Дневник Арти

Какое-то время я, похоже, просидел в нежной задумчивости. Волна чувств накатила и обогрела. За окном стоял декабрьский вечер, постепенно грозивший перейти в ночь. Я поплыл на кухню, не спеша приготовил макароны с сыром на ужин, выпил полбокала белого вина, мысли потекли размеренно, мечтательно. Да, мне очень хотелось бы увидеть сестру! И тут только я вспомнил о второй части посылки – той самой непритязательной коробочке. Взяв ее с собой на кухню, я устроился у окна, наблюдая, как постепенно загораются огоньки в соседних домах. Сколько там жизни за ними! Сколько уюта и тепла, должно быть!

Медленно снял верхнюю крышечку. Там на белой подложке лежало что-то шаровидное, завернутое в плотный кусочек ткани.

– Что ж, посмотрим, – сказал я, разворачивая презент.

На моей ладони оказался шар лилового цвета размером поменьше спичечного коробка. Его матовая поверхность под яркими лучами светодиодного потолочного светильника норовила слиться с моей ладонью. По весу он не выделялся, да и в размере уже казался меньше, так что на моей ладони таких бы уместилось три штуки запросто. Я начал приглядываться к нему, как какой-то ученый под микроскопом изучает новый вид многоклеточного существа. Странное дело, конечно, но мне почудилось, что под ним моей ладони стало теплее. Как будто он дышал. А может, это все действие вина. Хотя, что я там его выпил? Так, пригубил для вкуса. Может, и чудится. Он казался каким-то густым, многослойным, точно хорошо взбитые фиолетовые облачка, смешанные кистью художника на ватном полотне. Точно гиацинтовые соцветия и цветки размыли гауссовым распределением, разредили снежной пушкой на колышущейся занавеске с бахромой и кисточками. У меня немного поплыл кухонный стол перед глазами, меняя цвет от привычного белого до какого-то крапчатого. Я отвел глаза в окно. Там по-прежнему горели сотни огоньков. Чуть полегчало.

– Какой-то дурман. Пойду прилягу, – решил я.

Так я и сделал. И сам не заметил, как оказался уже в пижаме под теплым одеялом, будильник на смартфоне заведен на новый рабочий день, а рядом на прикроватной тумбочке возле томика фантастики, который читал еще вчера, лежит в коробочке этот шар. Я вновь взял его в руки. И только теперь заметил, что он скорее выглядит как сфера, а не шар. В квартире был погашен весь свет, кроме настольной лампы. Но у нее был выставлен режим мягкого ночного света, ровно такого, чтобы можно было без напряжения читать книгу в небольшом охвате. А эта сфера давала такие чудные фиолетовые полосы, блики по стенам! Они волнующими тенями расходились полусферами в разные края от шара, плыли друг навстречу другу и замыкались где-то в бескрайней дали в вышине, как теперь казалось.

– Мой ли это потолок? – невольно удивился я сквозь набегающие волны убаюкивающей музыки, невесть откуда раздавшейся. Это не были взрывные роковые или беспокоящие попсовые мотивы, выхватывающие внимание. Нет, так звучит ненавязчивая колыбельная, протяжная, манящая. Она охватывала все мое существо от кончиков пальцев на ногах до краешков волос на голове. Те так приятно пощипывали! Будто милая подруга нежно прохаживалась по голове коготочками, гладя ее и массажируя, но не возбуждая, а расслабляя. О, это было потрясающее чувство! Ей богу, мне захотелось улыбаться и смеяться, как в детстве, чего я давно уже не испытывал.

Эта музыка вела меня сквозь внезапно опутавшую меня липкую, противную паутину грязно-пурпурного, буро-чернильного цвета. И откуда она взялась? Я смотрел по сторонам и ничего не видел, кроме этой паутины. Тенета простирались насколько хватало взора. Густо-зеленые прожилки предательски колебались, вырываясь точно слизкие нити в банке протухших чернил. Если бы не эта чудная мелодия, проникавшая в меня, я бы наверняка сбился с едва различимой тропки и запутался в этих цепляющихся жилках. Возникшая по сторонам темная чаща не сулила ничего хорошего: там раздавались шорох и жуткий треск; пронизывающим холодом тянуло оттуда. Нет, мой путь, хвала богам, лежал не туда. Тропинка умно, деликатно плутала между целым ворохом паучьих нитей, которые как лианы тянулись ко мне с каждой встречной ветви. Ого! Да это целая чащоба! Откуда здесь взялись эти дубы-великаны? Из ничего, из ниоткуда, из странно-сгущенного мира проступили сперва всепоглощающие стволы с ветвями-крюками, страшными, безобразными; за мою просторную рубаху, схваченную плотным широким поясом, цеплялись скрюченные пальцы, по спине хлестали тонкие прутики, будто злые стаи комаров, спрессованных в длинный жгучий хлыст.

Мелодия взывала к дальней вершине всего этого невообразимого лесного котлована. Сквозь странную тьму я следил за ее аккордами, ухватывал ухом и сердцем ее пульсирующий ритм, ее воззвания. Как слепой, шел я, отбрасывая руками в стороны весь этот дикий, нелюдимый лес, разрывая ногами опадающие липкие нити. На моих башмаках из черной кожи, скрепленных шнурками и ремешками с незамысловатым дугообразным орнаментом, нависли целые скомканные гроздья такой вот липкой смеси. С отвращением я содрал ее, уже доходившую до щиколоток, и отбросил. Скорее, скорее прочь из этой непролазной чащи. Едва поддавшись беспокойству, я стал терять мою мелодию. Казалось, чаща сгустилась пуще прежнего и нависла над моей несчастной головой, укрытой только непритязательным шапероном – этаким капюшоном, чем-то похожим на тюрбан, состоящим из нескольких слоев материи. Откуда только взялось это одеяние?

Не знаю уж, сколько времени я так проблуждал. Сомнение и страх охватывали мою душу попеременно. Как вдруг за левую ногу схватилось что-то мягкое, шершавое и, будто пробуя свои силы, потянуло в сторону, в колючие кусты. Я задергался, исцарапав все руки об их колючки в попытках сбить с себя мерзкую лапу, как стало понятно. Мне это удалось сделать не без труда. Что-то гнусно зашипело с того края. На то шипение из непроглядной далекой тьмы донеслись отзвуки – десятки таких же шипений, которые слились в одно монотонное гудение: точно по полу на большой клеенчатой подстилке тащат что-то тяжелое.

Не помня себя, не разбирая дороги, я бросился что было силы в противоположную сторону. Этот порыв наверняка бы погубил меня! Тогда, в первый раз, я еще многого не знал об этом месте, в которое попал. Сейчас, когда пишу эти строки, знаю ненамного больше, но усвоил твердо: если идешь по тропинке, то не стоит сбиваться с нее в сторону!

Я бежал, спотыкаясь, цепляясь за каждый сук, летел кубарем на склонах, взбирался на коленках на пригорки, ухватываясь за любую тростинку, что попадалась. Израненный, исколотый, с задыхающимися легкими, я мчался на последних остатках воли. Многочисленное шипение, шиканье оставались то далеко позади, то, казалось, настигали. За густыми зарослями, сплошными кронами темных деревьев я не видел ни проблеска неба.

Не знаю, что спасло меня: провидение или мысленные обращения к сестре? Если бы я был верующим, то наверняка бы согласился с тем, что в такой передряге спасет только чудо. Но за монотонными строчками кода, блоками функций так нелегко найти веру, что есть нечто, вырывающее за читаемые ограничения. Но в тот миг я позабыл не только о коде, но и о своей профессии. Глядя мимоходом на свой невзрачный внешний вид, на истрепанную крестьянскую одежду, мне уже начинало казаться, что я придумал самого себя в другом мире, а этот вот – и есть настоящий!

Чудом стал далекий мелькнувший огонек чуть правее того направления, в котором я сломя голову мчался. Дайте человеку надежду, как известно, – и он горы свернет! Но отберите и призрак ее – и даже у самых волевых появится безнадежность. Не зря же так названо это чувство! Какое же счастье, что в ту минуту я углядел его! И откуда только взялись силы? Пуще прежнего я рванул, сотрясая прыжками пустотелые пни. Что за диво? Почему тогда я не удивлялся, как от моего бега разлетались в щепки дряхлые обломки давно сгнивших коряг? Не прошло и получаса, как я домчался до опушки, на которой под сенью вековых громад приютился покосившийся домишко, вросший в свое обиталище так же, как и дубы-великаны рядом своими могучими корнями вросли в плотную, утоптанную землю.

Домишко был ветхим, с покосившейся крышей и крутыми боками; старые-престарые ставни, казалось, плотно закрывали его от всех внешних невзгод; низенькая дверь смотрела туго и нелюдимо, не оставляя на земле около себя никаких признаков, что ее отворяли. Откуда же мелькал огонек? Едва я задал этот вопрос, как вновь увидел его! На этот раз яркая вспышка замигала, запульсировала так, что не хочешь – заметишь! Вот же, чуть пониже правого оконца есть полукруглое отверстие величиной достаточной на взрослого плотного мужчину. И оттуда ровным ритмом, с выдержанными паузами, вылетали эдакие полыхающие огненные шарики размером с кулак. Их было не то чтобы много. Но и не мало. Разглядеть их можно было только так близко. Из-за яркости они сливались как раз в единообразную вспышку, или огонек. Странное дело: пролетая по наклонной прямой в сторону от меня, эти шарики затем резко сворачивали и уносились ввысь, затухая в беспроглядной ночной тьме.

Секунд десять, может, так продолжалось – и вновь все сменилось тишиной. Но я-то успел заметить источник! Уговаривать меня не пришлось. Все лучше, чем то, что находилось за спиной!

Пулей бросился я к заветному отверстию. Вблизи оно выглядело, как подкоп под ветхий дом, чуть прикрытое только мелким хворостом и всякими лопухами. Отбросив их в сторону, я осторожно поводил руками в непроглядной дыре, все опасаясь чего-то. Позади усиливался шум и шипение – так на сковороде подгорают шкварки. Не дожидаясь, пока подгорят окончательно, я почему-то набрал в легкие побольше воздуха и полез в дыру. Ее основание, на удивление, оказалось хорошо утоптанным и даже выложенным мелким камушком, а стенки – гладкими и вовсе не неприязненными, как мне думалось поначалу. Более того, дыра шла под приятным наклоном вниз – не настолько большим, чтобы катиться, но и не таким маленьким, чтобы замирать на месте.

Одним словом, я прополз метров десять спокойно и уверенно, как обнаружил поворот градусов на тридцать вправо. И тут мне открылось вдали освещенное пространство: какой-то подземный чуланчик или склад, так как повсюду виднелись полки с баночками, кадушки, бочонки, тихонько мерцала лампадка на квадратном столике. Еще несколько усилий и я выполз из норы, хотя ползать на карачках мне приходилось часто в «общем доме». Да, так я тогда подумал, но почему-то не придал этому значения, а сейчас только удивляюсь – что еще за «общий дом»? Впрочем, я встал во весь рост и удивил такое, что все прочие мысли разлетелись далеко от меня. Возле одного из бочонка крутилось нечто, да, именно так, нечто поразительное: на тонких ножках в башмаках с высоко закрученными концами, в коротком заношенном кафтане, чуть горбившийся, покрытый обильно волосами везде, где можно, особенно на руках, с огромной бородой, впрочем, как видно, аккуратно расчесанной, и с еще более густой шевелюрой на голове, закрученной уж совсем невообразимым видом, это нечто бормотало какие-то ругательства себе под толстый, выдающийся нос.

– Да где же я тебя положил? Где же ты прячешься, негодная?

Он бормотал еще целую минуту, а я стоял, как завороженный, разглядывая его. Ростом он приходился мне по пояс, а вздорными ушами, которые выглядывали из волос, он чем-то напоминал предания об эльфах, хотя нисколько не походил ни на одну из тех картинок, что я видел в фильмах. Вдобавок его суетливые движения… в каждом его жесте, в каждом порыве было столько простоты, искренности, сколько не встретишь в самых открытых людях из тех, что я знал, даже самых эмоциональны. Его пальцы сгибались и разгибались, хватались за края бочонков, сжимались, потрясали кулачком; вдобавок он притопывал левой ногой, отчего краешек башмака цеплялся за его же кафтан. Выходило такое вот маленькое крохотное торнадо, пыль клубилась и плясала вокруг него. В конце концов, я не выдержал и прыснул от давно наплывшего смеха, позабыв все опасности и тревоги.

Существо на мгновенье присело, еще больше скрючившись, плавно покрутило головой вбок, стараясь не выдавать никакого шума, краешком рыжего глаза заметило меня и тут же, я так и не успел понять из какого угла, – выхватило красную коническую шляпу с перьями, нахлобучило ее на себя и исчезло. Я протер глаза, отойдя от смеха: точно, исчезло!

– Друг, не пугайся меня, извини, что без приглашения, – смело начал я, не чувствуя испуга, – я не хотел тебя напугать! Да и забрел-то совершенно случайно сюда! Там за мной гнались какие-то мерзкие твари. А я заметил яркие вспышки, что шли, видимо, отсюда. Вот и попал в твое убежище.

– Ты не из этих, не из омраченных? – пропищало существо совершенно другим голосом, чем прежде.

– Не знаю, о ком ты говоришь, но точно нет! – поспешил я убедить его. Да и действительно, кого он имел в виду? – Я ищу свою сестру! Бежал через лес, заблудился. Там так темно!

– Ого! Еще один? – удивилось существо. – Что-то вас стало больно много в последнее время! Хотя многие теряются уже в лесу…

Мне показалось, он странно хихикнул.

– Так ты вполне себе человек, не из родившихся тут? – продолжил голос из ниоткуда.

– Да, да, выходи, не прячься, – ответил я, – а то мне так неловко общаться, не видя собеседника.

– Ну, хорошо, коли так, – согласился он наконец.

Какая-то доля секунды – и за дальней этажеркой, где стоял только цветок на высокой подставке, появился мой незнакомец. Мозг не дал отчета о том, как именно он материализовался из ничего; без всяких объяснений: вот его не было, а вот он есть, словно в пленку вставили инородный кадр. Существо выглядывало из-за широких листьев мне незнакомого комнатного цветка. Его борода выпирала отовсюду. Эдакому крохе с такими отличительными чертами тут и не спрятаться иначе, кроме как полным исчезновением.

– Как это у тебя выходит? – спросил я.

– Ты о чем толкуешь? – в лад мне ответило существо.

– Об исчезновении. Как тебе удается это делать?

– А вот так! – засмеялся незнакомец и нахлобучил вновь на себя шляпу, которую до этого держал в руке. Один миг – и его нет. Другой миг – и он снова тут. И, как и в первый раз, мозг не потрудился мне дать хоть какое-то объяснение. Точно дозволенный баг в программе. «Что за понятия?» – удивился я сам себе.

– Поразительно.

– В нашем мире это очень полезное свойство, – важно заметил мой собеседник, – иначе можно попасть в такое количество неприятностей, что тебе и не снились.

– Но кто ты такой?

– О, – поклонилось существо, – так я же не представился. Как не учтиво с моей стороны. Я – Марэнуж, хранитель этого вот домишки, с вашего позволения. Мог бы он, конечно, быть получше и покрепче, но хозяин отправился в путешествие несколько лет назад, обещался вернуться, так что я жду его.

– Марэнуж, – поклонился я в свою очередь, – рад знакомству. А меня зовут Арт… Арте… Арем? Хм, – я впал в какое-то непонятное замешательство, – Марте, Марти… Ерунда какая-то! Да и нужны ли тут имена? – рассердился я.

– Ничего, это бывает, – улыбнулся Марэнуж и заверил: – Потом вспомнишь!

– А что же ты, ну, или, извини, кто же ты таков? Я не видал еще таких, как ты!

Существо поклонилось еще раз.

– Что же, это простительно. Там, откуда ты явился, о нас незаслуженно забыли. А ведь мы столько для вас делали раньше! Сейчас меньше, конечно, ведь своим неверием вы возвели такие барьеры, через которые так запросто и не пробиться. Да и места обитания ваши теперь сплошь и рядом покрыты всевозможными волнами и невидимым для вас шумом. А у нас от этого болят головы и сводит суставы. Раньше как нас только не называли! И гномами, и лепреконами, и кобольдами, но мне милей всего форма – лютен. Так повелось в нашем роду. Таким был и мой отец, и мой дед. А остальное – то несколько уже иные наши знакомцы! Люди попросту кликали наш род домовыми. Не зря, разумеется, ведь мы жили всегда рядом с вами, в таких вот чаще отдаленных коморках ваших домов. Здесь тепло, уютно, можно хорошенько прибраться, да и за вами приглядывать сподручно.

– А что ты такое искал?

– Да ключ один от сундука на чердаке. Пока хозяина нет, хотел прибраться.

– Так вот почему мы иногда находим вещи не на своих местах?

– И вините во всем свою забывчивость, – рассмеялся лютен. – Хотя чего-чего, а уж забывчивости вам хоть отбавляй. И неблагодарности тоже! – добавил он сердито.

Лютен осмотрел пришельца и сменил гнев на милость.

– Так зачем ты пожаловал?

– Я пришел за сестрой! Ты знаешь, где мне ее искать?

– Тоже не помнишь ее имя?

Я весь напрягся, но, казалось, мозги проходят операцию переформатирования, а на очистившиеся кластеры идет какая-то иная запись. Что за дикая мысль? Но образ сестры стоял у меня как живой, поэтому мне ничего не стоило выдать ее портрет:

– Она – самая лучшая сестра из всех! Живая, непосредственная, прямая до невозможности, правдивая до раздражения, но вместе с тем – доверчивая и ранимая. Ее карие глаза смотрят с неподдельной искоркой, брови – тонкие, как линия, возносятся от краешков глаз плавной дугой с совсем небольшим изгибом; нос утонченный, изысканный, как музеи и ансамбли Петерграда, спинка носика вытянутая, высокая; рот с тонкими алыми губами, чаще сжатыми в волнистую линию, впрочем, краешки его нередко смотрят кверху, и на чуть впалых щечках рядом – небольшие ямочки; темнеющие косы кажется, что обегают локонами несколько раз вокруг головы и ложатся прямыми волнами на хрупкие плечи; ростом ниже меня сантиметров на двадцать (а у меня примерно 1,70 метров), талия изящная, ноги обыкновенные, без изъянов, легкие, спортивные. Когда она бежит на короткую дистанцию, то локти чуть расходятся в стороны от боков, так что она увеличивает свою площадь и сопротивление воздуху, что сказывается, естественно, на скорости бега. Но спортсменкой она и в школе никогда не была. А вот с математикой, а потом с алгеброй и геометрией у нее всегда был полный порядок. Ей цифры больше понятны, чем слова. В университет она поступила на физико-математическую специальность. Хотя сама мне говорила, что хотела бы больше заняться музыкой. Это больше папа повлиял на нее. Он – известный инженер у нас.

– Начало мне было больше понятно, – отметил местный домовой, он же лютен на французский манер.

– Так ты мне поможешь?

– Я тебе могу дать только инструмент. А помочь себе можешь только ты сам. Крепко-накрепко запомни этот совет. Он тебе еще не раз пригодится!

Я кивнул в предчувствии дальнейшего продвижения. Тут хоть и было уютно, но шушукающиеся звуки долетали до моего растревоженного слуха и это беспокоило. Странно, что Марэнуж сохранял спартанское спокойствие. Но я уже не стал его расспрашивать, чтобы не сбить с намерений.

– Идем за мной, – твердо сказал он.

Я без промедления выказал решимость и шагнул. Мы пошли неторопливо. Он чуть впереди, я позади. За этажерками обнаружились ступеньки, которые вели в другое крыло дома, чуть приподнимая свой уровень с каждым поворотом. Так мы вышли в просторный коридор, увешанный коврами и картинами. Своды окон изнутри имели арочные козырьки, а снаружи, как я говорил, были плотно закрыты ставнями. Шли мы поэтому больше в потемках. Хотя лютен периодически затейливо взмахивал своей красной шляпой так, что пространство озарялось лиловыми тонами – отливами красного в темноте, – их было достаточно, чтобы не набить себе шишку головой о дверные проемы и не споткнуться, переступая порожки.

– Вот мы и подошли, – заметил Марэнуж.

Я посмотрел: прямо передо мной оказался широкий камин таких невиданных размеров, что и пара коровок прошла бы в его черную глотку, вымазанную многолетней сажей. Я посмотрел на свой жалкий наряд и понял, что мне нечего терять.

– Но что же там?

– Как, ты не видишь?

– Нет.

– Вот же простофиля! – выругался домовой. – Ну, так и быть, покажу тебе, открою твои заспанные или закрытые глаза! Чем ты там по жизни занимаешься, что не видишь ничего перед собой?

По голосу я догадался, что последовал скорее риторический вопрос, и не стал ничего отвечать. И правильно сделал, так как лютен уже притопывал, приседал, делал какие-то взмахи руками, точно разрезал невидимую паутину. Потом старательно помахал шапочкой, повращал ее по часовой стрелке, и для меня камин будто разрезался. В его проеме я разглядел прежде невидимую деревянную лесенку (потом уже понял, что то – никакое не дерево, а незнакомый мне материал). Она имела небольшую площадку перед собой и даже увесистую балясину с плотным шаром. Ступени шли практически вертикально вверх, а перила где-то пропадали, а где-то будто висели в воздухе.

– Ну же, вперед! – напутствовал мне Марэнуж.

– Там я найду сестру?

– Да. Именно. То, что или кого ты ищешь – там ты непременно найдешь! Как я и сказал, а уж мое слово будет поосновательней целого фундамента этого дома!

– Спасибо тебе, добрый гном!

– Лютен, лютен! Еще раз тебе говорю. Гномы, если ты их встретишь, бывают куда более ворчливыми. Они больше пекутся о своем хозяйстве, а я – об имуществе хозяина. Вот тебя сейчас спроважу и пойду наводить порядок!

Я еще раз поблагодарил доброго незнакомца с чудаковатой внешностью, но с отзывчивым сердцем, и ступил на лестничную площадку. Сверху на меня попала сажа из камина, но я уже не обратил внимание на это. Шар на опорной стойке оказался таким же точно, что попал и в мои руки. Я вгляделся в него, держась одной рукой за перила. На этот раз плотная как будто атмосфера разошлась, и в его глубине я разглядел десятки крупных и сотни более мелких пузырьков. Каждый из них вращался, мчался по своей орбите. Я не успел хорошенько их разглядеть. Лестница вытянулась в высоту, растягивая и мое тело. Ноги и подошвы ботинок я увидел далеко внизу, а полет все ускорялся. Мимо проносились заросли, постепенно все растворяясь, и наконец я увидел в вышине небо, чистое, прекрасное, лишь с несколькими облачками. Каминное пространство осталось позади. Теперь меня окружали кружащиеся вязы, каштаны, ивы, за ними плясали каркасы домов, башен, постепенно окружая, облепляя меня. Перед глазами проносилось столько всего, что голова закружилась. Я закрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил себя у камина.

Но на этот раз камин был совершенно иной: небольшой, чистенький, опрятный, с металлической решеткой, так что любопытный не сунется и не обожжется, с кочергой рядом, аккуратной стопкой дровишек и бадьей с водой.

– Вот это да! – громко воскликнул я.

Преобразился не только камин, но и все вокруг: я оказался в просторной комнате у большого витражного окна, дальше шел ряд прямоугольных окошек поменьше, так что весь зал хорошо освещался естественным образом; в дальнем углу стояло штук двадцать стульев непритязательной формы, простенький паркет покрывал пол, длинный стол с тремя стульями стоял левее от меня, и на нем аккуратными стопками лежали листы, тетради, ручки, стаканы. Прямо надо мной, как оказалось, висел здоровенный портрет какой-то дамы с одним прищуренным глазом. Она им так зорко и строго смотрела, что я от неожиданности отшатнулся и зацепил кочергу, которая с громким звоном отлетела в сторону. Я спешно поднял ее и приставил к кирпичам камина. Ясно было, что на такой шум кто-то да среагирует.

Я выглянул в окно, чтобы хоть как-то осмотреться. Вечерний туман сизыми тенями скрывал узенькие улочки, шедшие в разных направлениях. По ним бесцветными фигурами сновали горожане. Люди! Я выдохнул с большим облегчением! И тут расслышал у себя за спиной топот детских ног. Обернулся и увидел, что в зал вбежала стайка детворы в растрепанных ночных рубашках. Одна девочка, что бежала впереди всех, так и не остановилась и мчалась прямо ко мне. Какое-то теплое волнение охватило все мое существо.

– Балда! Ты что здесь делаешь? Сейчас же марш обратно, не то нам всем влетит!

Она подбежала ко мне и схватила за руку. Эти прямые локоны, глаза без фальши и причуд невозможно было не узнать. Я обнял ее, подпрыгивая на месте.

– Сестричка! Как славно!

Девочка обернулась ко всем и рассмеялась:

– Нет, ну вы посмотрите, он еще и танцует!

Поднялся детский гам и смех, но длился он недолго. С противоположной стороны зала, откуда примчалась детвора, с двери, что находилась за длинным столом, а стало быть и рядом с нами, в сопровождении двух высоченных лбов вышла женщина в строгом длинном платье, с гладко прилизанным чепцом смоляных волос, и свысока осмотрела нашу компанию с не наигранной строгостью. И только тут я заметил, какой же я низкий: да, чуть повыше сестры, но по сравнению с вошедшими взрослыми – кто же я такой? Сущий ребенок!

За этими мыслями я и не заметил, как нас схватили за уши пришедшие лбы (судя по всему, старшеклассники). «Ай-яй-яй» – дружно завопили мы. Прочая детская ватага при этом скоренько шмыгнула в обратном направлении.

– Вот я тебе сейчас дам! – проговорила строгая дама и занесла надо мной руку.

И.… и тут я очнулся.

– Вот я тебе сейчас дам, Артем! – сердито выговаривал мне мой тимлид, здоровенный лысый дядька, пользовавшийся в конторе большим уважением и неограниченной властью.