Больше никогда не умирай

– Любопытно, – пробормотал Брискин.

Ада хотела что-то спросить, но они уже поравнялись с экипажем баронессы, возле которого Шура прощалась с Павлом Романовичем. Медик, слушая вполуха, наблюдал за Адой и Брискиным.

– Я ее подготовлю, не сомневайтесь, – пообещала Шурочка Романову и обернулась. – Ах, вот и вы! Ники, конечно, забыл о зонтах.

– Не стоило беспокоиться, – бросил Романов.

Он подошел к Аде, собираясь поцеловать ручку, но в последний момент передумал, наклонился и коснулся губами ее щеки. Почувствовав ответное легкое касание губ, он пожалел, что они не вдвоем и нельзя прямо здесь и сейчас прильнуть к ее рту, сорвать трепетный поцелуй.

Запыхавшийся Ники принес зонты. Гости забрались в двухместную коляску с предусмотрительно поднятым верхом. Солнце скрылось в тучах, и тотчас где-то над городом ухнул гром.

Когда экипаж выехал за ворота, Брискин повернулся к Романову:

– Те двое, что совершали ритуал с медвежьей кровью, были на лекции Кеттунена. Стоит к ним присмотреться.

– Вы думаете?

– Свидетель видел на мосту двоих, вы сами сказали. Они избавлялись от трупа. Совпадение?

Медик прищурился.

– Согласен, работники Марии Николаевны кажутся подозрительными. Могли по-своему истолковать рассказы Тойво, плениться, так сказать, открывающимися перспективами.

– И выкрасть кинжал, ведь он был прямо у них под носом. Тем более что их товарища уже ловили на воровстве.

Романов быстро взглянул на Брискина:

– Это Ада Михайловна вам рассказала? Так вот о чем вы с ней беседовали! О ритуальном убийстве!

– За кого вы меня принимаете? Я лишь расспросил ее про этих кронштадтцев. Вы сообщите господину следователю о наших подозрениях?

Последние слова фотограф был вынужден прокричать, чтобы Романов расслышал его сквозь шум разразившегося ливня. Экипаж летел навстречу дождю, вода затекала под крышу. Медик раскрыл зонт и только потом ответил:

– Доказательствами мы не располагаем. К чему устраивать скандал вокруг почтенного семейства? Признайте, вам ведь тоже не хочется, чтобы финская полиция рыскала по Монрепо!

– Что вы предлагаете? – Брискин ушел от прямого ответа, хотя в глубине души разделял беспокойство Романова. Скандал со слугами мог повредить всем обитателям усадьбы. Финские власти терпимы к Николаи из уважения к покойному барону, но всё может измениться в одночасье.

Стихия разыгралась не на шутку, медик с трудом удерживал в руке зонт.

– Приедем завтра и сами допросим кронштадтцев!

– Приедем без приглашения?

При мысли, что уже завтра он сможет вновь увидеть Аду Михайловну, Брискин неожиданно для себя ощутил приятный трепет в животе.

– Я телефонирую Марии Николаевне из гостиницы. Считайте, приглашение получено. Заходите за мной в «Бельведер» в девять утра. А как госпожа Коскинен смотрит на то, что вы стали отлынивать от работы?

– Скоро узнаю, – вздохнул фотограф.

Когда коляска остановилась перед «Бельведером», Брискин попросил кучера отвезти его к дому «Отсо».

Одинокие сердца

Гроза ушла за море, однако дождь не прекратился и постукивал по карнизу, как усталый дятел. Ада сидела в глубоком кресле, листая книгу Блаватской. Она уже составила свое мнение об этом труде, но надеялась лучше понять баронессу, которая имела в обществе репутацию чрезвычайно умной женщины. Ада сама не раз становилась свидетельницей ее дискуссий с Кеттуненом на литературные и философские темы. Ее доводы и к месту приведенные цитаты неизменно разбивали оппонента в пух и прах. Аде было любопытно, как этот блестящий ум сочетался в Марии Николаевне с верой в эзотерику. С другой стороны, истории Тойво Кеттунена об арийцах и их сверхчеловеческих способностях действовали на впечатлительные натуры подобно опиуму. Неужели кто-то и впрямь воспользовался ритуальным кинжалом из коллекции финна?

Ада припомнила разговор с Павлом Романовичем и его приятелем-фотографом о девушке, которую закололи арийским клинком. Денис Осипович явно заподозрил бывших матросов. Быть может, стоит рассказать баронессе, что ее работники совершали языческий ритуал у дуба? Ведь они где-то взяли медвежью кровь! А что, если она была не медвежьей? Нет, конечно, это не могла быть кровь той барышни… по крайней мере, только одной барышни. Но, возможно, другие тела просто не нашли?

