Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

Герой Меридеи презрительно смотрел на Лодэтского Дьявола, богохульно представшего перед ним в рясе и с прической послушника.

– Развяжите его, – приказал тот.

Когда принца освободили от веревок, то Рагнер поднял полусогнутую руку для сцепления пальцев знаком единства.

– Я тоже воевал в Сольтеле, как и ты, – сказал он на меридианском. – Герцог Рагнер Раннор, Лодэтский Дьявол, – добавил мужчина, сверкнув зубами.

Адальберти Баро ничего не ответил, еще презрительней изогнул свои губы в форме лука Амура и выше поднял голову.

– Знал, что руки не подашь, Баройский Лев, герой Меридеи! – засмеялся Рагнер. – Было бы по-другому, окажись ты учтивее, но раз так – пеняй на себя. Раздеть их всех! – громко крикнул он и кивком головы показал Аргусу отойти с ним в сторону.

Два друга еще пару минут о чем-то говорили, после чего Рагнер поспешил с другими «послушниками» из лагеря.

________________

Марлена вздохнула в волнении, глядя на заходящее над Элладанном солнце, затем обернулась к пустой окружной дороге. Повозка с наглым четырнадцатилетним юношей из трактира «Пегая лошадь» больше часа назад выехала из Восточных ворот и ожидала «ее братьев». С дороги войско у городской стены едва проглядывалось. В предсумеречном свете оно казалось темной траурной каймой у подножия стен – каймой, какую носили по низу юбок вдовы, тем самым давая знать незнакомцам о своем высоком статусе.

– Скор уж вовсе солнцу зайдет! – отвлек Марлену лопоухий юноша, развалившийся на телеге у большого ящика в человеческий рост. – Ель выехали с городу, но опосля закату нас уж не впущат… – с нажимом говорил он.

– Твое какое дело? – огрызнулась всегда такая добрая Марлена. – Я тебе сказала: плачу триста регнов. Вот и помалкивай…

– Деньжата добрые, чё и говорить, – потрепал юноша свои каштановые волосы. – Да вот чё-т энто чудно́… Чё твоих братьёв лишь до кружной свезут? И чё за ящик? И чё мы его в пустом храму прибрали? И чё он у порогу стоял? Я-то ничё – мои делы сторона… – прищурился он под строгим взглядом голубых глаз. – Слухай, красава, кажися, заночуемся здеся… Никак не впущат нас в городу опосля закату… Коль ближе́е ляжешься ко мне ночёю, я тебе деньжат с уплоты сброшу… – хитро улыбался юноша.

– Ты едва возраста Послушания достиг! – с возмущением ответила Марлена. – Вырасти вперед! Развратник ушастый… – тихо добавила она.

Тут же она улыбнулась, увидев вдали всадников, двое из которых неслись впереди остального отряда и быстро приближались к повозке.

– Энти, чё ль? – приложил паренек руку козырьком к бровям. – Монахи?

– Братья! – резко сказала Марлена и мягче добавила: – Как я и говорила… И вот поэтому мы ящик из храма Благодарения забрали…

Юноша не успокоился, а занервничал, разглядывая летевших к нему галопом скакунов и священников, слишком уверенно державшихся в седлах. Проклиная две мужские беды – «бабу и все их делы́», он быстро пересел на переднюю скамейку телеги и взял поводья.

– Стой и не шевелись! – прикрикнула Марлена. – Ничего тебе не сделают! Провезешь нас в город – и всё!

Паренек уныло прикинул, что на телеге ему не удрать, а если он спрыгнет и побежит, то такие монахи его вмиг догонят и прибьют. С позеленевшим от страха лицом, он смотрел на приближающегося Лодэтского Дьявола, которого узнал даже в маскараде. Тот подъехал, останавливая шумно дышавшую лошадь, и вколол в него острый, холодный взгляд.

– Если что-то выкинешь – тебя убить успеем, – произнес Рагнер. – В городе распрощаемся с миром – даю слово герцога Раннора. Всё понятно? Кивни хотя бы, – попросил он, снимая капюшон.

