Капель: Граница Тишины

На следующей маленькой станции, где поезд стоял всего пару минут, к ним в купе подсела какая-то словоохотливая старушка, уж и не помнил Степан, как её звали. Она тут же заговорила с ними двумя, по-свойски, без всяких церемоний: "А вы не пара, случаем, милые? Так ладно смотритесь вместе!"Степан тупо улыбался, отнекивался, чувствуя, как снова заливается краской. О чём-то они тогда говорили, и говорили вроде как со старушкой, а на самом деле – друг с другом, через неё. В какой-то момент бабушка задремала, уютно прислонившись к окну, а они вдруг, оставшись одни, когда за окном уже совсем сгустилась синяя, беззвездная темнота, снова замолчали. Стало как-то неловко, напряженно.

Степан чувствовал, как та самая мальчишеская храбрость, подогретая смущением и этим странным, новым для него чувством, подкатила к самому горлу, уже готова была сорваться с языка. Он прокашлялся и проговорил, стараясь, чтобы голос звучал как можно ниже, по-мужски:

– Я Стёпа, кстати.

– Лена, – просто ответила она и, чуть помедлив, протянула ему руку. Маленькую, теплую.

Во даёт. Руку протянула. В его-то обычном окружении всегда были другие девки – простые, уличные, свойские. А эта… Студентка. Отличница, наверное. Ехала в Тобольск – домой, на каникулы, из Тюмени. Жизнь Степана в тот момент, в том душном, прокуренном вагоне, вдруг окрасилась во что-то совершенно непонятное, новое, будто до был один Степан, а теперь – кто-то совсем другой, незнакомый ему самому.

Когда пришло время ей выходить, на полустанке, он помог ей дотащить тяжелую сумку до тамбура. Они стояли в тишине, поезд уже сбавлял ход, лязгая тормозами. И он наконец-то решился, чувствуя, что если не сейчас, то уже никогда:

– Можно… номер твой?

– А ты где живёшь? – чуть прищурившись, с легкой, почти неуловимой усмешкой спросила она.

– В Красноярске, – тихо, почти виновато, ответил он.

– Далеко, – сказала Лена, и в её голосе ему послышалась то ли грусть, то ли просто констатация факта.

Он только пожал плечами:

– Всё равно.

Она улыбнулась уже открыто, и от этой улыбки у него что-то сладко замерло внутри. Продиктовала номер, который Степан судорожно, дрожащими, непослушными пальцами, записал в свой старенький кнопочный телефон. Руки прятал, чтобы она не увидела, как он взволнован.

Она вышла на перрон, её уже встречали отец, высокий, суровый на вид мужчина, и молодой парень, наверное, брат. Степан тоже вышел в тамбур, помахал ей. Поздоровался с её роднёй. Она обернулась, улыбнулась еще раз. А затем, после короткой стоянки, поезд, дернувшись, медленно тронулся дальше. Он всё стоял там, в холодном, продуваемом тамбуре, провожая взглядом удаляющийся перрон, маленькую фигурку Лены, и не мог понять, что всё это сейчас для него значит. И будет ли значить что-то вообще…

Степан резко остановился, вынырнув из вязкого тумана воспоминаний. Узкоколейка уходила дальше, теряясь в ночной мгле, а ему нужно было сворачивать, прямо, через подлесок. Господи, если бы он только мог тогда… если бы он только мог сделать всё по-другому…Как мучительно сладко, как отчаянно радостно было думать сейчас об этом – просто умереть тогда, вместе с ними..

Степан стоял, оглушенный этой внезапной, пронзительной тоской и почти бредовым, болезненным восторгом от яркости этих воспоминаний. Затем медленно, как во сне, пошёл через лес дальше. А потом всё быстрее и быстрее, почти побежал, подгоняемый невидимой силой. Нельзя! Нельзя опоздать!

Глава 9: У Койки Друга

Было часа два ночи, по смутным прикидкам Степана, когда он, шатаясь от усталости и боли, наконец-то с трудом добрался до зимовья Игоря. Луна совсем скрылась, и он сперва даже прошёл мимо, не разглядев вросшую в склон холма землянку. Потом пришлось возвращаться, чертыхаясь и спотыкаясь, в общем, поплутал лишних минут сорок туда-сюда по стылому, ночному лесу, пока наконец не натолкнулся во тьме на такую же тёмную, почти невидимую землянку.

Она была ниже и меньше его собственного зимовья, скорее напоминала основательную нору, чем полноценное жилище. Низкая, почти вровень с землей, крыша, засыпанная толстым слоем земли и хвои, из которой торчала лишь ржавая, кривоватая труба печки. Одно крохотное, тускло поблескивающее в темноте оконце, затянутое вместо стекла матовой, полупрозрачной пленкой. Рядом – такой же, врытый в землю, низкий сарайчик для дров.

