исследователь, чем я? Эта мысль была неприятной, но я не мог её отогнать.

Проблема стала очевидной после третьего месяца экспериментов. В виртуальности я мог днями и неделями в местном масштабе времени размышлять над сложнейшими техническими задачами, но стоило вернуться в реальность – и в памяти оставались лишь эмоции. Радость открытия, азарт исследования, но не сами открытия. Мозг словно переводил всё происходящее в режим сновидения, защищаясь от когнитивного диссонанса.

Отец выслушал мои жалобы с привычным спокойствием эксперта в области когнитивных наук

– Онейроподобное состояние, – сказал он, потягивая душистый кофе в своём кабинете. – Мозг использует механизмы сна, чтобы не перегореть от резкой смены реальности. Но есть способы это обойти – изучи литературу по осознанным сновидениям.

Я кивнул.

– Ты же понимаешь, что играешь с огнём? – добавил отец, внимательно изучая мой последний отчёт. – Прямое вмешательство в работу мозга во время изменённого состояния сознания… Если что-то пойдёт не так…

– Риски я просчитал, – перебил я, хотя в глубине души понимал: отец прав. Но отступать было поздно. Слишком много времени и сил уже вложено в проект.

– Хорошо, – вздохнул он. – Но обещай мне: при первых признаках проблем – немедленно прекращаешь эксперименты.

Исследования заняли несколько недель. Оказалось, что феномен осознанных сновидений изучен довольно хорошо – состояние, когда спящий понимает, что видит сон, и может им управлять. Существовали даже приборы для индукции такого состояния у онейромантов: специальные маски с датчиками движения глаз, которые подавали световые или звуковые сигналы в момент начала быстрой фазы сна. Принцип был прост – разбудить сознание, не выводя мозг из сновидческого состояния.

Особенно интересными оказались работы по нейрональной и биологической обратной связи. Некоторые исследователи утверждали, что можно не только индуцировать осознанные сновидения, но и усиливать когнитивные способности спящего, стимулируя определённые участки мозга слабыми электрическими импульсами. Это было именно то, что мне нужно – не просто осознанность в виртуальности, а усиленная способность к анализу и запоминанию.

К счастью, всё необходимое оборудование уже было в моём шлеме виртуальной реальности. Датчики жизненных показателей, электроэнцефалограф, трекеры движения глаз – всё это изначально предназначалось для мониторинга состояния игрока. Потребовалось лишь доработать пару сенсоров и написать программное обеспечение, которое могло бы распознать момент перехода сознания в онейроподобное состояние и подать сигнал для его пробуждения прямо в виртуальности.

Доработка заняла ещё два месяца. Тестирование, калибровка, отладка алгоритмов… Но наконец всё было готово. Я лёг в обновлённую депривационную камеру, надел усовершенствованный шлем и запустил систему загрузки сознания в своего персонажа в игре.

Первые тесты были неудачными. Система срабатывала слишком рано, выдёргивая меня из виртуальности в самые неподходящие моменты. Потом – слишком поздно, когда сознание уже полностью погружалось в онейроподобное состояние. Пришлось перенастраивать алгоритмы десятки раз, каждый раз рискуя собственным психическим здоровьем. Но постепенно система начала работать стабильнее.

Рука замерла над кнопкой запуска. А что, если это не сработает? Что, если я окончательно потеряю способность различать реальность и виртуальность? Отец предупреждал о таких случаях – исследователи, которые настолько глубоко погружались в искусственные миры, что теряли связь с действительностью. Но выбора не было. Где-то там, в мире гоблинов, меня ждали ответы на вопросы, которые мучили меня месяцами.

Восстановление персонажа:

● 

Имя: Йоль по прозвищу Тролльский Подкидыш.

● 

Раса: Гоблин.

● 

Пол: Мужской.

● 

Возраст: 17 лет.

● 

Локация: Домик в тролльском лесу.

● 

Статус: Исследователь.

Загрузка…

…Меня зовут Йоль по прозвищу Тролльский Подкидыш, и я пытаюсь создать машину, которая думает как гоблин, только быстрее…

Глава 1. Йоль

Меня зовут Йоль по прозвищу Тролльский Подкидыш, и я пытаюсь создать машину, которая думает как гоблин, только быстрее. Звучит просто, не правда ли? Но за этими словами скрываются месяцы неудач, горы испорченных чертежей и постоянное чувство, что я не тот гоблин, который должен заниматься подобными вещами. Кто я такой, чтобы создавать думающие машины? Простой подкидыш из Орешника, который случайно наткнулся на древние знания.