– Да, Ваш Светлость, – с трудом выговорил парнишка, не зная, чему больше изумляться. – А с волосьями вашенскими чё?

– А что с моими волосами? – свел брови Рагнер. – Тебе что, не нравится, как я подстрижен?

– Ох, как же вам к лицу! – с чувством ответил напуганный юноша.

– Шутишь – это хорошо… – соскочил с коня Рагнер и снял со спины коня тяжелый мешок. – На воротах твое шутовство пригодится. Поедем к Северным, раз вы с Восточных… Мы из монастыря Святого Вереля, а здесь, – открыл он ящик на повозке и бросил туда зазвеневший железом мешок, – статуя чудотворная, самого мученика Эллы́… Уговорил ты меня, куплю твое пиво за пятьдесят монет, – внимательно смотрел Лодэтский Дьявол на юношу. – Только завтра вечером. Всё твое монастырское пиво возьму за пятьдесят золотых рексов.

– Один бочонок остался… – пролепетал паренек.

– Идет! Бочонок за пятьдесят рексов, – выставил руку Рагнер. – Герцог Рагнер Раннор.

– Роса́ Агрило́, – несмело положил юноша свою ладонь крестом на ладонь Лодэтского Дьявола.

– «Роса» – это «роза», – блеснув зубами, широко улыбнулся Рагнер, сжимая пальцы. – А «агрилла» – это же «глина» с языка древних… Глиняная роза? Почти что желтая, так?

Роса смущенно повел плечами и пожал руку герцога.

________________

Пехотинцы, развалившись на траве вдоль дороги у городских стен, заинтересованно поглядывали на телегу, направлявшуюся к Северным воротам. Рагнер сложил пальцы и изобразил безмолвно молящегося. Девять других «монахов», усеявших повозку по краям, вокруг ящика, последовали его примеру. Марлена сидела рядом с Росой на скамейке и поражалась своему спокойствию.

«Безумие… – думал Рагнер, поглядывая из-под капюшона рясы своими полными любви глазами на воинов в желто-красных нарамниках. – Я сошел с ума… Пацан только слово скажет – и всем нам конец… И милой красавице, что с нами, самый ужасный конец… Роса, роза, розочка желтая, черт тебя возьми, только и надежда на твою жадность… и еще на чертову Божию волю!»

Роса Агрило не решался изобличить врага Орензы, прекрасно понимая, что если даже повезет и лодэтчане его не кончат, то тогда свои же, разгневанные лиисемцы, наверняка повесят. Был бы день, его необычайная бледность могла бы показаться подозрительной, но в закатной темноте она никого не насторожила. Мало-помалу юноша успокаивался…

– Эй, Роса, – окликнул юношу один из пехотинцев, – ты пиву, что ли, в ящику тащишь?

– Не-а… – ровным голосом ответил тот. – Сегодня токо монахов-послушников со стату́ей… Самого Святого Эллы! Во-во – в дар всем нам… Не отвлекай добрых братьёв: молются они – час Трезвения ступил же. Да и всё равно ничё не скажут: на обету молчанья они. Вы-то здеся как?

– Сами молимся, – вздохнул пехотинец, привстал с травы, очутившись на коленях, почтительно поклонился и перекрестился. За ним остальные пехотинцы тоже начали вставать на колени и кланяться «монахам».

У закрытых ворот Марлена закричала страже:

– Пропустите нас. Мы из монастыря Святого Вере́ля. Мы опоздали, но нас ждут в храме Пресвятой Меридианской Праматери! Это срочно. У меня разрешение есть на проход в замок! Нас Его Преосвященство ждет! Мы статую нашего покровителя везем!

– Отпёрывай! – донеслось из толпы воинов. – Мы этого парнишку знаем! Отпёрывай! – забили кулаками в ворота возмущенные пехотинцы. – Полно нам уж Бога гневать! Святого Эллу до дому свезли! Былся б он тута, Элладанн б не взяли! Отопри ворота́! Раз Богу не боитесь, нас надобно бояться!

Недовольные стражники открыли ворота, впустили повозку в город и стали изучать бумагу, что протягивала им Марлена. Придраться было не к чему: стояла и малая печать герцога, и подпись управителя замка, и тиснение на самой бумаге отметилось вензелями Альдриана Лиисемского.

– Все на обеде молчания?! – глядя на фигуры в капюшонах, удивился глава стражи – пузатый, крепкий и низкорослый мужчина средних лет. «Монахи-послушники» молились, уронив лица в руки.

– Мы же Дьявола хотим победить! – воскликнула девушка с таким прелестным, ангельским лицом, что она никак не могла говорить неправду. – Все, по мере своих сил, помогают, чем могут!

– Эк бы им всё житиё молчать не сталось, – вздохнул глава стражи. – Ужо никто и не верит, что его схватют!

– Эти братья вот верят, – нежно улыбнулась ему Марлена. – И вы пример берите.

– Крепыши… – заметил глава стражи, чем заставил понервничать предводителя «крепышей». – Экие и мне б нагодилися… Да, питают их в монастырях щедро́, да все мясум! И я б от эких обедов в охотку помалковал… – завистливо произнес он, потирая пузо. – А пацан тебе кто? – игриво улыбнулся толстяк Марлене.

– Сестрица мне, – отозвался Роса. – Монашкой будет, но ночкой любвови покудова не сгнушается.

Марлена с возмущением на него посмотрела, а пузатый глава стражи тихо спросил:

– А со мною… экак?

Марлена, опуская голову и смущенно улыбаясь, стрельнула глазами.

– Это некровный братец мой из деревни, дурак он… – кокетливо пропела она. – А у меня просто приданого вовсе нет – вот, я и в монастырь собралась, а то возраст Посвящения уже отметила…

– Завтру поутру приспевай, к шостому часу, – проворковал ей глава стажи. – Освобожусь как раз… Не боись, коль у нас всё сладится – возьму таку красу в супружницы и без добру. Подмогу, раз экий жирненькай блинчак без делов катается, – ущипнул он девушку за талию.

Марлена оторопела, но снова кивнула и улыбнулась, после чего, с разрешения ее ухажера, повозке с «молящимися монахами» позволили проехать в город.

– Как на грязи покаталась, – шумно выдохнула девушка, когда площадь перед воротами скрылась из вида. – Жирненький блинчик… – оглядела и ощупала она свою талию. – На себя бы посмотрел…

– Ты чудо, – тихо сказал ей Рагнер. – Знай, я тебя за это никогда в беде не брошу. Только слово скажи.

Марлена грустно усмехнулась ему, думая, что еще совсем недавно она не поверила бы в то, что способна на подобные поступки, к тому же для Лодэтского Дьявола.

– Слухайте, Ваш Светлость, – подал голос Роса. – Вы тама пригните-то нашего Альдриана, да понижее. Тока воротился – сызнова сборы задрал, – плюнул юноша. – Лучше́е б уж и не воротался!

________________

Роса Агрило довез «монахов» и Марлену до подножия холма, где их ждал брат Амадей. Часть пути праведник проделал сам, опираясь на палку, дальше его подвезли, ведь хорошие дела не забываются, как он и говорил. Заплатив Росе триста регнов, Рагнер отпустил его, чем удивил всех, кроме брата Амадея.

– Надо было его связать, – сурово сказала непохожая на себя Марлена, глядя на удалявшуюся по улице Благочестия повозку.

– Он мог еще у ворот дать знать своему знакомому пехотинцу. Или в городе что-нибудь отчудить. Ничего не поделаешь, – вздохнул Рагнер, – я ему слово дал. Дураком он не выглядит – и раз так, то понимает, что от скупого Альдриана золотого не увидит, а я в случае победы буду щедр…

– Но вдруг он не так уж и умен?

– На всё воля Божия, да, Амадей? – улыбнулся Рагнер праведнику.

– Именно так! – удовлетворенно произнес тот.

Они без затруднений миновали стражу на Первых воротах и на Восточных: Марлену дозорные очень любили, знали о ее острой неприязни к Лодэтскому Дьяволу и не могли заподозрить подобного ангела в столь чудовищном обмане. Брата Амадея также знали и почитали. Странноватые послушники рядом с Марленой и Святым не заслужили ни внимания, ни обыска, и тем более никто не посмел трогать ящик со статуей мученика, что могла творить благие чудеса, а могла жестоко наказать за неуважение к себе.

Торжество в замке уже длилось около часа. Марлена питала слабую надежду на то, что ее муж не пропустит его начала, но едва «монахи-послушники» появились на дороге у парка, Огю Шотно, подстерегавший супругу, выбежал из дома.

– Ну где же ты ходишь?! – потряс он руками в воздухе. – Бесценная Марлена, мы уж давно должны быть в замке!

– Огю, пойдем, пожалуйста, в дом, – ответила Марлена, приближаясь к нему. – Я уже иду убирать себя.

Огю Шотно с недоумением посмотрел вслед одиннадцати монахам, уходившим в сторону Южной крепости.

– Брат Амадей! – крикнул он. – Вам туда, – показал он рукой на величественный храм, какой нельзя было не увидеть. – В другую сторону!

– Братья хотят благословить преторианцев, брат Огю, – ласково ответил праведник. – Мы там никому не помешаем. Помолимся на ристалище и пойдем в епископство.

– Ну раз так, то пусть… – пробормотал Огю Шотно и пошел вслед за супругой в дом.

Брат Амадей переговорил с караульными у Южной крепости, и те с радостью пропустили таких гостей: в часы, когда войско сражалось против Лодэтского Дьявола, помощь Святого Эллы казалась совсем не лишней. «Монахи» поставили в центре ристалища свой длинный ящик, а сами опустились на колени вокруг него, сложили руки домиком и начали беззвучно читать молитвы. Брат Амадей оказался единственным, кто обращался к Богу по-настоящему.

Осмотревшись, Рагнер насчитал четверых дозорных у прохода в парк, двоих у входа в крепость и еще семь гвардейцев на башнях.

«Только здесь начнется заваруха, смотровые пошлют подмогу, – думал он. – За минуты четыре с половиной набегут – не больше. Да и ладно: мы вполне успеем запереть ворота цепями – пусть ломятся, а там уже и наши ребятки подоспеют».

Из парка доносилась печальная мелодия лиры. В белокаменном замке герцог Альдриан беззаботно праздновал Меркуриалий и ожидал с минуты на минуту видеть плененного Лодэтского Дьявола, вот только пожар в лесу всё бушевал, а как воевать среди пламени или едкого дыма, барон Тернтивонт не ведал. Принц Баро исчез и, возможно, погиб – на месте, куда он отправился, нашли пятерых убитых выстрелами звездоносцев и десять лошадей. С наступлением темноты полководец Лиисема пожалел, что выступил против лодэтского герцога. Ему доносили, что пехотинцы, напуганные тем, что их пошлют на верную гибель, да еще и в лес, стали исчезать под покровом ночи. Другие бежали из-за последнего предсказания Блаженного, считая, что всё равно проиграют и будут казнены Лодэтским Дьяволом, как тот обещал. Барон Тернтивонт пока еще располагал превосходящими силами и пытался не поддаваться смятению, но понемногу сам начинал верить в то, что каким-то невероятным образом он проиграет герцогу Рагнеру Раннору.

Альдриану Лиисемскому плохих вестей докладывать не спешили, дабы не испортить помпезного торжества. Похожие на сказочных птиц и диковинных созданий аристократы собрались в парадной зале с началом часа Трезвения, намереваясь пировать, танцевать и веселиться до утра.

