Три цветка и две ели. Первый том

– Рернот, будет твой брат учиться, сколько хочет. По душе Богознание – отправлю его в Мери́диан с принцем Баро. Диторк Горгног нужды более знать не будет – слово Рагнера Раннора!

Рернот попытался улыбнуться и вдруг распахнул глаза – его зрачки стали нормального размера, а взгляд теперь походил на осмысленный. На его сильванском лице появилось выражение ужаса: Рернот смотрел куда-то, поверх плеча Рагнера, а тот, в свою очередь, почувствовал зловоние – знакомое ему сочетание пота и крови. Рернот крепко сжал руку герцога и через миг испустил дух, сохранив жуткую гримасу на лице, словно напоследок узрел самого Дьявола. Но затем его мышцы стали расслабляться и опадать. Рагнер снял другую перчатку зубами, потрогал шею покойника и, вздыхая, закрыл тому глаза, но свою руку разжимать не спешил – безмолвно прощался, вспоминая Рернота живым, – немного ругал его за безрассудство и хвалил за смелость.

– Ча-то воняааат… – буднично заметил второй лесоруб, которого Рагнер сразу окрестил как «бесчувственный». – Хужае, чам в лисьяй норе…

– Смолкни, – зашептал ему «меридианец». – Ужа и не воняат вовся.

Рагнер умыл снегом руки и надел перчатки, а когда стал взваливать на себя мертвое тело, то увидел в снегу охотничий нож – его он засунул за пояс из веревок, к кистеню, после чего поднялся и потащил Рернота на своей спине.

– Лучшае мы, Ваша Светлость, – предложил «меридианец».

– Не надо, – мрачно ответил Рагнер, зная, что когда плоть страдает, то душа не болит. – Воинский закон велит заботиться о теле побратима… Лучше несите впереди фонарь.

– Мужик-то вашанскай, Рернот, – заговорил по пути «бесчувственный», – он Гафага-то хватанул, а другой, какога мы не знаам, светляк-то, воротился и подрезал Рернота. Нам ента Рернот вашанскай скажал, кода мы ега тута сыщали.

– Этот Гафаг… Он кто таков? – устало спросил Рагнер. – Кроме того, что дрянь и плюется?

– Гафаг-дурак, муж сёстры Мерля-харчавника. Горястееей от Гафага у Мерля! И у сёстрицы ягайной тожа – напьётся Гафаг да калотит ее. И детянкам доставалось. В кости всё дул, ну и в карты. Дажа на каторге бывался.

– За что?

– Продул раз, нахлястался и ясли поджег тому, каму продул. Трое домов пожгло, корова померла, а курей и не счесть. Да деда, ча скотину спасал, тожа пожгло! Ежаля б не Мерль, так подвесили бы Гафага сраза, а харчавника мы почитаам. Ежаля бы не он, то никта бы за Гафага не заступился.

– Смолкни лучшае, – подал голос «меридианец». – Не так ужа дюжа Мерль и заступался…

– Да ча ты всё: «смолкни да молкни»? – проворчал «бесчувственный». – С герцогум погаварить не даст…

– Почему клейма на лице не было? – прервал лесорубов Рагнер. – Если тот на каторге был, то и клеймо должно остаться…

– Свел, поганка…

– И вы все в Нюёдлкосе знали да молчали!

– Сказжал жа те, смолкни! – махая фонарем, с выражением вскрикнул «меридианец».

– Поздно! – жестко ответил Рагнер и слегка тряхнул телом Рернота, забрасывая того себе на плечи повыше. – Другие двое, кто они?

– Прола Шорхог – дурак с детяства и безмолвнай, свиней держит, – неохотно заговорил «меридианец. – Он так-та славнай малай – всё брат ягайнай, Хис Шорхог, – тожа поганая дрянь – вота с Гафагом и сошлись.

– Третий кто? Который убил моего побратима. Хоть что-то вы знать о нем должны. Откуда он приезжал?

