Три цветка и две ели. Первый том

– Ты тоже на меня мыслишь? – с горящими глазами спросил Нинно и резко поднялся.

Рагнер выругался, соскочил со стола и заорал на кузнеца:

– Сделаешь шаг – и тебя прибьют на ее глазах! Этого желаешь?! Кровью залить ее глаза?! О ней ты думаешь?! Или о себе одном?!

– Нинно! – испуганно воскликнула Маргарита. – Не зли их, прошу!

Нинно нахмурился, помедлил, но, вскоре сделав шаг назад, снова сел на стул, придерживая одной рукой у груди наброшенное меховое покрывало. Рагнер перевел дыхание и, тихо слышно ругаясь, вновь присел на стол.

– Не делай так больше, кузнец, – сказал он. – Я тут на тебя время трачу, чтобы всё выяснить. Та дама могла и обознаться. Было очень темно, и она не видела толком выродка. Поговорим спокойно. Отвечай на мои вопросы.

– Прежде она скажет… Ты, Грити, тоже меня виняешь? Не ври. Я… – смутился он. – Я тогда не хотел… Не знаю, как всё вышло. Я никогда бы… – с болью говорил он. – Ни с одной не насильничал, а уж тебя…

– Нинно, я верю тебе, – быстро заговорила Маргарита. – То было недоразумение… Не будем о нем говорить. А герцог Раннор всё о том случае знает, – добавила она. – У меня от него тайн нет. И, Нинно… Если ты не оправдаешься, то тебя казнят… унизительно и страшно. Я же приму это: буду жить дальше как ни в чем не бывало, – твердо говорила девушка. – И слезинки не пролью, потому что, раз мой муж уверится в твоей вине, то и я тоже. Скажи ему, прошу, правду. И не лги ни в коем случае – он догадается, и выйдет лишь хуже.

Рагнер немного смягчился и послал Маргарите теплый взгляд. Нинно же впал в раздумье – хмурился и смотрел в пол.

– Итак, для начала расскажи про бандитов. Как с ними познакомился?

– Я сошел с судну, есть хотел, пошел в первую трактиру, ищал круг над дверями. Тама, на кругу, былся петух. После ко мне подсел мужик в синем шаперону. Он руками махал: мол, кудова тебе надобно?

– Показывай, как он махал руками.

Нинно отбросил назад, на спинку стула, покрывало, затем ткнул в себя, потом по сторонам и двумя пальцами прошагал в воздухе.

– Я понял этое как «кудова тебе?», – пояснил Нинно. – Я сказал, что сыщиваю Лодэтского Дьявола, – он показал рожки над головой. – И всё. Дальшее он достал монету в серебру. Я тоже достал – мол, уплота имеется. После мы пошли на улицу, к телеге. Мы езжали вчетвером. Тех людёв я не знал – думал, нам по пути. В лесу они становили телегу, мол, надобно по нужде, и на меня втроем… Они мне голову стукнули, – дотронулся Нинно до затылка. – Я потерялся, но сознанья не лишился – притворился тока. Они взяли кошелек, нож еще для еды взяли… Двое монеты считали… После ко мне толстяк пошел с ножом – я пнул его в ногу – и в лес я… Всё…

– Опиши их.

– Сел к мене за стол – мелкий, рыжий как лиса, в синем шаперону. Второй – толстый и сильный, шапка у его как чепчик, бельевая… Мясник.

– Почему мясник?

Нинно пожал плечами.

– Похожий… толстый… И он же резать сбирался – привычный, значит, труд ему. А тот, что телегой правил – темные глаза и светлый волос. Я помню его руки – руки красивые. И вроде он был за главного. Большее не знаю – он ко мне спиной на телеге былся. Одёжи у всех обыденные – штаны, кафтаньи с капушоном…

– Что ты в лесу делал? – задумался Рагнер.

– Шел… – снова пожал плечами Нинно. – После по берегу речки шел – думывал, речка куда-то да выведет.

– Чем питался?

– Камышовым клубнем и шишки еще ел.

– Грибы или ягоды?