Внутри, за покосившейся, но крепко сбитой дверью, был сплошной мрак. Игорь не растопил печь. Или погасла уже, и он уснул. Или… Степан отогнал непрошеную, леденящую мысль. Рано. Рано думать о худшем. Он подошёл к двери. Осторожно потянул на себя – заперто. Глухой стук внутреннего засова. Заперся от зверей, должно быть? Или уже просто в бреду, от страха…

Степан подошёл к маленькому оконцу. Осторожно постучал костяшками пальцев по грубой деревянной раме. Прислушался. Только мертвая тишина в ответ, да его собственное сердце гулко стучало где-то в горле.

– Игорь! – позвал он, не слишком громко, но настойчиво. Ответа не было. – Игорь, это я! Степан! Ты живой? – слово «живой» сорвалось с губ как-то само собой, не просто фигура речи, а отчаянная, почти молящая надежда.

Сердце застучало сильнее. Игорь так и не ответил. Степан постучал сильнее, уже почти колотя кулаком по раме.

– Ты слышишь меня?! Ты там?! Открой дверь, заперся-то зачем?! – говорил он с ним так, будто тот точно его слышал, просто упрямился. Но сознание уже окутывал липкий, холодный туман – он мертв. Он не ответит.

Степан поспешно, почти в панике, снова подошёл к двери, дёрнул её посильнее, так что заскрипели старые петли. Затем стал бить плечом, пытаясь сбить засов, – нервно, отчаянно, будто спешил достать его, Игоря, с того света, вырвать из лап смерти. Приложился посильнее, замок заскрипел, первые мелкие щепки посыпались с досок. Как вдруг… голос. Тихий, слабый, почти неразличимый шепот из-за двери:

– Степан?..

Степан замер, как вкопанный. Ликование! Жив! Успел!

– Да! Я! Открой дверь, здесь заперто!

Молчание. Да что ж такое?.. Неужели опять вырубило? Выбивать дверь? Не хотелось бы, замок ещё может пригодиться, да и силы не безграничны. Снова подошёл к окну. Постучал.

– Игорь! Игорь, слышишь меня?!

Тяжелое, хриплое дыхание за пленкой.

– Да… Кхк-кхк… Плохо мне… не знаю… смогу ли дойти… Сейчас…

Он услышал, как Игорь с трудом встаёт, мучительный скрип самодельного лежака, затем шарканье ног по земляному полу – первая нога нашла опору, а затем… глухой стон, глубокий, полный страдания, и тяжелый удар обо что-то твердое. Упал что ли?

– Мммм… – донесся изнутри стон Игоря, переходящий в хрип.

– Игорь, ты упал, что ли?!

– Да… Не могу… Нога… как в огне… кхк-кхк…

Он закашлялся сильно, надрывно, видимо, лихорадка вдобавок ко всему терзала его. Степан подумал секунду, не больше.

– Игорь, не обессудь, замок ломаю!

И, не дожидаясь ответа, он снова подошёл к двери и со всей оставшейся у него дури, со всей яростью и отчаянием, приложился плечом в деревянную, покосившуюся дверь, целясь чуть выше засова. Замок, не выдержав, выскочил вместе с куском гнилой древесины. Дверь распахнулась, и он оказался внутри.

Вонь тут же ударила в нос. Тяжелый, удушливый смрад пота, гноя, застарелой болезни. Глаза заслезились. В комнате стояла почти абсолютная темень. Степан достал из кармана свой старый, видавший виды фонарик. Фонарик вспыхнул неярким, желтоватым лучом. Он осветил тесную, маленькую комнату землянки: Игорь лежал на земляном полу, у самых ног, и тихо, протяжно стонал.

Степан быстро подошёл к нему. На мгновение растерялся – что делать, поднимать или нет? Решил – поднимать, нельзя оставлять его на холодном полу.

– Давай, старик, аккуратно, положим тебя на кровать, – проговорил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и уверенно.

Он осторожно, стараясь не причинить лишней боли, подхватил Игоря под мышки, помог подняться. Уложил его на самодельный топчан, укрытый старыми шкурами. Игорь лежал совершенно бледный, лицо покрыто крупными каплями холодного пота, будто после обильной, нездоровой бани. Смотрел куда-то сквозь Степана, невидящим взглядом. Глаза тоже будто выцвели, стали серо-зелёными, как мутные, грязные лужицы. Губы потрескались и покрылись белесым налетом, напоминающим известь.

– Привет, Сохатый… – еле слышно, почти беззвучно проговорил Игорь, и слабая, кривая усмешка тронула его губы.

Степан попытался улыбнуться в ответ, но улыбка вышла такой же кривой и натянутой. Хотелось поддержать, сказать, мол, всё хорошо теперь, я рядом, справимся. Глупо было, в общем.

– Ты как? – самый бестолковый, самый идиотский вопрос в мире сорвался с его губ. И тут же добавил, почти со злостью на самого себя: – Хотя, чего я горожу, вижу, что хреново. Ладно, главное – успел. Теперь можно что-то сделать. Антибиотика нет, это правда. Есть аспирин, хлоргексидин, бинт кипяченый из моих запасов. Щас мы тебя чуть-чуть подлечим.