– Авродябы с Ларгосу. Вродя Фодд звался, да, пади, соврал. Тожа в кости дул, тока не шибкае, – так в забаву… Сперва его с Гафагом видавали, а посля – вся большае с Хисом. Вродя сижавал с ним Гафаг, таль в турьме, таль на каторге…

– Кто-нибудь из них недавно бороду имел? Хоть какую-то? С триаду того, например?

– Вродя нет, – удивленно переглянулись лесорубы. – Прола, ча свинав держат, бывал обрастал. Но ужа давное нет, не случалась у яга борода…

– Всё! Теперь оба молкните до города, – приказал им Рагнер.

________________

Скверные события в Нюёдлкосе не кончались. В харчевне Рагнер положил Рернота на дальний длинный стол, накрыл покойника своим плащом, и подошел к необычайно бледному Сиурту. Тот, опустив плечи, сидел у бочки-стола и безвольно держал на расставленных коленях ручищи. В харчевне было тепло и одиноко. Из полуподвала доносились слабые голоса, мужской и женский, оба тонкие, плачущие…

– Мертвай? – безучастно спросил Сиурт, кивая на стол.

– Да, погиб, – упал Рагнер возле него, на соседний табурет. – Убит в битве, как мужчина и воин. Славная смерть. Умереть достойно – это стоит того, чтобы жить… – перевел он дыхание, снимая перчатки, и увидел на правой руке следы крови. – А ты что? Заказал себе еще свининки, пока меня ждал? Я бы тоже поел…

Что-то мыча, Сиурт резко бросился из харчевни, едва не упав у порога из-за своего кафтана. Удивленный Рагнер пошел за ним и нашел здоровяка на улице, где тот освобождал желудок.

– Тока вааады глатнул, – измученно простонал тот, выпрямляясь и вытирая рот снегом. – Божанька мой! Какая жа мерзасть!

– Ты чего? Мертвецов давно не видал? Где тут мерзость?

– В дому я былся, где толстяк свиней держал. Божа, Божанька… – содрогнулся Сиурт. – Ойюшки!

– А ну приди в себя, воин херов! – прикрикнул на него Рагнер. – Отвечай, где этот свинюшник? Свинопас то есть? Почему не здесь?

– Я яга запёр в погребу, инача бы прибил. Они свиней людями кормили! Божа, да как така жа можнае, а?

– В драном-сраном Нюёдлкосе всё возможно… – закрывая глаза, ответил Рагнер. – Ладно… – похлопал он Сиурта по плечу. – Приятного мало, но всё же ты свинью лопал, а не человека. Это не одно и то же… Вообще-то, так тебе и надо – обещал же мне жрать с отвращением… А я вот очень кушать хочу. И ты давай ко мне: надо помянуть Рернота… Рернота Горгнога.

Рагнер вернулся в харчевню, где с наслаждением снял с головы льняную нижнюю шапку. Из-за низкой дверцы, из кухни, робко выглянул Мерль.

– Ваааша Свелость! – театрально заголосил он и упал перед Рагнером на колени. – Пощадите хотя бы сёстру маейную! Трое детяток малых! Да разве жа мы знааали? Про свиней-то мы не знааали!

– Лучше щас заткнись и не зли меня, – ответил Рагнер. – До тебя очередь еще дойдет. Я разберусь – и если ты знал обо всем, то вертеться тебе на колесе. Если нет, то посмотрим. Состряпай мне и другу… Рыбу давай. И пиво тащи. Да столы свои, оплеванные, ножом выскобли!

Тело Рернота перенесли на задний двор, харчевник покрыл длинный стол белой скатертью, а затем вынес соленья, два рыбных блюда и лепешки-тарелки. Пища оказалась удивительно вкусной, и Рагнер кушал с охотой, Сиурт же, как обещал, жевал с отвращением.

Допрос Пролы Шорхога ничего не дал: тот на самом деле оказался немым и слабоумным. Толстяк плохо понимал, что происходит, тупо смотрел и мычал на разные лады. В его развалюхе Рагнер нашел несколько довольно дорогих вещиц, в подвале – обрубок мужского тела без головы, в хлеву – пять голодных поросят.