– Чего не знал, того не снедал.

– С чего же ты тогда опьянел? Стал как в бреду? И еще ты оленя видел.

– Не знаю. Едва помню про это. Помню, как луг у речки вкусно пах. Еще думал – чудня экая: лес уж бур, а луг – зелён… Укрылся плащом. Всё. После… Да не былося того – бредни!

– Рассказывай свои бредни, – не сдавался Рагнер.

– Я видал мертвого, как живого, – неохотно произнес Нинно. – Он давал мне корону.

Рагнер не смог сдержать улыбки.

– Кем же был твой… коронователь?

– Бродягою… – мрачно ответил Нинно и пронзительно посмотрел на Маргариту. – Тот самый. С Главной площади.

Маргарита невольно поежилась, а Рагнер перестал улыбаться. Он взглянул на девушку, а потом снова на Нинно.

– Тот бродяга, что стишки насочинял? – прищурил глаза Рагнер. – Про девчонку в красном чепчике?

Нинно мрачно кивнул.

– Так что же? Взял корону?

– Нет, – буркнул Нинно. – Кабы кто-то прочий былся, может, и взял бы. Но не от его. Он еще сказал… – говорил кузнец побледневшей Маргарите. – Что коли я ее возьму, то… Ты сама всё знаешь, ежели помнишь. Но надобна уплота. Я отказался… Затем что у него былися алые глаза. Он меня перепугал. Это былся демон, не человек.

Маргарита тоже испугалась. Даже у Рагнера вдруг пробежал холодок по спине, словно ему в затылок дыхнула стужа.

– Оленю уж после увидал: он мне лицо вроде лизал… После я очнулся в оврагу, выбрался… как в бреду. После… Я увидал свет и неземну красу – тебя, – ласково сказал Маргарите Нинно. – Ты былася вся в свету, в изнутрях и в снаружах, в свету над головою… Я решил, что в Раю…

– Миленький сказ, – жестко ответил ему Рагнер. – Хоть роман пиши: и любовь, и святые, и демоны… Так у тебя был плащ? Какого цвета?

– Синеватого, темный. Не знаю, кудова он делся.

– Ты в своем бреду сказал: «Женщина ночью в лесу». Как объяснишь?

– Я… – вздохнул Нинно. – Вроде еще женщина былася… Вроде пела… Но не знаю: былась ночь и я ее не видывал, слухал лишь… Она меня по имени звала. Не моглася она знать моего имени. Бредни, значат, как с бродягой на лугу и короной…

Рагнер молчал и размышлял над тем, что услышал. Тогда Маргарита спросила:

– Нинно, скажи, как ты добрался до Лодэнии? Что делал после того, как мы тебя не видели?

– Я не знал, что делывать, ходил к ратуше… Каждый день, – снова бросил он на Маргариту пронзительный взгляд. – Глазел: вдруг ты в окне покажешься… Видал, как ты езжала с им, – кивнул он на Рагнера, – пред Западной крепостью вас видал. И ты не былась счастливой – ты былася устрашенная и грустная. И я порешал, что сыщу тебя в Лодэнии. Я шел к тебе слишком долгое, затем что работал. Тянул лодки с камнем и лесом вверх по Лани, хотя вниз шел. Так и шел: один град вверх, двое городов вниз – и так до Бренноданну. В ём мне свезло: на галеру гребцом взяли. Всякий раз весло подымал и думал: уж на шаг я ближе́е к тебе, Грити, на еще шаг, на еще шаг… В радостях мне былось весло то ворочать. Невмоготу порой, а всё ж в радостях – лик твой за веслом в небе представлю – и целовать весло я былся готовый… Так я до порту лодэтского добрался – графству Ормодц или как-то этак. Капитан пло́тить не стал – мол, в Бренноданне уплота будется, и я сбежал… Монеты берег – пешком до иногого краю морю шел, и тоже в радостях шел – знал: уж точное дойду до тебя. А до Нодолкоса я месту на судне куплял – в легкости плыл – гостём, не работал… И пущай твой дракон нынча смертиями мне грозится – плевать уж – я радый, что дошел, радый, что ты в порядку… Можное и помереть… лишь б ты счастивая была…

У Маргариты разрывалось сердце, когда она представляла Нинно бредущим по берегу Лани и тянувшим на себе вверх по реке большие лодки, нагруженные валунами, или когда видела его ворочавшим тяжелое весло по десять часов в день. Что бы Рагнер не говорил о труде гребца – как о самом обычном ремесле, эта работа считалась каторжной и шли в гребцы на торговые суда от безысходности.

– Закончим, пожалуй, – сказал Рагнер. – Господин Граддак, вы отправляетесь в город, в тюрьму, где будете ждать своей участи, а она решится через три дня, в Суде. Еще раз повторю – будьте покорны. Выбор у вас таков: или достойно проследовать в тюрьму – и тогда я позволю вам забрать это меховое покрывало, или же поехать туда позорным способом – в клетке, например, как зверь. Я всё понятно сказал?

– Всё погоже, – ответил Нинно. – Я не буду противиться. Коли нету на свете справедливостей, то… Грити, приди провожать меня к эшафоте. Я на тебя глядеть в утешение будусь, когда…

– Не проси меня о таком, – нервно замотала головой Маргарита и полезла в кошелек за платком. – Ни за что, Нинно. Божия справедливость есть… – встала она со стула и отвернулась, прижимая платок к глазам. – А если ее нет, то я всё равно не смогу…

Рагнер приобнял ее и отвел к лестнице, где она утерла глаза. Оставив ее там, он вернулся к столу.

– Ты что дурак? – зло сказал он кузнецу. – Как ей, носящей в чреве, смотреть на казнь? Возвращайся за решетку – скоро за тобой придут.

Нинно с печалью глянул на белеющий во мраке, девичий силуэт и поднялся на ноги. Меховое покрывало, хранившее слабый цветочный аромат от душистых вод Маргариты, он набросил на себя и вернулся за решетку. Теперь он казался не оборотнем, но медведем, плененным царем зверей; Нинно держался руками за прутья решетки, упираясь в них лбом, и продолжал смотреть на Маргариту. Она же опять закрыла платком глаза и отвернулась.

Рагнер отнес Маргариту в опочивальню герцогини на руках, а она не переставала беззвучно рыдать в носовой платок. Только в своей спальне, сидя на медвежьей шкуре, она так разревелась, что завыла нечто нечленораздельное. Рагнер сидел рядом, обнимал ее и ждал, когда она успокоится.

– Что ты дум… маешь? – наконец услышал он между всхлипами. – Казнииишь? Виновен?

Рагнер вздохнул, а она опять залилась слезами.

– Послушай, любимая, – целуя ее в висок, прошептал он. – Немного времени еще есть. Я завтра прошмыгнусь в Нюёдлкос. Если твой кузнец про бандитов не врет – то, возможно, и в остальном он честен.

Зеленые, заплаканные глазищи смотрели на него с надеждой.

– А ты, любимая, – поцеловал ее Рагнер в бровь, – успокойся, хотя бы ради нашего наследника, если тебе ни меня не жалко, ни себя.

– Да…

– Еще одно… – нахмурился Рагнер. – Я недопонял про того бродягу. Еще были стишки?

– Были, но… бродяга скорее над Нинно издевался… – высморкалась в платок Маргарита. – Тоже одна пошлость и грязь. Не хочу говорить.

– И всё же, – настаивал Рагнер. – Я хочу знать. Или мне спросить того, кто был тогда с вами рядом на площади? Раоля Роннака?

Маргарита что-то невнятно простонала.

– Не бойся, я потом убью Раоля. Мне прям полегчает, что ли.

Маргарита перевела дыхание, чувствуя в груди боль.

– Я не помню точно, – прошептала она. – Бродяга сказал, что даст Нинно корону, чтобы он… Ну, лишь после этого мы с Нинно ляжем вместе…

– Всё?

– Да…

– Пожалуйста, вспомни те стишки. Замени слова, если это грязь…

Маргарита немного помолчала, а потом быстро выпалила:

– День и ночь меня он будет драть, пока не грохнется кровать!

Ничего не отвечая, Рагнер крепче ее обнял.

________________

Раоля Роннака Рагнер позвал в Оружейную, где указал на стол и бутыль куренного вина на нем.

– Мне сейчас некогда, – сказал он «усатому». – Поговорю с тобой, когда вернусь. Пей, а то здесь холодно, хоть всю бутыль пей… Уборная – горшок в углу. Кстати, я тебя закрою на всякий случай.

И он оставил ошеломленного Раоля в одиночестве. Далее настал черед игроков в кости: Рернот и Сиурт ждали наказания в караульной. Эорик тоже был там. Он что-то говорил здоровенному Сиурту, а тот, хотя был выше старшего брата на голову, понуро смотрел вниз и казался маленьким мальчиком, которого отчитывают.

– Рернот, – отозвал Рагнер в сторону «белобрысого». – Снег выпал – пора чистить выгребную яму у Охотничьего дома и сточный ров под Нужной башней. Бери лопату да тачку у Нёгена – и вперед.

– А ежоли я откожусь? – обиженно проговорил Рернот, не желавший выполнять позорную для воина работу.

– Да запросто. Без правой руки вполне можно жить. Скажешь, что на войне потерял.

Полным обиды взглядом Рернот смотрел на герцога.

– Ты тут мне давай еще заплачь! – разъярился Рагнер. – Сколько влезет, размазывай свои сопли, как девчонка, да вот только ты – заросший потный бородач! До вечера – ты не воин! А там я гляну, брать ли тебя назад!

– Один пойду, Вашо Светлость? – в смешанных чувствах обиды и злости, спросил Рернот.

Рагнер так посмотрел на этого светлобрового парня, что тот резко поклонился и быстро пошел в направлении тамбура.

Рагнер повернулся к остальным мужчинам в караульной.

– Всё готово? – спросил он у Эорика.

– Да, Ваша Светлость.

– Выводите его во двор. Руки свяжите спереди, но пасти его четверым, с двух сторон. Эорик, глаз с него не своди, пока он не будет в подвале Вардоца, а сейчас пойдем со мной на улицу.

Они вышли из тамбура в передний двор. Снега и здесь навалило, но радости конюхам зима не принесла. Запряженный в сани ломовой конь, недовольно фыркал и бил копытом, приминая глубокий снег. Других жеребцов привязали у поилки и те возмущенно ржали, оттого что вода в ней замерзла. Нерасчищенная дорожка к надвратной башне выглядела особенно отвратительно – первый снег раскрошили ногами в грязь, и он превратился в хлюпающее месиво над коварной коркой льда.

Сделав пару смелых шагов, Рагнер поскользнулся и упал бы, если бы его не удержал Эорик. Далее ступая по сугробам уже осторожно и пробираясь к более-менее чистому островку двора, без того взбешенный Рагнер ругал Огю Шотно последними словами – и решил, что убьет смотрителя тоже, если по возращении найдет «всё это дерьмое дерьмо». Когда мужчины остановились, герцог в ярости пнул большую ледышку, отшвырнув ее к крепостной стене.

– Во-первых… – выместив злобу на ледышке, начал спокойнее говорить Рагнер, – то, что в кости в дозоре играют, – это твоя вина. Разберись и всех накажи построже. Сперва карты, потом кости, потом – драка в караульной, а потом – я тебя лишаю должности. Исправь это, иначе всех разгоню и найму новых. Тебя тоже заменю.

Эорик молча кивнул.

– Во-вторых… – положил Рагнер руки на пояс и посмотрел вниз, на свои замаранные сапоги. – Что тут болтают про кузнеца? Что брат тебе говорил? Я Сиурту за это ничего не сделаю. Говори! Мне надо знать!

– Думают: кузнец тот выродок. Всё.

– Раоль Роннак, что болтал? – недоверчиво прищурил глаза Рагнер. – Говори честно, мы ведь братья еще по сольтельской крови. Что про баронессу Нолаонт болтают?

– Не понимаю… – недоуменно смотрел на него Эорик. – Толков нету, Кётране ни я, ни Сиурт, – ни слова, не думай. Ничего про Орензу и ратушу.

– Вези кузнеца в Вардоц, – облегчённо выдохнул Рагнер. – До вечера выясни, что про кузнеца болтают. Всё до малейшей подробности знать хочу. В том числе то, что Роннак натрепал о кузнеце.

– А что с Сиуртом?

– Эорик, ты знаешь правила. Руки он мне, в отличие от Рернота, не жал, так что – целехоньким вон со службы.

– Рагнер, – вздохнул Эорик. – Он же… неумен. Он любое наказание примет. Здесь любовь – влюбился он. Простить себе не может, что отказался тогда играть в карты с Ольвором и Лорко, что не взял в плен принца Баро. Ныне никогда не отказывается играть в дозоре. Такие выводы сделал… Из-за Мираны всё. Он же знает, что ты отдашь ее лишь за достойнейшего, за богача. А ведь Миране замуж пора – полгода и юность ее кончится. В девицах засиделась…

– Эорик, как ты распелся! Так ты сват Сиурта теперь, не пойму? Хм, юность ее кончится, – проворчал Рагнер. – Да как по мне, пусть Мирана хоть никогда замуж не выходит! Будет своя дочь – поймешь… А до Сиурта донеси – чтобы и не мечтал о ней! А будет играть в дозоре, то и подавно. Иди сейчас. Зови ко мне Аварта и… пусть вторым охранителем будет Сиурт.

Эорик ушел, а Рагнер поглядел вверх на окна третьего этажа. Он не видел Маргариту за толстым мутноватым стеклом, но чувствовал, что она из детской спальни смотрит вниз и ожидает: когда и в каком виде выведут Нинно.

«После сегодняшнего, я ни за что тебя живым не выпущу из Ларгоса, кузнец, – думал Рагнер. – Красноглазый демон в облике дорого и родного человека из-за трех морей, желающий получить мое дитя!.. Почему я только сейчас узнаю, что бродяга и про тебя стишков навещал? Что за херня! Почему мой ребенок нужен демону? Почему Маргарита ему понадобилась? Ладно… – сказал он сам себе. – Успокойся. Мертвые – это мертвые. Они тихие, среди живых не ходят и чужим женщинам не смущают разума. А этого красноглазого кузнеца я скоро навек успокою. Демон, не демон, но хер тебе, а не корона».

Вскоре вышли понурый Сиурт и первый конюший, Аварт – неулыбчивый мужчина сорока лет с обветренным, суровым лицом. Конюшие отвечали за содержание лошадей, пополнение табуна и снабжение конюшен всем необходимым, но главное: они служили как посредники между аристократами и конюхами – лишь их допускали к телу господ, особенно к дамам, то есть позволяли оказать помощь, если надо сесть в седло или спуститься. Иногда первый конюший, будучи доверенным лицом господина, руководил от его имени – проще говоря, Аварт являлся вторым воином на службе у герцога Раннора, после Эорика, военачальника замка.

Рагнер поздоровался с Авартом, игнорируя Сиурта, и, обругивая по пути снег (белый гаденыш, вовремя ты выпал!), направился по сугробам к Магнгро.

________________

До дома Вьёна Аттсога Рагнер молчал. Дорога среди сказочно-белого, светлого леса привнесла свет и в его разум: он умиротворился, остыл, упокоился. С трудом верилось, что еще вчера вокруг была грязь, что деревья мерзли в лохмотьях сухой листвы, – вчера природу будто поразила нищета, а сегодня она царствовала, нарядившись в роскошные песцовые меха. Снежинки на черной перчатке поблескивали диамантами.

«Для кого же Бог создает эту красоту? – думал Рагнер, подъезжая к лесному дому, любуясь заснеженным прудом и белыми, ватными, низкими облаками над ним. – Неужели для нас, для людей? А ведь мы быстро привыкаем и не замечаем этого щедрого дара. Зима себе и зима… И вдруг, словно открываются глаза: мир и жизнь – прекрасны до слез…»

Ворота отворил Вьён, который вместе со стариком Димием Надлдхогом расчищал двор от снега. Рагнер спешился, прошел туда один, оставив охранителей и Магнгро снаружи.

– Приветствую, – обнял он Вьёна, – Я ненадолго. У меня есть важный вопрос к госпоже Тиодо. Надеюсь, она здесь.

– Да, но я надеюсь, ты не станешь более ее мучить?

– Может быть, и стану, – подходя к дому, невозмутимо ответил Рагнер. – Я разбираюсь в непростом деле, и лишь желаю найти настоящего насильника. Вьён, – строго сказал он, отряхивая у порога сапоги. – Согласись, госпожа Тиодо во тьме ничего толком не видела – сама так сказала. Представь: я казню брата своей будущей супруги, а потом мы узнаем, что это был не он, а кто-то другой. Кому будет легче? Мне, даме Маргарите или Лилии Тиодо точно не будет. А выродок еще на кого-нибудь нападет. Может, в другой раз даже убьет, схоронит тело, и никто не узнает… так и будем жить рядом со зверем.

Мужчины прошли в дом и направились в гостиную.

– Хорошо, если так, – буркнул Вьён. – Что ты мучаешь госпожу Тиодо вовсе не из-за того, что желаешь угодить своей женщине.

Вьён попросил Ирмину позвать Лилию и достал из шкафа бутыль с куренным вином – добрый знак: он не прятал выпивку, сам был трезв.

– Хочешь?

– Нет, – упал Рагнер на скамью, не снимая берета и плаща, так как не собирался задерживаться. – Точнее, очень хочу, но тогда я напьюсь до беспамятства. Вьён… скажи, что ты знаешь о демонах?

– Ты меня спрашиваешь? – удивился Вьён, садясь напротив Рагнера на стул. – Тот, кто знает, что наша вера – обман, спрашивает того, кто тоже это точно знает?

– Но ты же алхимик… Что Алхимия говорит про демонов? Как возможно, что сбываются предсказания?

– Астрология учит о восьми мирах, а алхимики думают, что для души существуют еще четыре переходных, связующих мира, как четыре гуморальных сока для плоти. Душа же пропитана одним соком – духом, какой меняется: из тверди как лед – в воду, далее – в пар, далее – в эфир. Достигая состояния эфира, дух и душа попадают в божественный мир, где не существует тайн – и тогда люди видят пророческие сны, но откровения могут являться не только во сне. Демоны живут внизу божественного мира и не позволяют духу подняться дальше, к высоте Бога. Если же душа поднимется на самый верх, то и плоть обретет бессмертие и, вообще, чего только не обретет. Но, ты же знаешь, я во всё это тоже не верю.

– Зачем демонам нужны нерожденные дети? Младенцы?

– Про демонов я ничего более не знаю, но вряд ли им младенцы нужны. У них же нет души.

– А если есть?

– Мои наблюдения за Мираной и Ирминой твердо доказали мне, что души у младенцев нет. Кстати! – вспомнил Вьён. – Я черного сыра сварил – надо было отвлечься. Дозреет он через восьмиду, но забери его на днях, прошу, а то он весь подвал занял.

– Конечно, завтра пришлю телегу. А винокурня?

– Нет, только не сейчас, – помотал головой Вьён. – Боюсь… И дом надолго оставлять боюсь. Позднее сахар доделаю. Пока же настроя нет. Извини.

– Да мне-то что? – развел Рагнер руками. – Я переживу. Принц Баро скоро привезет мне талант чистейшего меридианского золота. Я хотел тебе помочь.

Эти слова задели самолюбие Вьёна, считавшего, что это он помогает своими изобретениями другу, а не наоборот. По словам Рагнера, выходило, что для него старания алхимика не имели значения.

– Возможно, принц Баро не прибудет, – саркастически заметил Вьён.

– Только если его корабль потонет и он вместе с ним – и то Адальберти потонет потому, что будет спасать мое золото. Он человек чести, Баройский Лев, герой Меридеи: его слово бесценно, – с почтением говорил Рагнер, не подозревая, что пуще раздражает уставшего и измотанного друга. – И знак двойного единства опять же сделал нас единокровными, родными братьями.

– А почему ты со мной никогда не сцеплял пальцев? – спросил Вьён, заводя себя сильнее. – Принца Баро ты едва знаешь, в отличие от меня.

– Послушай… – едва не застонал Рагнер. – Это единство по пролитой крови, своей и чужой. Надо хоть немного повоевать. Хоть побывать на настоящей битве и не струсить. И братство по крови не дает никаких благ, кроме общения на равных, и то – в свободное от службы время. Зато это долг: прийти побратиму на помощь, отдать свою жизнь за него и прочее… Воины братством не разбрасываются, поэтому знак единства так весом. Как раз сегодня я пожалел, что разбросался им в Орензе, теперь ты… Так вот, двойное единство нельзя ничем прекратить, а простое единство смывают кровью: побратимы сражаются, и победитель отрезает проигравшему руку. Ну, можно только пальцы. Хоть один палец да надо… Но это не по-рыцарски: мелковато, – оттого обычно режут всю кисть. Таков обычай.

– По-рыцарски, – проворчал Вьён. – Вы убиваете и грабите чужие земли, но ни ворами, ни разбойниками себя не считаете…

– Есть большая разница между трофеями и воровством, – начинал злиться и Рагнер. – Вор – это ворон, тот, кто прилетает после битвы и жрет мясо мертвецов, хотя сам их не убивал. А трофеи – это победа, какую ты можешь потрогать, какую заслужил, за какую пролил кровь и в итоге обратил врага в бегство. Думай, что хочешь, но стать рыцарем – крайне непросто, а еще сложнее – быть рыцарем и жить по уставу. Предки такие порядки придумали, и их законы отлично работают уж веками, а этот твой… гумноизм…

– Гуманизм!

– Да, он… Веришь нынче в Бога, говоришь? И я верю! Так вот: если бы Бог хотел, то гуманизм твой уже царил бы на всей Гео, но богоугодный порядок – это неравенство! Неравенство – есть равновесие этого мира!

– Гуманизм не против неравенства. Человечность – это когда сильные помогают слабым, ведь только звери сжирают больных, старых, немощных или слабых. А при войнах именно такие миряне гибнут в первую очередь. Война – это негуманно!

– А убийства?

– Конечно!

– А казни?

Вьён недовольно замолчал.

– Казнь – это неизбежное зло, – пробурчал он. – Казни ту скотину, того зверя. Жестоко казни!

Рагнер похлопал его по плечу.

– Может, когда-нибудь твой гумнанизм и будет нужен миру, друг, но нычне люди чудесно обходятся обычным гумном.

Наконец, в сопровождении брата и Ирмины, появилась Лилия Тиодо. Она иначе убрала волосы: теперь ее чело обрамляла, будто венок, косичка, отчего белокурая красавица напоминала непорочную невесту, но с синюшными тенями под глазами. После приветственных поклонов, Рагнер уступил господам Тиодо место на скамье и пересел на стул с подлокотниками. Адреами, казалось, скучал, а Лилия доверчиво смотрела на герцога Раннора, надеясь только на него, ожидая защиты и справедливости. В это белое утро она выглядела особенно хрупкой. Невольно хотелось верить любому ее слову.

«Сломленная белоснежная лилия, – пронеслось у Рагнера в голове, – гордый цветок, загубленный каким-то выродком ради своего краткого удовольствия».

– Госпожа Тиодо, – вздохнув, сказал он, – мне нужно, чтобы вы уточнили кое-что. У брата баронессы Нолаонт был плащ, но не синий, а красный, – стал он запутывать молодую женщину. – Сложно перепутать красный с синим, даже во тьме…

– Но, выходит, я перепутала… – слабым голосом произнесла Лилия. – Не помню, наверно… не до плаща мне было…