Три сестры мушкетера. Время поиска

Глава 20

– Сразу бы сказал, что хочет открыть сейф, все было бы по-другому, – задумчиво изрекла Клавка.

– Интересно, как же? – ехидно поинтересовался Петрович.

Клавка не стала уточнять и сразу же перескочила на утренние, хотя, впрочем, и относительно утренние события. Несмотря на бурно проведенную ночь, проснувшаяся Клавка нашла в себе силы убрать остатки пиршества, накормить кошек и приготовить рассольничек для своего драгоценного. Она понимала, что нужно привести его в пристойное состояние, ведь впереди – поездка за хозяйкой. Больше всего на свете она боялась, что вернется Саид и застанет их тут одних без Калерии.

Было уже далеко за полдень, когда Генка со своей подругой усаживались в машину. И вдруг клавкино внимание привлекли хозяйская сумочка и пакет с почты. И тогда она вспомнила, что вчера в Большом они забыли Мурлинку, а Петрович ее так и не привез. С одной стороны это оказалось и неплохо, потому что получилось бы не совсем удобно, если бы Петрович застал ее с Генкой, но, с другой стороны, им теперь придется ехать за кошкой. Она так сразу и сказала Генке:

– Если хозяйка вернется, а кошки на месте нет – добра не жди.

После ночных ласк и всего прочего Генка почему-то был не в духе с самого пробуждения и грубо ответил, мол, ему некогда искать дурацких кошек, а нужно возвращаться на работу. Какое-то время они спорили, но Клавка сумела-таки настоять на своем, и, чтобы хоть как-то сократить путь, они отправились в Большое всякими проселками, но застряли у Погорелок.

Генка предложил Клавке подождать в машине, пока он сходит за трактором. Клавка наотрез отказалась сидеть посреди леса одна, и тогда этот гад заставил ее, слабую женщину, толкать свою распроклятущую машину почти два километра до большака. Он был такой злой, что Клавка побоялась ему возражать, но вдруг оступилась и упала, и тогда Генка набросился на нее с кулаками и заорал, что это она во всем виновата, что она навязалась на его голову! И если бы не она, он уже давно вскрыл бы калерин сейф и был бы далеко с большими деньгами и в хорошем настроении. Клавка возразила, дескать, и сама бы не отказалась оказаться где-нибудь далеко и с хорошими деньгами.

– Петрович, ну ты пойми, – решила все-таки пояснить свои алчные притязания Клавка. – Ты же знаешь, у Калерии деньжищ до неба, мы бы не стали все брать, а взяли бы вот столечко. – Клавка показала пальцами толщину того, что по ее мнению, есть у Калерии, и того, что бы они взяли. – Нам бы с Генасиком хватило.

Петрович сразу взвился и стал упрекать Клавку в том, что при отношении к ней Калерии, подобное вероломство, мягко говоря, никак не годится.

– У тебя, Петрович, денег достаточно, даже машина вон какая, – возразила Клавка. – А мы с Генком – люди бедные, и мне еще дочку кормить надо.

– Ладно, ладно, – сказал я. – Дальше-то что было? Как же это вы Саида по дороге-то не встретили? А ты, Петрович, тоже, хорош гусь, обещал тетке кошку найти, а сам со мной прохлаждался.

Петрович очень удивился тому, что и он оказывается виноват. Это очень ободрило Клавку, и она продолжила:

– Саид, должно быть, с другой стороны, через Павлово ехал, а мы к Девницам выбирались. Там в автобус и сели, и я сразу у вас на руках кошку узнала, а вы мне наврали про нее. – В голосе Клавки послышалось ехидство.

– Ну, ты Клавка теперь всех ворами сделать готова, – изрек во благо установления истины Петрович. – Это я ему кошку Калерии отвезти велел, понял?

Я же нашел нужным уточнить у Клавки, когда именно они сошлись с Генкой в том мнении, что нужно брать сейф?

– Тогда и сошлись, пока машину толкали, когда же еще?

Клавка невозмутимо пожала плечами, будто, так и полагается: толкая машину, договариваться об ограблении хозяек.

Петрович опять попытался повести свою воспитательную работу, но я решил сам восстановить ход событий:

– Дальше все просто. Когда я вышел помогать толкать машину, то Клавка узнала кошку, и они с Генкой решили поехать со мной. Мой товар подтвердил их уверенность в том, что я направляюсь в кошачий рай. Теперь они могли утащить у Калерии что угодно, ведь подозрение в краже в пустом доме естественно падет на постороннего, тем более, торговца такими сомнительными товарами.

– Какой вы умный! – восхищенно сказала Клавка. – Прямо как мой Генасик!

– Еще бы, – согласился я. – А потом очень удачно оказался на месте и вернувшийся Саид.

Моими дедуктивными способностями уже восхищались оба – и Генкина возлюбленная, и сам Петрович. Но тут я задал еще один вопрос:

– Мне не очень понятно, любезная Клава, почему ты сначала говорила, что все музейщики уехали в Москву, а потом ты так здорово излагаешь, какое впечатление они произвели на Калерию Тимофеевну. Мне не очень верится, что вы с Генкой не договорились обо всем раньше, еще до того, как сломалась машина.

Клавка попыталась вроде бы невозмутимо и даже изящно закурить, но опять расплакалась, бросила сигарету и «раскололась». Так вот, в неуспехе этого, столь замечательно разработанного умным Генасиком плана, оказался виноват все тот же необязательный Петрович – он вовремя не привез ключевую кошку, а устраивать взлом в чистеньком домике Калерии они ни за что не стали бы, если бы…

Петрович набрал полную грудь воздуха, собираясь в очередной раз напомнить Клавке о ее подлости и неблагодарности, но я успел его опередить и спросил:

– Почему же там, в доме, вы не шарахнули меня чем-нибудь, не связали, а убежали в окно?

– Все равно уже ничего б не удалось. Я в окно саидову машину увидала, – простодушно сообщила Клавка. – Он бы в момент явился на шум. А так получается, что мы не задаром в доме околачивались, мы вора выследили. Кто же знал, что вы Петровичу дружок?

– Ну и дрянь же ты, Клавка, понял, – сплюнул Петрович.

– Поняла… – опять поправил его я.

Глава 21

Мы сидели прямо на песке и курили. Кошка ходила вокруг нас постепенно увеличивающимися кругами и принюхивалась. Временами она поворачивала к нам мордочку и говорила свое «мя». Потом вдруг замерла и вся вытянулась по направлению к реке.

– Мышь чует, – покровительственно сказал Петрович.

– Сами вы мышь! – фыркнула Клавка. Она поняла, что мы не собираемся ее обижать, и поэтому здорово повеселела. – Послушайте, моторка!

Петрович шустро вскочил и принялся размахивать руками у самой кромки воды, будто ловил такси на дороге.

Моторка причалила к нам.

– Здорово, Петрович, – сказал сидевший в ней мужик.

Это, в общем-то, меня нисколько не удивило, а лишь оказалось подтверждением того, что Петровича в самом деле знает весь район.

– Куда собрались? – спросил мужик.

– В Мышеславль, понял. Подбросишь?

– Всех?

– Всех.

– И кошку?

– И кошку.

– Лодка не потянет, перегруз получится. Видишь, сколько я тут рыбы наловил. А бросать жалко.

– Кошка рыбу съест, – вдруг сказала Клава.

– Всю? – испугался мужик.

– Сколько сможет, а нам легче будет. И рыба зря не пропадет.

– Полезайте с кошкой, – распорядился хозяин лодки.