Возвращаясь в харчевню, Рагнер внезапно захотел подойти к морю. Будто бы не замечая холодного ветра, он долго стоял на каменистом берегу, вертел в руке охотничий нож Рернота и думал.

________________

В седьмом часу ночи в Нюёдлкосе с помпой появился отряд из пяти десятков воинов, вооруженных ружьями и ручными пушками. Головорезы готовились вызволять из беды герцога Раннора и всех подряд карать, поэтому огорчились, что такового не требовалось вовсе. Сам Рагнер переоделся в привычную для себя одежду и отправился со своим отрядом на штурм городских стен Нюёдлкоса. Он ожидал сопротивления, хотя бы привычных возмущений, отказа в содействии и угроз пожаловаться королю. Но вместо этого ворота ему мгновенно открыли, а сонный, пьяненький градоначальник не мог взять в толк: чего это разбушевался герцог Раннор, ведь для Нюёдлкоса не существовало более дорогого гостя, чем он. И тем более Его Светлости не нужно было устраивать маскарад – скажи он лишь слово, то город помог бы ему всем-всем-всем, чем мог! К пущей досаде Рагнера, оказалось, что в Нюёдлкосе его любили отнюдь не за воинские подвиги, а за то, что он разогнал «кошачье раздолье» в Ларгосе, за то, что парусники миновали Ларгос, и за то, что, вместо Ларгоса, они теперь частенько заходили в местный порт. Словом, огорченный и разочарованный ничуть не меньше своих вояк, Рагнер остался верен убеждению, что в Нюёдлкосе всё не как у людей.

Ближе к утру вернулись лесорубы и принесли еще двух мертвецов: Гафага Боппхога, найденного в лесу, и рыжего Хиса Шорхога, чье тело лежало на пустынном берегу и едва не пропало в волнах прилива. Осмотрев труп того, за кем он бежал, Рагнер нашел замотанную тряпкой рану на плече и след на спине от удара своим тонким кинжалом – точного, сделанного с близкого расстояния, смертельного удара. Овчинного жилета Хис более не имел – вероятно, темноглазый блондин надел его сам, чтобы не окоченеть в море. Так, избавившись от всех, кто мог на него вывести, «Фодд» сел в лодку и уплыл на ней куда-то, умыкнув в довершении всех своих злодеяний любимый кинжал герцога Раннора.

«Фодд сперва спасает Гафага, – размышлял Рагнер, – а затем его убивает… Значит, тот не должен был попасться и рассказать что-то важное… Он мог поведать о людях… о близких друзьях или даже родне. Из Ларгоса? В Ларгосе Фодд точно продавал награбленное – это может стать ключом. И третья загадка – это лодка… Она немаленькая, наверняка с парусом, – рыжий помог дотащить ее до воды, а только потом его убили. Куда же они ходили на лодке, припрятанной в лесной глуши, и зачем?»

Утром дня сатурна Рагнер уже покидал Нюёдлкос. Лесорубов он согласился простить за тридцать отменных дубов из леса Эгонна Гельдора, на харчевника, вообще, махнул рукой, оставив его дело местному судье, а Пролу Шорхога повезли в Ларгос. Ноллё, Ёллё и Поллё, три светловолосых лупы, вместе похожие на бабушку, мать и дочь, тоже отправились в Ларгос. И, конечно, туда же с почетом повезли тело Рернота Горгнога. Тела Гафага Боппхога и Хиса Шорхога судья Нюёдлкоса приговорил за кощунство к захоронению в нечистотах без креста и очистительного огня. Негодование нюёдлкосцев из-за того, что свиней кормили человечиной, а после кормили этими свиньями их самих, было столь велико, что Рагнер на этот раз не сомневался – приговор приведут в исполнение.

