Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

– Спасибо, Ваша Светлость, – искренне сказала Маргарита, стараясь не смотреть Рагнеру в лицо. – Спасибо… и за Звездочку, и за брата Амадея…

Он ничего не ответил, только исколол ее розовеющие щеки глазами.

Когда Маргарита ушла, Рагнер повернулся к брату Амадею и снова наткнулся взглядом на его ласковые очи, ярко чернеющие на изможденном бледном лице.

– Прекрати так глядеть! – не выдержал Лодэтский Дьявол. – Проткну тебе глаза – и всё тут!

Брат Амадей улыбнулся и посмотрел в окно.

– Весна наступает, и ее тепло возрождает жизнь столь же неизбежно, как зима и ее холод убивают всё вокруг, – проникновенно произнес он.

– Заааткнись, – почти простонал Рагнер, доставая кинжал, чтобы разрезать бинты. – А то будешь подлинным святым мучеником: без глаз и языка для начала.

Далее, во время перевязки, брат Амадей молчал и больше ничем не досаждал Рагнеру, только легкая, как воздушная роса, улыбка не покидала его уст. Лодэтского Дьявола он не боялся, и такой он был редкий человек в Орензе и за многими ее пределами. Рагнер не знал, как это воспринимать: это и нравилось ему, так как смелость он уважал, и раздражало, потому что каким-то образом праведник одержал над ним верх. И Рагнер был бы не прочь побороться, да вот на этом поле боя он оказался безоружным и немощным.

Соолма нанесла на губы брата Амадея сероватый порошок, какой он облизал, – и почти сразу же почувствовал, как веки падают, словно их тянут вниз гири. Впадая в забытье, брат Амадей услышал:

– Это не я избил Маргариту. Мои люди нашли ее уже такой в их с супругом доме. Не думай обо мне того, чего нет.

Брат Амадей с усилием приоткрыл глаза. Соолма уже ушла. Уходил, не дожидаясь ответа, и Рагнер.

– Это очень хорошо, брат, – негромко произнес праведник. – Я надеялся, что в вас никак не меньше половины света и доброты. Может, даже больше, чем у многих других людей. Просто вы скрываете свой свет… Потому что дорожите им и боитесь его потерять.

Рагнер устало положил руки на пояс и медленно поднял голову вверх, – слова священника снова взбесили его, и он, закрыв глаза, шумно выдохнул.

– Ты ошибаешься, монах, – поднимая веки, жестко произнес Рагнер. – Я – Лодэтский Дьявол, и я не зря получил это прозвище.

– А я – Святой, – парировал брат Амадей. – И тоже не зря получил свое прозвище. Но, как я сказал, я всего лишь жалкий человек со всеми его недостатками, даже Пороками. И вы, брат, вы тоже просто человек.

– Хорошо, что хоть «просто человек», а не «лишь жалкий человек»… – проворчал Рагнер.

Брат Амадей ему уже не ответил. Рагнер с полминуты тяжело смотрел на спящего священника, потирая рукоять кинжала и борясь с навязчивым искушением окончить свои хлопоты: будто некто невидимый так и нашептывал ему сделать это – убить, чтобы почувствовать себя легче. Он даже стал ощущать острый запах крови, а в правой руке появилось знакомое покалывание. Вздохнув, Рагнер приблизился к брату Амадею, но лишь загасил масляный светильник на прикроватном стуле. Покачивая головой и ругая себя за то, что связался с «этим монахом», он вышел из комнатки.

________________

Маргарита, покинув брата Амадея, пошла на обед. Спускаясь по лестнице, она улыбалась – радость и неожиданная легкость подступили, будто морской прилив, и переполнили душу.

«Как бы то ни было, – думала девушка, – но Звездочка сейчас с дедом Гибихом, и, опасаясь Лодэтского Дьявола, кобылу уже никто не посмеет отнять, а брат Амадей уже точно выживет».

Зайдя в обеденную залу, она заметила побитые лица Лорко и Эорика. Особенно знатен был Лорко – с фингалами по оба глаза он напоминал проказника-енота. И у Эорика багровело пятно под глазом да припух нос – похоже, он в который раз был сломан. Понимая, что они, скорее всего, подрались из-за того, что случилось в полдень, но не догадываясь о полной картине произошедшего, Маргарита почувствовала небольшое удовлетворение – по ее мнению, эти двое точно заслужили то, что получили.

В честь празднества Весенних Мистерий каждому на обед кроме тушеных овощей и лепешки досталось по большому куску рыбы, гусятины и сладкого пирога. Получив щедрую долю лакомств, Маргарита встала у пустой стены и, уместив на тарелке чашку с водой, невозмутимо начала кушать. На нее опять пялились, и она сделала вывод, что о девчонке в красном чепчике уж стало всем известно. Однако эта догадка отозвалась в ней безразличием – Маргарита хотела дать сил брату Амадею, но вместо этого он напитал ее светом. Аргус, как и другие мужчины, бросал на нее заинтересованные взгляды, но будто что-то изменилось: в томных очах больше не сквозила похоть – он смотрел на нее так, словно видел впервые, – и то, что войсковой наместник Лодэтского Дьявола видел, ему нравилось.

С началом седьмого часа Геррата разогнала головорезов из обеденной – и те переместились в Залу Торговых собраний, но ни она сама, ни Хельха с ними туда не отправились. Вновь спустившаяся в обеденную залу пленница подверглась допросу подруг, которые хотели знать: правда ли то, что сказал Гюс Аразак Лорко, а тот разнес всем подряд. Ранее Маргарита решила, что будет всё опровергать и лгать, но ныне, вспомнив любовь из глаз брата Амадея, не смогла кривить душой.

– Да, это правда, – ответила она. – Это случилось на казни нищего, отвратительного бродяги. Я залезла в нишу у льва – той, что над воротами голубого дома, рядом с ратушей, и меня все хорошо видели… И на мне был красный чепчик… И надо мной все смеялись, как и сейчас смеются… – она перестала протирать буковый стол и так посмотрела на Хельху и Геррату, что те смутились.

– Мы-то не цмеёмся, – ответила Хельха. – Простою… Да как токою могёт-то быть?

Маргарита пожала плечами и продолжила отмывать стол от пятен жира.

– Про это лучшою б ты наврала, чо это Гюс наврал, – высказалась Геррата. – Так ужо и быть, сказжу всем, чо это не про тобя, а то житиёв тобе вконец не цтанеца. Да и Гюсу всё равною не верют – чудоба экая! И Хельха будёт помалковать, – строго и беспрекословно добавила она.

Толстушка кивнула и недовольно произнесла:

– Все девочки зляца с твойного платку-то есшо пусщею. Ну опослю герцогу-то. А есшо и цтихи-то эти… ц тонкостя́ми-то всяковыми… – замялась Хельха. – Я-то тожо так, как все, мысляю, – сурово проговорила она. – Ты-то топерича как мы. Коли ты платку-то не сымать, то я с тобою не цнаюсь-то.

Немного подумав, Маргарита развязала и сняла с головы платок, но не из-за Хельхи, а опять же из-за света брата Амадея, что дал ей отвагу.

«Мои новые подруги правы, – решила она. – Я стала такой же, как они… шлюхой и девкой. Хоть за пять золотых монет, но всё же девкой. И ныне мне самой противно притворяться».

– Ну вот! – обрадовалась Хельха. – А ты так и крашею-то намногою. Вообсще-то, – тяжело вздохнула она, – дажо лишка крашею без синячисщ-то свойных и чёрнухи на роте-то.

– Кцати о синяках! – оживилась Геррата. – Госпожаня, ты на Эорика-то зла не хвати. Он и по-своёму еле мямлит, ну а на орензцкой рёчи́ вконец ничё не цнает, окромю: «Привец, цуки позорны, на колени и мордой в пол, пжалста». Эорик – вёжливо́й! И так всегда удручён, чо никто ему цдаваца не хотит! – звонко хохотнула эта веселая дама. – Он уму хвать и Лорко просить, мол, чо ёму сказжать, чоб тобе нравица: Лорко цдесь всем любвинные цоветы дает… И Эорик заучил, чо Лорко по буквям шписал, а Лорко и в этот раз отличился! На обои глазьи отличился!

Маргарита невольно улыбнулась, вспоминая ошарашенное лицо Эорика и смех Лорко в коридоре.

– Лорко – бабник-то, – тоже улыбнулась Хельха. – Он-то всех баб цаваливает, эких хотит. Поди, и на тобя-то ужо глаз цурьёзно навел, раз Эорика сызново, опослю бани-то, обдуть не убоялся. И тобя цавалит-то тожо!

Маргариту передернуло.

– Нет! – в ужасе сказала она. – Только не Лорко!

– Да он парень хорошой! Так, чоб ты цнала, – тут же вступилась за Плута Геррата. – Божусь: очонь-очонь хорошой… Ууумнай, но дурак! Сженица ёму нушное… Он с нами недавною – в первой рац с герцогом ходит, а ёго цдесь за своёго приня́ли. Лихой и хитрой, как чёрт! Своё есшо хватит – вёзунчик, эких цвет ни цвидывал! Чо, нет? Ниет? Точное ниет? Нет, да? Ну да и ладное, хрен с ним, – согласилась она. – Лорко и впрямь тобе не чота – парень-то он хорошой, а вот Эорик – цолотой!

– Хвааатит, – простонала Маргарита. – Хватит, Геррата! Я больше не могу слышать о Эорике! Оставь и меня, и его в покое!

– Как хотить… – обиделась Геррата. – Вот токо попомни, чо я тобе сказжала: неприкаённою ты, цладкой блинчок, долгою туто не покатаца! По рукам да кругам ецли цправиться, цнай, чо сама виноватая! Так, чоб ты цнала!

Геррата гордо удалилась, а Хельха суетливо побежала за ней, но на прощание улыбнулась Маргарите и зачем-то подмигнула.

Глава XXI

Одиннадцатый день плена

В Весенние Мистерии праздновали встречу Воздуха и Воды. Если не шел дождь, то в календу горожане Элладанна поливали друг друга водой из бутылей. По пути домой можно было оказаться в совершенно мокром наряде, но никто не обижался, старался сам неожиданно окатить водицей соседей и посмеяться. Особенно это празднование любили дети, а кроме них мужчины, подыскивающие себе невест. Зато красивые девушки, чьи платья всегда усерднее прочих старались намочить, напротив, обычно не жаловали эту древнюю забаву. Лодэтчане, на радость Маргариты, подобного неоднозначного обычая не имели, и два дня празднества отличились для пленницы лишь более сытными обедами.

В календу Нестяжания брату Амадею стало лучше. Жар ушел, сам он, находясь в сознании, больше не бредил и спокойно, хоть и очень много, спал. Весь первый день новой восьмиды Маргарита провела в комнатке на втором этаже, ухаживая за больным, но и это не понравилось тем, среди кого ей приходилось жить – будто бы во всем, что пленница делала или не делала, они искали грязь. Появились новые сплетни и пошлые шутки. Маргарите только и оставалось, что не замечать колкостей да ждать супруга. После своей измены, она, конечно, страшилась его появления тоже. В муках совести она даже желала, чтобы он ее, недостойную и презренную, на самом деле бросил, но ее положение в плену всё ухудшалось: направляясь поутру с ведром воды к уборной, Маргарита заметила оживление толпившихся на первом этаже головорезов и их долгие взгляды, от каких ее бросило в дрожь. Купаясь, она не на шутку боялась, что к ней ворвутся, даже несмотря на две двери, два засова и Хельху у порога мыльни. Мужчины восприняли появление пленницы без платка как знак ее доступности, женщины, оттого что Маргарита убирала волосы в скромную косу и всё равно выделялась, бесились и продолжали фыркать ей вслед. Как теперь быть, Маргарита не знала: верни она платок на голову, он не изменил бы уже ничего, а Хельха отказалась бы ее оберегать, – вот пленница и надеялась, что ее супруг жив, что он появится и спасет ее, пока не стало слишком поздно. В календу еще никто из лодэтчан не осмелился перейти дальше жадных взглядов, откровенных жестов и похабных острот, но десятые сутки плена сменились одиннадцатыми, и второй день Нестяжания, день марса, с лихвой возместил грозами тишь предыдущего дня.

Неприятности начались с первого завтрака, когда Маргарита встала у стены, чтобы покушать. Неожиданно Аргус вышел из-за стола и направился к ней.

– Твоё мецто пъо-прежнему в надчало зтола, – улыбался он ей. – Нэ нужно цтоять у зтёны. Тем болеэ дчто за зтолом олно мецта.

Маргарита, не удостоив его ответом, отошла и встала чуть дальше. Аргус оторопел от такого дерзкого поведения, но тем не менее он снова подошел к пленнице.

– Да дчто тъи за дурёха токая? – спросил он. – Тъи сама всё дёлать, дчто тебэ хуже жилозь. Мёня резшила в довёсок против себя назтроидь? Я бэз всякёго умъизла…

– Мне здесь больше нравится, – гордо ответила красавица и столь же гордо принялась откусывать от лепешки с куском рыбы.

Синяки с ее лица почти сошли – лишь остались два желтовато-зеленых пятнышка под глазом, да и они намеревались исчезнуть через пару дней. Эмильна, наблюдавшая за настойчивостью Аргуса, сгорала от ревности и испепеляла Маргариту даже более злобным взглядом, чем прежде.

– Клянузь, – тихо сказал Аргус. – Нэт умъизла. Прозто ходчу, дчто тебэ бъидь удобно ц трапэзой.

– Мне удобно. И вашим клятвам я больше никогда не поверю, – глядя своими зелеными глазищами в томные, темные очи Аргуса, смело ответила Маргарита.

Он более не стал ей досаждать: махнул рукой и вернулся за стол, но Эмильна решила не оставлять это происшествие без урока. Поднявшись после приборки на третий этаж, в свою спальню, Маргарита обнаружила там подругу Аргуса и двух развязных девиц из соседней комнаты. Пленница молча окинула их взглядом, поставила тарелку с чашкой на подоконник и направилась к выходу.

– Куда эт ты? – спросила Эмильна, преграждая путь Маргарите; она воткнула кулачки в бока и, вскидывая голову, тряхнула черными змеями волос. – К полюбовнику в рясе сбираешься? Узнать всё хотела: он с тебя грех б…ства сымает после утех иль до, еще с одёжами?

– Постыдилась бы! – возмущенно ответила Маргарита. – Ладно обо мне, но как можно такое думать о священнике и праведнике?! Как можно опуститься до такой грязи и мерзости?

– Ты давай не дярзи! – отозвалась с кровати молоденькая, симпатичная шатенка из Бренноданна. Когда эта девушка говорила, то показывала свой предмет гордости – гнилые якобы из-за сахара зубы. – Грязь! Мерзость! Всё мы про тебя уж узнали, Пресвятая! А рясочникав я стольких ублаживала во благо, чё и не счесть! Нашую сястру они дюже любвют! Особливо на своих коленях… – засмеялась она, и ее подруга поддержала смех.

– Но праведникам во благо, когда монашки-шлюхи сами на коленях, – засмеялась и Эмильна. – Платок свой, чё сняла? Твоему монаху он чё, не по вкусу? Сразу, как рясочник здеся объявился, хорошиться сталася! Наша Пресвятая Элладаннская Прабл…терь! – молитвенно сложив руки, издевательски поклонилась она Маргарите. – Или просто Пресвятая Прабл…терь… Так тебя нынче уж по-новому кличкают, не знала?

Маргарита порозовела, свела брови и сжала кулаки. Эмильна тоже жаждала драки, да и девицы на кровати навострились, чтобы прийти ей на помощь. Черноволосая сиренгка глядела с вызовом, однако золотоволосая сиренгка вспомнила столь же черные, но добрые глаза брата Амадея – и справилась с гневом.

– Тебе не понять… – ответила она Эмильне. – И ты не меня оскорбляешь, а себя… Когда меня судишь, то меряешь всё по себе и лишь о себе рассказываешь. Тебе надо навестить брата Амадея, – добавила она. – Он сможет найти верные слова – и ты станешь добрее.

– На пару ублажить, что ль, монаха проси́шь, – хихикнула шатенка с кровати.

Маргарита не стала больше с ними говорить – лишь попусту тратить время, пытаясь объяснить то, чего им не хотелось знать. «Как мочу на масло сбивать – если что и выйдет, так только вонь одна», – вроде так говорила Сама Несса Моллак.

________________

Брат Амадей почти все время спал. Его мучила ужасная боль, и он забывался порошком Соолмы, приготовленным из грибов, растущих в лесах у какого-то Ла́ргоса. Маргарита, как и день до этого, провела светлое время суток в комнатке праведника. Он спал, а развлекала себя тем, что сидела у окна, опираясь локтями о подоконник и уткнув в кисти рук подбородок, – смотрела на Главную площадь и на то, как она изменилась всего за одиннадцать дней чужого господства. Любимое место горожан для прогулок среди оживленного рынка и для просмотра казней по благодареньям ныне напоминало военный лагерь. Множество занятых какими-то делами мужчин сновало по площади: кто-то куда-то ездил, что-то привозил или наоборот. Она видела телеги, заполненные странными дырявыми бочонками, боевые орудия, доставленные сюда для штурма замка, кучи железного хлама, в каких можно было разглядеть пробитые кирасы и шлемы пехотинцев Лиисема. В устрине перед храмом Возрождения еще сжигали мертвецов. Колокола оповещали о времени город. Иногда слышались выстрелы, но на них никто из лодэтчан на площади не обращал внимания. Черные зловещие флаги с белым морским змеем и веселой безносой рожицей развевались по ветру. Среди жуткого вида мужчин без страха гуляла Соолма с собакой. Айада радостно подпрыгивала вокруг нее, бегала за палочкой и возвращала «добычу» в руки Черной Царицы. Было понятно, что собака со свирепой мордой считает столь же свирепую лицом Соолму своей семьей.

В день марса на площади случилось зрелище – там устроили потешную битву. Рагнер, прислонившись к одному из центральных столбов виселицы, сложив руки на груди и скрестив голени, наблюдал за «сражением» с эшафота. Он будто насмехался над местом, внушавшим страх всему Элладанну, нисколько не нагружая себя суевериями. Маргарита невольно восхитилась дерзостью герцога и тут же вспомнила рассказ Оливи о том, как этот человек захватывал столицу Сиренгидии в ночь перед возможным Концом Света, как глумился над коленопреклоненными верующими и не боялся возмездия за святотатство. В день марса Божий Огонь снова не ударил с Небес и не сжег герцога Рагнера Раннора. Он поменял людей в отрядах, что-то сказал своему войсковому наместнику и уехал. Аргус занял его место, и «сеча» возобновилась. Кучки любопытных горожан толпились в переулках. На крыше одного из домов устроился ярко-рыжий мальчик в лохмотьях.

________________

К вечеру брат Амадей стал приходить в себя и попросил не звать Соолму.

– Хочу побыть в сознании, – сказал он Маргарите. – Мне уже лучше. Боль тела – не самая мучительная. Ее можно стерпеть… Всё заживет рано или поздно. Лучше поговорим, сестра Маргарита, – предложил он.

Девушка кивнула. Праведник молчал, и тогда она первой спросила:

– Как же так случилось, что мы вас нашли в таком виде?

– Двое заблудших людей пришли ночью в храм, сестра. Я был единственным, кто там остался, врат не запирал – людям нужна поддержка в трудные времена. Я не мог бросить нуждающихся, да и кладбищу нужен был присмотр.

– Много людей пришло? – улыбнулась Маргарита, понимая, что все храмы стояли пустыми: без сатурномеров, алтарей и без своих служителей, а прихожане об этом прекрасно знали.

– Достаточно и тех двоих несчастных, которым были нужны мирские богатства. Они могли бы меня зарезать насмерть, но оставили всё на волю Бога – значит, я смог до них достучаться. Они приняли мудрое решение: спасли свои души от нового греха и позволили Богу сохранить мою жизнь.

– Дьяволу, – поправила его Маргарита.

Брат Амадей улыбнулся.

– Он не такой страшные и темный, каким его считают и каким он хочет казаться. И если хочешь знать мое мнение: твой супруг гораздо темнее.

Маргарита удивлено посмотрела на брата Амадея.

– Лодэтский Дьявол спас незнакомца, – пояснил брат Амадей. – А твой муж, думаю, поступил бы по закону: если нет возможности передать меня под опеку Экклесии, то он бы прошел мимо и жил дальше со спокойной совестью. Его никто бы не упрекнул, да вот только есть еще и человеческие законы, основанные на сострадании, – те, что делают нас людьми.

– Не надо об Ортлибе, – попросила Маргарита.

– Почему? – улыбался брат Амадей. – Ты не можешь возмущенно это опровергнуть спустя менее чем полгода со дня свадьбы? Не можешь сказать, как раньше, что Совиннак «замечтательный»?

– Не знаю… – поморщилась Маргарита, чувствуя тупую боль где-то глубоко в груди.

– Я его знаю лучше тебя, сестра, хоть ты мне и не поверишь. И за все годы, что я его знаю, он не сделал ничего подобного, хотя как у градоначальника у него такие возможности были каждый день. Прикрываясь тем, что строго соблюдает закон, твой муж ни разу не явил милосердия! – убежденно высказался священник.

– Не надо продолжать, – взмолилась Маргарита. – Ортлиб вовсе не плохой человек, а герцог Раннор – не хороший… А про ваше спасение… Вы не всё знаете.

Брат Амадей широко улыбнулся.

– Я не говорю, что Совиннак безвозвратно плохой человек. Возможно, он сам не заметил, как, слепо следуя закону, превратился в того, кем стал. Поскольку жить по правилам так просто: ты всегда уверен, что поступаешь должно, и не сомневаешься в принятых решениях, какие бы прискорбные последствия ты ни видел и сколько горького плача ни слышал бы в ответ. Я бы это назвал… Как одни продают Дьяволу душу, впадая в безверие, другие продают ему иные важные части себя: кто-то свои уши и глаза, становясь тщеславным, кто-то свою совесть – и после готов на всё ради наживы, иные – голову, и происходит торжество гнева над разумом, а кто-то отдает всю свою плоть целиком, забываясь в сладкой лени. Дьяволу продают и уста с животом ради чревоугодия, и детородные места, а с ними и свое потомство. И, конечно, сердце тоже продают – вернее, так низко спускаются по лестнице Гордыни, что уже едва ли верят в Бога, хотя молятся каждый день. Ведь наш Создатель и суров, и милостив: даже самый отъявленный грешник, если не отсек себя от надежды на Бога, может раскаянием облегчить свои муки или вовсе избежать Ада. Подобные Совиннаку гордецы именем закона или из-за убежденности в собственной правоте ставят себя выше нашего Создателя и даже не отдают себе в этом отчета. Послушай, – вздохнул брат Амадей, замечая, что расстроил Маргариту, – может показаться, что я испытываю неприязнь к твоему мужу, но это не так. Не совсем так… Я многое не одобряю из того, что он сделал, но никогда не откажу ему в помощи по дороге к свету. Я считаю, что в Совиннаке, как и во всех людях, есть его добрая половина, вот только ныне его Пороки так высоко взросли и дали столь густую тень, что Добродетели похожи на чахлые кустики… И всё же наш Создатель велик: время от времени он указывает грешникам на их заблуждения и дает возможность поменять свой путь. Будем надеяться вместе, ты и я, что теперь, когда он более не градоначальник, а времена сейчас более чем подходящие для искупления грехов, твой муж начнет меняться. Его любовь к тебе и твоя любовь к нему, как ничто иное, помогут на этом пути: Любовь лучшее лекарство против Гордыни. А что касается того человека, что нас приютил…

Маргарита невесело усмехнулась при слове «приютил».

– Как его зовут, сестра? – спросил брат Амадей. – Мне бы хотелось обращаться к нему по имени.

– Герцог Рагнер Раннор, – закатывая глаза вверх, недовольным голосом произнесла это имя Маргарита. Брат Амадей снова широко улыбнулся.

– Должно быть, ты не понимаешь, сестра Маргарита, всю смелость поступка брата Рагнера? Как я понял с его слов, меня везли на виду у всего города?

Маргарита кивнула.

– Погибни я, в моей смерти, вне всякого сомнения, обвинили бы герцога Раннора – с его-то славой! При стольких свидетельствах он бы не оправдался, и Экклесия самое малое лишила бы его рыцарского достоинства. Ты не знала?

– Нет… – удивилась Маргарита. – Это страшно?

– Для знатного рыцаря, тем более герцога, сложно найти что-то более страшное и срамное. Ритуал посвящения в рыцари проводит священник, и эту честь еще нужно заслужить подвигом. При посвящении рыцарь дает клятву никогда не разорять храмов и не причинять вреда духовенству, ведь рыцарь – это в первую очередь воин Бога и только потом земного короля. Рыцарь может безгрешно убить любого человека, кроме представителя Экклесии: за убийство даже столь ничтожного священника четвертого сана, как я, будет немедленное лишение рыцарского звания. На эшафоте с рыцаря снимают шпоры и всё завоеванные им ордена, отбирают меч и разбивают его щит. После чего читают заупокойную молитву и хоронят воинское имя заживо. Он и его потомки навсегда лишаются права быть рыцарями, появляться при дворе и в приличных домах, а в герб добавляют позорную метку. И потеря рыцарского достоинства, как я сказал, – это самое малое. Со славой Лодэтского Дьявола можно всего лишиться и познать больший позор: быть казненным унизительной смертью в бочке с нечистотами или жуткой смертью как отлученный от веры, или же быть вызванным на Божий Суд, и, конечно, войти в «Книгу Позора».

– Я понятия не имела… – распахнула глаза Маргарита и задумалась.

– Видишь, он даже не похвастался… – улыбался брат Амадей. – Вот я и говорю, что он вовсе не чудовище, что он лучше, чем о нем думают… Совиннак, будь он в схожем положении, никогда бы не спас меня, не так ли? Поставить всё под угрозу ради незнакомца… Конечно, я прекрасно понимаю, что брат Рагнер ради меня не стал бы идти на подобное безумие, что он пожалел не меня, а тебя. Ты, должно быть, сильно плакала и растопила его сердце…

– Хватит, пожалуйста, – резко прервала праведника Маргарита. – Я более не хочу говорить о своем супруге или об этом человеке. Слава Богу, вы выжили, и ему ничего не грозит… Лучше скажите, почему вы не попросили помощи, а легли умирать на скамью?

– Умереть в таком прекрасном месте, – проникновенно начал брат Амадей, – в какое вложено так много твоего труда, – это столь благая смерть, что… Была ночь, – вздыхая, буднично добавил он. – Никого на площади не было, да и всё равно я не успел бы до нее дойти. Я прижег рану, но пока шел из семинарии до храма, ослабел, терял сознание… Тогда я доверился Богу, и он показал, что мне еще есть для чего жить и еще рано умирать.