Ада поежилась. Отец всегда говорил, что у нее богатое воображение. Рано умершую мать Ада не помнила, а отца обожала. Его не стало в 1919 году, когда красные разбили армию Юденича под Петроградом. До самой последней минуты он верил, что старую Россию еще можно спасти. Временами Аде становилось совсем невыносимо без его тихого голоса, ласковых слов.

Она отложила книгу, погасила лампу и легла. В ту ночь ей ничего не приснилось.

Брискин допоздна задержался в фотостудии, печатая снимки, которыми должен был заниматься завтра. Хозяйка разрешила не приходить на работу с условием, что все заказы будут готовы в срок. День оказался невероятно долгим, захотелось как-то снять напряжение.

Перед уходом Брискин отыскал и бережно убрал во внутренний карман пиджака фотографию Ады, сидящей в проеме окна.

Дождь еще моросил – зонт Ники пришелся кстати. Фотограф закурил, с минуту постоял у входа, а потом пошел размашистым шагом, но не в сторону дома, а вперед по Репольской улице. На ней, в двух кварталах от студии, располагалась гостиница «Суоми» с рестораном, которым управляла Элла Густавовна Кари. Брискин не был уверен, что застанет ее в такой час, однако подскочивший к нему метрдотель выразительно кивнул:

– У себя.

Фотограф поднялся на второй этаж. Из бильярдной доносились голоса и запах сигар. Кабинет Эллы был в конце коридора, она сразу открыла на стук – условленный между ними сигнал. Господин Кари редко появлялся в гостинице (отчасти потому что ей владела его теща).

– Я тебя не ждала. Что-то случилось?

– Нет. И да.

– Да ты никак влюбился? – рассмеялась Элла.

Ей было немного за тридцать, точного возраста Брискин не знал. Белокурая и пышнотелая, она обратила на него внимание, когда несколько месяцев назад он зашел пообедать в ресторан. Ни к чему не обязывающие отношения завязались быстро – возможно, Брискин просто устал от одиночества. А Элла скучала с мужем. Как бы то ни было, кроме редких минут физической близости, их ничто не связывало друг с другом.

– Сегодня в бильярдной играют. Хочешь снять номер на ночь? – Элла подошла почти вплотную, ее грудь заманчиво белела в глубоком декольте.

Брискин прикрыл глаза.

– Нет.

Ее пальцы привычно зарылись в его волосы, и, когда она ответила, он ощутил ее дыхание на своих губах:

– Как скажешь, милый. Тогда останемся здесь.

Ада проснулась рано. Ее первым ощущением, еще в постели, было будто что-то неуловимо изменилось. Будто она упустила нечто очень важное. Но что? Мысли против ее воли обратились к альтернативной реальности. Быть может, именно так жизнь и меняет направление, а ты даже не замечаешь, что на развилке повернул не туда, в то время как твой двойник где-то продолжает начатый путь?

Отбросив фантастическое предположение, девушка оделась и прошла в Большую залу. Обычно в этот час служанки полировали мебель и протирали пыль. Ада хотела поскорее выйти в парк, но случайно заметила у рояля жену одного из кронштадтцев. На ее скуле багровела свежая ссадина.

– Татьяна, да? – припомнила Ада имя женщины.

Та кивнула, продолжая полировать крышку рояля.

– Это сделал ваш муж?

Доброта в голосе Ады возымела действие: Татьяна робко подняла на нее глаза и ответила, нервно теребя суконку, смоченную льняным маслом со скипидаром и пчелиным воском:

– Он не лютый, барышня. Я сама виновата…

В парке щебетали чижи – вероятно, потомки тех самых чижей, которые содержались в птичнике Монрепо еще в начале XIX века. Их трели можно было бы принять за тихую песню скрипки, если бы она не завершалась всякий раз протяжным немелодичным треском. Ада остановилась на крыльце, обдумывая внезапную идею, правда, сопряженную с определенным риском. Неплохо бы проследить за бывшими матросами: вдруг удастся обнаружить какие-нибудь улики. Пока она размышляла, в дверях появилась Шурочка.

– О пташка ранняя моя! – смеясь, воскликнула подруга. – Признайся, ты мечтала о Павле Романовиче, потому-то и сна ни в одном глазу?

– По-твоему, он мне подходит?

