Сладкая жизнь

– Как вы добрались? – спросила Брунгильда, усаживая гостей за стол. – Долго шли? Не замёрзли?

– Всё хорошо, – ответил Йохан, устраиваясь на прочном деревянном стуле за круглым дубовым столом. Агата робко присела рядом, сложив руки в замок на коленях и опустив взгляд на узоры скатерти.

– Сейчас я принесу вам чашки и напою чаем с пирогом, – сказала Брунгильда и, семеня своими стоптанными туфлями, скрылась в глубине дома, откуда сразу же послышался уютный звон фарфора.

– Вот видишь, – шепотом сказал Йохан, кивая в сторону кухни, – Я же говорил, она хорошая.

– Да, – тихо прошептала Агата, смущённо улыбаясь и всё ещё мысленно возвращаясь к тёплым и неожиданным объятиям на пороге.

♫ Beau Lys (Piano) Jordan Critz

– Я так давно тебя не видела, Агата, – говорила Брунгильда, возвращаясь к столу с подносом, на котором аккуратно стояли две фарфоровые кружки с цветочным узором и дымящийся чайник с ароматным травяным чаем. – Ты была такой крошкой, когда мы виделись в последний раз. – Она бережно поставила поднос на стол, и тёплый запах мяты и липы смешался с ароматом яблочного пирога. – Тебе было тогда, сколько? – задумавшись, Брунгильда почесав затылок. – Ох, точно! Тебе было пять.

Агата улыбнулась и посмотрела на Йохана, словно ища подтверждения его воспоминаниям.

– Тётя Брунгильда приходила к нам, – пояснил Йохан, обращаясь к сестре. – Тогда был твой пятый день рождения.

– Как сейчас помню твои милые хвостики! – воскликнула Брунгильда, и её глаза наполнились тёплой грустью. – Ты бегала по двору с воздушным шариком, такой весёлый и беззаботный ребёнок.

– Как жаль, что я смутно помню вас, – ответила Агата, заливаясь румянцем и опуская глаза на свои руки, сложенные на коленях.

– Да, твой отец строгий мужчина. – Поставив руки в боки, сказала Брунгильда, и на её лице на мгновение мелькнула тень неодобрения. – Настоятельно просил меня не приходить к вам. «Вот, – говорит, – дорога дальняя, да и зачем?» Как зачем? – Брунгильда скинула руки с боков и развела ими в стороны. – Племянников повидать своих! Кровь же не водица! Но он у вас упрямый, как осёл. Ничего не поделаешь.

– Это точно, – поддержал Йохан, и Агата улыбнулась уголком губ, в её глазах мелькнуло понимание.

– Так пробуйте пирог, – нарезав щедрые куски и разложив их на тарелки, сказала Брунгильда. Пирог источал тёплый аромат корицы и печёных яблок. – Вот Фридрих, твой отец, всё ругал мою стряпню, – продолжила она, подмигнув Агате и как бы посвящая её в маленький семейный секрет. – Говорил, «сестра, у тебя руки не из того места растут». Но я-то знаю, – она самодовольно приподняла подбородок, и на её лице появилась лукавая улыбка, – что пирог у меня получается на славу. Просто твой отец скуп на похвалу, вот и всё.

Она отломила себе небольшой кусочек и отправила его в рот, с наслаждением прожевывая.

– Ну, не стесняйтесь, детки, пробуйте! – подтолкнула она тарелки в их сторону. – Расскажите старой тётке, как вы там поживаете. Агата, как тебе школа? Йохан, как дела в мастерской? Я всё жду не дождусь, когда ты своё дело откроешь.

Они сидели за столом, доедая теплый яблочный пирог, и разговаривали. Стеснение Агаты постепенно растаяло, словно сахар на языке, и она наконец расслабилась. То ли от тёплой, вкусной еды, наполнившей желудок приятной тяжестью, то ли от непринужденной, искренней компании тёти.

Когда разговор плавно перетек к её первому испечённому хлебу, Брунгильда радостно ахнула, хлопнув ладонью по столу так, что задребезжала посуда:

– Какая ты умница, дочка! Твоя мама… да хранит её Господь… очень любила готовить, а печь – просто обожала! У неё руки были золотые!

– Я помню её пироги с вишней, – тихо сказал Йохан, откидываясь на спинку стула, и в его глазах на мгновение отразилась далёкая, светлая грусть.

– Мне очень понравилось печь хлеб, – призналась Агата, робко улыбаясь. Но улыбка тут же сошла с её лица. – Но отец… – она замялась, перебирая край скатерти.

– Что, дорогая? – лицо Брунгильды сразу стало серьёзным. – Не говори, что он разозлился?

– Так и было, – мрачно подтвердил Йохан, отвечая за смущённую сестру. – Он очень рассердился. Выбросил всё и запретил подходить к печи.

– Да что ему, собственно, сердиться-то? – возмущенно всплеснула руками Брунгильда. – Родная дочь да пошла по стопам матери, да и отца своего – Какая тут может быть беда?

Агата и Йохан молча опустили глаза. В воздухе повисло тяжёлое, невысказанное молчание.

– Что такое? – прищурилась Брунгильда, переводя взгляд с одного на другого. – Вы что-то недоговариваете мне.

Йохан тяжело вздохнул.

– Фридрих опять взялся за своё…

Брунгильда прикрыла рот ладонью, и её взгляд с внезапным ужасом и пониманием упал на Агату.

– Опять обвиняет свою же дочь в том, что Маргарет… – голос Брунгильды сорвался на шепот, – …ушла из-за неё?

♫ Starry Night Jordan Critz

Йохан молча кивнул, сжав кулаки на коленях. Воздух в комнате стал густым и тяжёлым, как свинец.

– Но это же безумие! – вырвалось у Брунгильды, и она резко встала, так что стул заскрипел по полу. – Ребёнок? Ребёнок виноват? Да он с ума сошёл, Фридрих-то свой ум на похоронах оставил!

Она сделала несколько шагов по комнате, её широкие юбки яростно шуршали.

– Маргарет… – её голос дрогнул, – …она бы с ума сошла, услышав такое. Она так ждала эту девочку, так её хотела… Каждый день говорила мне о том, какая у них будет счастливая жизнь…

Брунгильда остановилась напротив Агаты и присела перед ней на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. Она взяла лицо девочки в свои тёплые, шершавые ладони.

– Дитя моё, – голос Брунгильды стал тихим и твёрдым, – слушай сюда. Ты ни в чём не виновата. Понимаешь? Твоя мама ждала тебя больше всего на свете. Она бы гордилась тобой. Видит Бог, гордилась бы.

Она крепко сжала руки Агаты в своих натруженных ладонях.

– А этот старый упрямый осёл… – Брунгильда обняла Агату, прижала к своему просторному, мягкому плечу. – …он просто не может своё горе пережить. И вымещает его на том, кто рядом. Это неправильно. Это ужасно неправильно. Но это его боль говорит, а не он.

Когда Брунгильда заговорила о горе отца, Йохан не выдержал. Он резко встал.

– Его горе? – его голос, обычно такой ровный, дрогнул от нахлынувших эмоций. – А её горе? Она выросла, думая, что её рождение – это грех! Что её существование – это наказание для всех нас!

Он сделал шаг к тёте, его лицо исказила гримаса боли.

– Я каждый день вижу, как он на неё смотрит. Как будто она не его дочь, а призрак, который пришёл напомнить о самом страшном дне в его жизни. И я что должен делать? Молчать? Потому что он мой отец и он страдает? А она? Она не страдает?!

Он замолчал, тяжело дыша, и сжал виски пальцами. Гнев тут же сменился стыдом. Он не привык выставлять свои чувства напоказ.

– Простите, тётя, – пробормотал он, отворачиваясь к окну. – Просто… иногда кажется, что этот дом рухнет под тяжестью всего этого молчания. И я не знаю, как его удержать.

Агата понимала это с самого начала, едва лишь ощутив на себе ледяное дыхание отцовского гнева. Она не злилась. Не держала зла – ни на отца, погребённого под грузом собственного горя, ни на сестру, ни на брата, молча несшего свою ношу.

Она и сама, как и они, осталась без самого важного человека. Только её потеря была тихой и особенной: у неё не было воспоминаний о материнском тепле, лишь смутное чувство пустоты там, где должно было быть что-то огромное и светлое. Она оплакивала не реальную женщину, а саму возможность быть любимой, ту любовь, которую у неё отняли, даже не успев дать.

И от этого осознания в её груди щемило по-особенному – тихо, горько и безнадёжно.

– Так, послушай меня, – сказала тётя Брунгильда, её проницательные глаза, похожие на две тёплые капли янтаря, пристально смотрели на Агату, словно пытаясь прочитать каждую её тревожную мысль. – Ты можешь приходить ко мне, и мы будем вместе печь хлеб и пироги! Всему, что умела твоя мать, я тебя научу!

Искра надежды вспыхнула в груди Агаты, осветив её лицо робкой, но искренней улыбкой. Однако радость была мимолётной. Тень промелькнула в её глазах, а губы снова дрогнули, стоило ей мысленно увидеть суровое, непреклонное лицо отца.

– Что? Что такое, родная? – Брунгильда мягко взяла затуманенное слезами личико племянницы в свои шершавые, добрые ладони, большими пальцами смахивая предательские капли, скатившиеся по щекам. – Отчего слёзы? Не от радости ли?

Йохан, молча наблюдавший за сценой, тяжело вздохнул. Он сидел, откинувшись на спинку стула. Пальцы бессознательно сжались в кулаки на коленях.

– Отец не позволит ей этого, тётя, – пояснил он глуховатым голосом, избегая прямого взгляда. – После школы Агата обязана возвращаться прямиком домой. Он и гулять-то её почти не пускает, разве что по выходным, да и то нечасто.

– Ах ты, моя бедная девочка, – прошептала Брунгильда, и её голос дрогнул от внезапно нахлынувшего сочувствия. Она широко распахнула объятия, и Агата, не в силах сдержаться, прижалась к её мягкому, уютному плечу. – Если бы я только знала, до чего этот старый индюк тебя доводит! Я бы давно тебя забрала. Не беспокойся, я сама с ним поговорю.

– Нет, не надо! – Агата испуганно вскочила, как будто её ужалили. Глаза её расширились от страха. – Он страшно разозлится! И на вас тогда обрушит свой гнев!

– На меня? – Громкий, переливчатый смех Брунгильды, похожий на звон хрустальных колокольчиков, заполнил собой всю гостиную, разгоняя мрачную атмосферу. – Да меня, милочка, этот упрямец боится с тех самых пор, как мы вместе по двору ползали! Я с ним всегда управлялась. Йохан, ты же помнишь истории, которые отец рассказывал про наше с ним детство? Про уху?

Йохан хмыкнул, и на его строгих чертах на мгновение появилась сдержанная, но тёплая улыбка. Он кивнул, обращаясь больше к Агате:

– Он как-то раз говорил, что тётя в детстве накормила его супом из лягушек, выдав его за куриный. Он потом месяца три на любое варево с подозрением смотрел.

– Вот-вот! – торжествующе воскликнула Брунгильда и лукаво подмигнула Агате. – У меня на него свои, проверенные методы есть. Так что слушай сюда, пташка. Приходи ко мне после уроков в среду. Скажешь отцу, что задерживаешься в библиотеке – книги, конспекты, чего он там обычно от тебя ждёт. А я тем временем как раз наведу порядок в этой упрямой башке твоего отца. Всё уладим. Договорились?