Чёрно-белое колесо

– Давай спущусь вниз, к телефону-автомату, и позвоню маме. Она должна знать, что в таких случаях делать.

– Сами, – огрызнулась раздражённо Регина. – Ещё не хватало, чтоб мне потом высказывали, мол, плохая мать, даже с таким пустяком справиться не могу.

Андрей промолчал. Что-то в этом роде мама ему уже не раз говорила. Разумеется, не при Регине.

Уложить ребёнка удалось только поздно ночью. Регина свернулась клубком в кресле рядом с кроваткой и, серая от усталости, мгновенно отключилась. Андрей не стал её трогать, лёг на диван и долго перед тем, как уснуть, смотрел в потолок. Тени занавесок, шевелящиеся от сквозняка, переплетались причудливым узором. Как волосы Регины на ветру. Она не любила ходить с распущенными по улице, ругалась, что потом распутать невозможно. Регина – ветер, огонь, буря, тёмные глаза в длинных ресницах, тонкие запястья. Она смеялась звонко, словно рассыпая вокруг маленькие колокольчики. Она злилась, когда куда-то опаздывала. Уже несколько лет она была для него всем. И с каждым днём он всё яснее понимал, что ничего о ней не знает. Начинающий фоторепортёр, девчонка со смешными хвостиками и распахнутыми, всегда насторожёнными, как у дикой лани глазами, была простой и понятной. Уверенная жёсткая женщина со злым блеском во взгляде была незнакома. Он любит совершенно чужую женщину. Любит с каждым днем всё больше и больше, дышит ею. Регина. Однажды она сказала, что это не настоящее её имя. Больше ничего, кроме самых общих вещей, он не знал. Выросла на железнодорожной станции. Отца не было, мать пила. Дождалась совершеннолетия и сбежала оттуда. Всё. Он не спрашивал о подробностях. Ему просто нужно было, чтобы Регина была рядом.

– Это всё бред, – пробормотал он. – Какие трупы, какие головы? Она просто устала и в плохом настроении. Не всерьёз.

Тени на потолке не ответили, они не знали, так ли это. Андрей закрыл глаза, он тоже не знал.

Ближе к рассвету небо просыпалось крупным дождём. Стучащие по крыше капли, разбудили Регину. Полежав ещё, она поднялась. Включила чайник, посидела немного на кухне. Тишина успокаивала. Хотелось протянуть эти мгновения, в которые не нужно было никуда бежать и ничего делать. Последнее время было непростым. Чтобы выжить, их газета бралась за всё. Статьи о дорожных происшествиях, о вырубке леса где-то в глуши, об открытии нового магазина, интервью с бабушкой-пенсионеркой, видевшей призраков на местном кладбище. Регина моталась с Красавчиком наперевес вместе со всеми журналистами. Отдел новостей, отдел рекламы, срочные выпуски. Иногда ей казалось, что она путает людей, события и даты. Не слышит, о чём спрашивают очевидцев, не знает, на какую тему вообще репортаж. Правильный свет, оптимальное расстояние, чтобы лица не расплывались, минимальное количество плёнки – за неё отчитываться. Не думать, не отвлекаться, работать. Красавчик тянул руки, под вечер пальцы едва держали его гладкие бока. Занести плёнку в фотолабораторию, приползти домой поздно вечером. Соседка укладывала Элку спать часто задолго до появления родителей. Ответственная пенсионерка отчитывалась, что девочка ела, во что играла, сколько спала днём. Четверо внуков, уже закончивших школу. Опыт. Регина почти не слушала, что-то ела, кивала и прикидывала, что нужно успеть завтра. Нужно, нужно потерпеть, рано или поздно она изменит ситуацию и не придётся больше столько работать. Или, хотя бы, не считать копейки после выдачи зарплаты.

Андрей тоже работал. Как мог, она знала. Сейчас все крутились, как могли. Глядя, как он засыпает в кресле после ночных разгрузок, она с раздражением думала о глупой принципиальности, о нежелании бросать его бесценный институт, о нежелании искать другой заработок. Они не разговаривали об этом, предлагать было бы бесполезно, Регина знала и не понимала. Пострадать над растоптанными идеалами можно и потом, а жрать хочется уже сейчас. Она могла бы устроить его куда-нибудь туда, где крутятся деньги, благо знакомств хватало. Это единственное, чего всегда в избытке у журналистов. Но он не пойдёт, она знала. И он знал, что она знает. Он молча уходил по ночам разгружать машины, она молча встречала его после работы, если сама к тому времени возвращалась. Регина скучала по тому времени, когда они говорили обо всём.

Андрей спал. Регина отрешённо понаблюдала за тем, как равномерно поднимается и опускается широкая грудь с тёмными кружками плоских сосков. Красивый, очень красивый. Высокий, мускулистый, с чёткими мужественными чертами лица. Научные сотрудники не бывают такими. Так ему Регина при первой же встрече и сказала. Актёры, спортсмены, военные, в конце концов. Но не потомственные химики же. Бред. А теперь их совместный с бредом ребёнок сопит заложенным носом в кроватке рядом. Регина усмехнулась, завернулась поплотнее в плед, забралась на кресло у подоконника с ногами. Из форточки тянуло ночной прохладой. Андрей спал, наблюдать за ним было приятно. Словно кошачьей лапкой по сердцу гладить. Перед внутренним взором медленно проплывали воспоминания о знакомстве.

Регина только-только начала работать в газете фоторепортёром, самой себе казалась такой важной, успешной женщиной, строящей карьеру. Особенно после года работы официанткой и уборщицей в одном лице в городской столовой. Зато она закончила курсы фотографии, копила на собственный фотоаппарат и вообще безумно гордилась собой. Их с ещё одной такой же, молодой и бестолковой девчонкой-журналисткой отправили делать репортаж о работе научного института. Они добрались до внушительного здания где-то на окраине, продемонстрировали документы на проходной и вот уже час покорно бродили по узким пустынным коридорам вслед за весьма разговорчивым пожилым дяденькой в очках. И слушали, слушали, слушали. Дяденька сыпал терминами, размахивал руками, что-то увлечённо вещая, и не разрешал заходить ни в одну дверь из попадавшихся на пути. Лаборатории, эксперименты, секретность. Регина даже не расчехлила рабочий фотоаппарат. Девчонка-журналистка кивала в такт дяденькиным речам, и на лице её отчетливо читалось – уволюсь к чертовой матери. Вот завтра же уволюсь.

Регина её понимала. Они стояли возле какого-то стенда и слушали что-то про сложности технологического процесса и технику безопасности, когда Регина увидела его. Парень вышел из ближайшей к ним двери, встретился с ней взглядом и улыбнулся. И всё. Регина поняла, что если не перенесёт на плёнку эти невероятные глаза и улыбку, вызывающую дрожь в коленях, то просто не сможет спокойно жить.

– Пал Андреич, – спросил парень. – А кто это с вами? Может, нужно помочь чем-нибудь?

– О, Андрей, – оживился дяденька в очках. – Тут у нас представители прессы. Я уже почти всё, что можно и нужно показал, но время, время. Закончи экскурсию, раз ты свободен. Девушки, знакомьтесь, Андрей Стольников, младший научный сотрудник.

– Очень приятно, – сказал Андрей Стольников. И снова улыбнулся. Журналистка разулыбалась в ответ, открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Регина не дала. Она протянула Андрею ладонь и представилась:

– Регина, – и добавила тише. – Можно я вас сфотографирую?

– Таких интересных предложений мне ещё не делали, – сказал он. – А почему бы и нет? Я через час заканчиваю и буду полностью в вашем распоряжении.

Его глаза смеялись. Серо-голубые, прозрачные, как речная вода. Такие же глаза у Элки.

А потом они гуляли. Регина доказывала, что Андрей врёт и вовсе не работает в институте. Таких научных сотрудников не бывает. Он смеялся и тыкал пальцем в собственный пропуск, который извлек из кармана.

– Это ты моего отца не застала, – говорил он. – Тогда бы утверждала, что и профессоров таких тоже не бывает.

Отец Андрея работал в том же институте, занимался какими-то изысканиями, Регина не вникала в подробности. Он умер несколько лет назад, и осталась у Андрея только мама.

Они сидели на лавочке в парке, ели мороженое, и Регина слушала. Про профессорскую семью, про химическую лабораторию, про всё-всё-всё, о чём рассказывал Андрей. Слушать было интересней, чем говорить самой. Да и не хотелось ничего рассказывать о себе. По сравнению с Андреем она была помойной кошкой рядом с леопардом. Нет, пусть рассказывает он. А потом они целовались. В том же парке, прямо на первом свидании, не обращая внимания на прохожих и их взгляды. Мир обрушивался водопадом и разбивался брызгами у ног. На всё было плевать, и ничего не могло перекрыть лихого бесшабашного счастья, затопившего всё внутри и снаружи. Не было никого, были только они вдвоём.

– Я тебя никуда не отпущу больше, – сказал Андрей куда-то во встрепанные Регинины волосы.

– Что, вот прямо так и не отпустишь? – она хмыкнула, утыкаясь лбом ему в плечо. А про себя подумала: «Скажи да».

– Да, – сказал он.

– А если я не согласна?

– Твои проблемы.

Они смеялись. Потом целовались снова.

– Я уже всё решил, – Андрей, провожая, закутал её в свой пиджак. В простой рубашке без официального пиджака он казался ещё красивее, и Регина таяла, как мороженое на солнце.

– Что решил?

– Мы поженимся. Жить есть где, у меня квартира от тётки осталась. Мама обитает отдельно.

Квартира и правда была. Доставшаяся от тётки и бабушки, маленькая, неудобная, зато двушка. Вместе с квартирой достались и тени прожитых двумя одинокими старухами лет. Они прятались под вязаными кружевными салфетками, накрывающими мебель. Таились в старых стеклянных вазах и графинах, как бы ещё не довоенных, отражаясь в их гранях. Выглядывали из-за вышитых подушек и гобеленов на стенах.

– Как ты в этом живёшь? – ужасалась позже Регина. Андрей пожимал плечами.

– Мне не мешает.

Регине мешало. Собрала и выбросила в тот же день, как переехала к Андрею. Но это было позже. А тогда она думала, что он шутит.

– Поженимся?

– Конечно. Я честный человек. Кстати, сына назовем Мишкой, а дочку Машкой. И не спорь, я всё решил.

Поженились они через два месяца.

Элка зашевелилась, засопела как ёжик. Регина заглянула в кроватку. Нет, не проснулась. Значит, можно и самой подремать, пока Андрей на работу не встанет. Всё тот же научный институт. Всё тот же научный сотрудник. Всё тот же мирок крошечной квартирки, пелёнок и причитаний бабок на лавочке. Страна замерла в напряжённом ожидании, ходят упорные слухи о больших переменах. А они с Андреем так и сидят в этом богом забытом городишке и лично у них перемен не предвидится.

– Нет, нужно выбираться отсюда, – пробормотала Регина, укладываясь под бок к мужу. – Надо, надо.

Осень шептала за окнами дождём какие-то ласковые глупости. И сон под них приходил мягкий, тёплый и уютный, как тот самый плед, небрежно брошенный сейчас у кресла.

Ноябрьские сумерки тяжело расползались по кабинету. Собравшиеся в нём люди молчали. Тишина давила на плечи. Прямо военный совет, подумал Андрей. Враг наступает, нужно давать бой, а ни боеприпасов, ни бойцов. Командование думу думает, а остальные почтительно ждут.

Ирония была мрачной, как сгустившиеся по углам тени, и горчила на языке. Хотелось сплюнуть. А он ведь, как любой мальчишка, зачитывался вот такими книжками о войне и, представляя себя на подобном военном совете, всегда думал – а вот я бы, я бы сказал, я бы помог. Пожалуйста, придумывай. Сидишь вот, среди немолодых и неглупых людей, готовых выслушать любое предложение. Потому что они не знают, что делать. И тебя выслушают, если тебе есть что сказать. Только нечего. И врага нет, и боеприпасов не надо, больше не решается всё так просто.