Покинуть побыстрее Нюёдлкос герцог Раннор очень желал, а вот возвращаться в свой замок из Ларгоса медлил. Появился он там вечером, за час до обеда; в опочивальню герцогини вошел уже искупавшимся, в свежей белой рубашке, чистых черных штанах и лоснящихся жиром сапогах. Маргарита сидела на ступенях подиума и вязала детскую кофточку.

– Не вставай, – сказал ей Рагнер и сел рядом, на ступени, покрытые медвежьей шкурой.

– Мне сон ночью жуткий снился… – обнимая его первой, прошептала Маргарита. – Приснилось, что ты умирал в лесу…

Рагнер хмыкнул и прижался к ее груди, а затем лег головой на ее колени и поцеловал выпуклый живот.

– Тебе бы подстричься… – поглаживала его по голове Маргарита, перебирая отросшие, мокрые волосы.

– Для вчерашнего было в самый раз… – закрыл глаза Рагнер. – Как бы мне хотелось навсегда остаться в этом миге, – прошептал он.

– В Нюёдлкосе, конечно, бандитов ты не нашел…

Рагнеру подумал солгать, но не смог.

– Нашел. Всё, как говорил кузнец.

– Рагнер! – услышал он обрадованный голос Маргариты. – Это же… замечательно! Теперь ты уже веришь, что Нинно не виноват? Да?

– Нет, я убежден в его вине, – открыл глаза Рагнер. – То, что на него напали бандиты, еще не значит, что он не надругался над Лилией Тиодо. Всё, абсолютно всё, указывает на то, что это был он, возможно, в помутненном рассудке. У него был плащ, такого же цвета, как она сказала. Она признала бороду и его голос. Он же говорил в бреду про женщину в лесу и ночью, но скрывал это… Наплел нам сказок про оживших мертвецов, знающих его имя незнакомок и демонов. Я даже почти поверил… Грити, – внимательно смотрел он на девушку, – послезавтра судья приговорит кузнеца, а во второй день Венераалия его казнят. И я не буду вмешиваться. И тебе надо всё это принять.

– Но Нинно невиновен, – тихо произнесла она. – Я всегда это знала и теперь уже нисколечко не сомневаюсь.

Она немного помолчала и добавила:

– Я не смогу после этого жить здесь и жить с тобой – это я тоже поняла… Тогда я вернусь в Орензу – я твердо решила. Тебе придется выбрать: я тебе дороже или Лилия Тиодо.

– Я вовсе не между вами выбираю! – простонал Рагнер, поднимая голову с девичьих колен. – Я выбираю между тобой и моим давним другом, лучшим другом, наставником… даже, может, отцом! Тебе меня не понять, – встал он на ноги. – У женщин всё проще… Между родителями и мужем вам велено выбрать мужа, а как мне выбрать между женой и отцом? Ты и Вьён – вы только о себе думаете! – громко выговаривал он девушке. – А я не хочу между вами выбирать – пусть чертово облако решит за меня: будет солнце или нет! Мне равно нравится и первый мир, и второй!

Он тоже помолчал, выдыхая и успокаиваясь.

– Возвращайся в Орензу, если так желаешь, – холодно добавил он. – Ты уж раз в четвертый мне этим грозишь – я тебя насильно держать не собираюсь. В Венераалий «Медуза» отчаливает в Брослос. Я попрошу Эорика сопроводить тебя до столицы, а там Эккварт и Аргус помогут тебе добраться до Орензы… А кузнеца жестоко казнят и похоронят в никому не известном месте.

После Рагнер вышел в светлицу, из нее направился в обеденную залу.

________________

Маргарита не спустилась к обеденной трапезе, и Рагнер приказал отнести ей еду на третий этаж. Он убеждал себя, что всё делает верно – полагается на «чертову Божью волю». С таким убеждением он заснул в своей опочивальне, да не один – обнимая довольную собаку.

А пробудился Рагнер еще до рассвета и понял, что больше не хочет спать. Он прогулялся с Айадой по мертвому, темному парку, замечая, что первый снег почти сошел. В кухне он взял костей для собаки, сам же кушать не желал. Пока Айада чавкала в углу, Рагнер сидел в своем кабинете при свете единственной свечи и смотрел на портрет матери. Ее он вернуть не мог, но мог еще раз поговорить с Маргаритой и рассказать ей, что вовсе не хочет жить в облачном мире, в мире без нее.

Подчиняясь внезапному порыву, Рагнер направился со свечой в темный проходик между опочивальнями – и увидел, что свою дверь Маргарита на щеколду не закрыла. Чуть помедлив, он задул свечу, отставил ее и осторожно открыл ту вторую потайную дверцу.

Маргарита к его удивлению тоже не спала. Одетая в стеганый зеленый кафтан, поверх сорочки, и с распущенными волосами, она сидела в оконной нише, едва освещенная зарождающимся рассветом. На круглом столике рядом с ней стоял кувшин с молоком, а на салфетке лежали сухие рыбешки.

– Кушаешь? – улыбаясь, спросил Рагнер. – И как ты можешь это любить вместе?

Маргарита молча пожала плечами, захрустела новой рыбешкой и глотнула из чаши молока. Вздыхая, Рагнер сел на ступени подиума, будто возобновляя вчерашний разговор.

– Не закрыла дверь на щеколду? Я, признаться, думал…

– Хотела и не раз, – спокойным и немного печальным голосом заговорила Маргарита. – Раньше эта щеколда мне напоминала лилию, а нынче – цветок ириса… Нинно мне дарил кольцо с ирисами… Я не желаю, чтобы между нами встали они: Лилия Тиодо и Нинно… Зачем он сюда приехал? – риторически спросила она. – Не надо, Рагнер, более о нем говорить. Я всё тебе сказала, а ты всё сказал мне. Вещи я уже собрала…

Они молчали, а за окном стремительно светлело. Рассвет поведал Рагнеру, что его любимая долго плакала ночью, даже недавно плакала, однако ее слезы принадлежали вчерашнему дню сатурна, в каком она искренне не могла жить без своего возлюбленного Рагнера. В наступающем дне солнца Маргарита уже могла жить без него и готовилась покинуть Лодэнию.

«Только солнце взойдет, я и она станем другими, – подумал Рагнер. – Утром всё видится иначе, чем вечером. Другие чувства, другие мысли, другой ты… Нет, не хочу я другого себя и другую ее. Прости, Вьён…»

– Кузнец должен убраться отсюда и никогда не возвращаться, – хмуро произнес Рагнер. – Уговори его сесть на «Медузу». Эорик найдет в Брослосе торговое судно, какое доставит кузнеца до Орензы. Так будет.

– Рагнер? – удивилась Маргарита. – А как же Вьён? Твой отец? Я вовсе не…

– Вьён мне очень многое дал, – перебил ее Рагнер, – но он мне не отец: я сын герцога, а он – сын владельца верфи, – вот, кто мы… Да, мы давние друзья, но даже между самым лучшим другом и женой выбирают жену.

– Спасибо, – прошептала Маргарита и начала вылезать из ниши, чтобы его обнять. Рагнер встал ей навстречу.

Глава XVIII

Судилище

Мирской суд Ларгоса мало отличался от суда любого другого города Меридеи. И преступления в Ларгосе случались, как правило, мелкие да характерные для поселения из трех, максимум пяти тысяч человек. В день марса разбирали кражи, в день меркурия судили плутовавших торговцев, в день венеры слушали дела о наследстве, в день сатурна разрешали все прочие имущественные споры, в день солнца отец Виттанд карал за непристойное поведение. По дням юпитера горожане подавали жалобы, по новам и дням луны три судьи Ларгоса читали эти жалобы, превращая их в дела, и распределяли иски между собой – то есть совет судей решал, что такое, к примеру, неуплаченный долг: плутовство, имущественная тяжба или злодейство.

А злодейства рассматривались по медианам; к ним относились правонарушения связанные с насилием или кощунством. «Кощунство» – это скверна; в мирском суде понятие «скверна» подразумевало многое: оскорбление уважаемой особы, порча имущества, поджог города, подделка денег, сбыт фальшивых монет, святотатство, людоедство, осквернение плоти, мятеж, любое злодеяние против короля, своего благородного господина или представителя их власти, прелюбодеяние, детоубийство, двоеженство, отцеубийство, мужеложство… Грубо говоря, кощунством признавалось надругательство над святыми нормами богоугодного порядка. И так как наказания за подобные преступления подразумевали смертные казни, то наместник герцога Раннора был обязан исполнять по медианам роль верховного судьи – заседание проводил судья по злодействам, но верховный судья мог изменить приговор. В Ларгосе самыми частыми злодействами являлись пьяные драки и неумышленные убийства в тех же драках. Если случалось обвинение в лесном разбое (браконьерстве), то это считалось событием, и в Суд зеваки валили толпами, как на зрелище. Еще им очень нравилось посещать Суд по дням солнца и глазеть на «бесстыдников». В иные дни Зала Правосудия пустовала, ведь вход в нее являлся платным. По благодареньям, календам и торжествам Суд обычно не работал. В первые дни восьмид у судей тоже частенько случались выходные.

Итак, сперва горожанин шел в день юпитера к писарю, какой бесплатно принимал его жалобу. Далее секретари управы проверяли: имеет ли он право судиться, – если да, то совет судей переводил его жалобу в дело. После новы или дня луны горожанин мог за сербр осведомиться в Суде о точном дне заседания по его иску, или же он слушал судебных глашатаев у Вардоца – трижды в день с углового балкона объявлялись рассматриваемые на сегодня дела. Если истец не являлся в назначенный день в Суд, то начинал всё заново, уплачивая взыскание в два сербра, а не появившегося ответчика судили без него, даже могли приговорить к наказанью плетью за неуважение к Суду.

Вообще, в суд можно было подать за что угодно, и мирской закон обещал равные права как богатым, так и бедным, если они платили подати со сборами и числились в городских книгах. Люди со средствами нанимали адвокатов – безработных законников, какие напрямую не участвовали в разбирательствах, но советовали своим подопечным, что и когда говорить, находили, порой и покупали, им свидетелей. Вес слова свидетеля оттого равнялся весу его имущества: владетельного мужа подкупить было сложно. Женщина могла быть прямым свидетелем, если являлась вдовой с родовым именем, в иных случаях за ее слова поручался отец, муж, брат или уважаемый в обществе мужчина.

Стать судьей мог тот муж, кто окончил университет «с почетом», получив черный шаперон, достиг двадцати семи лет и поработал перед этим, хотя бы год, приставом – тем, кого приставили для надзора. Пристав при необходимости заменял и обвинителя, и сыщика, и дознавателя, и тюремщика, и судебного исполнителя. Решение судьи, сколь бы несправедливым оно не казалось общественности, являлось неоспоримым, несогласных опять ждало наказание плетью. Потому судье нужно было быть не только ученым и мудрым, но еще неподкупным, без торговых, адвокатских или нотариальных занятий в прошлом, а также быть без судимостей, позорных дел и порочащих связей. Словом, требовалась несомненная честность – оттого и величали судью на заседаниях «Ваша Честь». У уличенного в подкупе судьи воин первого ранга отбирал имущество и присуждал ему позорную казнь.

________________

Изнасилование, да красавицы-девственницы, да истовой меридианки, да без одного дня монахини, конечно, всколыхнуло Ларгос не на шутку. Но Рагнер не ожидал, что настолько много людей соберется на площади перед Вардоцом. Утром первого дня Венераалия Ларгос никак не напоминал сонный городок – теперь казалось, что он находится в преддверии бунта. Возмущенные ларгосцы требовали справедливости, сурового возмездия от герцога Раннора и крови злодея-чужеземца, брата «его баронессы».

Из замка в Ларгос с Рагнером прибыли Маргарита, Соолма, Вана Дольсог и Огю Шотно. Среди двадцати их охранителей были Эорик и Аварт. Два этих воина, проехав немного вперед, принялись расчищать проход в толпе, чтобы отряд герцога Раннора смог добраться до ворот форта. Работали они четко и слажено, лихо используя своих скакунов, копья да крики. Горожане расступились, но не замолчали. В довершение всего, внутри Вардоца, на площади, тоже оказалось полно народа. Сотни две глоток кричали, свистели и взывали к герцогу.

– Эорик, гони их и отсюда, – приказал Рагнер.

Эорик справился с поставленной задачей мастерски: охранители трижды выстрелили в воздух, отрезвив толпу. В тишине Эорик спокойно произнес:

– Через девять минут опустим решетку. Вам либо в Суд, либо за ворота, либо в узилище, либо на кладбище!

Вскоре площадь внутри Вардоца обезлюдела, решетка в воротах опустилась. Ругая последними словами «никчемного неженку-Лентаса», Рагнер спешился и помог сойти с лошадей дамам. Соолма оделась скромно: в белый двурогий колпак с вуалью, темное глухое платье и коричневый, подбитый овчиной плащ. Зато Маргарита убрала себя броско: в разрезе белоснежного плаща сияло золотыми узорами красное платье, шею и голову вокруг ее лица укутывал белый шелковый шарф, а сверху его покрыл «убор без названия» – бежево-золотистый платок, расшитый жемчужным бисером и дополненный красно-черной шляпкой-розой. Баронесса Нолаонт показывала себя «черни» во всем блеске своего статуса, хотя сама была тому не рада. Для прощания с Нинно она предпочла бы надеть что-то простое, чтобы быть Грити, а не Ее Милостью.

Рагнер поручил Аварту проводить в Залу Правосудия дам, гения и смотрителя замка, а сам вместе с Эориком направился в здание управы.

– Я смотрю, ты с Авартом в ладу? – спросил он друга по пути.

– Заговора против меня нет.

– Да?.. Ладно… А что скажешь про лестницу и кости?

– Когда кто-то по лестнице идет, то лампа на левой колонне позвякивает. Почему я не знаю, дозорные думают на призрака.

– Призрака… – повторил Рагнер. – Какой зловредный призрак! Наверно, мой предок его там, в караульной, прибил, а он мне теперь, гадина невидимая, пакостит… Эорик, разобраться надо с призраком!

– Лампу перевесили, а Аварт хорошо разобрался бы с играми в кости и карты, да и с воинами замка…

– Не понял?

– Рагнер… – замялся Эорик. – А мне не поздно в наместники?

– Лентаса я только через год смогу погнать, – задумался Рагнер. – Но нет, не поздно. Неженка мне уже осточертел. Правда, получать ты будешь вдвое меньше, но столько же, сколько Лентас – сто пятьдесят золотых рон в год, а потом, может, больше.

– Если без сборов, то я только рад.

– И да и нет… В Ларгосе сборы брать не будешь, иначе я Лентасу просто так, получается, платить стану. Но тебе придется наведываться в другие мои земли и там всех стращать, кого-то из должников вешать, кого-то калечить, у третьих забирать имущество. Ну или назначать приставов для всего этого… Так, будешь моим войсковым наместником, военачальником Ларгоса с серым шапероном и судьей верховным! «Железная книга» тоже на тебе будет. И это еще не всё… Нужно дать землеробам защиту и какой-нибудь суд, да так, чтобы они поняли – это они в нас нуждаются, а не мы в них. Надо объяснить, что закон – великое достижение: без закона сильный всегда прав, с законом – придет более сильный герцог Раннор и всех покарает огнем, как дракон.

– Хорошо, – немного подумав, ответил Эорик.

– Вот и чудесно, – широко улыбнулся Рагнер. – Будет у меня два наместника: три головы для дракона, лучше двух… Но сперва, Эорик, на остров Фёо давай, после – в Брослос к Миране. И кузнеца я никому, кроме тебя, доверить не могу. Он сейчас поважнее, чем даже дела в Ларгосе.