Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

– И каковое оно? – заинтересовалась Маргарита. – На кого похожий Лодэтский Дьявол?

– Дааа… он вроде обычный… Я его лицо видел под капюшоном плаща… Зато как он смотрит…

– Как?

– Смотрит – и ты понимаешь: он решает, будешь ты жить или нет. И скорее всего – нет… И всё начинает переворачиваться, будто душа хочет внутрь себя же забиться… Я чувствовал рядом с собой саму Смерть… ее вонючее дыхание на своем лице… Кто бы что ни говорил – я это не придумал. Да и какие выдумки? Знаешь же, что он на Бальтине всех стариков, мужчин и мальчиков убил – всех, у кого уже была душа…

– Я не верю, что прям всех… – неуверенно ответила Маргарита. – Цельный остров. Это ж уймища людей…

Иам рассмеялся.

– Почти семь лет губил этот остров! А то, что он не сделал, аттардии доделали. Бальтинцы с раннего детства вырезали на зубах узоры, верили, что так боги их за своих принимают и помогают им. Из-за этих зубов их и убивали – и никакие боги не помогли… Слушай, – улыбаясь, убрал Иам волосы с лица Маргариты, – откуда ты? Совсем ничего не знаешь?

Маргарита пожала плечами.

– Никто мне про этого человека не сказывал. Я и на улицу редко ходила – в дому всё работала… Недавно лишь услыхала про него, когда сужэн вернулся из Бренноданна и сказал про него. Про Бальтин он тоже говорил… Но я не поверила – подумала, он нас пугивает.

– Сужэн? Тот самый? – погладил Иам Маргариту по бедру. – Иди-ка сюда…

Он снова попытался ею овладеть – и снова безрезультатно. После чего Иам встал с кровати и со всей силы швырнул стул в угол у двери – да так, что тот разлетелся. Маргарита от страха сжалась в комок.

– Будь всё проклято, не могу! Как вспомню тот стишок про тебя, сразу же всплывает его лицо. И эти его глаза… И свой страх вспоминаю… Черт, я так его тогда боялся, что даже обоссался! Может, это мне жизнь и спасло…

Иам потер здоровый глаз и посмотрел на Маргариту.

– Не напейся я вчера, так ты у меня, наверно, осталась бы девицей, – усмехнулся он. – Да не бойся ты меня. Я еще ни одну женщину не ударил, хотя многие заслуживали. Ааа, пора, – добавил он, махнув рукой, и начал одеваться. – Собирайся. Мне к четырем надо быть в крепости. Больше не увидимся до моего возврата, но ждать тебе меня восьмиды две, три – это край, – так все в крепости говорят. А когда Лодэтский Дьявол сдохнет, тогда уж погуляем с тобой – чертям в Аду станет завидно: такой пожар разожжем, да, красавица?

________________

Мамаша Агна поджидала Иама внизу, у лестницы. Ее мясистые руки упирались в туго стянутую широким поясом широкую талию.

– С тябя сто осемьсят девя́ть регно́в, – сказала она Иаму.

– Откуда столько? – удивился парень.

– Ты тута с вечеру медианы – эт четверу цельных днёв с человеку с питаньём по пять регно́в – всяго будёт двацать. Еще и жена день жителяла и едала – значат, двацать пять. Набили вы мне вчёру еще на сорок – мы условилися. Всяго будёт шостьсят пять. Пироги – еще двацать пять регно́в. Да и пять десятков ротов выхлестали дюжину без одного бочонку на твоей свадебке – триста девяноста шость кружек на девяноста девя́ть регнов. Вот и вся твоя упло́та. Спасибо мне скажи лучше́е, что я дванацатый бочонок раскупорять не сталася!

С лестницы сбежал рябой подросток, сын Агны, и зашептал ей что-то на ухо.

– Гляди ты, еще и стул спортили! – с ноткой удивления изрекла она. – Еще трицать два регна́ за стул и один за пятно на простынье. Двести двацать два регна́. Хм, красяво-то как – вровень двести двацать два!

Маргарита ушам своим не поверила, что за пятно на простыне Мамаша Агна содрала целый регн.

«И с кого, с меня! – с возмущением думала девушка. – Пло́тит по два четвертака за стирку и еще половину себе гребет! "Надо запачкать хоть одну!" Нарочно так сказала, дрянь! На часы да в календарь погляди – и восьмида Нестяжания, и час Нестяжания! Из-за этаких вот жадюг, как моя тетка и Мамаша Агна, наш мир всё катится и катится к погибели!»

Но вслух своих мыслей Маргарита не высказала: она молчала и ждала, как поступит Иам, а тот тоже оторопел – стоял, открыв рот.

– Нету у меня столько… Заплачу, как с войны вернусь. А впрочем… – пришел в себя парень. – Хер тебе. Ты небось пиво водой разбавляла – вот и вышло так много. Ни регна тебе не дам. Вместо этого пойду щас и нажалуюсь на тебя! Отправят под плеть, так и знай! Мне же мирской суд ныне не указ.

Мамаша Агна вставила два пальца в рот и свистнула, как заправский капитан корабля, – у выхода возникли два здоровяка с ножами для разделки туш. Иам, было направившийся туда, испуганно остановился и вновь повернулся к трактирщице.

– Вот чаго, пёхтиняц, – грозно сводя брови, сказала Мамаша Агна. – Ты тута таковой не перво́й. Я таковских перевидывала и поучилася слухать то, чё вы по пьяну мелете. Про воинско́й суд и не мни себе: зазнают, что возрасту Посвященья нету – хер тя́бе! – с нажимом выговорила она. – А не воинско́й суд – по мирскому пойдешь. Я податей больше́е чем на златой пло́чу, я чтимая госпажа, – поправила Агна свой грязноватый чепец. – Да Суд-то рядом, и тама про мою добру славу знавают – не зря мамою кличкают, а ты даж не из Элладанну – правов тута у тя нету. Самого-то выпорют, а того глянь и колени наломают, – долг-то ого! Дом в дёрёвне продать принудят – всё мне упло́тишь! И вшей в узилище лакомить будёшь, пока другие в календу до Нонанданна справятся. Так что упло́чивай, да поживее!.. К сестре поди иль к новой родне, ежели чё… Девчонка здеся побудёт. И токо сбяги мне! Ты тута так много болтал, что я про твойный дом в дёрёвне уж стоко ведаю, будто сама тама жителяю!

– У меня две сотни, – сдался Иам и бросил на стол кошелек. – Остальное потом.

Трактирщица хрюкнула носом и заполнила воздухом могучую грудь, показывая, что так не пойдет.

– Я допло́чу, – подала голос Маргарита. – У меня есть двадцать два регна.

Мамаша Агна пронзительно посмотрела на нее и красноречиво плюнула на пол, возмущаясь, что к ее советам молодая жена не прислушалась.

________________

Оружие, кроме боевого назначения, также являлось знаком отличия; виды его строго распределялись внутри воинского братства. Меч с размашистой крестовиной дозволялся лишь рыцарям, с короткой – оруженосцам. Иногда меч с коротким клинком и короткой крестовиной давался как привилегия воинам низшего ранга. И, конечно, все, кто встали на воинский путь, жаждали щеголять с этим символом доблести, чести, благородства…

– Спасибо, – сказал Иам жене, когда они вышли на улицу. – Нельзя мне в крепость опаздывать… Да и про возраст Посвящения точно надо молчать, а то свои же высекут…

Маргарита понимающе кивнула. Ей опять пришлось надеть свое старенькое светло-коричневое платье и привычный белый чепчик с завязками под подбородком, но теперь все до одного золотистого волоска были спрятаны под головной убор при помощи повязки замужней дамы – широкой, тугой ленты вокруг головы. Косу жена уже не плела – по поверьям, заплетенные в косу волосы препятствовали зачатию, приводили к преждевременным родам и даже выкидышу, тогда как скрученные спиралью в пучок способствовали чадородию.

На плече у девушки висела сумка-мешок, где хранились две ее сорочки (одна ночная, свободная и длинная, другая – нательная, почти такая же, какую она сейчас носила под платьем: длиной по середину голени, облегающая стан и утягивающая грудь с помощью шнуровки). А кроме того, в мешке были две шали-косынки, нижняя безрукавка для зимы из войлока, вязаные чулки, светло-лавандовое платье с пятном от пива и несколько больших, чрезмерно широких трусов изо льна – «не уродливых, а пристойных», как говорила тетка Клементина. За грубый внешний вид такие трусы прозвали исподниками. Лежал в сумке Маргариты и чепчик с огромными оборками, сшитый для Гиора Себесро (ненавистный ей красный чепец она без сожаления бросила в печь почти полторы триады назад). Также в сумке находились: зеркальце, кусок оливкового мыла, зубная кисть, костяной гребень, кольцо в платочке и восемь регнов. С таким имуществом Маргарита вышла из трактира в новую жизнь и, очутившись на улице, посматривала на мужа, который не намеревался нагружать себя ее ношей, хотя сам стоял с пустыми руками и задумчиво чесал затылок.

– Слушай, а у тебя еще денег нету? – спросил ее Иам. – Тут кузнец недалеко… Нам мечи разрешили иметь, если сами купим, – вот я и заказал у того, кто согласился за двадцать регнов. Я б не забирал раз так, но я ему еще свои доспехи оставил, чтобы блеска навел, а их мне дали в залог купчей за дом… Не надо было надеяться на твое приданое и играть в кости с тем проходимцем… – вздохнул он. – Кузнецу заплатить нужно – никак без этого. Почти сорок регнов. Ты не думай, – смущенно улыбнулся этот ангел с подбитым глазом. – Когда вернусь с войны, то я тебе платье красивое куплю. Всё, что хочешь, куплю… Может, к дяде твоему пойдем? – предложил он.

– У меня кольцо из чистого серебру есть, – вздохнула и Маргарита. – Надеюсь, кузнец возьмет его.

Иам обрадовался и поцеловал ее в лоб, сказав:

– Ты – сокровище!

После он обнял одной рукой жену за плечо и повел ее вглубь кузнечного квартала. Маргарите было неудобно так идти и неловко, – тетка говорила ей, что подобным образом с мужчинами ходили лишь распутницы, но девушка молчала и молилась, чтобы нужным им кузнецом не оказался Нинно. «Не может, чтобы это былся он, – говорила она себе. – Нинно нету в городе. Конечно, он прознает, что я сдала его кольцо, но это будется после… А может, даже не узнает… Должно же мне хоть когда-то свезти!»

Ей не повезло – Иам уверенно направлялся к знакомой кузне, сложенной из почерневших бревен. Сквозь оконце в воротах виднелся широкий, неприглядный, захламленный двор, разделявший кузню и скромный одноэтажный домик с двускатной черепичной крышей и тремя чердачными оконцами. Там, во дворе, Нинно жег дрова в угольной яме – золы на земле было предостаточно, и Беати вовсе не зря носила укороченную юбку. У ворот Иам стал громко звать кузнеца, на что откликнулись лаем соседские собаки.

– Лучшее́ я с ним поговорю, – тихо сказала Маргарита, краснея от стыда и одновременно холодея от страха. – Это от него кольцо… Дар ко дню нарожденья…

– Хорошо… – согласился Иам, вглядываясь в ее смущенное, порозовевшее лицо. – С этим кузнецом у тебя что-то было, да или нет?

– Я знаю его с семи годов. Конечно нет!

– Обманывать меня никогда не смей, – сказал красавец-блондин, прищурив здоровый голубой глаз. – Если что узнаю – держись у меня. Женщин отродясь не бил, но… Не гуляй тут без меня, поняла? Ей-богу, что узнаю – убью!

И тут же Иам расплылся в улыбке – из домика к ним вышла Беати в коротковатой юбке, а за ней шагал Нинно, одетый в рубаху навыпуск и свои «праздничные» синие штаны. Он был чистым и таким сонным, словно проспал сутки кряду.

– Здравствуй, Грити, – сказал кузнец, открывая ворота и впуская гостей. – Радый, что навестила… Иди с Беати в дом. Этот, – кивнул он на Иама, – скореча уберется восвояси, не бойся.

– Здравствуйте, господин Граддак… Ты не сказала? – обнимая подругу, спросила у нее Маргарита.

– Он, как днем воротился, сразу спать ушел, не кушал даже… Нинно, это Иам – муж Грити. Они вчера повенчалися. И не ругайся на меня, но свадьбу лучшей подруги я не могла пропускать! В трактир – я ни ногою, крестом клянусь. Я сразу до дому! Мы с Синоли едва видалися!

Нинно, слушая сестру, переводил ошеломленный взгляд с улыбавшегося Иама на розовощекую, смотревшую в землю Маргариту; затем молча пошел в кузню, принес открытый шлем с двумя кругами по бокам, нагрудную пластину, массивный прямоугольный щит из дерева, окованный бронзой, и меч в кожаных ножнах, но без ремней или цепи. Кузнец не высказал поздравлений, и Маргарита от неловкости стала еще краснее.

– Тридцать семь регнов, – буркнул Нинно.

– Господин Граддак, у нас как будто… у нас нету денег, – робко сказала Маргарита. – Лишь кольцо… Возьмите его назад, пожайлста.

– Не возьму, – зло ответил Нинно. – Тридцать семь регнов в серебру.

Тогда вмешалась Беати.

– Нинно! – воскликнула она. – Они же скоро тебе роднёю придутся! Всё они тебе после воротят… Не будь жадиной и не гневи Бога: восьмида Нестяжания на календаре! И мы дар к свадьбе не сготовили.

Нинно молчал. Его запавшие щеки дергались.

– Давай кольцо, – наконец изрек он. – На залогу будется. После отдашь честную цену́ – пятьсят регнов. Всё погоже? – зло и даже с ненавистью сказал он Иаму.

Тихонько вздохнув от облегчения, Маргарита протянула колечко. Теперь она хотела уйти подальше отсюда да побыстрее. Кольцо взяла Беати и сочувственно ее обняла. Однако Иам не спешил уходить – то ли из-за смуглой чаровницы в короткой юбке, то ли из-за пятидесяти регнов вместо тридцати семи, но он стал придираться к работе Нинно.

– Меч неверно центрован, – с видом знатока положил Иам середину клинка на свою ладонь.

– Дурак, про рукоять-то сзабыл, – ответила ему Беати и предотвратила превращение Маргариты во вдову. – Неверно делаешь. Должно остаться с ладонь от черена, не то уж бери заместу меча дубину, – повернула смуглянка ладонь Иама и перенесла клинок к указательному пальцу.

Тот смутился и промычал, что раз так, то пойдет. Нинно, не прощаясь, отошел к кузне.

– Пошли, – сказал Иам жене. – Что понесешь? Давай кирасу – она легче всего. Меч женщине нельзя брать – что обо мне люди подумают?

И Маргарита оказалась с мешком на плече да в обнимку с нагрудной пластиной, пока лишенной ремней, но отполированной, покрытой маслом и ничуть не легкой. Иам нахлобучил шлем на голову, сдвинув его со лба к затылку, одной рукой взял меч, а другой щит. Так они и стали выходить за ворота, провожаемые тяжелым взглядом Нинно. Беати помахала на прощание подруге – Маргарита через силу ей улыбнулась и увидела, как кузнец быстро пошел в дом.

Нинно догнал ее и Иама на середине улицы, когда руки девушки начали уставать и она не представляла, как донесет кирасу до Западной крепости.

«Быться самой лучшей женою Иаму жуть непросто», – подумала Маргарита, когда появился Нинно в знакомом ей красном камзоле.

Он отобрал у Маргариты кирасу и ее мешок с одеждой, сказав лишь одну фразу:

– Дар к свадьбе.

Иам недобро хмыкнул, но ничего не ответил и не стал возражать против помощи.

________________

Элладанн был обнесен могучей каменной стеной с крепостями по четырем сторонам света. Городские ворота представляли собой проезд между двух отдельно стоящих сторожевых башен; поверху шла стрельница. Внутри городских стен, у крепости и перед воротами, стражники досматривали повозки, мытари собирали с приезжих пошлинные сборы, там же сновали перекупщики, уличные торговцы и воришки.

Сейчас на площади, вдоль высокой ограды Западной крепости, толпились молодые мужчины возраста Иама и провожавшие их люди: матери, сестры и жены рыдали, отцы, братья и друзья гордились новобранцами, хлопали их по плечам и подбадривали шутками. Сами пехотинцы выглядели довольными. Они охотно смеялись в ответ. Кто-то обнимал своих подруг или жен, но все они уклонялись от ласк матерей, – эти молодые мужчины, вчерашние миряне, казались себе суровыми воинами, каким не годится «размякнуть на мамкиной груди». Небо окрасилось алым, будто свежая кровь, закатом; солнце спускалось за городской стеной к горизонту, неминуемо сокращая минуты перед пугающим расставанием. Чуть поодаль одиноко ждала брата Марлена. Давно Маргарита так никому не радовалась и ни от кого так не ждала улыбки, как от девушки-ангела, но та не улыбалась.

– На закате закроют ворота в замок, – строго сказала она брату на бронтаянском. – Я же просила тебя прийти на час раньше! Огю будет недоволен. Ты будто нарочно делаешь всё, чтобы он пуще бранил тебя!

– Я так тебя люблю, – чмокнул Иам сестру в щеку, не обращая внимания на ее недовольство. – А твой муженек всё равно изойдется желчью! Прости, но… я же с женой побыть подольше хотел… Вот, – указал он на Маргариту, а Марлена посмотрела на Нинно, – принимай свою сестру. Приглядывай там за ней… особенно, – прошептал он сестре на ухо, – когда она с этим кузнецом.

Марлена кивнула. С тревогой в небесных глазах она глядела на подбитый глаз Иама, пока тот устраивал щит возле каменной стены.

– Глупенький ты мой, – попыталась она обнять брата. – Куда же ты собрался? Ошеломил позавчера меня… Я до сих пор в себя не могу прийти… И женится он, и в пехотинцы пошел! Да с возрастом обманул! Если узнают, то ведь худо будет… И глаз еще где-то побил! Больно?

– Ааааа… – раздраженно простонал Иам, высвобождаясь из объятий сестры. – Хватит причитать: я уже давно не отрок… Радовалась бы за меня! Я – воин ныне! Прости уж, сестренка, но труд свинопаса мне не по душе. Если отличусь в бою, то, кто знает, может, меня насовсем в воины возьмут… Скоро вернусь героем – вот о чем лучше говори и помни!

– Ты ведь не сказал бы мне, что на войну идешь, если бы жениться не надумал… Так бы сгинул! – резко заплакала Марлена в платок, что давно сжимала в ладони. – А я бы думала – ты в деревне… – вытерла она глаза.

Теперь Иам сам нежно обнял сестру и, поглаживая ее голову через чепец, сказал Нинно:

– Кузнец, подтащи пока к проезду щит и кирасу. Чё тут-то прилип?

Вместо ответа Нинно выпустил из-под подмышки нагрудную платину, и она раскатисто зазвенела, ударившись об камни.

– Эээ… – протянул Иам.

Нинно не обратил внимания – он вернул сумку Маргарите и вдруг крепко обнял оторопевшую девушку – вжал ее в себя так сильно, что у нее заболела и грудь, и спина.

– Эээ, кузнец, ты чё? – подскочил к ним Иам с мечом в руке.

Нинно отпустил Маргариту, оттолкнул обеими руками Иама и зашагал прочь.

– Хер тебе, а не полсотни регнов! – взмахнув мечом в кожаных ножнах, прокричал ему вслед Иам и повернулся к жене. – Не знаю что, но что-то у вас там точно было. Помнишь, что сказал? Обманешь – избавлюсь от тебя! Может, тебя даже засекут насмерть – так и знай! А я себе новую жену найду…

Маргарита выглядела такой несчастной, что Иам смягчился.

– Ну… иди сюда, – резко притянул он свободной рукой к себе жену и поцеловал ее в губы так, что их зубы столкнулись, а Марлена отвернулась. – Просто веди себя пристойно, – тихо произнес Иам. – Всё, что требуется, – это никаких историй. Ни одной… Всего-то пару восьмид, а то и меньше… Как погоним врага прочь, то в деревню поедешь. Там тебе скучать будет некогда!

– У меня восемь регнов еще есть, – ничего другого не придумав, ответила Маргарита. – Возьми… Может, хватит на ремень для меча…

Она полезла в свой мешок, но, к ее удивлению, муж ее остановил.

– Не надо, как-нибудь перебьюсь. Ремень здесь справлю, кормить нас будут, а пивом пусть теперь меня Раоль поит. Займу монет, если что… А через триаду снова целых девяносто регнов получу. Может, и тебе что-то передать смогу. Хочу, чтобы ты меня встречала в красивом платье.

Он еще раз поцеловал Маргариту, на этот раз ласковее. После Иам обнял сестру и, попрощавшись, груженый своим снаряжением, пошел к проезду под надвратной башней. По пути он умудрялся освобождать руку, чтобы здороваться с приятелями по-воински: мужчины, подняв руки, обменивались хлопками кулака о ладонь (считалось, если приветствие оставят без внимания, то есть ладонь не остановит кулак, то воину следует смело бить в лицо «раззяве»).

У надвратной башни Иам повернулся, помахал девушкам и скрылся за серыми каменными стенами – теперь сестра и жена могли его увидеть вновь только среди войска перед отбытием в Нонанданн. Когда ее брат исчез из вида, Марлена тяжело вздохнула. Удаляться она не спешила: прежде чем уйти, девушки молча стояли еще минут девять и глядели на проезд крепости.

________________

Четыре крепости построили для обороны Элладанна, но также их использовали как тюрьмы, вернее, как временные накопители, где преступники, свезенные со всей округи, ждали приговора суда и исполнения наказания. Камер они не покидали, но их кормили, водили перед судом или казнью в баню, давали им соломенный тюфяк, одеяло, ведро для нечистот. За содержание узников платили родственники. Условно наказания делились на четыре вида: смертная казнь, увечье, позор и денежное взыскание. Каторга приравнивалась к смертной казни. Женщин мирской закон карал значительно реже, чем мужчин, ведь они были зависимы, значит, полной ответственности не несли; нередко смертную казнь женщинам заменяли на увечье – клеймили, отрезали нос, губы или уши, уродовали грудь. В Восточную крепость попадали за воровство или плутовство, в Северную – за злодейства. В Западной крепости томились должники, и Иам, не заплати за него Маргарита, оказался бы именно там, только узником. Обороняли крепости и сам город рыцари – раз в году, в течение одной восьмиды, каждый благородный воин герцогства нес вместе со своим боевым отрядом воинскую повинность в Элладанне.

Южная крепость отличалась от прочих: она, как и замок, находилась на живописном холме и справедливо считалась недостижимой для любого врага, а содержались в ней аристократы и важные господа, из-за чего Южную крепость называли личной темницей герцогов Лиисемских. Охраняла крепость и замок исключительно преторианская гвардия числом в четыреста-пятьсот человек.

Дополнительно холм ограждал мощный вал, поросший кустарником. Глубокий, подобный оврагу, ров за ним брал у первой крепостной стены в кольцо речушку Да́ори, а та, стекая через отвод в Элладанн, уже походила на неприглядный ручей. Те, кто направлялись к замку из города, сперва сворачивали с Западной дороги на красивейшую улицу Благочестия, далее по дороге из розового песчаника поднимались на холм к откидному мосту через ров, потом миновали Первые ворота, представляющие собой три башенки – две боковые и одну надвратную. За башенками, в пространстве между крепостными стенами, дорога раздваивалась – парадный путь, широкий и прямой, вымощенный тем же розовым песчаником, подводил к помпезным воротам с двумя ярусами колонн – это был северный вход, каким пользовалась знать. Другая дорога, грунтовая, равная по ширине двум телегам и проложенная среди деревьев, упиралась в восточный вход – углубление между малым полукругом храмовой земли и большим полукругом ристалища перед Южной крепостью. Весь замковый комплекс, если смотреть на него сверху, отдаленно напоминал половину персика, восточный вход казался воронкой плодоножки, а зеленый парк в центре – сердцевиной. Через Восточные ворота замка заезжали телеги с припасами, перемещались преторианцы и обслуга.

Третий спуск с холма был из Южной крепости – через укрепленный проезд в рощицу за городской стеной; далее та дорога, петляя среди деревьев, вела к Левернскому лесу, где герцог и его свита частенько развлекали себя соколиной охотой.

Маргарита и Марлена не меньше часа добирались от Западной крепости до Первых ворот, затем еще триаду часа до Восточных ворот замка. Солнце давно скрылось, и девушки шли в темноте, без фонаря, под безлунным, звездным небом. Сначала Маргарите было страшно: да, шли они безопасной дорогой, но она впервые за много лет оказалась после заката на улице. Потом, поднимаясь на холм, она так устала, что сил бояться уже не осталось. Погруженная в свои думы Марлена не заговаривала со своей новой сестрой. Маргарита тоже помалкивала и пыталась не вскрикивать, когда ее ноги в старых холщевых башмаках на тонкой подошве больно спотыкались об камни. Марлена же ни обо что не запиналась и даже не участила дыхания. Позднее, когда сестра Иама вошла в свой дом, то сняла деревянные сандалии и осталась в чистых сапожках-чулках.

Двухэтажный домик из светлого ракушечника, где жили управитель замка Огю́ Шотно́ и его жена Марлена, находился рядом с восточным входом, у дороги вокруг парка. Он будто нагло втиснулся в живую изгородь из зеленых туй. С фасада виднелся треугольный фронтон с каминной трубой по центру, а от него изгибалась буквой «Г» двускатная черепичная крыша; сбоку приткнулось крыльцо, укрывшееся под солидным резным козырьком. Козырьки также венчали два выступающих коробками окна на первом этаже; заглянуть в них с земли не представлялось возможным – слишком высоко. Единственное оконце на втором этаже сползло с середины фронтона влево, словно желало быть поближе к крыльцу. Позади дома имелся дворик с огородом, обнесенный шпалерами с виноградом, за огородом лежало храмовое кладбище.

Стража на Первых и Восточных воротах замка пропустила девушек без проволочек. Потом Маргарите стало известно, что Марлена угощает гвардейцев фруктами и пирогами по празднествам, из-за чего все они любили эту добрую красавицу. Подходя к домику управителя, Маргарита еще не поняла, почему ее новая сестра перекрестилась у крыльца, но только она увидела кислое лицо Огю Шотно, эта загадка разрешилась.

Маргарита вспомнила слова Иама – «ему будто метлу в задницу по горло всунули» – и улыбнулась (и впрямь похоже на то!). Огю Шотно хотелось назвать не высоким, а длинным. Это был худой, тонкокостный, нервный мужчина тридцати девяти лет с темно-русыми волосами и карими глазами. На хилой шее с выраженным кадыком вертелась большая, сердцевидной формы голова: высокий и широкий лоб с залысинами причудливо контрастировал с острым, кукольным подбородком. Его верхняя губа выпирала над нижней и глубоким желобком будто тянулась к курносому, коротенькому носу. Мысль о том, что внутри Огю Шотно застряла жердь, причинявшая ему муки, появлялась из-за его скошенных и одновременно выпученных «страдальческих» глаз, устремленных вниз кончиков губ и прямой спины.