Три цветка и две ели. Первый том

– Ваша Светлость, господин Аттсог и господа Тиодо передают через меня просьбу: они перед отъездом желали бы с вами переговорить, – сказал Лентас. – Я проводил их в кабинет судьи по злодействам, какая пустует… И, Ваша Светлость, нам нужен новый судья по злодействам. Скоро медиана, а это Венераалий – было бы чудесно в первый день празднества осудить насильника, а на второй день его казнить.

– В Венераалий, насколько я знаю, преступников милуют, – хмуро ответил Рагнер.

– Но не за злодейства. А казнить насильника в празднество любви и счастья – это очень добро: горожане успокоятся, станут счастливы и всех нас полюбят… И вас, Ваша Светлость, конечно, тоже!

– Лентас, думай иногда, что говоришь. Меня тоже? Это вас тоже! – пошел Рагнер к лестнице на второй этаж.

– Ваша Светлость, – окликнул его Лентас. – А судьи по злодействам-то нету. Кто будет судить Ниля Петтхога?

– Во-первых, – разозлился Рагнер – развернулся и стал почти что орать на наместника, – Ниль Петтхог только еще подозревается! Во-вторых, найми ему адвоката – он мой мастер! В-третьих, раз не нашел судью по злодействам, наместник херов, то ты, неженка, будешь судьей! В-четвертых, узнаю, что дознаватели пытали Ниля Петтхога – я и тебе пятки подожгу!

Рагнер устремился на второй этаж, но услышал тихое возмущение Лентаса.

– А где я его возьму, судью по злодействам? – обиженно бурчал Лентас. – Нет в Ларгосе больше судей! Из законников – лишь адвокаты да нотариус… В столицы за новым законником надо! Меня кто-то снарядит в столицы? Нет же!

А Рагнер тоже ворчал на Лентаса, быстро поднимаясь по лестнице:

– Ну какого хера я всё должен один в этом городе делать? От Лентаса никакого толку, зато его пахучими водами всё воняет, как в лупанаре! Уже не только Суд провонял, но теперь даже управа!

Вьён ждал в коридоре, перед кабинетом судьи по злодействам. Он осунулся, был иссушен болью и тревогой так же, как герцог Раннор недосыпанием. Мужчины смотрели друг на друга уставшими, злыми, покрасневшими глазами.

– Как она? – спросил Рагнер.

– Дома не выходит из своей спальни, – мрачным голосом ответил Вьён. – Иди, поговори с ней. Нам надо возвращаться. Я за Ирмину тревожусь.

– Там же двое охранителей остались… – вздохнул Рагнер. – Не стоит себя пугать. А тем более озлобляться на меня. Я всё, что могу, делаю.

– Значит, этого мало! – с горечью выпалил Вьён.

Рагнер опустил в бессилии веки, постоял с закрытыми глазами несколько мгновений и, ничего не ответив другу, вошел в кабинет. Лилия сидела за столом, на широком стуле с очень высокой спинкой – и из-за массивности трона судьи она казалась еще хрупче, казалась юной девой, почти девочкой, но почему-то ставшей вершительницей судеб. Адреами присел на край стола, поставив одну ногу на пол, а другой беспечно болтая в воздухе. У сизой, каменной стены дожидались нового хозяина напольный подсвечник и пустая трехгранная подставка для книг. Угловой камин никто не распалял с начала осени, и воздух здесь неприятно промерз. Окружающая серость и стужа давили на сердце, будто поднимая со дна души на поверхность гнилостный ил, – давние воспоминания, какие Рагнер похоронил, настойчиво лезли наружу, усиливая муки совести. «Война – не только оды о героях, а смерть, кровь и бесчинства…» Но с окончанием войны, любые неприятные воспоминания о ней отправлялись на чердак памяти. Со временем чернота превращалась в серость – и Лодэтский Дьявол уж не вспомнил бы многого, даже если бы старался. Однако иногда… И вдруг Рагнер отчетливо представил, как его мама, высокая женщина в богатом платье и высоком головном уборе, бежит вверх по винтовой лестнице, забирается в окно смотровой башенки и под гомон захватчиков замка без промедления прыгает вниз, страшась надругательства – участи, что страшнее смерти. Конечно, Рагнер не видел, как погибла его мама, и не видел ее мертвого тела. Лишь знал, что сперва она ударилась о крышу седьмого этажа, а после соскользнула вниз, на каменную террасу у обеденной. Окна его спальни и кабинета выходили именно на террасу…

Рагнер встряхнул головой, выбрасывая из нее все видения – не до них сейчас, и посмотрел на Лилию Тиодо. Она куталась в светло-серый, зимний плащ с кроличьим подбоем; тонкая ручка в черной перчатке выглядывала из разреза плаща. Ее белокурые волосы, затейливо сплетенные сзади в корзинку, прикрывал белый вуалевый шарф. Темно-карие глаза в обрамлении сизых теней теперь отражали пустоту, вишневые губы на бледной коже стали еще ярче.

«И всё же… как же она прекрасна!» – невольно подумал Рагнер.

– Адреами, прошу, оставь нас, – обратилась Лилия к брату.

Пока живописец покидал кабинет, Рагнер приблизился к подставке для книг и зачем-то повернул вокруг оси ее трехгранную вершину.

– Я вас слушаю, уважаемая госпожа Тиодо, – сказал он.

– Ваша Светлость, – тихо проговорила Лилия и немного помолчала, собираясь с духом. – Я вам превелико благодарна за участие… и за поимку того… И за охранителей тоже. Но… – медленно и сдавленно говорила она. – Но, я всё равно чувствую страх. Мне невозможно это объяснить, а вам понять, – утерла она «слезу». – Мой разум меня не слушает. И я вовсе не уверена, что ваш мастер – это тот… Было темно, и меня так быстро схватили… Я не желаю, чтобы невинный пострадал!

– Я тоже, – вздохнул Рагнер. – Суд по злодействам будет в первый день Венераалия, а нынче только нова. Время еще есть, чтобы искать выродка… Если желаете, то я пошлю к дому Вьёна еще больше людей.

– Нет… – умирающим голосом отвергла Лилия это предложение. – Я бы чувствовала себя в большей безопасности в вашем замке, где на ночь поднимается мост и где такие толстые стены. Если бы мы с братом туда смогли переехать… Он бы написал для вас портрет по медальону бесплатно.

Рагнер вздохнул и уставился вниз, на рыжевато-желтую плитку пола.

– Если баронесса Нолаонт не будет иметь возражений, – после раздумья ответил он, – то вы можете жить в замке. Если же она воспротивится, то извините… Госпожа Тиодо, дама Маргарита желает вам помочь. Скажем так, ей есть о чем с вами поговорить. Она бы приехала завтра в дом Вьёна, например, около полудня, а вы тогда и сможете попросить ее об убежище в замке.

– Разумеется, я понимаю, – еле слышно вымолвила Лилия. – Прошу, не думайте что-либо неподобающее. Я, как вы и желали, полностью позабыла о том поцелуе. Точнее, тот… нелюдь перечеркнул всё живое и светлое во мне… Простите, мне пора идти, – изображая крайнюю слабость, она встала, держась за высокие боковины стула судьи. Рагнер подскочил к ней и подал ей руку, в какую она вцепилась.

– Голова кружится, – прошептала Лилия, падая в его объятия.

Рагнер так желал обнять ее крепче, однако он усадил Лилию назад на стул, а затем громким голосом позвал ее брата.

– Если вы что-то вспомните, то немедленно шлите ко мне одного из охранителей, – сказал он, пока Адреами заходил. – Любая мелочь может помочь. Напишите записку.