Ада постаралась скрыть досаду: «расследование» придется отложить. Она стала спускаться, решив прогуляться до Мариентрума. Шура взяла ее под руку.

– Честно? Господин Кеттунен высоко отзывается о нем как об ученом-физиологе. Павел Романович, несомненно, талантлив. Плюс хорошо обеспечен, с ним ты ни в чем не будешь нуждаться. Он недурен собой. На мой вкус полноват, но должен же быть у мужчины хотя бы один недостаток, – благосклонно заметила Шурочка. – Вот ведь и господин Брискин такой же комплекции, «с животом гурмана», как сказал какой-то литератор. Да по сравнению с ним Павел Романович душка и красавчик!

Слова подруги, и особенно забавные гримаски, которыми она сопровождала аттестацию мужчин, развеселили Аду. Она совсем не думала о Брискине, но Шура невольно освежила в ее памяти неловкую сцену на пристани. Уж если на то пошло, Ада не усмотрела в облике Дениса Осиповича ничего отталкивающего, а позднее, во время прогулки в парке, нашла его очень даже приятным. Что же до Павла Романовича, то она к нему давно привыкла. Привычка помогает на многое закрывать глаза.

Свой вывод Шура произнесла неожиданно серьезным тоном:

– Романов обожает тебя, Ада. Это самое главное. Так что – да, я считаю, он тебе подходит, как никто другой. И если ты не лукавила насчет ваших платонических отношений, то тебе давно пора вознаградить его, как вознаграждает женщина любящего мужа.

– Но он мне не муж! – вырвалось у Ады.

Шурочка загадочно улыбнулась:

– Так сделай так, чтобы он захотел жениться. Уступи один раз, а потом поставь условие.

– Я непременно должна уступить?

– А как иначе он узнает, чего будет лишен, если не сделает тебе предложения?

Девушки вместе зашли в Мариентрум. Ада провела рукой по росписи в помпейском стиле, зажмурилась и мысленно перенеслась в атриум, который сотрясался от подземных толчков. Где-то снаружи началось извержение Везувия. Перед Адой стоял Романов в тоге богатого патриция и говорил, что в гавани его ждет корабль, и если Ада согласится стать его наложницей, то он спасет ее и увезет в Рим.

Возглас Шурочки заставил девушку открыть глаза и вернуться из Помпей в Монрепо.

– Послушай, Ада, меня сейчас осенила идея! Праздник Юханнус!

Поймав непонимающий взгляд подруги, Шура возвела очи горе, картинно вздохнула и принялась за наставления:

– Господин Кеттунен хочет воссоздать в усадьбе обряды, которые совершались в ночь на Ивана Купалу. Обязательно перепрыгни через костер вместе с Павлом Романовичем. А потом, когда пойдем искать цветок папоротника, уединись с ним и будь что будет. Кстати, – хихикнула она, – считается, что дети, зачатые в купальскую ночь, отмечены высшими силами.

Щеки Ады вспыхнули, а Шурочка добавила:

– Помнишь, господин Кеттунен рассказывал про похожий обряд у арийцев? Его совершал великий жрец с самой красивой девушкой племени. Если потом рождался мальчик, он становился наследником Древнего Знания.

– Арийцы давно исчезли с лица земли.

– Но дух великого жреца может переселяться из одного тела в другое. Хранители Древнего Знания до сих пор владеют тайной этих воплощений.

Теперь уже Ада закатила глаза:

– Не стоит верить всему, что рассказывает господин Кеттунен.

– А вот Мария Николаевна верит, – возразила Шура. – Не будь такой скучной, дорогая! Разве тебе не хочется, чтобы в жизни были чудеса? Чтобы люди могли обладать удивительной силой, исправлять ошибки, переписывая историю? Да, это жутко. И в то же время так волнительно, так… так…

Шура никак не могла подобрать подходящее слово. Ада только покачала головой.

В усадебный дом возвращались молча. Недалеко от лужайки, на которой рос старый дуб, Ада заметила куст малины. Она приблизилась и сделала вид, будто ищет ягоды.

– Серьезно? – воскликнула Шурочка. – Скоро завтрак.

– Не хочешь как хочешь. Иди вперед, я тебя догоню.