Ему так понравилась клавина шутка, что он повторил ее раз десять. Мы забрались в лодку, и она осела чуть не до самой воды. Кошка сначала не хотела уходить с моих рук, но потом ее звериная сущность взяла свое. Некоторые рыбы были еще живы, и кошка, брезгливо отряхивая мокрые лапы, пошла немного поохотиться. Рыбак оказался очень добродушным и смешливым. Он веселил всех рассуждениями о том, что среди такого количества добычи ей – то же самое, как ему – в бочке с пивом. Пожалуй, этот кусок моего путешествия оказался самым приятным.

Мышеславль встретил нас так ласково и кротко, будто бы ждал с самого своего основания. Я искренне удивился тому, что город действительно называется Мышеславль. Я-то думал, что это какое-то местное его прозвище, а оказалось, что таким было его натуральное географическое название и очень даже старинное, раз на гербе, развешанном на всех выдающихся местах, помещался маленький, симпатичный, но очень вредный, как считается, для человека, а особенно для некоторых пугливых женщин, грызун.

Наш новый знакомый сообщил, что этого города могло бы и не быть, если бы мы приехали сюда с какой-нибудь кошкой несколькими веками пораньше. По его мнению, кошка бы съела мышку, и она не смогла бы что-то там перегрызть у нападавших врагов, и Мышеславль бы тогда пал. Шутка повторялась автором также неоднократно. Я подумал, что в таком случае, Рим следовало бы назвать Гусеславлем.

Так, мило болтая, мы подошли к местному музею. Пленница несомненно находилась там, но теперь мы никак не могли отделаться от нашего рыбака, уже увивавшегося за бессознательно подававшей ему надежды Клавкой, еще четверть часа назад рыдавшей о своем ненаглядном Генасике.

Ситуацию спас Петрович, с невинным видом попросив у рыбака взаймы на бутылку:

– Погреться, понял? – обосновал он свою потребность здравоохранительной причиной. – Одубели мы на твоем челне.

Рыбак растворился на городских просторах, как мираж.

Петрович несколько раз подергал музейную дверь, закрытую на большой висячий замок, потом рванул ее сильнее, и замок вылетел вместе с ушком накладки.

– Прошу! – пригласил он всех нас внутрь столь небрежно хранимого местного прошлого.

Глава 22

Калерию Тимофеевну мы нашли аккуратно спящей на двух сдвинутых директорских креслах. После путешествия в лодке кошка довольно прилично попахивала рыбой, и я с огромным облегчением выпустил ее к хозяйке. Животное с громким мявом кинулось к ней, начало лизать лицо, тереться и трогать лапкой, как будто проверяя, все ли у нее на месте.

Калерия наконец проснулась, обняла кошку и расплакалась. Клавка тоже разрыдалась, да и мы с Петровичем были готовы пустить скупую мужскую слезу при виде столь чувствительной сцены.

Нацеловавшись с кошкой, Калерия Тимофеевна попросила извинения за беспорядок в туалете и очень церемонно поблагодарила Петровича за избавление от вынужденного затвора. Также торжественно в качестве освободителя ей был представлен и ваш покорный слуга.

Итак, разрешилось многое. Для нас, но не для Калерии. Она совершенно не понимала, почему Гена оставил ее запертой в этом кабинете, причем без телефона и туалета, и как объяснить такую спешку, в результате которой ее сумка и пакет с бесценными документами остались в машине, и, в конце концов, не утрачено ли это ее имущество, заключающее в себе итог многолетней работы? Ведь ни много, ни мало, а это было свидетельство самой Всеевропейской ассоциации любителей кошек в том, что она, Калерия Тимофеевна Зоммертраум, урожденная Дерзайцева, вывела совершенно новую, а вернее возродила древнюю римскую породу домашних кошек – Felis Kattuta Romana.

Кстати, римский писатель Палладиус в работе о возделывании артишоков, относящейся примерно к 350 году нашей эры, упоминал о необходимости услуг этих животных. Он называл особей мужского пола «Cattus», и рекомендовал сажать их между грядками для защиты от мышиной потравы. А звездой, так сказать, эталоном породы и является знакомая всем кошка Мурлина, обладающая характерной окраской и сломанным кончиком хвоста, а также необыкновенной преданностью и сообразительностью. О чем, между прочим, свидетельствует даже вчерашний факт нежелания Мурлиночки участвовать в поездке. И, если бы она, Калерия, больше доверяла интеллекту своего сообразительного животного, то ничего бы и не произошло. Но, по счастью, верный рыцарь Абрам Петрович, который всегда в трудную минуту умеет помочь и как никто другой держит слово, обещал вернуть ей кошку и вернул, разыскав даже в таком неожиданном месте.

Всеобщая тетушка говорила много и долго, а мы, как колонны Большого театра, стояли в монументальном молчании. Когда дело дошло до безмерных похвал Петровичу, он, как и подобает настоящему защитнику слабых и обездоленных, с приличествующей скромностью начал возражать, что так на его месте поступил бы каждый, кто хоть немного знает неподражаемую Калерию Тимофеевну, которая проходит красной нитью, освещающей… Под конец Петрович безнадежно запутался, что, не сумев никак выбраться из длинной фразы, закашлялся и тихонько, глядя на меня, сказал:

– Понял?..

Я нашел нужным поддержать мнение Петровича о необыкновенности Калерии и заявил, что ее дом – подлинное произведение дизайнерского искусства, и рай не только для кошек…

– А как вы там оказались? – изумленно произнесла Калерия Тимофеевна.

Клавка посмотрела на меня с ужасом и ненавистью, и я с опозданием сообразил, что поторопился. Я – человек не мстительный, и раз ограбление у этих недоумков все равно сорвалось, то мне сейчас было просто жалко непутевую Клавку. Хотя, если честно признаться, с какой, собственно, стати, мне ее выгораживать? И я решил излагать издалека в надежде, что теперь всеобщий спаситель Петрович придет на помощь и мне.

– Видите ли, – начал я, – предметом моего бизнеса являются всякие товары для лучших друзей, как отдельных людей, так и всего человечества в целом…

Калерия Тимофеевна приготовилась терпеливо слушать, Клавка занервничала, но мой расчет оказался верным.

– Да он теми консервами торгует, какими вы своих кошек кормите, – не выдержал Петрович. – Это я его к вам отправил. Он у меня в отеле остановился, и я подумал, чего вам, Калерия Тимофеевна, из-за границы все возить, он – парень с машиной, сам и доставит. Он тут не при чем, это Клавка с Генкой вас ограбить хотели. А Саид не того поймал…

Петрович объяснял очень сумбурно, явно чувствуя всю беспомощность изложения без своего «понял», которое он все таки старался не произносить перед Калерией Тимофеевной.

Тут вдруг Клавка стрелой кинулась к двери, но Петрович шустро загробастал ее своими ручищами. Они упали и покатились по полу, а мне пришлось отпрыгнуть, чтобы не оказаться в общей куче. Оба молча пыхтели, явно стесненные Калериным присутствием. А она как ни в чем ни бывало заметила:

– Господа, мне кажется, что продолжить нашу беседу будет лучше где-нибудь в другом месте, – и обратилась ко мне: – Пойдемте, они нас догонят.

Эдакое-то спокойствие после суточного пребывания взаперти, а теперь – при виде дерущихся! Я был потрясен, и с искренней учтивостью предложил Калерии Тимофеевне руку. Будь она помоложе, я бы предложил и сердце.

Мы с Калерией и кошкой шли впереди. Несколько отстав от нас, взъерошенный Петрович, гневно сверкая белками, тащил за собой упирающуюся Клавку. А вокруг нас ласково обнимало мир необыкновенно веселое и свежее утро.

Глава 23

Устроив всех на лавочке у пристани парома, Петрович попытался было снова объяснять Калерии, что произошло. Но она с улыбкой ответила, что очень устала, ей необыкновенно хочется чаю, и она просит отложить разговор до дома. Мы сидели молча и под аккомпанемент мурлинкиного мурчания любовались окрестными пейзажами. Вдруг мы заметили, что со стороны города к пристани спускается какой-то человек. Увидев нас, он замахал руками и припустил быстрее.

– Это же рыбак! – обрадованно сказал Петрович и, как всегда, оказался прав.

Наш смешливый водоплавающий знакомец как видно уже принял то, на что у него взаймы попросил Петрович. Он радостно потряс нам руки, словно мы расстались не час, а, по меньшей мере, лет пять назад, продемонстрировал все свои улыбки дамам, и с самой лучезарной извлек из одного кармана недопитую пол-литру, а из другого – стакан с зеленым крыжовником. Крыжовник он бесцеремонно высыпал Клавке на колени, открыл заткнутую свернутой бумажкой бутылку и, налив содержимое в освободившийся стакан, продолжая улыбаться, возгласил:

– Ну, Петрович, поехали!

Петрович замотал головой:

– Ты, мужик, не обижайся, а? Я за рулем, понял?

– Ты чего, сам же просил? – растерялся рыбак и, оценив нашу компанию взглядом, протянул стакан Калерии.

И что вы думаете? Наша дама взяла этот сомнительной чистоты граненый сосуд, долго учтиво благодарила, расспрашивала о рыбе, о реке, о видах на урожай.

Рыбак был покорен и совершенно не обращал внимания на Клавку, которая кокетливо грызла дармовой крыжовник и хихикала. Наконец Калерия Тимофеевна подняла стакан, чтобы выпить за здоровье своего собеседника. Восторженный рыбак чокнулся с Калерией всей бутылкой и, приняв позу плакатного горниста, с гусарской удалью влил в себя оставшуюся в бутылке водку. Калерия Тимофеевна, не моргнув глазом, с нежной улыбкой поднесла стакан ко рту, но задела при этом кошку. Кошка заворочалась, завыгибалась, и стакан выпал из рук Калерии Тимофеевны. Все было проделано с такой удивительной виртуозностью, и Калерия так искренне корила себя за старость и неловкость, что наш рыбак очень расстроился, потому что необдуманно уже выпил все, что осталось, и не сможет теперь доставить удовольствие даме. Калерия возразила, что виновата сама, и как-нибудь в другой раз они еще смогут наверстать упущенное.

– Между прочим, мы сюда на его лодке приехали, – сказал Петрович.

Рыбак вернулся с облака, где он это время обитал с Калерией, на землю и согласился:

– Хорошая лодка.

– Интересно, – продолжил задумчиво Петрович, – троих ты нас на ней перевез, а вот четверо поместятся?

Поскольку парома оставалось ждать еще часа два, то я вполне понял его дипломатию. Как-никак рыбак живет в Мышеславле и прихватил нас просто по дороге, а везти всю компанию обратно на ту сторону, да еще после такого солидного глотка, вовсе даже не обязан, и для нас это тоже будет рискованно.

Я решил поставить вопрос несколько в иной плоскости:

– А, что, Петрович, ты моторкой умеешь управлять?

– Да я не то, что моторкой, танком могу, понял!

– Тогда, валяй, греби, – согласился рыбак, и мы пошли к лодке.

Весь улов был еще там, что очень порадовало кошку. Калерия Тимофеевна не отважилась мочить ноги, Петрович с видимым удовольствием перенес ее в ковчег. Мы аккуратно расселись, а рыбак, оставаясь на берегу, повторял все с тем же набором улыбок:

– Валяй, Петрович, валяй! Некуда тута не денешься, раз надоть туды плыть… Валяй, Петрович, валяй!

Петрович завел мотор, а когда мы отплыли на приличное расстояние от берега, крикнул:

– Я ее те верну, понял!

Рыбак расхохотался, махнул рукой и улегся на песок.

Глава 24

Калерия заметила, что с рыбаком вышло не очень удобно, хотя плыть в такой маленькой лодке с пьяным человеком она все равно бы не решилась.

– Ну, понял? – сказал мне Петрович. – Ты сейчас на моей машине Калерию Тимофеевну домой отвезешь, а я с этой, – он показал глазами на Клавку, – лодку ему обратно отгоню, а эту сдам в милицию. Потом еще на Генку нужно заявить, я ж его сам-то не найду, понял?

Калерия Тимофеевна внимательно выслушала его план, а потом спросила:

– Абрам Петрович? Вы уверены, что они действительно хотели меня ограбить?

– А зачем же им вас, Калерия Тимофеевна, надо было на двое суток в музее запирать? Шутки что ли такие, понял… ли? Нет, я их упеку обоих.

Клавка, продолжавшая грызть крыжовник, насторожилась и потихоньку начала придвигаться к борту. Но Петрович разгадал ее маневр:

– Не смей, девка, лодку перевернешь, понял?

А Калерия Тимофеевна продолжила:

– Абрам Петрович, вы уж очень строги. Ведь все закончилось благополучно, все живы, разве они лучше станут там, куда вы их собираетесь упечь?

– Генку все одно найти надо, – ответил Петрович. – У него и сумочка ваша, и пакет из кошачьей организации.

Калерия устало посмотрела на Клавку:

– Деньги-то, Клава, Бог с ними. Надо красть – крадите, но документы… Вы же знали, какого труда мне все это стоило…

Она отвернулась в сторону реки и как-то сразу постарела. Кошка, все время игравшая с рыбами на дне лодки, бросила свою забаву и, прыгнув Калерии на колени, стала утешительно к ней ласкаться. Я опять подумал, что эта кошка действительно невероятная, какой-то прямо пришелец нездешний.

Глава 25

Остаток плавания мы молчали. Петрович высадил нас с Калерией на берег и отдал мне ключи от своей машины, достаточно толково объяснив, как отсюда снова добраться до Дерзайцев. А сам, уже не выпуская Клавкиной руки из своей, повел лодку назад в Мышеславль.

По дороге я снова постарался как можно деликатнее изложить Калерии весь сюжет этой истории. Она слушала не очень внимательно, заметно переживая вероломство Клавки. В отношении пропажи сумочки и ценных документов она сказала, что в принципе все можно восстановить, но она уже очень немолода и боится просто не успеть. Я возразил, что не очень и, стараясь отвлечь ее от грустных мыслей, поинтересовался, почему она хранит в таком замечательном сейфе не деньги, а всего лишь бумаги и статуэтку кошки. Она улыбнулась и пообещала обязательно все рассказать мне, но сначала мы оба отдохнем, а потом, дожидаясь Петровича, скоротаем время за разговорами.

В Дерзайцах нам навстречу выбежал совершенно ополоумевший от счастья Саид. Позвонив в роддом, он узнал невероятное – этой ночью Ленка родила ему целых троих сыновей, и он страшно рвется съездить к ней, но боится бросать дом после всех вчерашних событий. Теперь же, когда нашлась Калерия Тимофеевна, он со спокойным сердцем помчится к своей любимой, а потом ему нужно будет достать еще денег, чтобы купить трех коней сразу!

К безумной радости Саида от умножения его семейства, свой восторг по поводу возвращения хозяйки присоединили все наличные кошки. Описывать это сумасшествие я не берусь.

Наконец Саид уехал, и животные тоже понемногу успокоились. Калерия отвела меня в одну из знакомых мне гостеприимных комнат, и с верной Мурлинкой на руках пожелала мне спокойного отдыха. Я поблагодарил и спросил, можно ли курить в этой комнате. Она улыбнулась и, показав мне глазами на дверь с противоположной от входа стороны, удалилась. Я, естественно, сразу кинулся туда.

Нет, вы не поверите, но там оказалась ванная комната с окном и унитазом, а какова была сама ванная! Я обрадовался ей, как свиданию с возлюбленной! Ах, какие полотенца, белый махровый халат – мечта Обломова, в этакой-то дыре, куда и дорог-то приличных никогда не прокладывали. Обнаружив я эту пещеру Алладина до встречи с неудачливыми грабителями, то, мне кажется, они могли бы таковыми не стать.

Насладившись водными процедурами, я не поленился заняться и мелкой постирушкой, а потом в махровом халате на голое тело сладко заснул среди фарфоровых котов и кошечек на душистом шелковом покрывале. Вам, конечно, хочется узнать, какой я увидел сон, но я, право, не знаю, что вам ответить. Он слишком не гармонировал с расслабляющей обстановкой кошачьей неги, поэтому ознакомлю вас с ним как-нибудь потом, при нашем общем желании.

Глава 26

Я проснулся часа в четыре дня. Это мое самое любимое время суток, потому что в четыре часа и особенно летом мне так же хорошо, как в четыре часа ночи осенью плохо. Не знаю, впрочем, почему.

Мое постиранное добро высохло и замечательно пахло солнцем. Я умылся и, взглянув в зеркало, остался, в общем-то, доволен своим видом, хотя мне показалось теперь, что я зря сбрил бороду и оставил только усы. Впрочем, начиная свое поприще на ниве кошачьей коммерции, я заметил, что любители кошек испытывают больше доверия именно к усатым, в то время как друзья других друзей человека – преимущественно бородачи.

Я вышел в гостиную. На журнальном столике Калерия Тимофеевна увлеченно раскладывала какие-то бумаги и фотографии. Кошка ей старательно мешала, уверенная, что очень помогает хозяйке справляться с шуршащей добычей. Поблагодарил за прекрасную возможность замечательно отдохнуть, я спросил:

– Не появлялся ли Петрович?

– Пока что нет. Жаль будет, если он не сумеет найти пропавшие документы. На всякий случай пытаюсь разобраться в черновиках.

– А они как-то связаны с кошками?

Я не стал скрывать своего любопытства.

– Конечно, – вздохнула она. – К сожалению, самые ценные по стариковской привычке я всегда носила с собой. А лежали бы они преспокойненько в сейфе, я бы сейчас могла составить повторный запрос и восстановить право на свое, так сказать, изобретение. Но, пойдемте лучше перекусим и поболтаем, чтобы отвлечься, – сказала она, вставая.

На веранде был уже накрыт стол. Огромную миску зеленого салата окружали всякие деликатесные закуски, нарезки и заедки, а во льду стояла пара бутылочек датского пива. На отдельном столике раздувал бока самовар. Вы, пожалуйста, не подумайте, что во время моего сна, не забыть бы, кстати, его вам рассказать, наша изящная дама орудовала вокруг самовара с сапогом. Самовар, конечно, был электрическим и изображал, естественно, кота.

Мы уселись в удобные плетены кресла, кошки устроились поодаль, и Калерия Тимофеевна начала свой рассказ издалека, как и все в этой истории.

Глава 27

Родоначальником славного рода Дерзайцевых считается Федюк сын Тимофеев, служивший во времена Ивана Грозного толмачом при его дворе. Заметим попутно, что толмачи жили тогда преимущественно в столичном Толмачевском переулке. Для несведующих стоит объяснить, что толмач – это переводчик, но не письменных источников, а устной речи. Поэтому нельзя уверенно сказать, мог ли предок Калерии Тимофеевны прочитать в подлиннике «Страдания молодого Вертера», тем более что они были написаны великим Гете лет через двести с лишним, но всякие посольские речи и приветствия он переводил вполне бойко, за что справедливо получил прозвище Дерфедюк, так как можно догадаться, переводил он с тогдашнего немецкого.