Чёрно-белое колесо

Волкова отмахнулась.

– Погоди, дай посмотреть на нового спонсора, и на то, как Стольникова карьеру строит, прямо тут.

– Это не спонсор, – пробормотала другая девчонка, неловко отводя глаза. – Это муж. Оль, пойдём ещё выпьем, а?

– Муж, – удовлетворённо протянула Волкова. – Прелесть какая. Регинка, а он знает про твою новую работу в Москве? А про то, каким местом ты её заработала? Поделилась с благоверным или ещё нет?

– О какой работе она говорит? – тихо спросил Андрей, внимательно рассматривая Ольгу. Регина молчала. От дома спешила Тамара с пледом. Волкова смеялась, глядя на Регину. Девчонки бестолково уговаривали её отправиться назад, к костру, к выпивке и музыке, бросая обеспокоенные взгляды на Регину с Андреем. Волкова не уходила, наслаждаясь ситуацией. Подоспевшая Тамара что-то зашептала ей на ухо, замахала руками.

– Да идите вы все, – оборвала её Ольга. В последний раз ухмыльнулась Регине, развернулась, покачнувшись, и ушла к дому. Регина перевела взгляд на Андрея и поняла – не обойдётся. Не будет хорошо. Он смотрел на неё сверху вниз чёрными штормовыми глазами.

– О какой работе она говорила? – спросил он ещё раз. Спокойно и ровно спросил. Лучше бы сейчас встряхнул, накричал, да хоть ударил. Регина облизала почему-то пересохшие губы и ответила:

– Меня в московский журнал берут. Фотографом.

– И когда ты собиралась мне об этом сказать?

Она смотрела снизу вверх, не зная, что ответить.

– Сегодня? Завтра? О чём ещё ты забыла мне рассказать?

Он смотрел ей в глаза. Так смотрел, что даже захоти она соврать, не получилось бы. Сказать, что не хотела? Что её заставили? Тогда он пойдёт и убьёт Семёныча. И его посадят. Из-за неё. Она смотрела молча и слышала, как шуршащей колкой стеклянной крошкой осыпается на землю её жизнь, её будущее с Андреем, её маленькое личное счастье.

– Скажи мне, что это неправда, – его губы еле пошевелились.

Она молчала. Секунда, другая, и он отвернулся. Легко столкнул её голову со своих колен, Регина даже не ударилась. Поднялся и, не оборачиваясь, зашагал к дороге. Регина села, обхватила себя руками за плечи. Тёплый августовский вечер вдруг стал холоднее декабрьского.

– Догони его, – потребовала Тамара, оказавшаяся рядом. Кажется, она слышала весь разговор. Регине было всё равно. Что она скажет, если догонит? Прости? Больше такого не повторится? Зачем ей его прощение, если она сама себя простить не может. Она встала, закусила губу, почувствовав солёный привкус. Сцепила зубы, сжала пальцы в кулаки. Нужно дышать, нужно просто дышать. Она подумает обо всём завтра. Завтра. Внутри горело, жарко, больно и беспощадно, выжигая напрочь что-то хрупкое, нежное, прятавшееся до сих пор в самой глубине. Перед глазами так и стояла улыбка Волковой, и скулы сводило от желания стереть её хлёсткой оплеухой. Такой, чтоб до крови, до разбитых губ, до страха в ненавистных глазах. Но Регина стояла и не двигалась с места. Подошедшая сзади Тамара обняла её за плечи, вздохнула.

– Бабы всегда бабы, – сказала она. – В любое время и в любом месте. Хоть воздушные институтки, хоть рабочие лошадки. У всех одно больное место – мужики. И друг друга они по этому самому месту и бьют.

Помолчала, снова вздохнула, добавила сочувственно:

– Помиритесь, не переживай ты так. А этой стерве ещё отольётся.

Регина сбросила её руку с плеч, с силой расцепила зубы, сказала глухо:

– Не помиримся.