– Да, еще раз благодарю за всё, – с трудом выпрямилась Лилия и повисла на плече брата. – Вроде кружение прошло, надо заставить себя поесть… Я буду завтра с нетерпением ожидать баронессу Нолаонт. Благодарю и ее от всей души за участие…

К Лилии подбежал Вьён, обмахивая ее своим черным шапероном. Серо-русые в седине, неопрятные волосы алхимика нелепо топорщились. Он выглядел навязчивым, бесполезным и смешным. Однако Рагнеру смеяться не хотелось – ему стало только гаже.

– Оставьте, прошу, господин Аттсог… – взмолилась Лилия. – Головокружение прошло… Пойдемте быстрее. Здесь так студено и страшно…

– Конечно, дорогая госпожа Тиодо, – согласился Вьён и пошел по другую сторону от белокурой красавицы, уводимой братом. – Если вам что-то еще нужно, лишь скажите…

– Давайте помолчим, – плохо скрывая раздражение, прервала его Лилия. – Мне сейчас нужна тишина, господин Аттсог.

Надевая капюшон, она повернула голову к Рагнеру и несмело, издали, улыбнулась ему, говоря, что, несмотря ни на что, была рада его видеть. Рагнер смотрел ей вслед. Задумавшись, он пялился в пустоту коридора еще с минуту.

________________

Дожди перестали лить, но в ожидании снега природа будто застыла: серое небо, бурый лес, промозглый северный ветер гонявший сухую листву в переднем дворе дома Аттсогов. Старик Димий впустил баронессу Нолаонт, запер за ней ворота и, что-то ворча, принялся мести сухую траву.

В полдень дня марса Маргарита навестила Лилию Тиодо, ничего не зная о желании этой женщины перебраться в замок. Ирмина проводила гостью наверх, в скромно обставленную спальню. Лилия сидела на узкой кровати с высокой спинкой-коробкой. На такие изголовья зимой набрасывали покрывала, чтобы дышать теплом во сне.

Лилия Тиодо вышивала. Увидев Маргариту, она отложила в сторону рукоделие и поднялась, приветствуя ее. После обмена неискренними любезностями, обе дамы присели – Лилия грациозно опустилась на кровать, а баронесса Нолаонт, распахнув свой белоснежный зимний плащ, почти что плюхнулась на прикроватный стул – на сиденье с полукруглой низкой спинкой, переходящей в подлокотники.

– Я вам от души сочувствую, госпожа Тиодо, – немного волнуясь, начала Маргарита.

– Благодарю, Ваша Милость. Да, мне все сочувствуют… – ласково и тихо ответила Лилия. – Это всё же утешает… Благодарю…

От внимания Маргариты не ускользнул ее изможденный вид, синюшные тени у глаз и расцарапанная щека, но, не в силах себе этого объяснить, она почему-то смотрела на распущенные, волнистые волосы, забранные ниже макушки, как и прежде, в подобие венка.

– Госпожа Тиодо, – кусая нижнюю губу и терзая свои пальцы, стала говорить Маргарита. – Я пришла поговорить, поскольку хочу помочь… В моей стране недавно шла война, в моем городе… Очень много женщин пострадали… Я рассказала чистую правду о нашем знакомстве с герцогом Раннором – он вел себя как рыцарь, но до этого… Я умолчала о том, что сперва попала в плен, ведь была супругой градоначальника… жила в ратуше пленницей среди тысяч головорезов и натерпелась их взглядов, шуток и даже касаний…

– Разве ваш супруг, градоначальник, не погиб еще до захвата вашего города, а вы не стали вдовой? – удивилась Лилия. – Не оплакали супруга и не смирились еще до этого?

«Черт! Какая же я и правда дурёха! Зато ты слишком умная!»

– Ну да… Он умер, но никто об этом не знал… – начала завираться Маргарита. – Супруг к тому времени уже потерял должность, и его сердце не выдержало такой несправедливости: двадцать два года был градоначальником. Жили мы уединенно… А герцог Раннор сперва не верил мне, что он погиб, ждал его и бумаг о подземных ходах в замок герцога Лиисемского.

– Не верил, несмотря на вдовье покрывало?