Игорь не отвечал, только дышал тяжело, прерывисто, сквозь сжатые зубы.

Степан первым делом бросился к маленькой, вкопанной в угол печурке. Быстро нащепал лучины, разжег огонь. Оставил чугунную створку чуть приоткрытой, чтобы хоть какой-то свет плясал по стенам, разгоняя мрак и страх. Затем вернулся к Игорю. Осторожно разрезал ножом штанину на больной ноге. Картина была жуткая. Рваная рана от стальных зубьев капкана, глубокая, до кости. Края воспалены, опухли, кожа вокруг – багрово-синюшная, горячая на ощупь. Из раны сочился густой, желтовато-зеленый гной с омерзительным, сладковатым запахом. Заражение. Сильное. Стремительное. Степан стиснул зубы. Вскипятил в котелке воду со снегом, – хоть какой-то антисептик. Осторожно промыл рану, смывая грязь и гной. Игорь стонал глухо, но терпел. Затем обильно полил рану хлоргексидином. Дал Игорю две таблетки аспирина из своих скудных запасов – хоть немного сбить жар. Наложил чистую повязку из своего кипяченого бинта. Поправил шкуры, укрыл его плотнее.

Закончив, он тяжело опустился на маленький, самодельный табурет у окна. Хотелось закурить так, что свело челюсти. Вспомнил, что у Игоря всегда был припрятан табачок – курил он редко, "по праздникам", как сам говорил, поэтому найденный когда-то кисет с махоркой хранился у него долго. Он осмотрелся. Точно, верхняя полка над радиостанцией. Там стояла небольшая, грубо сколоченная вручную Игорем деревянная коробка. Открыл – есть! Остатки махорки и несколько самокруток. Спички взял с плиты. Зажег самокрутку, глубоко затянулся. Горький, едкий дым тут же ударил в легкие, заставил поперхнуться. Яд тут же попал в кровь, в мозг. Голова заходила ходуном, затрещала, закружилась. Давно не курил. Вспомнил это почти забытое, острое чувство легкого опьянения. Заметил, что рука, державшая самокрутку, чуть дрожит от недавнего напряжения. А потом боль в голове и дрожь потихоньку начали затихать, уступая место тяжелой, свинцовой усталости.

– Стёп… кхк… – тихий, прерывистый голос Игоря, который теперь смотрел невидящими глазами в бревенчатый потолок, заставил его вздрогнуть.

– А? – ровно, стараясь скрыть тревогу, спросил Степан.

– Ты, конечно… супергерой… Быстро долетел… Тридцать км… кхк-кхк… не мало…

Степан напряженно посмотрел на товарища. Шутки всё шутит. Если я не потороплюсь, недолго ему шутить останется.

– А я на крыльях любви, – так же ровно, почти безэмоционально, сказал Степан, выпуская струю дыма.

Игорь закашлялся, и сквозь этот мучительный, надсадный кашель был слышен слабый, дребезжащий смех.

– Сегодня… праздник какой-то, Сохатый… кхк-кхк… Ты… юморить наконец-то… научился…

Степан с тревогой посмотрел на Игоря. И действительно, вдруг сам понял, что в кой-то веки, за долгие, промерзшие годы, он сказал что-то похожее на шутку. Затем его взгляд упал на двустволку Игоря, что бережно стояла в углу, прислоненная к стене.

– Слушай, Игорь, дело правда твое худо. Рана серьёзная, заражение, похоже, стремительное. Без антибиотика – хана тебе. Понимаешь?

– Понимаю… – серьёзно, почти обиженно, ответил Игорь, и в его голосе уже не было и тени прежней насмешливости.

Степан молчал, собираясь с мыслями. Дыхание учащалось от одной только мысли о том, что ему предстоит. Наконец, всё так же сидя на табурете и глядя на пляшущие отсветы огня на стене, он сказал:

– Я в райцентр пойду. Полтора дня туда, если без задержек. Полтора обратно. И вернусь. Твоя задача – ждать. Ты меня понял? Ждать и не умирать.

В ответ была только стылая, ночная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в печи. Огонь трещал, будто пел какую-то свою, веселую, беззаботную частушку. У него, у огня, было своё, отличное от их, настроение. Степан решил добавить, не дожидаясь ответа от Игоря, который, казалось, снова начал проваливаться в забытье:

– Мне ружьё твоё нужно будет. Моё… закончилось. Дверь тут нужно будет подпереть как-то покрепче, изнутри. Встать придется, пересилить себя. Дров я тебе сейчас еще принесу, еду свою оставлю, себе – самый минимум. Воды во фляге, бинты – всё оставлю. Рану старайся промывать, если сможешь, меняй повязку. Пей аспирин, если жар будет сильный.

– Дурак ты, Стёпа… – послышался слабый, почти неразличимый шепот из тёмного угла комнаты. – Погубишь… ты себя… зря…

Лица Игоря было не видно, он, кажется, отвернулся к стене. Степан докурил самокрутку, тщательно потушил окурок в пустой консервной банке. И начал молча, быстро собираться.

Глава 10: