Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

– Продолжайте, выпью с вами, – сказал он, подходя к крытой ковром скамье в глубине комнаты, где недавно сидели Аргус и Маргарита. Скамью ему тут же освободили, в руки дали глиняную, а не деревянную кружку. – Ну что же вы? – усмехнулся Рагнер. – Сейчас мы отдыхаем… Я тоже хочу отдохнуть.

Через минуты три пришла Эмильна с лютней, согнала гусляра с трона герцогов Лиисемских и сама туда села. Под напевы струн разговоры начали возобновляться.

– Ваш Светлость, будёт ли штурма замку, вконец? – спросили Рагнера.

– Не спешите в Ад, – с усмешкой ответил он. – Там для нас, для всех, по личному черту давно назначили. Пусть чертяга поскучает подольше: и ему, бедолаге, отдых, и вам хорошо… Тоже пока набирайтесь сил. Ваша задача: быть готовыми и, когда битва начнется, победить. Моя задача: выбрать время. И желательно, чтобы боя вовсе не было. Да, и так может выйти… – улыбнулся он, видя разочарование своих вояк. – А может и нет. Замок герцога мы всё равно возьмем. Никуда он от нас не денется. Пусть Альдриан пока дрожит. Едва успокоится – и мы нападем. А потом домой! – мечтательно вздохнул он. – При трофеях и при славе!

Все вокруг заулыбались и выпили за это.

– А куды дале́е справимся?! – выкрикнул кто-то.

Рагнер пожал плечами.

– На всё воля Божия, – опять усмехаясь, сказал он, и его головорезы захохотали, услышав такое от Лодэтского Дьявола. Рагнер не смеялся: он вспоминал свой разговор с праведником и пытался за его уклончивыми ответами нащупать истину.

В залу собраний влетел подбитый на оба глаза Лорко: он здоровался с приятелями по-воински, обмениваясь звонкими хлопками кулаков о ладони.

– К Госпожане сызнава кой-та мужик ходил! – громко заявил Лорко, проходя в залу спиной вперед и не замечая Рагнера. – И не муж сызнава! Нашанская Пресвятая Прабл…терь тока сябе не изменяат!

Сиротливо задребезжали одинокие смешки и оборвались. Никто больше не улыбался. Лорко оглянулся, пытаясь понять, почему все молчат, и увидел Рагнера, сжавшего челюсти и воткнувшего в него свои жесткие глаза.

– Лорко, – поднялся Рагнер и стал подходить к рыжеватому парню, который развернулся и еще пытался улыбаться: в мутных, каре-зеленых глазах плясали искры, не желая гаснуть. – За лицо потом спрошу… Сейчас ты мне ответишь за свой язык, слишком длинный и поганый. Ты какое право имеешь так ее называть? Расскажи нам, как много ты от нее получил.

Лорко опустил глаза, но тут же их поднял – и искры в них разгорелись.

– Ну… с задраннай юбкаю я ее-та свидал! – не в силах себя сдержать, выдал он и немедленно пожалел – Рагнер пришел в бешенство: схватил сжавшегося, прикрывшегося руками парня, затащил его на середину залы и оттолкнул.

– Выбирай, Лорко: мечи, ножи или кулаки. Живым отсюда выйдет один из нас.

Лорко побледнел. Искры в его глазах начали тлеть. Он молчал, озираясь и не зная, что делать. Вокруг все ждали, что будет дальше. Рагнер высился напротив него, и от его взгляда бросало в холод. Лорко понял, что Лодэтский Дьявол не шутит и сейчас его убьет. Он испугался – губы ярмарочного скомороха дрогнули.

– Значит, кулаки, – процедил Рагнер, начиная приближаться и уже зная, что дальше делать.

– Не будуся с вами драться! – почти взвизгнул Лорко, отпрыгнул на безопасное расстояние и уже спокойнее продолжил говорить: – Ваша Светлость, я не лободыр, не буду, и вся! Коля вас ненарокам обскорблял, та ат всея души прошу прощеванья. Ентого я вовся не хотил… Но пазорничать и пред бабою виняться – не стануся! – с вызовом добавил он. – Скореча штурма, – стал увещевать Лорко. – Загибну авось-либа и так… Вы жа знаате, я в кусту не сиживаю – запервым я в бой! Больша не буду, – сказал он последний довод. – Клятвенуюся всем, дча дорага, слову про её дурногога боля не кажу!

– Язык тебе тогда отрежу. Чтобы наверняка. Жить будешь и воевать сможешь. Иди сюда по-хорошему.

– Да как жа я без языку-то, Ваш Светлость! – не сдавался Лорко. – Моёйный язык меня и кормлит, и на ложы к красулькам водит, и меня тама тожа не подводит…

Вдруг Лорко зачитал пошлый стишок из того разряда, какой исполняли на рыночных площядях уличные поэты-жонглеры:

В тяжолай женскай доле, госпадин мой, утешеньёв ни х…!

Эх, ежаля б ни в полдянь храм и ежаля б ни в полначь я!

Язык мой ловкай до восторгу так всех дамочек доводит,

Дча глазки ихние на лоб да за брови́ уходют!

Раскрашенный под енота Лорко декламировал, а люди вокруг прыскали смехом.

– Ну, Ваша Светлость, ну раз меня вам ну сувсем не жалкое, – сложил как при молитве руки парень, – ну да пожалейте жа вы, в концу концов, хоть женщан! – громко, с чувством, исполнил «енот» – и головорезы вокруг него расхохотались. Даже Рагнер криво улыбнулся, и его глаза оттаяли.

– Ладно, Лорко, херов дамский угодник… Выпутался… Ты мне слово дал! Самым дорогим поклялся! Нарушишь – язык и не только отхвачу! – пригрозил герцог и помолчал, решая, что делать с этим шутом. – Пока не извинишься перед ней, при всех да на коленях, будешь день и ночь нянькою тому монаху наверху. Он будет гадить – а ты убирать. Мыть его и кормить из ложечки. И он тебе всю башку своими святошными поучениями проест – это я тебе обещаю! И если не извинишься, то и на штурм не пойдешь: без трофеев останешься и без славы! Здесь так и будешь подтирать монашеский зад и дома об этом хвастать станешь, а не о том, как замок брал! Чего стоишь?! – заорал Рагнер. – Живо на второй этаж, к монаху!

Лорко попятился назад, не сводя глаз с Рагнера и не веря, что уходит живым, проскользнул промеж собравшихся и растворился за ними. Лодэтский Дьявол обвел головорезов жесткими глазами и сказал:

– Не смотреть на нее, не трогать и не заговаривать с ней первыми! Она под моей защитой! Что не ясно?! И не болтать про нее! Забыли про нее, словно ее здесь и нет! Помните лучше, что эшафот совсем рядом! Всех, на кого она пожалуется, и по хрен мне за что, всех там повешу, – лишь за одну ее жалобу! Увижу: пялится кто-то, – петля, услышу грязь про нее – перед смертью язык вырву! Скормлю и его, и кишки с дерьмом тем, кто слушал эту грязь! Тронет ее хоть кто-то – отрежу руки и ноги! Каждый раз, когда будете ее видеть, эшафот и себя на нем в петле представляйте!

И Рагнер резко вышел. В зале повисло молчание. Гюс Аразак посмотрел на Эмильну, которая тяжело дышала в ненависти.

– И чё эт былось? – спросил кто-то.

– Влюбвился наш герцог, вот чо это было́! – усмехнулась Геррата.

– Или вконец озверел, – возразили ей. – Уж скореча б замку эту хватить. Сами здеся со скуки озверяем.

Геррата не стала спорить: с видом, что она уж точно разбирается, покачала головой и направилась к выходу. Гюс Аразак, поднявшись с пола, пошел за ней.

– Геррата, – догнал он ее у обеденной залы, – разговор есть.

– Ецли ты про Госпожаню, то я слухать ничё не цтану! Герцога гневать – мене бяда напрацная. И она, хоть и дурёха, эких есшо посысщать, но мёне подруга. Так, чоб ты цнал! А ты чо этокой смелой? Про эшафоту и кишки герцог-то не шутковал: Лорко на то и Лорко – вёзунчик он, – вот чудом и цпазся.

– Я хочу только предупредить тебя, что она тебе вовсе не подруга…

Геррата с неприязнью посмотрела на него и хотела уйти, но Гюс схватил ее за руку.

– Пущщщи, а то ударю! – громко прошипела маленькая женщина высокому, плечистому мужчине.

– Спроси у Гёре, что было в кухне по ее прибытии. Он мне сам хвастал, как она его обольщала… Ты с ней так добра, а она…

Аразак отпустил руку Герраты, которая уже не хотела уходить.

– Вылаживай, чо цнаешь, Гюс, – тихо потребовала она. – А послю я Гёре цпросю, так чо ты не ври.

________________

Ночная сорочка, выданная Маргарите в плену у Лодэтского Дьявола, составляла достойную компанию ее огромным трусам: большая, грубого кроя и из толстого льняного полотна, – в ней хрупкая, невысокая девушка казалась вдвое больше, чем была, но для сна в холодной по ночам комнате этот наряд подходил идеально.

Вернувшись в спальню после встречи с дядюшкой, Маргарита переоделась в свой ночной белесый балахон, распустила волосы и забралась под покрывало. Сначала она думала о том, что супруг сегодня или завтра придет за ней, одновременно страшась этому и радуясь, а потом уснула. Однако, едва она сомкнула глаза, как раздался стук в дверь и послышался голос Соолмы. Встревожившись, что что-то произошло с братом Амадеем, Маргарита, еще не стряхнув с себя полностью сон, быстро соскочила с кровати и, приоткрыв дверь, взволнованно спросила:

– Ему плохо, да?

Соолма ничего не ответила, оттолкнула ее с пути и прошла к своей самой дальней кровати у окна.

– Соолма, да ответь же! – не унималась Маргарита. – Я нужна ему? Да или нет?

Та обернулась и посмотрела на нее не хуже Рагнера. В темноте виднелись только белки ее очей, но нечто, что исходило от Соолмы, бросало в дрожь. Затем Черная Царица начала молча раздеваться. Она легла, укрылась и отвернулась к стене, не произнеся ни слова. Маргарита затворила дверь, тоже забралась в постель и натянула простыню до глаз. Спать при Соолме Маргарите было страшно: по темной комнате так и витала зловещая сила.

К ее счастью, еще не кончился час Целомудрия, как раздался новый стук – и три остальные женщины прошли к своим кроватям. Маргарита, привыкшая спать в этой комнате одна, удивилась столь небывалой многолюдности.

– Что-то случилось? Почему вы все пришли? – спросила Маргарита Геррату.

Кухарка, вместо ответа, столь странно посмотрела на пленницу, что та поежилась. Маргарита отметила и то, что Геррата впервые позабыла принести ей чашку вина для обтираний, но промолчала.

– О, и Соолма цдесь! – произнесла Геррата.

– Она со мной не разговаривает, – через силу улыбнулась Маргарита, но у Герраты не дрогнули ни губы, ни ее родинка.

– Не цстоит трогать Соолму, коль она того не хотит, – наставнически произнесла она.

– Да ты спляй-то, – добрым голосом проворковала Хельха. – Нёчаго-то нё цтрязлося. Музжики назши-то пьют иль в дозору. А Аргус-то у холму… Спляй… – ласково повторила она. – Мы-то пошепшаемся маненько. Ты-то спляй…

Маргарита с недобрым предчувствием легла в постель, решив, что уж лучше так, чем наедине с Соолмой.

Геррата, Хельха и Эмильна разделись до сорочек, оставили зажженным ночник – маленький масляный светильник. Сидя на двух кроватях, спиною к Маргарите, они о чем-то тихо говорили на непонятном ей языке. Маргарита отвернулась от них к двери; сон еще долго к ней не шел, но потом она крепко заснула.

Из забытья ее грубо выдернули – вытащили из постели, зажав рот и заломив руки. Не вполне осознавая происходящего, Маргарита увидела перед собой в свете маленького огонька лампы два обозленных лица – Герраты и Эмильны, которые в таком освещении больше походили на ведьм, чем на женщин. Скосив глаза, Маргарита углядела, что Соолма спит в том же положении, лицом к стене, – значит, Маргариту держала с силой, равной мужской, толстая Хельха.

– Я тобе с самогого началу сказжала, чоб ты к Гёре не наблишалащщя, – шипела Геррата. – Я быть доброй к тобе и подмогать. А ты мнё вот так вот?

Маргарита пыталась оправдаться, но из-под руки Хельхи вылетал неразборчивый поток звуков. Напуганная пленница постаралась вырваться, и тогда толстушка так скрутила ее запястье, что Маргарита зажмурилась от боли.

– Я есшо крепчою-то могусь, – «похвасталась» Хельха. – Не рыпайся-то цдесь мню.

– Мы посудили тебя проучить, – сурово изрекла Эмильна. – И ты знаешь за что! Коль живою станешься поутру, то к Аргусу больше́е ни на шагу – сыщи уж, как его отвялить.

– На Гёре и глазц своих зелёньих, б…ских, чоб не подымала! – повысила голос Геррата. – И кормить я тобя не цтану, как обещивала. Пущай герцог тобя кормит, коль хотит. Мёня и он не понудит!

– И на Ольвора-то не зыри, – раздался из-за спины шепот Хельхи. – И не трися-то на ём, как тоды, на лосшади-то. Я экой доброй-то, как Геррата, не будуся. Как маненько двину-то на раз – и поминай как цвать твойную-то красу.

– И Соолме точна есть, чё добавить, – продолжила суд Эмильна. – Соолма, – позвала она, но Черная Царица не шелохнулась. – Ааа, хрен с тобою, – махнула рукой Эмильна. – Не спорстуешь, так согласная с нами.

– Ты цдесь всех цупротиву себя наделала, – прищурила глаза Геррата. – Не одна не цацтупилася, цначат, нужною наказаньё: токов у нас цакон.

Эмильна подошла к двери и открыла засов.

– Мы тебя выставляем – почивай где угодно, – сказала она. – У твоего рясочника Лорко щас: будется радый, коль ты зайдешь.

– В другой раз выцтавим голою, – предупредила Геррата. – А трётьего разу – не будёт. Чоб ни одного из наших музжиков с тобою и близкою не цветилося! Бёги от их, как ошпарённая, яцнила?

Маргарита часто закивала и головой, и ресницами, но Хельха всё равно потащила ее, упиравшуюся и мычавшую, к открытой двери.

– Не цвуку, – тихо попрощалась толстушка. – А то музжиков-то, соседюй назших, побудёшь. Вот дар-то им! Я утром-то впусщу тобя, не хнычь. И не стучи сюды – всё одно не отопрём-то. А коль отопрём-то, то я тобе руку-то цломаю!

Пленницу вытолкнули в темный коридор и закрыли дверь. Белесая, уродливая ночная сорочка, что подошла бы размерами и Хельхе, в своих пышных складках надежно схоронила тело Маргариты от посторонних глаз, но она, несчастная, чувствовала себя абсолютно нагой – сжалась, испуганно озираясь и стыдливо прикрывая себя руками. Коридор был безлюден и тих, как склеп. Маргарита выдохнула, уронила лицо в руки и беззвучно заплакала от несправедливости, обиды и жалости к себе. Она и не думала прятаться у брата Амадея: дозорные на втором этаже увидели бы ее не только с непокрытой головой, но и расхаживающей после отбоя в белье, явившейся ночью к мужчине, пусть даже к священнику. Меньше всего ей был нужен новый позор или лишний повод для домогательств.

Тихонько, чтобы никого не разбудить, она прокралась в конец коридора и влезла в узкую оконную нишу, на самую высокую из ступеней. Ни стекла, ни ставень оконце не имело, но Маргарите показалось, что на улице не так уж и холодно. Решив, что распущенными волосами здесь никого не удивить и лучше утаить в темноте белесое белье, она не стала плести косу, завесилась волосами и укутала ступни ног подолом сорочки.

«Одна надежда, что Ортлиб меня скоро заберет из этого бесконечного кошмара, – думала пленница, роняя слезы в колени. – Не знаю, простит ли он меня, но я хоть не буду более бояться насилия и Гюса Аразака. Сама удалюсь в монастырь, в конце концов, если он захочет со мной разойтись. А если он завтра не появится? Что мне тогда делать? Аргуса надо будет сторониться, Хельха откажется стеречь мыльню, пока я моюсь, Геррата меня кормить не станет… Рагнеру Раннору жаловаться? Да ни за что! Он только унижает меня, как сегодня перед дядей Жолем. Если я его о чем-нибудь еще попрошу, он наверняка попользуется мной в той красной кровати. "Сам я от нее всё получил, что желал. Еще пару раз, быть может…" Лодэтское чудовище! Снова осрамил меня… С другой стороны, он спас брата Амадея и подверг себя такой опасности – отважный поступок, какие бы цели он не преследовал: подверг себя опасности лишения высоких прав, жизни и чести ради женщины, ради меня… Я теперь даже не знаю, что думать… Нет! Если он узнает, что меня из-за повара выставили, он будет насмешничать. Без него управлюсь… Ортлиб наверняка уже завтра придет… А если только к концу срока, через целых три дняяя? Боже, сжалься же надо мною! Я более не могу! Наверняка сейчас час Веры, и мне надо бы тебя поблагодарить, но я как никогда близка к Унынию… Яви же и для меня чудо, молю: я не знаю, как для меня будет лучше, не прошу ничего явного и доверяюсь тебе, – умоляю, сделай так, чтобы всё у меня переменилось к лучшему…»

Стряхивая ресницами слезы, она смотрела на город. Из этого оконца были видны угол дома Себесро и фасад суконной палаты. Непонятно, куда пропал Гиор и где войско Лиисема, что почему-то не освобождает Элладанн. Улица Каштанов не проглядывалась, но она находилась в том же направлении. Ужасные воспоминание о произошедшем в доме из желтого кирпича вызвали новый поток ее горьких слез. Отвернувшись от окна, Маргарита закрыла глаза и, как с ней случалось уже не раз, от переживаний она быстро и крепко уснула.

________________

Реальность вернулась внезапно, с колотящимся сердцем. Чьи-то руки снова зажимали ей рот. Маргарита почувствовала сильный запах крепкой выпивки и перепугалась. Решив, что лучше умереть, она дернулась в сторону окна, но дышащее куренным вином мужское тело навалилось и вжало ее плечи в стену.

– Да тихо ты… – услышала она негромкий голос Рагнера. – Не ори, а то всех тут разбудишь. Еще и из окна вот-вот свалишься…

Маргарита замолчала, и Рагнер убрал от нее руки, но поставил их по двум сторонам оконной ниши, нависнув над еще испуганной девушкой. Он широко улыбался, мерцая в синеватой полутьме серебряными зубами, – с интересом смотрел на ее большую, уродливую сорочку и на растекшийся по ней прекрасный водопад волос. Маргарита, в свою очередь, тяжело дышала и таращилась на него изумленными глазищами, неосознанно подмечая, что на плечи герцога наброшен уличный плащ.

– Всё, пришла в себя? – спросил Рагнер. – И что это такое? – окинул он ее глазами сверху вниз и обратно. – Ты что здесь делаешь? Да еще в таком виде?

Маргарита не сразу ответила и сначала глянула в окно: еще была ночь.

– Другие девушки меня выгнали, – тихо сказала она, зная, что он будет смеяться, и оказалась права: Рагнер беззвучно захохотал – от него снова нестерпимо пахнуло белым вином, и Маргарита отвернулась к окну.

– Вот чертовки, – насмеявшись, сказал Рагнер. – Что, все против тебя взъелись? И Геррата про своего повара узнала? Как там было… Хвати же, ну пожааалстю, хвати…

С ненавистью уставившись в окно, Маргарита молчала. Рагнер тоже замолчал: он с улыбкой рассматривал ее, осиянную таинственным синим светом ночи, и думал, что она прекрасна даже с несчастным, обиженным лицом.

– Ничего с тобой не случилось бы, – сказал он. – Просто попугать тебя решили. Я сегодня всем здесь хер с башкой по верным местам расставил. Чуть Лорко не прибил… Так что… Если кто тебя и увидел бы, то не подошел бы. Скорее всего, даже бежал бы подальше от твоей, хм… миленькой сорочки.

– А вы что здесь, на третьем этаже, делаете? – сердито спросила Маргарита.

– С Айадой гулял. Она беспорядка в коридорах после отбоя не терпит. Заглянула, тебя нашла и меня позвала. Вот она, – повернулся Рагнер и указал рукой в начало коридора, где, терпеливо выполняя команду, у лестницы сидела собака. – Ну что, пошли? – спросил он и начал протягивать к девушке руки.

Маргарита стала изворачиваться, и мужчина остановился.

– Вы что делаете? – с ужасом спросила она.

– Собираюсь тащить тебя, босоногую, на руках до нового жилища. Всё равно тебе в той спальне уже никто не рад.

– Не надо. Я сама дойду… Дайте мне, пожалуйста, ваш плащ, – попросила она и, подумав мгновение, добавила: – Ваша Светлость.

– Нет. Я хочу тебя потаскать, – улыбался Рагнер. – Я пить закончил минут восемнадцать назад, и когда я такой, спорить со мной бесполезно. Всё равно тебя отволоку, как бы ты ни кричала и как бы ни противилась, так что лучше поддайся. Ничего я тебе не сделаю, – вздохнул он. – Чтобы я еще хоть раз с тобою связался – да ни за что. Пошли… а то уже где-то через часа два рассвет…

Он поднял девушку на руки – она потянула на себя его плащ и запахнулась в него до подбородка, укрыв себя и спрятав волосы. Рагнер с нежностью смотрел на это целомудренное желание утаить свою роскошную красу от посторонних глаз и едва не поцеловал зеленое пятно под девичьим глазом, что было так близко от его губ. Будто догадавшись о мыслях Рагнера, Маргарита строго поглядела на него, и он отогнал зарождавшееся вожделение.

– Где вы меня поселите? – серьезным голосом спросила она, когда герцог понес ее по коридору к лестнице.

– Со мной будешь жить.

– Отпустите меня! – тут же потребовала девушка.

– Сказал же, что не трону тебя, – раздраженно ответил Рагнер. – Не дергайся, а то я пьяный и царапина у меня на руке еще не вполне зажила: могу тебя не удержать и добавить красоты под глазами. Как раз будешь в моем вкусе – я уже устоять не смогу, не то что сейчас, – прохода не дам… Ну куда я тебя среди ночи поселю? Всё занято… – перестал он шутить, видя, как она расстроена. – Поживешь у меня пару дней, пока твой муж не явится, а то и меньше, – вздохнул он и позвал на лодэтском собаку – Айада сбежала впереди них по лестнице и скрылась в коридоре второго этажа. – И всё закончится… Ты и я только рады будем. А твой синяк мне и правда нравится, но лучше пусть его быстрее не будет… И всегда с тобой столько бедствий?

– У других побольше было, – буркнула Маргарита.

Рагнер хмыкнул и пронес ее мимо дозорных. Ольвор, приветствуя девушку, широко растянул рот улыбкой людоеда.

В своей спальне Рагнер перестал держать Маргариту, поставил ее на пол, затем подошел к красной кровати и забрал с нее одну подушку.

– Уборная там, – махнул он рукой. – Ложе тут. Лезь за балдахин, и чтобы до утра я тебя не видел.

– Спасибо, – тепло сказала она, забралась на постель и стала задвигать завесы. – И за брата Амадея тоже… Я только сегодня узнала, как вам было непросто решиться спасти его… Я… даже и не знаю, какие ныне слова найти вам в благодарность.