Наш домик в тролльском лесу стоял на небольшой поляне, окружённой вековыми елями. Глойда как раз заваривала утренний чай, а я сидел за самодельным верстаком, заваленным чертежами, рунными камнями и обломками механизмов. Два года мы живём здесь, вдали от суеты Орешника, полностью сосредоточившись на нашем проекте.

Прямо сейчас передо мной лежала очередная попытка – механический блок размером с голову гоблина, покрытый рунами из трудов Пропра. Внутри находились шестерёнки, пружины и кристаллы, которые обрабатывают логические операции с истинными и ложными суждениями. Я повернул ключ активации, и внутри блока что-то щёлкнуло, зажужжало и заскрежетало. Старшие руны на поверхности начали тускло светиться, показывая, что магические эманации циркулируют по схеме. Но что-то не работает. Опять.

Вчера я снова перечитывал свои записи о мехамухах. Их «мозги» работают, принимают решения, ориентируются в пространстве. Но мы до сих пор не понимаем, как именно. А я пытаюсь создать нечто ещё более сложное, имея лишь обрывки древних знаний и собственные догадки.

Может быть, старейшины ошиблись? Может быть, я не тот «избранный», который способен на подобные свершения? Ведь что я знаю о настоящей механике, о глубинных принципах работы разума? Мастер Гноббл учил меня чинить часы и мельничные жернова, а не создавать искусственных мыслителей.

– Опять ничего? – спросила Глойда, подходя с двумя дымящимися кружками. Её голос звучит сочувственно, но я слышу в нём и нотку усталости. Два года неудач утомили не только меня.

– Руны срабатывают, механизм крутится, но больше ничего, – ответил я, постукивая пальцем по металлическому корпусу. – Словно мы собираем красивую игрушку, а не ту машину, чертёж которой нарисовали два далёких года назад.

Глойда поставила кружки на верстак, осторожно обходя разбросанные детали.

– Может быть, дело не в механике? – спросила она, присаживаясь на табурет рядом со мной. – Мы пытаемся заставить железо и руны думать, но что, если мы неправильно понимаем само мышление?

Я отложил инструмент и внимательно посмотрел на неё. За два года совместной работы Глойда стала для меня ближайшей соратницей. Я уже не мыслил своей работы без неё. Иногда она брала исследования и разработку полностью в свои руки, и часто мне казалось, что она понимает принципы работы разума лучше меня.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, потягивая горячий чай.

– Ну смотри, – она взяла один из чертежей и развернула его передо мной. – Мы создали схему, которая должна обрабатывать истинные и ложные суждения. Но разве мышление сводится только к этому? Разве мы сами думаем только в терминах «да» и «нет»?

Её слова заставили меня задуматься. Действительно, когда я размышляю над сложной задачей, в голове происходит что-то более сложное, чем простая логика Пропра.

– Тогда что ещё? – спросил я.

– Не знаю, – честно ответила Глойда. – Но помнишь, как ты рассказывал о своих детских исследованиях подземелий Орешника? Ты говорил, что иногда просто чувствовал, куда идти, не думая об этом логически.

Я кивнул, вспоминая те далёкие дни. Тогда, в подземельях под Орешником, я в самом деле полагался не только на логику, но и на какое-то внутреннее чутьё. Словно что-то подсказывало мне правильный путь. Но мне казалось, что каждый гоблин должен обладать таким чутьём, мы же живём в подземельях.

– Да, помню, – сказал я. – Но как это связано с нашей машиной?

– А что, если мышление – это не только логические операции? – Глойда наклонилась ближе к чертежу. – Что, если есть ещё что-то? Какие-то… образы, ощущения, связи между идеями, которые нельзя выразить через «истинно» и «ложно»?

Я задумался над её словами. В последние месяцы я всё больше сомневался в правильности нашего подхода. Мы строили машину по принципам, которые поняли из трудов Пропра, но что, если этого действительно недостаточно?

– Тогда как нам это учесть? – спросил я. – Мы не можем создать машину, которая «чувствует» правильный ответ.

– Почему нет? – возразила Глойда. – Посмотри на мехамух. Они же как-то принимают решения, не имея полной информации. Они находят дорогу, избегают препятствий, выбирают оптимальный маршрут. Разве это не похоже на интуицию?

Она была права. Мехамухи в самом деле демонстрировали поведение, которое трудно объяснить простой логикой. Но как воспроизвести это в нашей машине?

– Может быть, дело в том, как мы используем старшие руны? – предположил я. – Мы применяем их только для усиления логических операций. А что, если они могут делать больше?

Глойда оживилась:

– Именно! Помнишь, что писала Трюггла в книге по белой магии? Разные типы магии можно комбинировать. А что, если существуют комбинации рун, которые создают не логические, а… как бы это назвать… ассоциативные связи?

Эта мысль показалась мне интригующей. Мы воистину использовали руны довольно примитивно, следуя только тем принципам, которые изучили в учебниках по магии. Но что, если возможности рун гораздо шире?

– Но как это проверить? – спросил я. – У нас нет ничего для создания таких… ассоциативных связей. Никто никогда ничего подобного не делал.

– Тогда нужно создать новый метод, – решительно сказала Глойда. – Или найти того, кто знает больше нас о природе магических эманаций.

Я посмотрел на неё с удивлением. За два года работы она ни разу не предлагала обратиться за помощью к кому-то ещё. Мы оба были слишком увлечены идеей самостоятельно разгадать тайну мышления.

– И к кому же нам обратиться? – спросил я.

– Может быть, снова к Трюггле? – предложила она. – Или к мастеру Вайглю? Он говорил о передаче сообщений между объектами. Возможно, он знает что-то, что поможет нам понять, как создать более сложные связи в нашей машине.

Я отпил ещё глоток чая, размышляя над её словами. Идея путешествия за новыми знаниями казалась разумной. Мы зашли в тупик, работая в изоляции.

– Хорошо, – сказал я наконец. – Но сначала давай попробуем ещё раз разобраться с тем, что у нас есть. Может быть, мы упускаем что-то очевидное.

Я снова взял в руки механический блок и внимательно осмотрел его поверхность. Старшие руны были выгравированы с математической точностью – каждая линия, каждый изгиб соответствовал описаниям из древнего трактата. Но что-то всё равно было не так.

– Давай попробуем ещё раз, – сказал я, поворачивая ключ активации.

Механизм ожил. Внутри что-то щёлкнуло, и я услышал знакомое жужжание шестерёнок. Руны начали светиться тусклым голубоватым светом, показывая, что магические эманации циркулируют по схеме. Я подождал несколько секунд, затем подал на вход простейший логический сигнал – комбинацию рун, означающую «истинно».

Машина отреагировала предсказуемо. Выходные руны засветились в соответствии с заложенной логикой, показывая правильный результат. Но это было всё – никаких признаков самостоятельного мышления, никаких неожиданных реакций.

– Она работает как часы, – вздохнул я. – Точно, предсказуемо, но без малейшего намёка на разум.

Глойда наклонилась ближе, изучая светящиеся руны.

– А что, если проблема в том, что мы даём ей слишком простые задачи? – предположила она. – Может быть, разум проявляется только при решении сложных проблем?

Я задумался над её словами. Действительно, мы тестировали машину только на базовых логических операциях. А если попробовать что-то более сложное?

– Хорошая мысль, – согласился я. – Давай попробуем задать ей последовательность операций.

Я начал подавать на вход машины серию логических сигналов, создавая цепочку взаимосвязанных суждений. Машина послушно обрабатывала каждый сигнал, выдавая правильные результаты, но опять же – никакой инициативы, никаких попыток найти более эффективный способ решения.

– Она как ученик, который выполняет задания, но не понимает их смысла, – заметила Глойда.

– Именно, – согласился я. – Но как научить машину понимать смысл?

Я отключил механизм и снял верхнюю крышку, обнажив сложную систему шестерёнок, пружин и кристаллов внутри. Каждый элемент был тщательно подогнан к другим, каждая руна занимала своё место в общей схеме. Но глядя на это великолепие механики, я понимал, что чего-то критически не хватает.

– Помнишь, как выглядел «мозг» мехамухи, который показывала нам Йулль? – спросил я.

– Конечно, – кивнула Глойда. – Квадратная структура с рунами и алмазом в центре.

– Вот именно. А наша машина – это набор отдельных элементов, каждый из которых выполняет свою функцию. Может быть, проблема в том, что нам нужна более… целостная структура?

Я взял увеличительное стекло и внимательно рассмотрел один из кристаллов. Внутри него были выгравированы микроскопические руны – настолько мелкие, что их едва можно было разглядеть. Эти руны должны были обрабатывать логические операции, но что, если их расположение было неправильным?

– Глойда, а если мы неправильно понимаем принцип работы рун в мышлении? – спросил я. – Мы располагаем их линейно, как в книгах Пропра. Но ведь в живом разуме они работают как-то по-другому?

Она задумалась, глядя на схему.

– Ты имеешь в виду, что руны должны взаимодействовать не последовательно, а… одновременно?

– Возможно. Или даже более сложным образом. Помнишь, в детстве мы изучали устройство водяных мельниц? Там каждое колесо влияет на работу других колёс, создавая сложную схему взаимодействий.

Я снова посмотрел на нашу машину. Она была построена по принципу «вход – обработка – выход», как простейшие механические счёты, которыми раньше пользовались гоблины, работавшие в многочисленных конторах. Но разум, очевидно, работал иначе.

– А что, если попробовать создать обратные связи? – предложила Глойда. – Чтобы выход одной части машины влиял на работу других частей?

Эта идея показалась мне перспективной. Я взял лист пергамента и начал набрасывать новую схему – не линейную, а циклическую, в которой различные блоки машины могли влиять друг на друга.

– Но как это реализовать технически? – спросил я. – Нам понадобятся дополнительные механизмы для передачи сигналов между блоками.

– Или дополнительные руны, – предложила Глойда. – Помнишь руну Бойд? Она усиливает притяжение. А что, если использовать её для создания связей между различными частями машины?

Я записал её предложение на полях чертежа. Мысль об использовании магических эманаций для создания обратных связей казалась крайне интересной, и её надо было осмыслить.

– Но тогда нам понадобится гораздо больше самоцветов для индукции магии, – заметил я. – И схема станет намного сложнее.

– Зато, возможно, более похожей на настоящий разум, – ответила Глойда.

Я отложил перо и посмотрел на неё. Её энтузиазм был заразителен, но в то же время я чувствовал знакомое беспокойство. Каждое усложнение нашей машины отдаляло нас от понимания того, как она должна работать.

– Мы движемся в неправильном направлении, – сказал я. – Разум нельзя создать простым усложнением механизмов.

Глойда внимательно посмотрела на меня.

– Ты снова сомневаешься в себе, – сказала она мягко. – Но вспомни: мы же уже создали машины, которые считают быстрее любого гоблина. Это тоже казалось невозможным, пока мы не сделали это.

Её слова напомнили мне о наших ранних успехах. Да, мехасчёты, которые мы создали в первые месяцы работы, произвели настоящий фурор среди торговцев и ремесленников. Но создание разума казалось задачей совершенно иного масштаба.

– Может быть, нам стоит вернуться к основам? – предложил я. – Изучить ещё раз принципы работы мехамух, понять, что именно делает их «мозги» разумными?

– Хорошая идея, – согласилась Глойда. – Но у нас есть только те записи, которые мы сделали тогда, в столице. А этого явно недостаточно.

Я кивнул, понимая, что она права. Наши знания о мехамухах были поверхностными. Мы видели их устройство, но не понимали принципов работы.

– Значит, нам и правда нужно отправиться в путешествие, – сказал я. – Найти того, кто знает больше нас о природе искусственного разума.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. За стеклом виднелись верхушки елей, покачивающиеся на ветру. Два года назад я был уверен, что создание думающей машины – лишь вопрос времени и усердия. Теперь же каждая неудача усиливала мои сомнения.

Нехорошие мысли опять начали гонять в моей голове. Кто я такой, чтобы браться за подобные задачи? Простой подкидыш, которого нашли зимой на пне у дороги. Да, я научился механике у мастера Гноббла, изучил труды Пропра, разгадал некоторые тайны мехамух. Но достаточно ли этого для создания искусственного разума?

Иногда по ночам, когда Глойда уже спала, а я всё ещё корпел над чертежами, меня охватывало странное чувство. Словно я пытался решить задачу, которая мне не по силам. Словно где-то есть знания, которых мне не хватает, но я даже не знаю, где их искать.

– Ты слишком много думаешь, – заметила Глойда, словно прочитав мои мысли.

– А как не думать? – ответил я. – Мы работаем уже два года, а результат всё тот же. Может быть, проблема во мне? Может быть, я просто не способен на такие открытия?

Глойда покачала головой:

– Помнишь, что говорил мастер Вайгль? Самые сложные задачи решаются не силой, а терпением. Мы на правильном пути, просто идём медленнее, чем хотелось бы.

Её слова немного успокоили меня, но сомнения никуда не делись. Где-то в глубине души я понимал, что нам нужен прорыв – не просто техническое усовершенствование, а принципиально новый подход к пониманию природы мышления.

Глойда встала и подошла к окну, выходящему на восточную сторону поляны.

– Послушай, – сказала она, – а ведь наша мельница опять стучит неровно.

Я прислушался и в самом деле услышал знакомый звук – ритмичное постукивание деревянных механизмов, но с небольшими сбоями в такте. Водяная мельница, которую мы построили на ручье в первые месяцы жизни здесь, приводила в движение несколько станков в нашем домике. Без неё мы не смогли бы изготавливать точные детали для наших экспериментов.

– Наверное, опять ветки намело на колесо, – предположил я, откладывая инструменты. – Пойду проверю.

Я вышел из домика и направился по узкой тропинке к ручью. Мельница была нашей гордостью – сложная система деревянных колёс, валов и ремней, которая передавала энергию текущей воды в наш домик. Там она приводила в движение токарный станок, сверлильный механизм и точильное колесо – всё то, без чего создание сложных механизмов было бы невозможно.

Так и вышло – на лопасти главного колеса намотались ветки и листья, принесённые недавним дождём. Я осторожно очистил их, стараясь не повредить тонко настроенный механизм. Мельница снова заработала ровно, и я с удовлетворением послушал, как ритмичное постукивание разносится по лесу.

Возвращаясь к домику, я невольно подумал о том, как изменилась наша жизнь за эти два года. Раньше мы жили в суете Орешника, окружённые другими гоблинами и повседневными заботами. Теперь же наш мир ограничивался этой поляной, ручьём и бескрайним лесом вокруг.

Продукты и необходимые материалы нам доставляли большие грузовые мехамухи – раз в неделю они прилетали с тяжёлыми корзинами, оставляли их у домика и улетали обратно. Старейшины Орешника явно поддерживали наши исследования, хотя мы редко получали от них прямые указания или советы.

Иногда я задавался вопросом: а правильно ли мы поступили, изолировав себя от остального мира? Может быть, нам нужно больше общаться с другими механиками, изучать их опыт, делиться своими открытиями?

Но каждый раз, когда такие мысли приходили мне в голову, я вспоминал о сложности нашей задачи. Создание думающей машины требовало полной сосредоточенности, и любые отвлечения могли помешать работе.

Вернувшись в домик, я обнаружил, что Глойда уже убрала со стола остатки завтрака и разложила новые чертежи.

– Мельница работает? – спросила она, не поднимая головы от наших рисунков.

– Да, всё в порядке, – ответил я. – Что ты там изучаешь?

– Наши старые записи о мехамухах, – ответила она. – Думаю о том, что ты говорил про обратные связи. Может быть, мы что-то упустили в первоначальных наблюдениях.

Я подошёл ближе и заглянул через её плечо. На пергаменте были изображены схемы «мозга» мехамухи – те самые рисунки, которые мы сделали два года назад во время перелёта на дирижабле в столицу.

– Видишь эти линии между рунами? – Глойда указала на тонкие соединения в центре схемы. – Тогда мы думали, что это просто декоративные элементы. А что, если это и есть те самые обратные связи, о которых мы говорили?

Я внимательно рассмотрел рисунок. И правда, между рунами в «мозге» мехамухи были видны тонкие линии, образующие сложную сеть соединений.

– Интересная мысль, – согласился я. – Но как проверить эту гипотезу?

– Только одним способом, – ответила Глойда. – Нужно снова увидеть настоящий «мозг» мехамухи и изучить его более подробно.

Я отложил чертежи и задумчиво посмотрел в окно. Солнце уже поднялось высоко, и лесная поляна купалась в золотистом свете. Где-то вдалеке слышалось пение птиц, а наша мельница продолжала свой размеренный стук.

– Знаешь, – сказал я наконец, – может быть, ты права. Мы слишком долго работаем в изоляции. Возможно, пришло время выйти из нашего уютного убежища и поискать ответы в других местах.

Глойда кивнула:

– Я думала об этом всё утро. У нас есть несколько вариантов. Можно вернуться к Йулль – она показывала нам устройство мехамухи и, возможно, согласится на более детальное изучение. Или отправиться к мастеру Вайглю – его знания о передаче сообщений между объектами могут оказаться ключевыми.

– А что насчёт Трюгглы? – спросил я. – Она знает о магических эманациях больше всех, кого мы встречали. Может быть, она поможет нам понять, как создать те самые ассоциативные связи, о которых ты говорила.

– Тоже вариант, – согласилась Глойда. – Хотя путь к ней самый сложный.

Я встал и прошёлся по комнате, обдумывая наши возможности. Каждая из этих дорог могла привести к прорыву, но могла и оказаться тупиком. Выбор был непростым.

– А что, если мы разделимся? – предложил я. – Ты отправишься к одному наставнику, я – к другому. Так мы сможем собрать больше информации за меньшее время.