– Герцог Раннор крайне недоверчив, – вздохнула Маргарита, чувствуя, что ее щеки начинают гореть. – Но довольно обо мне. Я пришла о вас поговорить, чтобы помочь вам.

– Над вами, Ваша Милость, тоже надругались в плену? – смело спросила ее Лилия.

– Нет, однако… моя близкая подруга…

– Простите любезно, но вам тогда не понять, – грубо прервала Маргариту «жертва» и сразу заговорила жалостливо: – Я крайне ценю и усилия герцога Раннора, и ваше участие, Ваша Милость, но… Не держите зла и не гневайтесь, молю, но я не могу это обсуждать. Просто не могу…

– Да… – поверила ей Маргарита. – Я лишь хотела сказать, что моя подруга встретила после этого свою подлинную, драгоценную любовь и смогла оставить боль в прошлом. Она стала лучше, чем была. Нельзя поддаваться отчаянию и тем более впадать в Уныние… Покажите, прошу вас, ваше рукоделие, – улыбнулась Маргарита, меняя тему. – Я украшаю одежду наследника, а вышиваю я скверно и неумело, хотя стараюсь.

Лилия подала ей синюю ленту – и Маргарита обомлела, увидав крест.

– Я тоже думаю, что могла бы искусней вышивать. Изранила себе все пальцы, – показала Лилия следы, оставленные иглой в лесу. – А в этой вышивке нет ничего примечательного, кроме золотой нити, – спокойно говорила она, не подозревая, что в душе у ее собеседницы всё переворачивается. – Это будет закладка для Святой Книги господина Аттсога, какую вы уже листали. Мой прощальный ему подарок.

– Где вы видели этот крест? – спросила Маргарита.

– Точно не знаю. Давно, пожалуй. Так давно, что забыла, но он мне снится с детских лет. Из-за таких видений я и решила, что монашество мое призвание… Ваша Милость… – нервно выдохнула Лилия. – Вчера я попросила герцога Раннора о милости… услуге. И он заверил меня, что не имеет возражений, если вы дадите свое согласие. Я кажусь сейчас спокойной. Но это не так. Я вздрагиваю от малейшего шороха, когда одна, и всё думаю, что сюда так просто пробраться. Вы бы на самом деле мне крайне помогли, если бы позволили мне и братцу недолго пожить в замке – там неприступные стены, за какими я, наконец, почувствую себя в безопасности. Брат отблагодарит, написав ваш портрет. Всё что угодно сделает. И думаю, когда настанет время выговориться, то… Я бы так желала, чтобы вы, Ваша Милость, были рядом: выслушали меня, рассказали бы больше о своей подруге и посоветовали бы мне, как пережить бесчестье. О большем не мечтаю! Молю вас…

Маргарита наверняка бы сжалилась, пересилила себя, но крест, что она поглаживала пальцем, стал той причиной, из-за которой она твердо молвила:

– Нет. И я не буду объяснять почему – на это есть основания. И спрятаться от людей вам сейчас хочется, я понимаю, но это вам лишь повредит. Вы должны бороться со страхом. Тот мразь был бы рад, зная, что вы страдаете.

– Да, – дрогнувшим голосом пролепетала Лилия, изображая подступающие слезы. – Я понимаю, не держу обид… Верю, что у вас есть веские причины… Вы вправе… отказать мне в милосердии…

«Именно, сучка, – думала Маргарита, с нежной улыбкой возвращая Лилии синюю ленту. – Я буду держать тебя подальше от Рагнера всеми силами, на какие способна. Твое несчастье я не дам превратить в свое. И пусть даже Наш Господь покарает меня за черствость – нет и нет! Плевать, что я плохая меридианка, зато счастливая женщина – и такой намерена остаться».

– Что же, – неуклюже поднялась Маргарита, держась за полукруглую спинку стула. – Раз откровенного разговора у нас сегодня не выйдет, то я пойду. Когда решитесь открыться… Если вам это будет нужно, то я еще приеду. Не вставайте, – остановила она Лилию. – Излишне меня провожать.