Маргарита не раскрыла одну штору балдахина – сидела, поджав ноги, на красном покрывале и с признательностью глядела на герцога.

– Слова какие найти… – невесело ухмылялся Рагнер, исподлобья поглядывая на красавицу. – Дурак хорошо подходит… И еще полный дурак… Всё, спи давай.

– Спасибо, – повторила она и расправила последнюю красную завесу.

Когда свет свечи погас, Маргарита чуть приоткрыла штору и подглядела в щелку. Она увидела, что Рагнер лег в одежде на голый пол и укрылся своим черным плащом. Айада растянулась рядом с хозяином, положив лапы и голову ему на грудь, а он обнял собаку одной рукой.

«Со мной почти так же спал!» – с досадой подумала Маргарита и забралась под одеяло.

Глава XXII

Обуза

Последним человеческим Пороком было Уныние, противоположностью ему – первая Добродетель Веры. Конечной Добродетелью, последней ступенью на пути к Богу, была таинственная Любовь, начинающаяся на грани этого света и продолжающаяся за ним.

Знание отделяло Добродетель Любви, стихию Огня, от силы любви, стихии Воды. Сила любви, в свою очередь, делилась на земную (смесь стихий Воды и Земли), когда любовь принимала понятие вещи, и на духовную (смесь Воды и Воздуха), когда любовь была идеей. Земная любовь объединяла людей лишь внешне, переполняла их пагубными страстями и неизбежно иссыхала; духовная любовь сплетала души, стремилась к жертвенности и тоже могла принести в заблуждении много зла. «Плотскую любовь», как менестрели окрестили скоротечную связь, основанную на телесном влечении, знание вообще не считало любовью, ведь она состояла из похоти, огненной силы вражды, и люди топили «пожар», рожденный ею, Пороками. Добродетель Любви иногда называли небесной любовью или божественной – она означала противоположность Гордыне, отступление от страстей, немощь греховных помыслов, чистую и благую любовь ко всем предметам, живым и неживым. «Совершенство сей высшей Добродетели есть в совершенном уразумении того, что конец – бесконечность», – так записал первый Божий Сын в Святой Книге. Человек мог понять истинный смысл Любви только в момент своей смерти, если он умирал, не чувствуя вражды, иначе часть его души оставалась на этом свете в виде лярв – мелких, злобных духов, безмозглых как черви, но очень голодных. Лярвы, словно пиявки, присасывались к другим душам, разъедая и разум человека, и его плоть, вызывая хвори, желание грешить и умножать тем самым лярв. Приобщение дарами стихий и особенно исповедь очищали душу от такой скверны, но порой не до конца, ведь люди зачастую не осознавали всех своих грехов и не раскаивались в них. Если же человек умирал в Любви, то его лярвы становились ларами, добрыми духами, частью силы любви, а не вражды. Лары дарили людям озарение, рождали чудесные открытия. Человека, имевшего благосклонность ларов, называли гением.

Раз именно Любовь вела к Богу и могла переменить силу вражды в силу любви, то Экклесия ее изучала, надеясь однажды разгадать эту тайну, постигнуть великую мудрость при жизни, а не в последний миг, – дабы описать Любовь, передать знания потомкам и сделать человечество куда как более достойным его Создателя.

________________

Колокола оповестили Элладанн о наступлении последней триады шестого часа. В обеденной зале подходил к концу первый завтрак, а Рагнер всё спал на полу. Айада давно пробудилась, но не беспокоила хозяина. Маргарита пару раз со звоном колоколов приоткрывала завесу балдахина, убеждалась, что вставать еще рано, и продолжала дремать.

И в этот раз, разбуженная назойливыми пятью ударами Толстой Тори да двумя перезвонами, она снова закрыла глаза в сладком забытье. Однако не прошло и четырех с половиной минут, как в дверь постучали. Затем до Маргариты донеслись голоса: сонное, недовольное ворчание Рагнера и гладкая, спокойная речь Соолмы.