Она знала это точно, как знала каждую чёрточку лица Андрея, каждую интонацию его голоса, каждый оттенок настроения. Он не простит. Он. Её. Не простит. Всё. И какая разница, что там будет дальше с Волковой. Правую руку пронзило болью. Регина мельком глянула вниз. Сжавшиеся в кулак пальцы побелели, в безымянный врезалось обручальное кольцо. Она заставила себя разжать ладони, встряхнула ими и зашагала по дорожке к воротам дачи.

– Тебе такси вызвать? – крикнула вслед Тамара.

Регина помотала головой, не оборачиваясь. Ей не хотелось, чтобы кто-то видел её мокрые щеки и потёкшую тушь.

Ночевать Андрей не пришёл. Регина всю ночь простояла, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу и глядя в чёрную ночь. Маленькая, не развернуться, квартира казалась безбрежным океаном, бесконечно пустым и равнодушно тихим. Бездонная глубина под плёнкой пепла и льда. Где-то в другом измерении, за стеной, сопела Элла, обнимая жуткого сиреневого зайца. Его привёз от матери Андрей и со словами – это ещё мой, практически семейная реликвия – отдал дочери.

Андрей. Ночь молчала, перемигиваясь сама с собой разноцветными огнями. По улице не проезжали такси, не останавливались возле их дома. Не хлопала дверь подъезда. И не раздавались шаги по лестнице. Сколько раз Регина просыпалась от этих привычных звуков? Так же привычно костерила громких соседей, обещала утром вызвать участкового и сдать весь этот притон, именуемый приличным подъездом, к такой-то матери. Сегодня не было и соседей. Регина прислушивалась к каждому звуку. Ей казалось, что она даже чужое дыхание на лестнице услышит. Было тихо. И когда она приехала домой и забрала дочь у соседки. И когда уложила её спать и встала на пост у окна. И когда чернильная тьма заполнила улицы, и часы показывали что-то после трёх. А когда бледный рассвет принялся, крадучись, призрачной тенью ползти по крышам, Регина наконец задёрнула штору. Чувствуя, как гудят затёкшие ноги, присела к столу. Залпом выпила стакан воды, посмотрела невидяще в стену напротив, и ушла в комнату.

Сумка оказалась небольшой. Самое необходимое себе и Элке. Намного больше места заняли Красавчик и всё, к нему прилагающееся. Паспорт, немного денег. Они собирали на новый диван, старый совсем развалился. Регина взяла ровно половину. Разбуженная Элла вцепилась в сиреневого зайца, не оторвать. Пусть. Записку писать не стала. Она не знала, что могла бы сказать. Положила на тумбочку у кровати обручальное кольцо. На безымянном пальце под ним оказалась содрана кожа. Пройдёт, когда-нибудь всё пройдет.

До работы пришлось ехать на такси, с ребёнком и двумя сумками в автобус рано утром было не влезть. Там, перехватив Элку поудобнее и повесив на плечо футляр с Красавчиком, Регина без предупреждения вломилась в приёмную главреда. Секретарша, только что присевшая за стол с первой утренней чашкой чая, недоумённо воззрилась на неё.

– У себя? – осведомилась Регина. Секретарша кивнула и сказала:

– Только пришёл. У него важный гость, просил не мешать.

– Малиновый? – уточнила Регина, сгружая Элку на стул для посетителей.

– Ну да. Стольникова, ты куда?

– Посиди здесь и ничего не трогай, – велела Регина озирающейся с любопытством Элке. И под возмущённый вопль секретарши шагнула к дверям. Семёныч при её появлении вскочил, открыл было рот, но сказать ничего не успел. Регина прошла мимо него к столу, за которым, развалившись в хозяйском кресле, сидел малиновый пиджак. «Ненавижу этот цвет», – подумала Регина, оперлась на стол ладонями, наклонилась к внимательно наблюдающему за ней пиджаку и чётко сказала:

– Могу приступить к работе прямо сегодня, денег возьму много, ко мне и в процесс не лезть. Из любой шмары тебе куклу Барби сделаю. Не понравится – переделаем. Раз, второй, десятый, двадцатый – пока не понравится. Ну, берёшь?

Малиновый пиджак с минуту смотрел на неё, даже не моргая, в кабинете стояла гробовая тишина. Семёныч, кажется, даже дышать боялся. А потом пиджак вдруг хищно, неприятно, но явно одобрительно улыбнулся. Улыбка у него была странная, губы растягивались, а глаза оставались холодными.

– Зубастенькая, – сказал он хрипло. – Мне нравится.

В приемной над чем-то громко засмеялась Элка. Регина выпрямилась и сложила руки на груди. Пиджак прищурился и снова улыбнулся. Насмешливо так, понимающе. Она сцепила зубы, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Прорвётся, обязательно прорвётся. По головам, по трупам, по пепелищам.

– Сколько хочешь? – уточнил пиджак, не переставая улыбаться.

– Билет и жильё на первое время, – сказала Регина. – А за работу…

И назвала сумму. Семёныч за её спиной присвистнул.

– Зубастенькая, – повторил малиновый, и достал толстое кожаное портмоне. – Завтра придешь вот по этому адресу, будем работать.

Поверх стопки денег легла визитка. Регина кивнула, сгребла всё в кучу и сунула в карман. Вышла, не попрощавшись. Забрала Элку, сумку и через пять минут уже была на улице. До вокзала было минут пятнадцать пешком. Жаль, с Тамарой не попрощалась.

Андрей вывернул из-за угла дома, когда сумерки уже таяли на городских улицах. Он не помнил, где бродил ночь. Где ноги носили. В голове не было ни единой мысли. Прошедший вечер казался нереальным, приснившимся даже не ему самому. К утру он понял, что не может избавиться от этого ощущения. Ему нужно было снова увидеть Регину, снова посмотреть ей в глаза, чтобы окончательно поверить, что его мир рухнул. И он пошел туда, где еще вчера был его дом. Проходя под окнами, поднял голову. Свет не горел. От подъезда отползало такси. На секунду Андрею померещились длинные сиреневые уши в заднем стекле. Он невыразительно хмыкнул. Ему сейчас весь мир чудится. Нервы. Он задержал дыхание, как перед прыжком в пропасть, и шагнул в подъезд.

1993

Зима грызла душу. Особенно она неистовствовала по ночам, скреблась в окно и жутким шелестящим голосом метели уговаривала открыть его, вдохнуть колючий ледяной ветер, выбраться, отдаться, раствориться. Коготки снежинок царапали стекло, невидимые в чернильной темноте, страшно и тоскливо шептала что-то позёмка внизу. Зима смеялась, тихо скалясь морозными зубами.

В обшарпанной однушке в спальном районе было холодно, в щель под окном немилосердно дуло. Элка бесконечно хлюпала носом и кашляла. Регина куталась в драный колючий плед, прилагавшийся к постельному белью и, собственно, съёмной квартире, и морщилась. Холод не раздражал, раздражали ассоциации с прошлым. В доме, в котором она провела детство, точно так же дуло изо всех щелей, и плед тоже был колючим. Только ещё более драным и грязным.

– А у меня сегодня выходной, – радостно сообщила Маруся. С Марусей вместе они и снимали эту халупу, так было дешевле. Ни одна из них не могла пока позволить себе большего. Ни Регина, до глубокой ночи проводящая фотосессии от журнала и пока только мечтающая улучшить проклятые жилищные условия. Вообще хоть что-нибудь улучшить. Москва жрала всё, что зарабатывалось. Ни Маруся – милая блондиночка откуда-то из-под Саратова, устроившаяся крайне удачно, как она полагала, официанткой в ресторан и предпочитающая ночные смены.

– Давай к нам, – уже не раз предлагала она Регине. – Работы навалом, ночью клиентов всегда много. Официанток не хватает, а чаевые…

Она мечтательно закатывала круглые небесно-голубые глаза.

– Ты не представляешь, какие типы к нам иногда заезжают, могут такую пачку денег отвалить – закачаешься.

– Так какого чёрта ты в этой дыре сидишь?

– С хозяином делиться приходится, – после подобных вопросов Маруся резко грустнела.– Кто ж мне даст всё забрать?

– А тебе клиенты только чаевые предлагают? – спросила как-то Регина после очередной восторженной тирады. Вот она, Маруся, ещё немного поработает и сможет и жильё себе купить, и машину, и приодеться, и вообще. Та пожала плечами и легко ответила:

– Да нет, конечно, всякие бывают.

– И тогда что?

– Ничего, – Маруся улыбнулась.– Кто же меня на этой работе держать будет, если я ещё и ломаться начну? Знаешь, сколько желающих на моё место? А так и деньги хорошие, и возможность подцепить кого богатенького. Говорю тебе, давай к нам.

Регина передёрнула плечами и ничего не сказала. Если не считать привычки бесконечно болтать, Маруся была отличной соседкой. Не мусорила, не оставляла свет в туалете включённым, а тюбик зубной пасты открытым, днями сидела с Элкой. А Регина за это сама обеспечивала всех едой, платила за квартиру вовремя. Ругаться с ней не хотелось, как не хотелось искать другую соседку, няню для Элки, которую некуда было деть, другую квартиру. Эта была холодной, без ремонта и с минимумом мебели, зато со стационарным телефоном и недалеко от редакции журнала. Ничего лучше пока всё равно не найти.

– Привет, моя хорошая, – засюсюкала Маруся, наклоняясь к собирающей за столом кубики Элле. Детей Маруся любила, и Элку, на взгляд Регины, нещадно баловала. Девочка улыбнулась ей и сказала, показывая собранную из кубиков картинку:

– А у меня котик. Красивый?

– Конечно, красивый, – согласилась Маруся. – А у меня розочка, смотри, какая.

Она жестом фокусника вытащила из сумки пластиковую коробку с пирожным в кремовых розочках внутри. Элка ахнула и захлопала в ладоши.

– Мама, можно? – повернулась она к Регине.

– Это сегодня на кухне у повара день рождения отмечали, – сказала Маруся. – Дай, думаю, вкусненького нашей принцессе возьму.

– Лучше бы букварь почитали, вместо того, чтобы сладкое жрать, – Регина потерла уставшие глаза.

– Ну, ты чего? – удивилась Маруся, глядя на насупившуюся Элку. – Сейчас съедим и почитаем. Чего ты ребёнка мучаешь? Научится ещё читать, для этого, вон, школы существуют.

Регина отмахнулась.

Работа в журнале много не приносила. На оплату жилья и еды хватало, даже оставалось немного, но это было не то, за чем Регина ехала сюда. Не то, ради чего срубила под корень предыдущую жизнь. Поэтому, когда судьба подкинула шанс, отказываться не стала. Это был не подарок, это была заслуженная награда. Не выпрошенная, вытребованная. Из горла вынутая Региниными руками. Как-то по осени к их хозяину приехал партнёр, тоже малиновый пиджак, золотые зубы, только взгляд не в пример страшнее. Мутные бесцветные глаза казались неживыми. Куски стекла. Холодные такие, от них озноб до самых костей пробирал.

– Он когда на меня смотрит, – пожаловалась Регине шёпотом одна из коллег, девчонка-оформитель. – Кажется, что взглядом разделывает. Медленно так, со вкусом, и с вот таким же бесстрастным выражением лица.

Регина была с ней согласна. Только выбора не было. Пока этот тип ждал их начальство, он пристально разглядывал студию, в которой проходила съёмка. Томно изгибающаяся на бархатных подушках модель его не заинтересовала. Ну да, он наверняка и не такую себе купить может. Взгляд рыбьих глаз преследовал Регину, изредка скользя по её помощникам, поправляющим модели грим, переставляющим свет или меняющим фоновые подушки. Под этим взглядом трудно было сосредоточиться. Руки подрагивали, норовя испортить очередной кадр. Регина злилась. Злость копилась долго, примерно с полчаса, за которые так и не получилось нормально поработать. Поэтому, когда над плечом внезапно раздался голос, она почти не испугалась, зато испытала жгучее желание развернуться и послать его обладателя куда подальше.

– А что, красивая, ты всё, что угодно сфоткать можешь?

– Перерыв пять минут, – сказала Регина помощникам и глянула в лицо неприятно улыбающемуся типу.

– Могу.

– А если, например, у меня праздник дома намечается?

– Могу, – повторила Регина. И добавила:

– Дорого.

– Дорого, – растянул слово собеседник. Нехорошо растянул. Снова улыбнулся. Глаза продолжали оставаться холодными, неживыми.

– А если по дружбе попрошу?

Попросит, с ножом к горлу. Регине было страшно, очень-очень страшно. Она тоже улыбнулась в ответ. Оскалилась, как скалятся бродячие собаки, загнанные в угол:

– Друзья на праздниках тоже отдыхают, выпивают, потом руки дрожат, и фотки не получаются. А наёмные работники не пьют, зарплату отрабатывают честно.

Она продолжала улыбаться, а в голове мелькнуло – надо было Марусе адрес Андрея дать, чтоб было куда Элку отправить, если что. А то выйдет сегодня с работы, подхватят под ручки, сунут в чёрную машину и всё, поехала праздник снимать. Тип разглядывал её внимательно. Таким нельзя показывать страх. Нельзя. Это Регина знала точно, поэтому стояла, выпрямив спину и подняв подбородок.

– Белый! – раздался от дверей голос начальства. – Приехал уже? А чё здесь торчишь? Чё, мои дуры тебе ни чаю, ни кофе не предложили?

Тип отвлёкся, повернулся, а потом и вовсе ушёл с приятелем в его кабинет. Регина выдохнула, закусила губу и вытерла влажные ладони о джинсы.

– Ну ты даешь, – с благоговейным ужасом пробормотала девчонка-оформитель.

Регина мотнула головой.

– Прорвёмся, – пробормотала она себе под нос. И уже громче прикрикнула:

– Всё, отдых закончен, работаем!

Тип вместе с хозяином вышли из кабинета через час, распространяя аромат коньяка и сигарет. Регина невольно потянула носом. Вдвоём они подошли к ней.

– На, – рыбьи глаза протянул визитку. – Приедешь в пятницу, к семи. Не боись, не обидим. Аппаратуру возьмёшь с собой. Цену обсудим.

Регина покосилась на начальство, то улыбалось.

– Хороший спец, не пожалеешь, – сказало оно. Тип ухмыльнулся.

– Проверим.

И пошел к выходу, у самой двери обернулся, спросил:

– А если тёлку привезу, сделаешь красиво? Как эту вон, – он кивнул на переодевавшуюся в углу модель.

– Сделаю, – сказала Регина.

– Дорого? – прищурился он.

– Дорого, – подтвердила она.

Тип хмыкнул и ушёл, а Регина приобрела подработку – съемки семейных праздников, фотосессии для любовниц, выезды на природу. Крутые мужики в малиновых пиджаках на оплату не скупились, да и требовательностью особо не отличались. Вот им важно, завален горизонт на фото с шашлыков? Главное, все раскрасневшиеся от выпитого рожи в кадр влезли. И плевать, как ложатся тени на снимке очередной пассии, одежды лишь бы на ней поменьше, да взгляд понаивнее. Периодически от однообразия и откровенной гадливости к подобной работе Регину подташнивало. Но это были деньги. Её больше не запугивали. Слишком мелкая сошка, проще заплатить, чем возиться. К ней не приставали, работала-то она, в основном, на более-менее приличных мероприятиях. Остальное можно было пережить. А искусство как-нибудь потом, когда всё устаканится, когда наступит светлое завтра.

Спавшая на одной с Региной кровати Элка пошевелилась и что-то пробормотала во сне. Регина покосилась в её сторону и притушила свет настольной лампы. Подойти, поправить одеяло? Да нет, вроде и так замотана по самые уши. Не простудилась бы на постоянных сквозняках. У Регины нет возможности сесть с ней дома, а Маруся вряд ли разбирается в больных детях. Хотя, можно подумать, она сама специалист. Её в детстве от всего лечили горчичниками – это было самым дешёвым средством. От них кожа в месте применения краснела и чесалась. Не притронуться. Поэтому, чуть повзрослев, Регина на самочувствие больше никому не жаловалась. Как-нибудь само пройдёт. Но не делать же такое с Элкой.

Будто услышав её мысли, девочка снова беспокойно заворочалась. Не нравится ей здесь. Не смеется столько, сколько раньше, не шкодит, как обычно. Притихла и заговорила целыми предложениями, как взрослая. Впервые услышав от трёхлетней Элки связную речь, Регина выдохнула с облегчением. Она уже подозревала какие-нибудь проблемы с развитием. А потом, когда Элла спросила, когда они поедут домой, к папе, решила, что лучше бы дочь молчала.

– Мы теперь живём здесь, – сказала она.

Элка обвела грустным взглядом обшарпанные стены и спросила:

– Почему? Дома лучше, я домой хочу.

– Потерпи. Здесь скоро тоже будет лучше, – сказала Регина, и села за стол. – Поиграй пока, мне нужно поработать.

Элла молча прижала к себе сиреневого зайца. Больше про дом она не спрашивала.

Затёкшую от долгого сидения поясницу ощутимо тянуло. Регина выпрямилась и поплотнее закуталась в плед. Дом. Нет у неё больше дома, и не будет, если сама не сделает. Некуда ей возвращаться. Как говорят, мосты сожжены. От запаха гари до сих пор дышать нечем. Месяц назад её в коридоре перед студией на работе встретила одна из коллег.

– Стольникова, там к тебе пришли, – сказала она. И, понизив голос, добавила:

– Из милиции.

– Им-то уже что надо? – пробормотала Регина, на ходу скидывая куртку.

В кабинете начальника отдела рекламы, для которого Регина делала львиную долю фотосессий, её ждал пожилой усатый дядечка в форме. Поднялся ей навстречу, окинул взглядом её небрежно завязанные в хвост чёрные волосы, потёртые джинсы, сапожки на рыбьем меху.

– Стольникова Регина Игоревна? – уточнил он. Она кивнула. – Вы в курсе, что вас разыскивают?

– Кто? – не поняла она. – Что случилось?

– Муж, – сообщил дяденька. – А что случилось, и почему ему забыли сообщить, где находитесь, это вам виднее.

Андрей что, подал в розыск? Бред какой-то. Регина потрясла головой, впрочем… Она уехала, не оставив даже записки, забрала документы, ребенка и исчезла, никого не поставив в известность. Волновался? Она нервно сцепила руки. Не стоит себе льстить. За Элку может быть, а она ему теперь никто.

Наблюдавший за ней дядечка сухо поинтересовался:

– Поругались, что ли?

Регина криво улыбнулась:

– Типа того.

– Типа того, – передразнил он недовольно. – Дурью маетесь, людей от работы отвлекаете. У меня четырнадцать огнестрелов на районе. А я, вместо того, чтобы делом заниматься, семейные ссоры разбираю. Пропавших обиженных жён ищу.

– Не ищите, – сказала Регина. – Мы сами уладим.

– Вот как заявление муж заберёт о пропаже, так и перестану искать, – сказал дядечка непримиримо. – И о месте работы вашем ему сообщу. Положено так.

– Он заберёт заявление, – сказала Регина. – Обязательно.

Она сможет договориться. Сможет, это всего лишь деловой разговор.

Не смогла, написала письмо, что все у них с Элкой в порядке. Что искать никого не надо, она сама как-нибудь приедет. Что развод даст по первому требованию. Нужно было ещё многое написать, наверное. Попросить прощения. Не за то, что было у неё с главредом. За такое не прощают. За отъезд. Нужно было, наверное, написать, что ей жаль, что она желает ему счастья. Не смогла. Десяток коротких сухих строчек. Белый конверт, утром брошенный в синий почтовый ящик. И тот самый удушливый запах гари от сожжённых мостов. От него слезились глаза. Регина заставила себя оторвать взгляд от почтового ящика, развернуться и отправиться на работу. Больше к ней никто не приходил и никто её не искал.

Читать Регина не любила. Мир с самого детства представлялся ворохом картинок, цветных и чёрно-белых, чётких и смазанных, идущих по порядку и тех, что нужно было разложить самой. Возиться и рассматривать эти картинки было интересно. Буквы на белых страницах, сухие и скучные, нет. Да и книг у них дома не водилось. Только школьные учебники. Да и те жили в портфеле, появляясь на свет тогда, когда несделанное домашнее задание грозило совсем уж крупными проблемами. Намного интереснее было сбегать к мелкой речушке, протекающей через их станцию. И сидеть на берегу до самой темноты, наблюдая за закатом, за проходящими поездами и суетливыми жителями посёлка. А потом у одноклассницы появился телевизор. И всё изменилось. Они собирались большой компанией в маленькой комнатушке, занимали все горизонтальные поверхности – стулья, пол, подоконники. И смотрели передачи, фильмы, иногда даже везло на мультики.

И только одна книга, попавшая Регине в руки, когда её было 15, серьёзно зацепила. Книгу привезла часто навещавшая родственников в Москве мать одноклассницы, любительница литературы в целом и любовных романов в частности. Толстый томик, почти затрепав до дыр, тайком перечитала вся женская половина школы от двенадцати до семнадцати. И Регина тоже. И пропала.

Она шла домой тем вечером, не замечая дороги, натыкаясь на прохожих и спотыкаясь обо все кочки. Героиня прочитанного казалась самой прекрасной, сильной, смелой и бесстрашной. «Я тоже так смогу, – думала Регина. «Смогу. А что, я же не хуже. А все неприятности… Я подумаю о них завтра. А завтра будет новый день. И он обязательно окажется лучше, чем сегодняшний».

Не упомнить, сколько раз эта фраза заставляла её двигаться дальше. Не сдаваться, не растекаться липкой от боли и слабости лужей. Для других просто цитата, расхожая фраза. Для неё мантра, палочка-выручалочка на самые тяжелые случаи. Закрыть глаза, сцепить зубы, вдохнуть поглубже. И повторять про себя, пока тупая ноющая боль, жгучая злость и царапучая обида не растворятся внутри – я подумаю об этом завтра. Завтра. У меня целая ночь передышки. Решение придёт, нервы успокоятся, всё наладится.

Регина открыла глаза. Комнату заливала темнота. Разложенных на столе и коленях листов с рисунками практически не было видно. Спина затекла. Регина пошевелилась, и старый плед, закрывавший плечи, сполз на пол с шуршанием. На кровати заворочалась Маруся. Регина встала, подняла плед, собрала рассыпавшиеся листы и сложила на столе. Нужно поспать хоть пару часов. Она не успела сделать и шага к кровати, как за окном раздался шум, визг тормозов, хлопание дверцы машины, крики. Один детский. Она вернулась, чуть отодвинула штору. Под окнами дрались мужчина и женщина. Кажется, первый был изрядно пьян. Во всяком случае, на ногах держался нетвердо. Но это не мешало ему наносить удары с искренней безудержной злобой. Он невнятно матерился и всё пытался попасть женщине в лицо. Та уворачивалась, визжала и старалась вцепиться противнику в глаза ногтями. Между ними метался, пытаясь растащить, парнишка лет двенадцати.