________________

Барон Ортлиб Нолаонт, удостоившийся чести сидеть по правую руку правителя Лиисема, заботился о том, чтобы кубок его господина оставался полным. Маргарита и Енриити занимали стулья за ним. Герцог Альдриан, белозубо улыбаясь им обеим, нахваливал красоту девичьих глаз. Бархатные очи Енриити он уподобил магическому янтарю, а Маргарите вновь досталось сравнение со Слезой Виверна.

Другие аристократы следовали примеру герцога. Граф Помононт льстил, тщательно скрывая недовольство. Он и его супруга располагались следующими за Енриити. Филиппу отвели место не на подиуме с пятикупольным шатром, а за длинным столом, рядом с господами Шотно, но они отсутствовали весь первый час торжества. Подросток грустил и любовался синеглазой Онарой Помононт.

Маргарита в этот раз выглядела ничуть не хуже первой красавицы Элладанна. Для торжества ее несколько часов убирали две покоевые прислужницы; когда же она поглядела в зеркало, то не узнала себя – она стала такой же, как все дамы из окружения герцога Лиисемского: голубое с багряным подбоем платье из узорной камки смело открывало спину и плечи; высоко поднятую грудь украшало жемчужное ожерелье с рубиновым глазом, рукава ее наряда падали до пола и сзади волочился очень длинный шлейф. Вуаль едва прикрывала золотистые волосы, завитые крупными локонами, а у лба их опутали жемчужные нити. Маргарита оказалась одной из самых неотразимых прелестниц яркого двора герцога Лиисемского. И при этом самой печальной.

С четырех до пяти часов вечера гости герцога Альдриана трапезничали, а их развлекали акробаты, жонглеры и музыканты. Маргарита сперва с охотой вкушала яства, и от услады уст ее настроение немного поднялось, но после она приметила, как всего за две триады раздалась Тереза Лодварская.

«Я тоже буду такой, – с ужасом подумала Маргарита, теряя охоту до еды. – Всегда молчаливая на людях, всегда в тени супруга. Да, так и должно быть, вот только… тенью Свиннака я более быть не хочу».

С началом шестого часа появились Марлена и Огю Шотно. Тогда же загремела громкая музыка – пары вышли танцевать, а Маргарита тихо сказала мужу:

– Филиппу уже пора. Я бы хотела пообщаться с ним и с Марленой.

– Почему бы нет, – милостиво разрешил тот. – Но… старайся общаться с госпожой Шотно как можно меньше. Мы теперь аристократы, а она нет. Я не запрещаю вам дружить, – понизил голос Ортлиб Совиннак. – Просто дружите поменьше и тайно.

Маргарита, ничего не ответив, накинула шлейф на руку и пошла к длинному столу у окон. Покидая подиум, она заметила епископа Камм-Зюрро и графиню Онару Помононт, увлеченно беседовавших и удалявшихся через хорошо памятную ей скрытую за шатром дверь, а уже подойдя к Марлене, Маргарита увидела, что заветная мечта Енриити сбылась: юную баронессу Нолаонт пригласил на танец Арлот Иберннак.

– Хорошо, что ты сама подошла, – поднимаясь из-за стола, сказала Маргарите Марлена. – Прогуляемся по зале?

Они пошли вдоль стены, порой кивая другим гостям, что беседовали или тоже здесь прохаживались.

– Скажи супругу, что тебе нехорошо, и уходи с торжества, – тихо сказала Марлена, когда девушек никто не мог слышать. – Я минут через девять уйду с Филиппом, и мы вместе покинем замок. Я лишь за ним пришла… Твой герцог уже здесь, – прошептала Марлена и одернула обрадованную Маргариту. – Не выдай нас! Спрячься в своей башне, запри дверь и будь как можно дальше отсюда. И что бы ты ни услышала, ничему не удивляйся.

Перемена, произошедшая с возвратившейся супругой, не прошла незамеченной для Ортлиба Совиннака. Он хмуро бросал взгляды на повеселевшую девушку и не мог найти объяснения блеску в ее глазах.

– Я бы хотела отойти к себе, – сказала Маргарита мужу, садясь за стол, морщась и прикладывая руку к животу. – Я нехорошо себя чувствую.

– Надо потерпеть, – прищурил глаза-прорези барон Нолаонт. – Едва начался первый бальный час. Дождемся хотя бы окончания второго часа пиршества, а потом уйдем вместе, – улыбнулся он и поцеловал руку жены. – Я тоже спешу остаться с тобой наедине, любимая, ведь в эту ночь нам необходимо скрепить духовный союз единением тел.

– Я вроде бы намного лучше себя чувствую, – похолодела Маргарита. – Ты прав, лучше будет остаться дольше: до конца торжества… до утра.

– Излишне мучить себя, – ядовито говорил Ортлиб Совиннак. – Мне важно это торжество, но твое самочувствие еще важнее. После начала часа Любви поднимемся в твою опочивальню, как положено мужу и жене. Да что же я… Тебе же нужно подготовить себя. Уйдем в середине часа Целомудрия. Тебе недолго осталось терпеть…

Маргарита опустила глаза и ничего не ответила. Ее супруг, будто изводить жену стало для него забавой, довольно откинулся на спинку высокого стула и отпил из кубка.

– Лучший поэт эпического стихосложения последних пяти лет, Феб Элладаннский, порадует нас своим новым творением! – раздался громкий голос распорядителя обедов. – Любезные мужи, восхитительные дамы и прелестные девы, насладимся же стихотворным благоречием и испьем вина за Его Светлость, блистательного герцога Альдриана Лиисемского, и за его великую победу!

Когда все заняли свои места за столами, в центр парадной залы вышел упитанный мужчина средних лет и раскланялся. В наступившей тишине он начал с пафосом читать:

Мой стих сложен во славу высочайшего ума

И воспевает доблесть, мысли мощь и воискую ловкость,

Из-за которых короля Ладикэ́ ждет пуста казна,

А его черного приспешника – закона сполна́ жесткость.

Сей муж, он даже демона поставил на колени,

Просить того о Божьей милости принудил:

Лодэтский Дьявол, позабыв о сне и лени,

Прощенья просит, чувствуя петли на шее узел.

Господь остался глух к таким воззваньям,

Что изрекает грязный рот злодея.

А мы дадим же залп рукоплесканий

В честь победителя, пока разбойник заклинает, холодея.

Пока ждет участи позорной и срамной,

Мы восхищаемся героем без изъяна,

Тем, кто способен всех затмить своей красой!

Элладанн и Лиисем славит имя Альдриана!

Гордимся мы, что статен наш правитель,

Что он широкоплеч и длинноног.

И в то же время он большой мыслитель!

Он лучшая награда – та, что даровал нам милостивый Бог!

Маргарита с улыбкой посмотрела на каменное лицо Ортлиба Совиннака и на довольный лживыми похвалами белозубый рот герцога Лиисемского.

«Лодэтского Дьявола еще не поймали, – усмехнулась про себя девушка, – и раз он здесь, то что-то задумал. А Альдриан уже торжествует… Заслуги Ортлиба, не моргнув, себе забрал – именно его горожане будут чествовать как победителя и о нем напишут в летописях… Наверно, тоже захочет себе поставить памятник в рыцарских доспехах, как у отца, хотя всю войну лишь веселился да танцевал…»

Феб Элладаннский не зря становился лучшим эпическим поэтом пять лет подряд – он хорошо знал законы своего искусства и изобильно изливал дифирамбы правителю Лиисема еще минут девять.

________________

Немного ранее…

Баронесса Нолаонт и ее близорукий супруг не замечали того, что из спин придворных за ними внимательно наблюдал человек в желто-красном платье столового прислужника. Холодное, красивое лицо в круглом вырезе двухцветного шаперона не выражало эмоций. Только раз дернулись губы в непонятной гримасе, когда Ортлиб Совиннак поцеловал руку Маргарите, а она опустила глаза к столу. Вскоре прислужник удалился в буфетную комнату. Ходил он бесшумно да вел себя так уверенно, что даже худой распорядитель обедов, снимавший пробу с блюд, не стал возражать, когда прислужник взял вазочку с сахарными фруктами и удалился. С этой вазой Идер Монаро направился вглубь замка. Чем дальше он отходил от парадной залы, тем меньше встречал людей – прислуга любовалась на бал и наряды аристократов из комнаты для музыкантов. У спальни матери Идер тоже никого не увидел, но, постучав в дверь, сказал:

– Прошу принять подарок от барона Нолаонта.

Он сначала не узнал свою гордую мать – весь вечер она рыдала в одиночестве, и слезы обиды будто разбили ее лицо, выявив морщины. Царственная Диана Монаро, теребящая воротник у шеи, теперь вызывала жалость.

Она затащила сына в свою комнату, опасливо выглянула за дверь, плотно ее закрыла и только потом обняла его. Идер держал вазу и не шевельнулся.

– Как ты здесь очутился? – нервно спросила Диана, отпуская сына и проходя в комнату.

– Нанялся на воинскую службу. После потери сотни преторианцев, кого только туда не взяли. Я из Южной крепости. Там монахи какие-то пришли… А я договорился с дозорными – меня за деньги выпустили и дали это платье: сказал, что хочу посмотреть на торжество… Я пришел, так как собираюсь уехать в Санделию. Хочу всё заново начать. Пришел увидеться с тобой и попрощаться.

– Идер! – воскликнула она. – То, что ты натворил той ночью… Разве я тебя просила о таком? Зачем?

– Не просила. Я принял такое решение, – ответил он, ставя вазу на стол и присаживаясь на ларь у стены. – Зачем? Решил, раз ты и я страдаем, то и они должны… Но, похоже, ничего не вышло. Я только что их видел. Он ей руки зацеловывает, а ты здесь рыдаешь одна…

– Да… – Диана села рядом с сыном и погладила его волосы надо лбом. – Я одна, но не нужно меня жалеть. Женщины всё время плачут, ты же знаешь: так мы избавляемся от чрезмерной влаги, так не превращаем нашу плоть в болото и спасаем душу. Не обманывайся видом женских слез, помнишь, как я тебя учила? Мы женщины лжем вам, мужчинам, тем, что плачем, а вы дураки, всё попадаетесь… – ласково сказала она и снова пригладила волосы сына. – Я безумно рада, что он не добрался до тебя.

Идер усмехнулся:

– Меня слишком хорошо обучили, как быть незаметным… А пойдем и ты со мной. Прямо сейчас…

– Нет, Идер, не пойду… – вскинула голову Диана. – Я слишком много себя отдала ему за эти годы. Он стал градоначальником, благодаря мне, и он это помнит… Я, именно я, заслужила быть баронессой Нолаонт. И я ей буду – потому что это будет Божьей справедливостью, моей долгожданной наградой, моим возмездием. А потом я с этим выродком сама покончу!.. Прости меня, Боже, – встряхнула она головой. – Я обижена на твоего отца, Идер, я не всерьез… Не смотри на меня так, не жалей меня, – гордо подняла подбородок Диана, – только не это: не унижай меня жалостью. Я вовсе не слаба. Никогда не была слабой – и горжусь этим. Я знаю, когда молчать, а когда говорить, когда действовать, а когда выжидать. Скоро наступит мое время – просто надо потерпеть. Я знаю, что через год девчонка покончит с собой, как его первая жена. Может быть, и раньше… Лишь бы он не помер первым, и всё не досталось ребенку, которого она способна родить! Мальчику! Лишь бы она не родила сына! Этого я не вынесу!

– Да наплюй ты на него! – резко изменил своему обычному хладнокровию Идер и поднялся на ноги. – Сделай, как я! – возвышаясь над матерью, кричал он. – Наплюй и живи без него! Живи для себя, и только! И я любил его, но возненавидел из-за тебя!