– Закроют нас, как пить дать закроют, – сказал Пётр Васильевич, заведующий лабораториями. – Законсервируют все проекты и закроют.

– Не будут консервировать, – отмахнулся кто-то с дальнего конца стола. – Просто выгонят на улицу и всё. Теперь наука не нужна.

Ему не ответили, такое тоже могло быть. Никто вообще не знал, что будет завтра.

– Нужна, – мрачно выдал кадровик. Он ещё с отцом Андрея работал, принимал и увольнял половину НИИ. – Нужна наука. Войны, революции, а наука никуда не денется. Прогресс не остановишь.

– А что остановишь? – внезапно взорвался Васильевич. – Что? Утечку кадров ты остановить можешь? Знаешь, сколько у меня народу осталось? Четыре человека. Четыре, мать твою! На семь лабораторий. Весь молодняк ушел. В бизнес, чтоб его! – Он подскочил и треснул кулаком по столу. – Не нужна им твоя наука, нахрен не нужна! Им жрать надо. И семьи кормить.

Он обвел бешеным взглядом присутствующих, остановился на Андрее, ткнул в него пальцем:

– Думаешь, чего мы на совещание младших научных тащим? Вот Стольникова, например. Потому что он самый гениальный? Потому что отец у него нам всем хорошо известен? Нет! Потому что некого больше. Он один из немногих, кто не ушел ещё из вашей науки!

«Было бы куда, ушел бы», – подумал Андрей. Только что упомянутый отец укоризненно смотрел на него со стены, завешанной фотографиями известных и значимых в НИИ людей. Строгий костюм, серьёзное лицо, прищуренные глаза. Точно такое же фото, только поменьше и без траурной ленточки в нижнем углу, стояло дома у мамы. Отец бы, наверное, не думал, что лучше – наука или бизнес. Он был принципиальным и верным идеям. У Андрея идей не было. Были жена и дочь. И мама.

– Прекрати истерику, – утомлённо сказал директор института. – Все мы всё знаем. Можно сколько угодно глотку драть, ничего ты этим не изменишь.

Все опять замолчали. Пётр Васильевич плюхнулся на стул и вытер лоб. Руки его подрагивали.

– Здание наше администрация продавать думает, – сказал тихо Валентиныч. – Ходят слухи, кто-то крупную сумму предложил. То ли казино хотят сделать, то ли ресторан.

– Меня отсюда только вперед ногами вынесут! – снова взвился Васильевич.

– Хватит! – директор хлопнул ладонью по столу. Андрей отстраненно подумал, что так недолго после пары совещаний и без мебели остаться.

– Значит так, – директор оглядел присутствующих. – Сделать мы всё равно ничего не можем. Ни-че-го. Работаем дальше, пока не закрыли. Может, и обойдётся.

Он перевёл взгляд на тот конец стола, где сидели младшие научные сотрудники. Всего несколько человек. Недели две назад их было втрое больше.

– А вы, молодёжь, думайте сами, что делать. Нам, старикам, деваться всё равно некуда. Если кто уйдёт, обид держать не будем. Всё понимаем. Оставшимся постараемся выплачивать зарплату, как сможем.

– Никак не сможем, – буркнула главный бухгалтер. – Нет теперь денег.

– Поищем, – махнул рукой директор. – В общем, думайте, ребята. На сегодня всё, идите.

На улице окончательно стемнело. Ледяная мокрая крошка летела с ветром в лицо. Андрей пониже надвинул капюшон куртки и зашагал к остановке. На душе было тоскливо. И всё мерещилось, что в спину, со стороны оставленного НИИ, продолжает втыкаться укоризненный взгляд знакомых прищуренных глаз. Андрей передёрнул плечами. Не помогло. То ли холод был виноват, то ли необъяснимое чувство вины, но по спине так и ходили ледяные мурашки, изнутри грызло. Наконец он не выдержал. Остановился, зло сплюну под ноги. Вдохнул поглубже. И сказал громко, отчетливо:

– Пропади всё пропадом. Никуда я не денусь, ясно вам, никуда.

Поздний прохожий, тощий мужик в тёмной куртке, глянул на Андрея с подозрением и ускорил шаги. Андрей хмыкнул. Пополняем ряды сумасшедших? Их сейчас много. Ну и ладно, зато на душе стало легче. И до последнего автобуса ещё десять минут. Успеет, если поторопится.

1992

Дверь соседской квартиры распахнулась именно тогда, когда Регина вышла на площадку.

– Явилась, шалава? – вопросил хриплый женский голос.

Регина даже вздрогнула, не сразу сообразив, что обращаются не к ней. Обернулась. По лестнице медленно, качаясь и придерживаясь рукой за стену, поднималась ярко накрашенная девица лет семнадцати. От неё отчётливо несло тяжёлым сивушным духом, каблуки туфель шаркали по каменным ступенькам, выкрашенные почти в белый цвет длинные пряди сосульками болтались вокруг лица. Регину передёрнуло. Словно на своё отражение восьмилетней давности глянула.

– Явилась, спрашиваю? – повторила открывшая дверь женщина. Толстая, с неопрятными патлами седых волос, закутанная в неопределённого цвета халат. – Где шлялась всю ночь, паскуда?

Девица, поднимающаяся по лестнице, лениво обложила её в ответ площадной бранью. Женщина не осталась в долгу. Регина, отворачиваясь, чтобы не дышать ароматами ни алкоголя вчерашнего употребления, ни запахами чужой квартиры, проскользнула мимо ругающихся и выбежала из подъезда. Те её даже не заметили. С соседями она не общалась. А с кем тут общаться? Вот с такими вот, как эти две на площадке? Спасибо, обойдётся. Андрей тоже не горел жаждой разговаривать с кем-то здесь. Нет, он вежливо здоровался со всеми встречными, особенно с парой бабулек с первого этажа, лично знавшим ещё его бабушку и называвшим его самого Андрюшенькой. Но не более. Регина искренне завидовала его способности не замечать окружающей неприятной действительности. Пьяный сосед с пятого спит поперек лестницы? Перешагнём. Кто-то сверху до утра с воплями и грохотом выясняет отношения? Ну, Элка не проснулась же и ладно. А сами и подушку на голову положить можем. Сквозь неё почти не слышно. Регину это всё бесило. Андрей смеялся.

– Такие, как ты, в революцию на баррикады в первых рядах шли, – шутил он. – Подумаешь, соседи. Не заводись.

А она терпеть не могла этих соседей.

До остановки автобуса было минут десять ходьбы. Расхрабрившееся весеннее солнце жарило вовсю, несмотря на раннее утро. Регина торопилась. Сегодня нужно было появиться на работе пораньше и желательно не запыхавшейся от пробежки бабой, а юной элегантной феей с загадочным взглядом. Вчера её отловил в коридоре главред, затащил за угол и страшным шёпотом сказал:

– Значит так, Стольникова, завтра сюда приезжает мой приятель из столицы, там собираются выпускать какой-то модный бабский журнал, а он его будет спонсировать.

«Это ж откуда у тебя приятели, способные журнал проспонсировать?», – подумала Регина. Главред был немолодым, нервным волосатым типом с золотыми зубами. Их он демонстрировал всем желающим, улыбаясь непрестанно. Регине иногда казалось, что начальника когда-то хватил удар, поэтому его и перекосило, и кривая улыбочка просто не может сойти с лица. Поговаривали, что главред как-то связан с бандитами. Поговаривали, что любит он кутить в ресторанах с теми же бандитами и дорогими проститутками. Поговаривали, что видели его пару раз и на разборках местных авторитетов. Впрочем, поговаривали и что он сам эти слухи и распускает. В последнее Регина верила. Главред ей не нравился. Дёрганый, трусоватый хам, постоянно ощупывающий сальными взглядами сотрудниц младше сорока.

– Ты меня слушаешь, Стольникова? – главред наклонился ближе. От него пахло отвратительно-сладким парфюмом.

– Слушаю, – сказала она, подавляя желание отодвинуться.

– Так вот. Приятель хочет себе хорошего фотографа, попросил подобрать ему пару кандидатур.

«Попросил», – усмехнулась про себя Регина, сохраняя на лице выражение абсолютного внимания. «Велел до завтра найти и ему показать».

– Я ему предложу тебя и Волкову, – сказал главред. – Цени моё расположение, Стольникова, и не проворонь шанс. Придёшь завтра к десяти, познакомлю тебя с приятелем, поняла?

– Поняла, – улыбнулась ему Регина. Это и правда был шанс, не поспоришь.

– Вот и умница, – довольно сказал главред. – Давай, до завтра. И запомни, должна будешь.

«Я подумаю потом, как расплачиваться буду», – решила Регина, уже подходя к зданию редакции. «И буду ли вообще».

На лестнице её окликнула коллега из отдела новостей:

– Регина, тебя Семёныч искал. Велел передать, как появишься, чтоб сразу к нему.

– Спасибо, – отозвалась Регина. – Не сказал, зачем?

На часах была ещё половина десятого. С чего главреду её искать?

– Там к нему приехал кто-то, – проворчала коллега. – Прикинь, такой мужик, морда красная, пиджак малиновый, на шее цепь, на такую только собаку сажать. Семёныч его как увидел, глаза вытаращил и давай круги вокруг нарезать – прошу сюда, прошу присаживайтесь, сейчас секретарша чайку принесет. Или что покрепче?

Приехал, значит, приятель, поняла Регина.

– Тогда я пошла, – сказала она и заторопилась вверх.

– Ольку Волкову захвати! – крикнула вслед коллега. – Семёныч и её велел позвать. Я её на втором видела, только окликнуть не успела. Она в туалет юркнула.

– Макияж поправить, – буркнула Регина. Только в женском туалете на втором этаже было зеркало, в котором можно было рассмотреть себя целиком, а не один глаз или часть носа, как в карманном.

Волкова действительно была в туалете. И действительно красилась. На Регину она посмотрела искоса и презрительно скривила губы.

– Собираешься идти в таком виде? – спросила она.

– Тебе какая разница? – поморщилась Регина, открывая воду и ополаскивая руки. Одета она была вполне прилично, платье, туфельки на каблуках, чёрная сумка. Красиво и стильно, ничего лишнего. На Волковой тоже было платье. Раз в десять дороже Регининого. Ольгин любовник был владельцем небольшого казино в центре города.

– Да мне-то всё равно, – фыркнула Волкова, тщательно прокрашивая ресницы. – Просто интересно, на что ты рассчитываешь. Думаешь, ты кому-нибудь в Москве нужна? Без денег, без связей, без всего. Дура, жалко тебя.

– Не нуждаюсь в жалости, – ласково оскалилась в ответ Регина. Провела пальцами по волосам, поправляя уложенные прядки, и пошла обратно к двери. – Не опаздывай.

– Ещё двадцать минут до приезда этой шишки, – пренебрежительно сказала Волкова. – Не собираюсь торчать под дверью у главреда в ожидании. Как прислуга прямо.

Регина не ответила. Вышла, аккуратно прикрыла за собой дверь. Огляделась. В коридоре никого не было. Она открыла соседнюю дверь, за которой находилась кладовка, уборщица хранила там вёдра и тряпки. Регина вытащила из угла швабру и так же аккуратно и тихо заблокировала ею дверную ручку туалета. Закрыла кладовку и спокойно двинулась в сторону кабинета главреда. У неё есть приблизительно полчаса. Пока Волкова докрасится, пока попробует выйти, пока поднимет шум, пока на него кто-нибудь прибежит. Этим туалетом пользуются редко, он слишком далеко. Если только кому-то срочно не потребуется зеркало.

– Где тебя носит? – зашипел на Регину главред, вылетая ей навстречу.

– Аркадий Семёнович, я ещё не опаздываю, – отозвалась она. Тот шёпотом ругнулся и втащил её в кабинет.

– Вот, – громко сказал он. – Это наш замечательный фотограф, Регина Игоревна Стольникова, подающий большие надежды молодой специалист.

И снова шёпотом, правда, теперь громким, видимо, из вежливости к гостю, спросил:

– А Волкова где?

– Она не придет, – сказала Регина. – Заболела.

И, усаживаясь в кресло под оценивающим взглядом мужика в малиновом пиджаке, очаровательно ему улыбнулась:

– Здравствуйте.

За окном шелестели берёзы, переговаривались шёпотом с ветром, рассыпали ладошками-листиками солнечные зайчики по асфальту. Смеялись над чем-то. Юные, беззаботные. Вот бы вместе с ними, юным и смеяться. Всё равно над чем. Просто так, потому, что весна. Андрей приложил ладонь к оконному стеклу, улыбнулся. Он завидует деревьям, ну надо же. Пусть немного, пусть по-светлому, но всё-таки. По дороге домой надо будет остановиться ненадолго возле белых стволов, тёплых от солнца. Постоять рядом, подышать их лёгкостью. Коснуться пальцами шершавой коры. И забыть на несколько минут все заботы и проблемы. Пять минут тишины. Наедине с собой. За спиной гремела чашками мама. Гремела и бурчала себе под нос:

– Колбаса-то, колбаса, представляешь, в три раза подорожала. И это за месяц. Как дальше жить-то, ума не приложу.

Андрей молчал. Знакомо пахло ватрушками и чаем с мятой. Мама заваривала его каждый раз, как он приходил. Была искренне убеждена, что такой чай самый полезный.

– Софья Сергеевна рассказывала, что в соседнем подъезде квартиру обворовали, – говорила мама. На плите булькал, закипая, чайник. – Наркоманы, наверное, какие-нибудь. Сколько же их развелось. Молодёжь испортилась, ох, испортилась.

Андрей усмехнулся про себя. В этом вся мама. Он для неё уже не молодежь. Взрослый степенный дядька, обремененный семьёй и детьми. Дитём. А вот сосед, который старше Андрея лет на пять, но совершенно одинок, и есть она, та самая, испорченная молодежь.

– В наше время не так было, – мама продолжала говорить и неторопливо расставлять на столе блюдечки с вареньем, ложечки, пиалочки неизвестного назначения. Чаепитие для неё было незыблемым ритуалом и не терпело спешки или небрежения. Ещё одна маленькая традиция. Их в этом доме когда-то было много.

– Твой отец никогда не позволял себе ничего лишнего. Ни слова, ни жеста, ни поступка. Он за мной пять лет ухаживал, красиво, как настоящий мужчина. А тут… Сидят на лавочке по вечерам, парни, девушки, и через слово выражаются так…

Андрей молчал. Рассматривал берёзы, слушал их голоса. Всё, что говорила мама, он уже знал. Не первое чаепитие с ней, не первые жалобы. И каждый раз подспудное чувство раздражения от того, что он ничего не может сделать. Ничего. Ни с ценами на колбасу, ни с наркоманами, ни с катящимся в пропасть миром. Всю свою сознательную жизнь он рос среди женщин. Мама, тётка, бабушка. Мамины подруги и их бесконечные дочки. Отца он помнил плохо, пожилого профессора не стало, когда сыну было семь. Зато слышал о нём постоянно. В основном о том, что тот был настоящим мужчиной. Подрастая в этом суматошном и несдержанном на эмоции женском царстве, Андрей для себя решил – настоящий мужчина это тот, кто способен не дать погрести себя под ворохом проблем. Тот, кто их решает. Тот, кто способен принимать решения. Всё было просто, до определённого момента. А теперь он стоял, слушал мамино ворчание и понимал, что теория трещит по швам. Принимай решения, сколько хочешь и какие хочешь. И что это изменит?