Глядя вслед подруге, Ада медленно обошла куст, а затем направилась прямиком к дубу. Его раскидистая крона давала густую тень, корни напоминали переплетенные лапы хищных птиц. На них копошились муравьи. Не обнаружив ничего подозрительного, Ада уже собиралась вернуться на аллею, как вдруг ее взгляд упал на странный символ, вырезанный на коре дуба. Это была шестиконечная звезда в виде двух наложенных друг на друга треугольников, заполненных воском. Ада коснулась звезды кончиком пальца, воск был еще мягким. Знак нанесли совсем недавно! Девушка быстро огляделась по сторонам, никого не увидела, но явственно ощутила чье-то присутствие. Чутье подсказало направление. Не дав себе времени испугаться, Ада двинулась к еловой заросли. Ей ужасно хотелось проверить версию насчет кронштадтцев, и в то же время казалось просто невероятным, что она может столкнуться с настоящим убийцей.

– Ада! – донеслось сзади. – Что ты делаешь?

От неожиданности она вздрогнула и обернулась. У дуба стояла озадаченная Шурочка.

– Я дошла до дома, а ты меня так и не догнала.

Ада приложила палец к губам, снова повернулась к заросли молодого ельника и осторожно приблизилась, но там уже никого не было. Шура с недоумением глядела на подругу.

– Ничего не хочешь объяснить?

– Смотри, – Ада подвела ее к дубу.

– Ух ты! – выдохнула Шурочка. – А что это?

– Думаю, какой-то языческий символ. Тот, кто вырезал эту звезду, прятался в зарослях.

Шура взяла Аду за руку, увлекая к дому.

– Ну кто мог там прятаться, душка? Тебе померещилось, вот и всё. Надо привести сюда господина Кеттунена. Уж он-то наверняка знает, что это за знак.

– Да-да, – пробормотала Ада. Она не стала спорить с Шурочкой, хоть и готова была поклясться, что не обманулась.

Охота на убийц

Поджидая Романова в вестибюле «Бельведера», Брискин выпил чашечку кофе со вкусом жженого цикория и выкурил сигарету. Павел Романович спустился ровно в девять.

– Вы уже здесь. Отлично! Едем. Позавтракаем в усадьбе.

Они взяли извозчика, но не проехали и квартала, как увидели на набережной Салакка-Лахти элегантного господина с длинными седыми волосами. Он шел навстречу пролетке, увлеченно беседуя с девушкой, которая казалась немного нескладной из-за высокого роста.

– Чтоб мне провалиться, – усмехнулся Романов и окликнул старика. – Тойво! Вы в городе в такую рань!

Пролетка остановилась, Кеттунен и девушка разом посмотрели на седоков, и Романов узнал собеседницу своего коллеги.

– Ба! Денис Осипович, знакомьтесь, это Анна Ярви, одна из лучших учениц шведской женской гимназии. Подает большие надежды.

Лицо девушки залилось краской, отчего стала заметнее россыпь прыщей на ее высоком лбу и щеках. Романов считал ее дурнушкой, но с амбицией – готовой на всё ради отличных отметок. Одним словом, парфеткой4.

– Доброе утро, господа! – сказал Кеттунен, улыбаясь. – Neiti5 Анна попросила у меня рекомендательное письмо к археологу Арне Тальгрену. Я познакомился с ним в пятнадцатом году в Сибири, где он проводил раскопки. Тальгрен собирается возглавить новую экспедицию, будет изучать памятники бронзы теперь на территории Финляндии, и neiti Анна хочет принять участие.

– Похвальное желание, – одобрил медик.

– Спасибо, Павел Романович, – пролепетала девушка. По-русски она говорила чисто и во всё время разговора не сводила глаз с Романова.

Кеттунен между тем пояснял:

– Мы заранее условились, что сегодня я привезу рекомендательное письмо. Разве мог я отказать барышне, которая столь горячо интересуется древностью и обрядами? У меня еще дела в городе, так что в усадьбу я вернусь к обеду. Хорошего дня, господа!

Отвесив легкий поклон, старик продолжил путь в компании Анны Ярви, а Романов и Брискин поехали в Монрепо. Там, не заходя в усадебный дом, они направились к деревянной постройке, отведенной для слуг. Вокруг служебных помещений был разбит фруктовый сад. Потревоженный дрозд выпорхнул из куста жимолости, всё же успев полакомиться терпкими темно-голубыми ягодами.

Мужчины легко отыскали людскую кухню, где обнаружили Лийсу, которая заканчивала завтракать. Очевидно, она не успела поесть с остальными слугами. Узнав господ, женщина засуетилась, предложила подать чай с пирожками в доме (кухня, буфетная и столовая размещались в западном флигеле), но Романов уселся на лавку и махнул рукой:

– Накрой нам здесь.