– Благодарю вас за визит, Ваша Милость, – вежливо, но со слезами в голосе попрощалась Лилия. – Ваше участие – для меня большая честь.

– Желаю вам быстрее поправиться, – ответила безжалостная Маргарита, хотя чувствовала она себя при этом падалью, самой низкой стервой. – И ничего не бойтесь – охранители герцога Раннора никого к порогу не допустят – ваш дом сейчас охраняется даже лучше, чем замок.

Маргарита одарила «жертву» печальным вздохом и покинула комнату. А Лилия Тиодо изменилась в лице. Она со звериной яростью смотрела на закрытую дверь, посылая всевозможные проклятия вслед баронессе Нолаонт, не попавшейся на ее уловки. Через несколько минут в спальню к сестре зашел Адреами. Та уже стояла у окна, закрытого желтым вощеным картоном, сквозь какой едва просматривался пруд.

– Здравствуй замок? – усмехаясь, обнял Лилию красавец и совсем не по-братски поцеловал ее в губы.

Она вывернулась.

– Я не в духе. И осторожней, Адреами. Если кто-то заметит…

– Кто? – ухмыльнулся он.

– Охранители эти, например… Помнишь, герцог хвастался трубой, чтобы смотреть вдаль? Ты их и не увидишь, а они тебя с такой трубой – легко!

– Так что про замок? Я вещи пошел собирать?

– Корова мне отказала, – неожиданно перешла Лилия на чистый лодэтский язык. – И что герцог нашел в этой шлюхе? Я ведь красивее, так?

– Ана дажье ооочнь красьива… – протянул Адреами по-лодэтски, но говорил он, в отличие от своей подруги, с сильным акцентом. – Не огорчайся – перешел он на меридианский, – как шлюха ты, бесспорно, лучше! Белоснежная, невинная Лилия! Какое красивое имя я для тебя выбрал, да, О́лё?

– Не называй меня так, – нахмурилась Лилия. – Олё больше нет и не будет. Олё из вышивальной мастерской вдовы Одадлог погибла, как и Софё… А Лилия Тиодо, госпожа, покорила сердце самого герцога – и ты еще увидишь его у моих ног! – ткнула она пальчиком в грудь Адреами, затем подошла к дамскому столику, достала из его ящика Святую Книгу в красной обложке, а из ее середины – маленькое зеркальце без ручки. – Ты не перестарался с синей краской под глазами? – рассматривая себя, взволнованно спросила она. – Может, эта пузатая корова поэтому догадалась?

– Ты о ком? Я ведь думаю про Ирмину, когда ты так говоришь. С красками на лице всё идеально, но только не плачь, а то может потечь. И помни: надо верить в свою ложь – тогда в нее поверят остальные! А для правды есть мы друг у друга.

Лилия раздумывала и не слушала «братца».

– Надеюсь, сейчас ты не думаешь о том, как сбросить меня в воду, а самой плыть на лодочке любви дальше как герцогиня Раннор? – прищурил стальные глаза Адреами. – Только попробуй отплатить мне неблагодарностью!

– Я творю новый план! – тихо, но зло выговорила молодая женщина. – Ты ведь ничем мне не помогаешь! А самое время! Оставь меня одну сейчас.

Адреами чмокнул воздух в сторону «сестры» и, «надев маску печали», вышел за дверь. В кухне он нашел Ирмину, нарезавшую пшеничную булку.

– Бедняжка так страдает! – покачал головой Адреами, обращаясь на меридианском к Ирмине. – А я не знаю, чем ей помочь… Баронесса Нолаонт отказала ей в убежище. Так жестоко с ее стороны!

– Но здесь безопасно! – горячо произнесла Ирмина и слегка порозовела в щеках. – А я так рада, что вы остаетесь, – принялась она намазывать масло на ломоть хлеба. – И батюшка тоже будет рад. Желаете, чтобы я зашла к несчастной госпоже Тиодо?

– Нет, юная госпожа Аттсог, очаровательная Ирмина, – печально пропел плут, присаживаясь на стул и принимая от девушки ее хлеб. – Моя сестрица прилегла отдохнуть. Не стоит ей мешать. Она держалась из последних сил при баронессе Нолаонт, и теперь они иссякли. Лучше почитайте мне свои творения, – предложил он. – Вы так восхитительно складываете стихи! Я их часто сейчас вспоминаю в минуты своего горя. Особенно это:

Пучину мрака разогнав, лучами света воссияет солнце

И, отразившись в зеркале морей, заглянет и в мое оконце…

– Это же глупости, – засмущалась юная девушка, оттягивая вниз прядку кудрявых волос, распрямляя ее и отпуская на свободу. – Женщин-поэтов не бывает. Батюшка, вот кто пишет восхитительные стихи. Я же от скуки глупости сочиняю… Но, – оживилась она, доставая из буфета винную бутыль. – Последнее вроде неплохо вышло.

Ирмина прокашлялась и с болью в голосе завыла стихи, при этом она держала в руке бутыль, качалась сама и качала ее в стороны, как маятник, а Адреами жадно следил за плескавшимся вином глазами.

Собирала цветы у дороги,

Бродила по полю, пока не сбила ноги.

Думы мои, что речные пороги.

От надежды до горя – такие мороки…

– Последняя строка не очень вышла, – налила Ирмина в чашу настоящего красного вина для Адреами. – Я ее еще меняю. Может, лучше так?

Думы мои, что сплошные пороги:

То круты, то остры, то пологи…

– И то и то – восхитительно… – отпивая из деревянной чаши, польстил ей Адреами. – Обязательно записывайте свои сочинения. Поэзия – это искусство – не то что живопись… И кто знает, может, женщинам однажды дозволят работать поэтами, как нынче быть столовыми прислужницами.

– В Лодэнии женщины всегда прислуживали за столом и готовили. Скажи кому в Ларгосе, что ты повар, то и тебя засмеют, и того, кто тебя нанял этим… стряпухом. Димий вот кухарит, да очень этого стыдится.

– Тогда тем более! Ваше королевство шагнуло вперед намного раньше других. Так и вижу книги, где будет стоять имя «Ирмина Аттсог», а все в Меридее будут удивляться: «Ну надо же – дама-поэт! И какая же она даровитая!» Может, и другое имя там будет… «Ирмина Тиодо», к примеру…

Разжигая любовь «пузатой коровы», Адреами лишь разгонял скуку, а Ирмина с обожанием глядела на красавца. Смущаясь да розовея, она подала Адреами новый ломоть хлеба с маслом и, пока тот жевал, прочитала ему еще с десяток коротких стихотворений.

________________

Возвращаясь в замок, Маргарита твердила себе, что поступила верно, отказав в прибежище столь красивой, умной и чересчур несчастной жертве. И удивительно, но совесть ее мучила оттого, что она же, эта странная совесть, ее не мучила за немилосердный отказ.

Лошади шли неспешно, медленным шагом. Сидя на светло-серой в яблоках кобыле Рерде, Маргарита в размышлении поправила рукой пышный воротник из белой лисицы, то есть из песца – драгоценного меха Лодэнии. Голову баронессы Нолаонт плотно обматывал лилейный шелковый шарф, а сверху него, прикрепленный шпильками, свободно лежал, будто собранный из снежинок, белый ажурный платок, расшитый мелкими жемчужинками. Маргарита казалась воплощением зимы – той, что убивая природу, ее же возрождает.

«Странное что-то есть в ее распущенных волосах, – неосознанно положив свободную руку на свой живот, думала девушка. – На ночь она, как обычно, смочила волосы и заплела их в косы, чтобы распустить днем… Я же после насилия радовалась грязно-розовому платью-мешку и платку монашки. Мне менее всего хотелось быть привлекательной. Скорее наоборот… Я даже в зеркало едва смотрелась…»

«Она не могла говорить о своем бесчестье, как и я тогда не могла, – возразила сама себе Маргарита. – Если бы Лилия Тиодо лгала, то рыдала бы и стенала, пытаясь меня разжалобить. Разве можно укорять несчастную за то, что она не захотела ходить в уродливом платье, а старается выглядеть достойно?»

«Она монашкой хотела быть, разве нет? – не сдавалась "Маргарита-стерва". – Распущенные волосы говорят мужчинам о желании женщины отдать свою любовь, о поиске жениха… Нет, всё равно она дрянь, просто сейчас она несчастная дрянь! Монашка, ага, как же!»

«Или я оцениваю ее по себе, а все люди разные, как цветы, – ответила "Маргарита-меридианка". – Она – лилия, а я – маргаритка, почти сорняк. Мне, девчонке с улочки неудачников и бедняков, никогда не понять до конца гордые и благородные цветы…»

– Вообще-то, маргаритку древние люди звали «вечная красавица», – заговорила вслух Маргарита, опомнилась и испуганно подняла глаза на своих охранителей, среди которых ехал Раоль Роннак. «Усатый» единственный ее понял, но другие охранители тоже удивленно смотрели на баронессу Нолаонт.

– Обратить нет значить, – на ломаном лодэтском сказала им Маргарита. – Я думать говорить.

Охранители кивнули. Они ждали, что их прекрасная госпожа еще что-то скажет, но она снова погрузилась в мысли. Всадники меж тем проезжали грязно-желтую из-за сухой травы Пустошь, страшную из-за острых валунов и бурого, полуголого леса. Внезапно замыкающий отряд охранитель что-то крикнул, и остальные мужчины взволновались. Маргарита оборотилась к зубастым камням и увидела неровно шагающего, высокого мужчину, похожего на лесного грабителя. А через мгновение она узнала в нем Нинно! Кузнец исхудал вдвое, его лицо покрывала неровная, темная борода, на щеках багровели царапины от веток. К нему уже поскакал всадник, на ходу доставая меч и приказывая остановиться. Другие охранители подняли ружья.

– Нет! – вскричала Маргарита. – Встать! Я знать он! Не… – искала она в памяти слово «трогать», но бросила это. – Помочь я, пожалуйста, в пол.

– Землить баронесса! – потребовал Раоль.

Охранители крикнули всаднику с мечом, чтобы он не убивал незнакомца, первый конюший Рагнера, суровый Аварт, помог баронессе Нолаонт сойти по ступеням дамского седла. Затем он и еще четверо охранителей пошли с ней рядом, держа ружья наготове. Чем ближе Маргарита подходила к человеку в замаранной одежде, с обширной бородой и всклоченными темными волосами, в каких застряли веточки, сухие листья и даже паутина, тем отчетливее она узнавала Нинно. Он тоже ее узнал и остановился, но будто вовсе не замечал острия клинка у своего деревенского грязного кафтана. Нинно безумно улыбался и щурился так, как если бы видел не холодное серое небо, а яркий солнечный свет. Распахнув навстречу Маргарите руки, он замер.

– Боже, Боже, Нинно, как же ты здесь оказался?! – взволнованно говорила Маргарита, приближаясь к кузнецу.

Она испуганно остановилась, не дойдя до него пары шагов – Нинно раскрыл веки и посмотрел на нее красными глазами, – белки его глаз воспалились, и сперва Маргарите показалось, что это кровь, а Нинно без глаз. Кузнец, блаженно улыбаясь, упал перед ней на колени.

– Святая… – прошептал он, а затем завалился, как мешок, на бок – к ногам Маргариты.

– Нинно?! – крикнула она и хотела к нему наклониться, но охранители опередили ее и не позволили этого сделать.

– Ото дюжо опасное, – сказал ей парень с сильванским лицом, со светлыми волосами, бровями и щетиной – Рернот – тот самый воин, с которым Рагнер побратался после короткой битвы на Главной площади Элладанна. – Мы ёго не ознаём. Отвезть ёго во замоку? Вродь он хворой…