Звезды под твоим окном

Затем совершил возвратно-поступательные движения, доводя заготовку до нужной ей формы. Повернувшись ко мне облицовкой, она поручила мне работу на сверлильном станке. Грубая материя прочно зафиксирована в тисках моего тела, можно сверлить.

– Требую перерыва! – выдыхаясь, объявил я через время.

– Перерыв нужно завоевать в классовой борьбе, боец!

К концу смены я лежал как выжатый лимон. Она закурила сигарету и предложила мне. Отказался, легкие и без того в трубочку скрутились. Светает на улице. Сколько времени меня эксплуатировали вообще?

– И каково это – убить человека? – резко спросила она, пуская кольца дыма.

– Не знаю, не уверен, что это был я, когда стрелял по ним. Просто действовал наобум, чтобы выжить.

– В следующий раз соблюдайте меры предосторожности за работой! – надев шапочку набекрень, она побрела к выходу, держа в руке медицинский халат. А я сразу уснул.

Наутро, когда солнце слабо дает о себе знать, окрашивая небо в оранжевый цвет за сеткой длинных ветвей, а из-за двери все еще выступает полоска света, мама сидела возле моей койки. Увидев ее, я прикрыл срам одеялом.

– Меня к тебе не пускали сынок! – грушевидная женщина причитала, перекрещиваясь по поводу и без. Давно ее не видел, – Слава богу, живехонек!

– Давно ты здесь, мама?

– Да вот пару минут назад зашла. Как ты?

– Вчера пробовал ходить. Думаю, без особых повреждений, так что не переживай так уж. Живой, обошлось, – от нее разило перегаром, – ты опять пила?!

Мама разрыдалась мне в грудь, причитая «Слава богу». То как она проигнорировала мой вопрос, взбесило меня. Она по-прежнему боится оставлять меня одного в Ленинграде, до сих пор зовет назад в деревню, но я уже пустил корни в городе, если это можно сделать. И все же судорогой сковывает грудь, дышать становится труднее, и постепенно с влажными глазами я просыпаюсь и не хочу больше засыпать никогда, не видеть того, в чем считаю себя виноватым почему-то. Может потому, что не достаточно пытался уберечь ее от алкоголя? Может это вовсе не тиф ее погубил, а спирт, призванный обеззаразить желудок?

Вскоре меня выписывают. Перед выходом из больницы слышу смех с верхнего этажа, так и манит. Медленно поднимаюсь по зову. Из ближайшей двери доносится. Заглядываю, а там сидит медсестричка с пациентом хихикает. Сразу узнал его… не настигла пуля…

Довольный сидел, балакал что-то медсестре и, завидев меня, замер. Но оглянув спящего на стуле рядом милиционера, успокоился, видно почувствовал безопасность. Заулыбался, обнажил свою пустую пасть. Пистолет свисал из кобуры милиционера довольно соблазнительно: Выхвачу сейчас и укокошу гниду, белые стены, простыни, халат медсестры и бинты на его теле – все окрасится. Он и с кровати соскочить не успеет, как я довершу начатое. Сейчас мое тело дрожит уже не от страха, руки ходуном ходят. Но ведь милиционер проснется и меня повяжут, невзирая на справедливость… Мама расстроится, сколько мне дадут за него? Лет десять минимум. Прибью на улице – тоже выследят наверняка рано или поздно. Жить в бегах – не для меня. Не в двадцать же лет… Но как же тянется рука! Проще на него не смотреть… Все равно свое получит после больницы, зря охраняют что-ли?

Лучше наведаться к Ежову как и просили. В «Большом доме» просторные коридоры меня привели к его кабинету. Наверное, заждался уже. Сколько там прошло после нападения, месяца три. Стучу в дверь. Вхожу после разрешения.

– Как здоровье, Обухов? – нарком сидел за столом, под которым виднелись дрожащие его ноги, словно он отсюда не выходил целую вечность. Он странно озирался в сторону окна, но говорил быстро и уверено.

– Ничего. – Плечи мои пожались рефлекторно.

– Хорошо, что пораньше пришел, потому что не ждет контрреволюционная гидра, – он встал из-за стола, и вблизи я заметил, что дышит он мне ровно в шею. Видок, конечно, обеспокоенный. – Неизвестно сколько уже этот Сухов высиживал у нас здесь, крыса тыловая! В его кабинете уже с неделю пусто, свалил под шумок, скорее всего к границе.

– Шпион, значит? – спросил я это скорее для обретения общности. Ежу понятно, что шпион.

– Сам не верю, как он мог вообще пробраться так глубоко в тыл! – Ежов держался за портупею как за спасательный круг в океане. – В общем, мы посовещались с высшим составом… Нужно выкорчевывать по всей стране теперь этого Сухова, границы, где могли, перекрыли уже. А к границе ближе всего, что у нас?

– … Леса, деревни может какие?

– Вооот! – он ходил по кабинету вокруг стола, редко поворачиваясь ко мне. – С них и стоит начать. Тем более что сегодня утром поступила сводка, что в Селе на северо-западной границе, обнаружено два трупа «Разинских».

– А причем здесь я?

– Ты лично виделся со шпионом, можешь приблизительно по памяти лицо описать? – он говорил скороговорками, боялся забыть важную информацию.

– Могу, по крайней мере, если увижу, узнаю сразу.

– Времени на подготовку нет, поэтому ты просто с опытными сотрудниками по местам походи, если что подскажешь, к тому же и «Разинских» видел впритык, так?

– Ага. – Как же быстро меня втянули-то в это все. – А как же моя учеба?

– Не ссы, будет еще время, обговорим с профессурой, придумаем что-нибудь. Совсем без образования не останешься, слово наркома! – маленькая рука Ежова крепко вцепилась в мою. – А пока будешь сержантом.

– Товарищ Сталин отдавал уже приказ? – решил удостовериться, вдруг поторопился человек необдуманно.

Он подошел поближе и почти в ухо мне прошелестел:

– Товарищ Сталин еще не знает и узнает только в самом крайнем случае, диверсант не должен заподозрить, что мы спохватились. Сталин же начнет по крупному чистить, огласка сразу. Я даже непосредственному своему начальнику не говорил еще. В общем, чем меньше знает, тем эффективнее мы сработаем. Нужно действовать предельно тихо… – голос его уже граничил со слуховой галлюцинацией по своей призрачной тишине, – И вообще лучше докладывай обо всем лично мне без посредников, что заметишь, мало ли. Понял?

– Есть!

– Тише говори… – прошипел он. Затем поправил рубаху и продолжил более официально, – Оружие тебе на всякий случай выдадут во время выезда. Машина будет ждать на заднем дворе через минут десять. Вопросы есть?

Вопросы были, но я решил, если что задам их старшим товарищам по ходу дела, а то тут и без меня все накалено. Не мог подумать, что все так серьезно, и меня привлекут сюда. И страх и трепет! Само НКВД меня взяло к себе под крыло! На ус только наматывать и остается.

В село мы въезжали, будто на оккупированную территорию, уж так давно не был в деревне. Сразу как-то тише стало. Наши уже обосновались там, как следует, чуть ли гарнизон не разложили возле въезда. Деревня-то большая довольно. В машине я познакомился с Максимом Викторовичем Пивоваркиным: Здоровый как боров, харя мясистая, широкая да пузо как у самовара выпирает. Как его с такими физ. данными вообще сюда взяли? Но чуть позже стало понятно: Он мигом учуял, где гнездо местного ворья искать. Мозговитый сотрудник. Церквушка стоит недалеко от главных ворот. Туда сунулись пять наших человек. Стрельба началась. Пивоваркин мне сказал, чтобы я форму надел в палатке и приступил к опросу местных, пока они там разбираются в пылу перестрелки. Приберечь меня решил. Форма на мне сидит как влитая: Коричневая гимнастерка с нагрудными карманами и красным воротником, синие галифе с красной линией вдоль, да черные сапоги. Портупеей затянулся и пошел. Сельские на меня смотрели как на черта. К кому не подойду, все отворачиваются, молчат или говорят «Не знаю ничего». Я подался сразу к колхозникам, их тут не мало.

– Нас тут уже ограбили до босых ног эти кулаки проклятые! А теперь еще и поножовщина какая-то появилася… Боженька на нас кару такую навлек за все эти напасти, хозяйство и община это хорошо все, но от Бога зря отказались! – Сказал мне один бедняк, – Да еще и на праздники православные позарились!

– Почему позарились? – стало интересно.

– Ну а как же? – бородатый старик, вылупил на меня зенки, как на оглашенного. – Ленин же царем заделаться захотел да забыл, что настоящий-то царь Боженькой помазан на царство-то!

Тут вмешался другой помоложе бедняк с густыми усами:

– Ты, зря-то батя, не говори! Ленин хороший царь! Помог нам всем, войну пережили, голод пережили и эти напасти переживем, ежели будем молиться на него!

Я плюнул на них и подошел к председателю.

– Вон вишь, понабежали смотреть как «Разинскую» тварь к стенке ставят? – коренастый мужчина в черном плаще указал на кучку деревенских, выбежавших из домов, – Волнуются суки, что подмога в их делах кулацких щас пропадет. Среди озабоченных я разглядел богато одетых. Действительно, кулаки… сопротивляются колхозу вовсю. Один я к ним соваться не буду.

– Я надеюсь, вы нам поможете их переманить на нашу сторону-то? – председатель смотрел на меня с такой надеждой, какой я не видел даже в глазах тех двоих, о царе рассуждающих. Я сразу ощутил на плечах груз ответственности, которую как-то не торопился на себя взваливать. Уж слишком быстро меня несет река событий куда-то, аж забыл все вопросы, какие задать должен по поводу преступления. Пойду-ка лучше жмуров посмотреть. Возле них уже врач возится, точно муха в навозе, хоть и не хорошо так о мертвых, но падаль она и в аду падаль…

– Судя по колотым ранам в районе шеи и груди, холодным оружием вроде ножа убили, – услышал я, как переговариваются врачи. На крыльце, возле которого и лежали убитые, сидела семья из трех человек. Девка да мать с отцом.

– Новенький что-ли? – спросил меня Сержант возле трупов, – а фуражка где?

– Виноват, забыл, только-только от товарища Ежова приехал…

Он взял меня за руку и отвел подальше:

– Не позорься пока что, иди погуляй что-ли где-нибудь, раз запрягли так. Сильно ебать не буду, но на глаза лучше перед беднотой не попадайся…

– Почему? – хотел было возразить.

– Пример нужно подавать, потому что хороший! – процедил он сквозь зубы и толканул меня, задев раненное плечо, сука!

Я оглядел так со стороны деревню: Суета сплошная, всё течет, всё меняется все бегают, разбирательства какие-то, уследи тут кого… Вот и я забыл что тут делаю. Маркс, вроде писал, что у исторического процесса есть цель и законы, а я смотрю на все на это и никаких законов не вижу. Должно быть, еще не отошел от больничной койки, нужно влиться в процесс, один-то я конечно бессилен здесь, поэтому нужно скооперироваться с кем-то, гляди и законы пойму. По пути к Пивоваркину я наткнулся на дом, откуда грохот доносился страшенный. Оказалось, что это рюмочная местная. Внутри уже наши допрашивают стоят высокого мужика.

– Понимаешь, что положено тебе за самогоноварение да еще в таких объемах?! – кричал Сержант в окружении милиций на мужика этого, – У вас тут еще и целый кабак организован. Щас признаешь с кем повязан или в отделе узнаем?

– Слухайте, товарищи милиционеры, все на добровольных началах! – отнекивался мужик, – Хоть всю деревню опросите, скажут, что довольны обслуживанием.

– Ясен пень, довольны! Шары залить всегда довольны, как работать так сразу «А нас-то за что?»

– Пасхальная неделя же! – оправдывался мужик.

– А ты слышал, что под запретом праздник ваш?

Увели в итоге мужика под рученьки, конфисковав весь самогон. Кабак приказано переоборудовать. А кабак же это буквально воплощение частной собственности: Человек опускается, прибыль поднимается. И наоборот. Наше же дело прибыль на пользу обратить и не одному кому-то, а всем.

Я дальше пошел. Церковь уже обступили всю, выстрелы перестали.

– Ну что, товарищ лейтенант? – спросил я тихонько у Пивоваркина и начал жаловаться, – меня не допускают особо никуда, Сержант какой-то выгнал с осмотра убитых, а местные от меня шарахаются за километр в форме.

– Да потому что кто вообще блять зелень посылает на такие задания?! – выматерился тихо Пивоваркин, – Ладно, у нас тут тоже бардак тот еще… Извини, паренек. Леша. Леша же?

Я кивнул.

– Алексей, меня тогда подожди, внимательно наблюдай, как работают взрослые дяди, под пулю только не попади. Мне головой походу за тебя отвечать перед Ежовым, прости господи. Дела такие: «Разинские» походу здесь обосновались все, даже главари. Щас надо хоть кого-нибудь в живых оставить для допроса. Не свои же убили их?

– Кто знает? Может, не поделили чего…

– Предположения предположениями, а уточнить надо! – Максим Викторович развернулся к церкви, которую уже штурмовали наши. Под грохот выстрелов пара человек ворвалась в гнилые деревянные ворота, и я на всякий случай пригнулся, потому что пули летели сквозь церковные стены. Затем выстрелы начали cменяться криками. Пивоваркин выдал мне «ТТ», когда мы приблизились к входу в храм. Крались гуськом.

– Надеюсь, гранат у них нет… – пробормотал кто-то сзади. Стену изрешетило автоматом, кто успел, упал на пол. В числе таких оказался и я. Рядом лежал Сержант или Майор (не могу разглядеть), в конвульсиях кровью харкая. Я подполз к нему, обхватил его руками аккуратно, а глаза его бегали по мне и ожидали спасения так наивно и жалко, что я расплакался на секунду, более себе позволить не мог в этой ситуации. Он беспомощно барахтался как… таракан. Почему таракан? Не помню. Я спросил шепотом:

– Врачи есть здесь?!

– Врачи все убитых осматривают! – ответил кто-то.

Блядский рот! Я чувствую, что просто обязан что-то сделать с этим бедолагой, смотрит на меня, истекая слезами и кровью, точно только родившийся младенец из кровавой утробы. И рану никак не зажать, легкое пробито… Перевернул его набок чтобы не захлебнулся. Подполз второй, кажется Сержант.

– Ему не помочь уже. – После этой фразы всхлипывания раненого закончились. Умер. Таракан. Я отползаю от него как можно дальше, пока не подбираюсь к выбитым дверям вплотную. Прямо перед лицом падает граната. Лихорадочно схватил и бросил ее внутрь здания. Через секунду, длившуюся целую вечность, раздался взрыв и оглушил меня. Глаза застелило пылью, песок насел на языке и я начал плеваться, свернувшись в калачик. Когда пыль улеглась, я поднялся и разглядел среди рассеявшегося дальнего облака пыли в глубине цервки ползающих недобитков, что-то кричащих. Они были смешаны с обрушившимися досками и трупами остальных. Примерно так я и выглядел, наверное, тогда. Какая-то большая икона съехала сверху по стене и почти рассыпалась. Мы вошли в здание. На всякий случай, решил проверить среди трупов притаившихся. Вроде только мертвые.

– Ищите наиболее целых! – крикнул Пивоваркин всем нашим, – остальных на носилки и к коновалам.

Наиболее целому прошило голень. Он сказал, что без папиросы говорить не станет. Таракан. Трясущимися скрюченными руками он зажал сигарету между иссохшихся пальцев и затянулся, словно это был свежий воздух.

– Спасибо, чекистсткие гниды! А теперь можете идти нахуй! – прокричал он и залился смехом. Пивоваркин ударил его рукояткой «ТТ», и тот вырубился повалившись наземь.

– Мразь! – покачал головой Максим Викторович – В отдел его!

Бездыханного «Разинского» водрузили на носилки и унесли прочь.

– А вы его не пришибли случаем? – спросил я.

– Со временем я приноровился рассчитывать удар, не дрейфь. Молодец, с гранатой управился, – он пожал мне руку, чуть не сломав пальцы. И приятно и больновато, – А теперь, пока с этой падлой возятся там врачи, мы опросим тут самых осведомленных. Начнем с окрестностей места убийства.

Возле дома Пивоваркин наехал на того наглого Сержанта, сказав что я под его личным руководством, погоны мне еще не приготовили, а так я Сержант без пяти минут. Таракан. Мы с Пивоваркиным подошли к хозяину участка. Это был мужик лет сорока. Замявшись, он начал толковать, что был тут один странный гражданин в костюме «оке дворянин какой-то», из леса возник и в сторону кабака пошел, затем с ночевкой наведался к нему с еще одним, Степану (так его зовут), и геодезистом представился. А на утро сначала дружок его ушлый в лес побежал, а затем и он.

– К дочке подхожу к своей, – говорит Степан, изминая восьмиуголку свою, – А она… порченая!

Тут они с женой слезами залились, давай выть. «За что такая напасть?» и в том же духе.

– Дальше-то что? – прервал его извывания Максим Викторович, – Куда геодезисты наши делись? Прошу прощения за напористость, но это крайне важно для следствия.

Вытирая слезы, Степан продолжил:

– Выхожу из хижины с мотыгой, думаю ух щас гада этого прибью! В землю зарою поганца! Сучий потрах! А его и след простыл! Два хлопца только в лужи кровавой лежат. Далече увидел только, что уже в лесу скрывается он, будь проклят паскуда!

Мужик весь трясся от злобы, бросая немой укор в сторону дочки своей, хорошенькой такой. Та-ра-кан.

– Чем ты думала, чертовка?! – приговаривал он, – когда ложилась под него?

Девка стоит красная вся, молчит, голову опустив. Затем на меня взгляд бросила быстро и снова опустила. И не скажешь по ней, что такая развязная, направо и налево охмуряет. Впрочем, не мое дело.

– Лес надо прочесать, пока наши не ушли, а то темнеет уже! – сообразил Пивоваркин.

Мы собрались с врачами, отряды прихватили собак и через поляну зашли в достаточно темный лес. Не подхватить бы здесь клеща или таракана какого, на дереве выжидает пойди, паразит. Кроны высоких деревьев тщательно скрывали от нас солнце, в траве что-то рыскало. Да почему таракан-то? Удерживать собак стало сложнее, угонятся за какой-нибудь белкой, и ищи среди бесконечных сосен. Но минут через десять прямого пути мы уже могли проследить вырисовывающийся металлический забор границы. Когда мы подошли почти вплотную к границе, стал заметен большой подкоп под забором и чуть в стороне лежал человек ничком. Перевернули, оказалось труп. Сначала мне померещилось, что лицо изъедено полчищами тараканов, рядом лопатка саперская валяется. Врач начал осмотр тела. Я даже подходить не стал, уже отсюда дыхание спирает от вони. Забор в обе стороны казался бесконечным искусственным рассечением леса, по ту сторону тоже деревья. Деревня находится в самом дальнем уголке Союза, тайга почти, как их медведь какой-нибудь не поел всех? Неудивительно, что тут даже колхозники какие-то блаженные, редко к ним извне заезжают люди. Неграмотность этого темного народа переломить сложнее всего. Мы, наверное, для них как из другого мира. Как марсиане для землян. Как люди для тараканов…

– Фины… – сказал Пивоваркин, устремляя вглубь леса за забором. Он закурил папиросину и предложил мне. Я отказался, – Спортсмен? Похвально. Можем ли мы с Финляндией связаться как-то?

Майор рядом ответил:

– Связаться-то можем, но вряд ли они выдадут шпионов, сами знаете этих белофиннов…

– Мда… – Пивоваркин сплюнул, – хотя бы знаем через кого шли эти крысы. Ну что там, доктор?

– Ничего сказать по лицу не могу, а убит, опять же, ножом, скорее всего тем же человеком, что и те бандиты.

– Приблизительно хотя бы на кого похож?

– Не знаю, европеец какой-то, лицо слишком поели, давно лежит, воняет жутко. Вскроем еще в морге, посмотрим, но не думаю, что это даст что-то.

Пивоваркин подошел ко мне.

– Лешь, может, труп узнаешь? Пойди глянь.

Преодолевая трупный смрад, я быстро подошел к телу быстро осмотреть и назад на свежий воздух. Лицом отдаленно напоминал Сухова: Орлиный нос откусан, глаза съедены, черты лица и прическа очень сильно напоминали капитана.

– По-моему, это Сухов, – сказал я Пивоваркину.

– Точно? – он заметно возбудился.

– Похож сильно.

– Хорошо! – Максим Викторович метнул бычок за ограду так, что если захочешь убрать за ним, хер перелезешь, – Теперь точно ясно, что этот тот самый подозреваемый, что и устроил теракт. С ним был сообщник, видимо что-то не поделили и… – затем он обратился ко мне, – Нужно срочно опрашивать всех до единого в этой глуши, кто хоть как-то мог видеть второго подозреваемого. Сделать это нужно как можно быстрее, но пока мы с тобой не выясним детали, отсюда не ногой. В палатке если что ночуем. Ясно?

– Понял, товарищ лейтенант!

К деревне мы вышли уже к закату. Все горло пересохло, с утра ни росинки во рту. Возле крайнего дома я заметил дочку хозяина рыжую, несет коромысло с водой как раз. Кричу ей, она, завидев меня, ускоряет шаг, испугалась чего не понятно. Подбегаю вплотную, перехватываю за коромысло.

– Барышня! – запыхавшись, говорю. Пот ручьями скоро и тот закончится в теле, – Вы чего убегаете? Я очень устал и хотел бы попить. Можно из ведра хлебну?

Она замялась, покраснела и румянцем на щеках так Таню напомнила… Оглянула свой дом и быстро сказала:

– Пейте быстрее!

Я черпанул обеими ладонями воды, вымыл лицо, напился вдоволь.

– Чего, батька строгий? – смеюсь, – Ничего я не украду. Давай помогу донести, тяжело же…

– Прошу не надо! Я сама, мне не тяжело! – она задрожала как в горячечном бреду. К ночи и, правда, холодновато становилось, но не настолько. Решил не вмешиваться.

– Доброй ночи тогда! – говорю и ухожу к палатке своей через деревню. Пока иду по залитой светом дороге, кажется, что из темных углов Села тараканий шепот доносится, меня пойди обсуждают. Надо попробовать без формы завтра опросить кого-нибудь. Вдруг сработает. В палатке Пивоваркин сказал, что бы я кровь из носу выведал у этой семейки на окраине всю информацию о шпионе. Причем здесь вообще тараканы? Укладываясь спать, я подумал об этом уже как следует и вспомнил: Мне лет десять было. Я охотился за большущим мерзким тараканом по всему дому – а у нас тогда с чистотой было не все в порядке – и, поймав его, наконец, беру за лапки или что там у него, несу к маме, показать, какой же я чистоплюй сейчас источник заразы буду убивать. Мама с укором на меня посмотрела и сказала, чтобы я отпустил живое существо.

– Но он же противный и вредный! – я запротестовал не менее противно и вредно.

– Это живое существо, и оно чувствует боль также как и ты! – мама треснула меня по руке и таракан выпал. Он быстро уполз под дверь, – Тебе бы приятно было, если бы тебе оторвали руку?

Я прикинул и ответил, что нет. Хоть и представить боль от такого ужаса не мог. Конечно, на спирту она нередко добрела, но в чем-то была права. Она сказала: Вот именно, так пожалей эту тварь тоже, когда-нибудь ты можешь оказаться на ее месте, просто представь, что тебя пожалеют. Доброе слово и кошке приятно и таракану…

1921 26 августа

Все девять артиллерийских бригад неустанно усеивали лес снарядами с хлором Е56. Облако зеленого газа через несколько минут накрыло верхушки берез, белые стволы которых смутно проступали в слезоточивом едком тумане. Солдаты в противогазах переступили лесополосу, скрываясь в глуби болотистой местности. В ожидании первых выстрелов Тухачевский спрашивал самого себя, зачем было бросаться в самое пекло к полякам, не разведав обстановку. На самом деле слова эти принадлежат не ему, а высшему командованию. Он-то, подогнав бинокль к козырьку буденовки с большой красной звездой, прекрасно понимает, что будь в его распоряжении больше артиллерии и такие вот приспособления с газом, ему бы не пришлось здесь торчать и компенсировать отданные полякам территории. Первые вспышки мелькают в лесу, предваряя звуки выстрелов.

Но не успел Тухачевский облегчиться от завершения затянувшегося восстания, как позади услышал топот копыт. Гонец если и приносил какие-то вести, были они обычно не добрыми. Кто знает, может быть пришло постановление отправить Тухачевского куда-нибудь в более приглядное и интересное место.

– Товарищ командир, вам письмо из ВЦИК! – гонец слез с коня и вручил конверт.

Пробегая взглядом рамочные формулировки, указывающие на место возле вечной бессубъектной параши, командир остановился на предупреждении, что у бандитов могут быть связи с зелеными на юге, из чего следует, что их нужно нейтрализовать как можно быстрее. Гонец достал второе письмо.

– А там что? – Тухачевский кивнул на него.

– От вашей жены, насколько известно.

Засунув нераскрытый конверт за портупею возле кортика, Тухачевский двинулся, шлепая сапогами по грязи, к селу, где уже несколько минут звучали залпы огней среди выжженных домов. Солдаты около одной из немногих целых изб, выстроившись в ряд, одаривали свинцом последнюю группу заложников.

– А что уже два часа прошло? – Тухачевский удивленно уставился на кучу трупов, над которой вился рой мух на фоне окрашенной кровью стены.

– Так точно, товарищ командир! – солдаты отдали честь, не вынимая папирос изо рта.

– Время летит пугающе быстро, а мы поймали еще не всех… – Тухачевский устремил взгляд за горизонт, к которому приближалось краснеющее солнце, – В общем, пришло постановление ускорить репрессивные меры по подавлению бунта, поэтому распространите на остальные села, что я приказываю раздать винтовки крестьянам и организовать помощь с их стороны по поимке бандитов. В случае невыполнения при следующих казнях собрать крестьян вокруг.