Брискин тоже сел, он был уже изрядно голоден. Лийса выставила на стол яблочное варенье, масло и хлеб. Пока кипятился чайник, медик пристально наблюдал за служанкой. Наконец он спросил:

– Как бы нам с Денисом Осиповичем потолковать с кронштадтцами? Где их можно сыскать в этот час?

Лийса развернулась к господам, взглянула с беспокойством.

– Простите, Павел Романович, тут я не помогу. Мария Николаевна тоже их хватилась, но со вчера их никто не видел.

Романов и Брискин переглянулись.

– То есть как – никто не видел? И у себя их нет?

– Нет, барин. Как есть сгинули.

Медик сурово посмотрел на Лийсу:

– Но кто-то же должен знать, куда они могли податься?

Служанка нерешительно переминалась с ноги на ногу.

– Татьяна, поди, знает. Жена Семена Лукина.

– Так найди ее и приведи сюда, – распорядился Романов.

Оставшись вдвоем, мужчины снова переглянулись.

– Похоже, интуиция вас не подвела, Денис Осипович. Наверняка кронштадтцы замешаны в краже кинжала и убийстве барышни, иначе б не сбежали. Интересно, кто их спугнул.

Брискин молча хмурился. Когда пришла Татьяна, а Лийса выскользнула из кухни, «допрос» опять повел Романов:

– Что с лицом?

Вокруг ссадины на скуле женщины разливался лиловый синяк. Татьяна глядела в пол, комкая передник.

– Упала.

– Вона как! Прямо на кулак?

Татьяна промолчала.

– Где твой муж? – сменил тон медик.

– Не ведаю, барин. Ушли они.

– Ушли, значит, – Романов потер переносицу. – Твой муж, Семен Лукин, и?..

– Василий Кравченко, – подсказала Татьяна, по-прежнему глядя в пол.

– А тебя, стало быть, с собой не взяли? – Романов вздохнул, чувствуя, что ничего от нее не добьется. – Ну хорошо. Где их комнаты? Показывай!

Татьяна шмыгнула в коридор, указала на двери:

– Тут мы с Семеном, тут – Василий.

Медик приоткрыл дверь в комнату Кравченко.

– А вторая кровать чья?

– Там раньше Емельян Гагарин спал, – ответила женщина и, поколебавшись, добавила: – Мария Николаевна выгнала его за воровство.

– Ладно. Иди работай, – отпустил ее Романов.

Осмотр начали со спальни Лукиных, однако не нашли никаких подсказок, куда бы могли направиться кронштадтцы. Перешли в комнату Кравченко. Пока Романов рылся в комоде, Брискин обратил внимание на отрывной календарь. Полистав его, фотограф присвистнул.

– Что? – обернулся Романов.

Матрос вырывал листки как придется, не заботясь об аккуратности. Брискину показалось странным, что листок за сегодняшний день – двадцать второе июня – тоже был оторван, к тому же, в отличие остальных, идеально ровно, словно другой рукой. Романов, в свою очередь изучив календарь, озадаченно хмыкнул:

– Если они сбежали вчера, то кто вырвал сегодняшний лист?

– Определенно не Кравченко. Он сделал надпись под вчерашней датой, причем писал с нажимом – карандаш продавил бумагу, видите? Листок он, разумеется, унес с собой, а вот двадцать второе июня оторвал тот, кто побывал здесь уже после Кравченко. Его явно заинтересовала та надпись.

– Думаете, матросами интересуется кто-то еще? Ну, да ему всё равно достался лишь бесполезный оттиск.

– Дайте-ка карандаш.

Брискин вырвал из календаря верхний листок и методично заштриховал. В результате его манипуляций продавленные буквы удалось разобрать. Надпись оказалась адресом: Mikonkatu 32.

– Михайловская улица, – пробормотал Брискин. – Это, кажется, в Выборгском предместье, недалеко отсюда. Смею предположить, Павел Романович, что не мы одни смогли прочесть адрес.

Романов азартно потер руки:

– Что ж, игра становится всё интересней. Идемте, Денис Осипович. Наведаемся в форштадт6.

Брискину не понравилось, что медик относится к охоте на убийц как к игре. Не лучше ли предоставить информацию следователю, и пусть дальше действует финская полиция? Романов же не рассчитывает, что они вдвоем схватят бывших матросов в доме № 32 по Михайловской улице? Опять же, нет никакой уверенности, что кронштадтцы вообще там будут.

Почти дойдя до ворот усадьбы, доморощенные сыщики увидели Паленов – Ники и Шурочка совершали утреннюю прогулку. Романов поприветствовал их и сказал:

– Я вчера предупредил Марию Николаевну, что мы заедем. Но, боюсь, мы не сможем с нею повидаться. Возникло спешное дело.

– Всё равно тетушке нездоровится, – кивнул в ответ Ники. – А господин Кеттунен ни свет ни заря укатил в город.

– И с Адой вы разминулись, – огорченно заметила Шура, покосившись на Павла Романовича. – Она минут десять назад уехала на велосипеде в кондитерскую Дюриха. Марии Николаевне захотелось его знаменитых помадных конфет, и Ада решила сделать ей сюрприз.

– На велосипеде, говорите? – вдруг оживился Романов и выразительно посмотрел на фотографа. – А что, блестящая мысль! Николай Константиныч, у вас ведь есть еще велосипеды?

Ники улыбнулся, полагая, что разгадал истинную цель визита Романова и его приятеля.

– Вон там, в сарае, рядом с конюшней, – он махнул рукой, указывая направление.

– Чудненько, – промурлыкал медик.

Вскоре они с Брискиным уже катили в западное предместье Выборга – Нейтсютниеми, бывший Выборгский форштадт. Сперва они ехали по проселочной дороге, потом свернули на узкую улочку с приземистыми домиками. В палисадниках за дощатыми заборами шелестели яблони и черемуха. Местные собаки, почуяв чужаков, подняли лай. На угловом доме на глаза им попалась вывеска «Шоколад и конфеты. Юхан Дюрих». Романов притормозил, вдыхая носом воздух, благоухающий корицей, ванилью и еще чем-то, не поддающимся определению.

– Не сюда ли поехала Ада Михайловна? Давайте зайдем – вдруг застанем ее.

В кондитерской можно было не просто купить сладости на вынос, но и посидеть за столиком с чашечкой горячего шоколада. Брискин согласился зайти, хотя уже знал, что Ады там нет, поскольку у двери остались только их велосипеды. Медик оглядел кондитерскую и сразу утратил к ней интерес. Фотограф, напротив, с любопытством обошел витрину и купил у Дюриха помадки.

– Вы что, сладкоежка, Брискин? – поморщился Романов, снова садясь на велосипед. – Только зубы испортите.

Они выехали на Михайловскую улицу и через несколько минут остановились у дома № 32. Это был крашенный белой краской одноэтажный домишко, ничем не отличающийся от соседей справа и слева.

– Попробую разузнать, кто здесь живет, – сказал Романов. – А вы постойте в стороне с велосипедами, чтобы не привлекать внимания.

Поджидая медика, скрывшегося за углом, Брискин начал озираться по сторонам. В доме напротив, очевидно, немец держал колбасную лавку – ветчина и копченые колбасы были разложены на столе под навесом. Какая-то барышня оживленно беседовала с хозяином. Приметив велосипед, пристроенный у фонарного столба, фотограф внимательнее присмотрелся к ней, и его сердце радостно подпрыгнуло. Он не видел, что именно покупала Ада Михайловна, однако на деньги, которые она протянула колбаснику, можно было, по мнению Брискина, приобрести всю лавку целиком.

Он встал на краю тротуара так, чтобы попасть в поле зрения Ады, когда та повернется к велосипеду. Она узнала его сразу, и от этого сердце Брискина совершило еще один радостный кульбит.

– Вы ведь не случайно здесь оказались, Денис Осипович? – вместо приветствия сказала Ада, перейдя улочку.

– Как и вы, полагаю, – улыбнулся Брискин.

Они не заметили, как из подворотни вынырнул Романов.

– Ада Михайловна! – воскликнул он. – Какое совпадение!

– Не думаю, что совпадение, – проронил фотограф. – Я сложил два и два. Кто еще знал, что мы подозреваем кронштадтцев? Кто мог беспрепятственно проникнуть в комнату Кравченко и вырвать листок с адресом из календаря? Наблюдательности вам не занимать, Ада Михайловна.

– Как и вам, полагаю, – вернув реплику Брискину, она рассмеялась.

Романов, чувствуя, что он что-то упустил, буркнул недовольным тоном:

– Вы, кажется, не осознаете, насколько это серьезно и опасно. Нам здесь больше нечего делать. Давайте вернемся в усадьбу. Обсудим всё по пути.

Лишь на проселочной дороге, ведущей к Монрепо, они смогли наконец поехать рядом, и медик вернулся к начатому разговору: