Больше никогда не умирай

– Вот-вот! Выбор оружия явно не случаен. По вашим словам, Тойво, кинжал использовался в ритуалах. На девице Салохеймо не было одежды. Зачем ее раздели? Обычному грабителю ее белье ни к чему. Что, если ее смерть была частью какого-то обряда? Скажем, ритуальным жертвоприношением? А? Красивая версия?

– Или убийца хотел, чтобы так подумали, – вставил Брискин, слегка поумерив пыл медика. – Так или иначе, круг подозреваемых можно сузить до тех, кто знал о коллекции господина Кеттунена.

Про себя он вздохнул: надо было просто отдать снимки Романову. Ну какой из него расследователь? В эту минуту в спальню постучали, так что разговор об убийстве пришлось отложить. К Кеттунену заглянул племянник баронессы Николаи.

– Господа, что же вы в такую жару сидите в доме? Идемте купаться! А с вами мы, кажется, незнакомы? – молодой человек протянул руку фотографу. – Николай Константинович фон дер Пален.

Брискин пожал его руку и представился.

– Так это вас тетушка пригласила отобедать с нами! Рад знакомству. Что ж, до обеда еще час. Идемте на берег! Не хотите же вы сидеть за столом с баронессой, истекая потом?

Последний довод оказался решающим.

Перед обедом Шура и Ада дошли до острова Палатки и остались на пристани, где у самой воды стояли одна напротив другой две белые скамейки. Турецкую палатку – павильон, давший название островку, – давно разобрали, но Ада на днях обнаружила ее на фотокарточке в альбоме Николаи.

Девушки сели в тени, так, чтобы видеть усадебный дом на другой стороне бухты. От причала на том берегу их отделяло не больше ста метров. Ада раскрыла книгу – «Тайную доктрину» Блаватской на английском языке. Погрузившись в чтение, она чуть не подскочила, когда подруга неожиданно пихнула ее в бок.

– Смотри, смотри! – Шурочка указывала сложенным веером на противоположный берег.

Там была точная копия их пристани, с такими же белыми скамейками и лесенкой, спускавшейся к воде. В камышах покачивались лодки. На причале, обычно пустынном, сейчас царило оживление: четверо мужчин явно собирались купаться. Они раздевались, складывая одежду на скамейки. Купальных трико на них не было. Собственно, когда они встали у края мостков, на них не было совсем ничего. Через несколько минут у девушек не осталось сомнений, что кое-кто из пловцов вознамерился переплыть бухту.

– Уйдем! – слегка покраснев, сказала Ада.

Шурочка рассмеялась и неохотно встала.

– Ты хорошо их рассмотрела?

– Шура!

– Да я не о том, – хихикнула подруга. – Я разглядела Ники, господина Кеттунена и Павла Романовича. Но с ними кто-то еще. Тоже учитель? Ты его знаешь?

– Не думаю. Он определенно не из гимназии.

Знакомого человека Ада узнала бы даже на таком расстоянии.

Два островка, соединенных Китайскими мостиками, остались позади. Девушки шли по дамбе, предохраняющей от затопления великолепную долину Розенталь, на которой цвели английские розы. Тяжелый шмель перелетал с бутона на бутон и гудел басом – точь-в-точь как певчий церковного хора.

– Книга! – вдруг спохватилась Ада, осознав, что оставила ее на скамейке.

– Потом заберешь.

– А если будет дождь? Так печет обычно перед грозой.

Шурочка махнула рукой:

– Иди. Мне лень возвращаться. Встретимся в Большой зале.

Ада повернула назад. Она подумала о предстоящем обеде и о том, что Павел Романович наверняка предложит ей прогуляться по парку, как делал всякий раз, когда заезжал в усадьбу. Оказалось, что Романов – давний знакомый Марии Николаевны. Он, разумеется, пользовался этим, чтобы видеться с Адой как можно чаще.

Погруженная в свои мысли, девушка вернулась на остров Палатки и слишком поздно поняла, что уже не одна. Тот самый незнакомый ей господин вылез из воды, очевидно, чтобы полюбоваться видом, заметил на скамейке раскрытую книгу и не удержался – стал листать. Заслышав шаги, он поднял глаза, на мгновение растерялся при виде барышни и тут же машинально прикрылся книгой. Фигура не атлетическая, как сказала бы Шура, идеалом которой был ее стройный Ники. На волосах и бледной коже незнакомца блестели капли. Загорелым было только лицо, в считанные секунды ставшее пунцовым.

– Я пришла за книгой, – пробормотала Ада, стараясь не опускать взгляд ниже его груди. Под его ключицей слева был небольшой шрам.

– Ясно, – ответил мужчина и не шелохнулся.

Ада приблизилась, зажмурилась и протянула руку.

– Она из библиотеки Николаи. Прошу, отдайте ее мне.

Ощутив тяжелый том на ладони, Ада продолжала стоять зажмурившись, пока не услышала всплеск и хохот Романова. Когда она открыла глаза, незнакомец плыл к противоположному берегу, а в воде у пристани от души веселились Павел Романович и Ники, словно им было по пять лет. Ада гневно взглянула на них и зашагала прочь.

Она приближалась к центральной аллее, когда заметила у старого раскидистого дуба двух работников баронессы. Прежде она уже видела их за работой в парке – они косили траву перед домом и подстригали декоративные деревца. Ада знала, что это не финны, а русские. Год назад Мария Николаевна наняла нескольких беженцев из Кронштадта (в лагерях под Выборгом, где содержались кронштадтцы, условия были суровыми). Жена одного из матросов прибиралась в доме и библиотечном флигеле. Она была кроткой и работящей, а вот мужиков Ада побаивалась. Она уже хотела незаметно проскользнуть за стволами лип, но тут ее внимание привлекли ведра в руках кронштадтцев. Точнее даже не сами ведра, а то, что оставляло на стенках необычные разводы, – красная густая жидкость, которой мужики поливали корни старого дуба.

Ноги Ады словно приросли к земле, ей вдруг стало невыразимо жутко. Не в силах пошевелиться, она невольно прислушалась к разговору.

– Медвежья кровь? – гнусаво спросил тот, что помоложе.

– Она. Священная медвежья кровь. Ты давай лей больше, чтоб дуб не плакал.

– А ежели заплачет?

– Ежели заплачет – беда. Зачахнет. А когда священный дуб зачахнет, страшные времена наступят. Всему сущему придет конец.

Мужик забормотал что-то невнятное. Ада попятилась, не помня себя выбралась на аллею и, как ужаленная, понеслась к дому.

Обед у баронессы

Романов думал об Аде Михайловне. Из воды он не мог хорошо ее рассмотреть, но одно только осознание того, что она стояла на причале, так близко, в тонком платье с вырезом лодочкой, одно это вызвало в его теле сладостную дрожь. Романов предвкушал новую прогулку наедине с предметом своего обожания. Он будет чувствовать ее пальчики на своем локте, вдыхать легкий, цветочный аромат ее духов и читать ей Блока наизусть. На память медик не жаловался, а Ада любила стихи.

И, когда среди мрака снопами

Искры станут кружиться в дыму, —

Я умчусь с огневыми кругами

И настигну Тебя в терему2.

Романов ухмыльнулся. В этом месте он всегда воображал, как настигает Аду и после его жаркого поцелуя она стыдливо раздвигает колени. Он покосился на Брискина, который угрюмо молчал с тех самых пор, как предстал перед нею в чем мать родила. Кто кого больше смутил – неясно, но после такого конфуза они наверняка будут сторониться друг друга.

Тойво Кеттунен и Ники шли впереди, оживленно беседуя.

Брискин никак не мог отделаться от ощущения неловкости. Последней женщиной, видевшей его без одежды, была та, на которой он имел неосторожность жениться много лет назад. Совместное проживание продлилось недолго, он потерял счет ее романам, оставаясь мужем лишь номинально. В Советской России она наконец получила развод и снова вышла замуж. Конечно, была еще Элла, управляющая рестораном при гостинице «Суоми». Но они занимались любовью на столе в пустой бильярдной и никогда не раздевались… Что же до барышни с книгой – наверняка у нее мозги набекрень, если читает такую чушь. Брискин не относился к эзотерике серьезно.

Мужчины подходили к восточному флигелю усадебного дома, где на летней веранде под парусиновым навесом служанки накрывали на стол. Мария Николаевна Николаи, тонкая и сухая, как тростинка, сидела в плетеном кресле и курила папиросу, вставленную в длинный мундштук. Если не знать, что она старшая сестра покойного барона, ей можно было бы дать не больше пятидесяти лет. Казалось, время для нее остановилось еще в начале века и с тех пор она не постарела ни на день.

– Мария Николаевна, целую ручку, – расшаркался Романов.

– Сядь, Павел, не мельтеши, – поморщилась баронесса.

Голос у нее был низкий и хриплый. Она кивнула Ники и Кеттунену и пристально посмотрела на нового гостя:

– Вы, стало быть, Денис Осипович. Интересуетесь коллекцией Тойво?

– М-м-м, – протянул Брискин, кинжалы Кеттунена совсем вылетели у него из головы.

В эту минуту из внутренних комнат на веранду прошли Шура и Ада, избавив фотографа от необходимости отвечать. Романов отметил про себя, что Ада взволнована или чем-то расстроена. Вслух он сказал, обращаясь к Брискину:

– Денис Осипович, позвольте представить вам Александру Гавриловну, супругу Николая Константиновича. А это Ада Михайловна, моя коллега по гимназии. Летом она гостит у баронессы. Впрочем, вы ведь, кажется, уже имели удовольствие встречаться? – чтобы спрятать улыбку, Романов сделал вид, будто поглаживает усики.

Когда медик так жмурился, он напоминал Аде довольного кота. Она поняла, что Павел Романович нарочно подшучивает над гостем. Однако, судя по тому, как холодно и сдержанно ей поклонился Брискин, в ее сочувствии он нуждался менее всего.

Мария Николаевна прикурила новую папиросу, затянулась один раз и, потушив ее, сказала:

– Садитесь за стол. У нас без церемоний, Денис Осипович. Лийса, неси суп!

Когда все расселись и служанка разлила по тарелкам наваристые щи, Шурочка прощебетала:

– Ужасно жаркий день, не правда ли? Ада считает, что будет гроза.

– Ада Михайловна, вы начали читать книгу Блаватской – ту, что я вам рекомендовал? – спросил Тойво Кеттунен, одарив дам галантной улыбкой. Несмотря на седины и сюртук, а возможно, именно благодаря им, он выглядел самым импозантным среди мужчин за столом.

– Да, господин Кеттунен, я сегодня весь день ее читаю.

При упоминании книги Ада непроизвольно взглянула на Брискина, но тот с невозмутимым видом ел суп.

– И что вы думаете о «Тайной доктрине»? – поинтересовался финн.

Брискин усмехнулся про себя: либо старый эзотерик вконец заморочил ей голову, сделав убежденной последовательницей Блаватской, либо она попросту ничего не поняла в этой теософской галиматье. Tertium non datur3, припомнил фотограф из своего гимназического прошлого. И ошибся, потому что у Ады оказался собственный взгляд на прочитанное.

– Боюсь, тема мне не близка. Я мало знаю о вещах, о которых пишет госпожа Блаватская. Можно ли верить сведениям и гипотезам, на которых она основывает свои рассуждения? Мне кажется, это скорее вопрос веры, нежели знания, подкрепленного какими-то историческими исследованиями.

– Видишь, Тойво? Девочка сразу попала в точку, – невозмутимо проговорила Мария Николаевна. – Это вопрос веры. Неудивительно, что у теософии Блаватской так много критиков. Людей, не готовых принять ее на веру, можно сравнить с младенцами. Их сознание действует на самом примитивном уровне, где они несвободны от заблуждений.

– Как это верно! – воскликнула Шура, с обожанием глядя на баронессу.

– Степень различаемого нами света зависит от силы зрения, не так ли? – улыбнулся Кеттунен. – Я верю, Ада Михайловна, что со временем ваше зрение станет острее.

– Время – лишь последовательность состояний нашего сознания, – всё так же невозмутимо продолжала Мария Николаевна. – В каждом из состояний человек осознает себя иначе. И каждый раз полагает, что это его единственная реальность.

– Вы правда верите в существование альтернативной реальности? Даже не одной? – с сомнением произнес Брискин.

– Вы меня не услышали, молодой человек. Реальность относительна. Как отмечает Блаватская, всё зависит от познавательных способностей наблюдателя.

– Однако господин Кеттунен сегодня обмолвился о ритуалах арийских жрецов, которые позволяли им в буквальном смысле подменять одну реальность другой.

– Да-да, – подхватила Шурочка, – господин Кеттунен рассказывал об этом на своей лекции в усадьбе неделю назад. Он тогда собрал всех домашних и слуг в Чайной беседке и поведал столько невероятного о древних арийцах! Помнишь, Ники, мы потом полночи это обсуждали? Перемещение в альтернативную реальность! В голове не укладывается, как можно сегодня жить в чудесной усадьбе, сидеть за одним столом с близкими людьми, а назавтра проснуться в какой-нибудь крестьянской избе и совершенно не помнить тех, с кем накануне пил чай.

– Судьба отдельных людей, пусть и живущих в чудесной усадьбе, не важна, если изменение реальности поможет предотвратить, скажем, вселенскую катастрофу, – заметил финн. – И даже бесценная Мария Николаевна с этим не поспорит, хоть мы и расходимся во взглядах на возможности человеческого разума.

Служанки убрали суповые тарелки, Лийса вынесла ржаной пирог с лососем. Ухаживая за дамами, Романов наполнил бокалы и поднял свой:

– Тост, дамы и господа. За человеческий разум! В конце концов, именно благодаря ему развиваются науки. Взять медицину – какой скачок она совершила в сравнении с тем, что было всего полвека назад! Вы согласны, Ада Михайловна?

Ада кивнула. Кеттунен торжественно провозгласил:

– За разум!

Все выпили и приступили к пирогу – традиционному финскому калакукко. Шурочка раскраснелась от вина. Ники послал ей воздушный поцелуй и повернулся к баронессе:

– Тетушка, позвольте и мне высказаться. Я думаю, дяде Паулю не понравилось бы, что вы поощряете в нашем доме подобные беседы. Он посвятил жизнь христианскому служению, а все эти теософские идеи уводят далеко от бога.

– Эзотерическая философия не отвергает божество как абсолютную и абстрактную сущность, – Мария Николаевна отодвинула тарелку с остатками пирога, вставила новую папироску в мундштук и закурила.

– Николай Константинович говорил о христианском боге, – тихо проронила Ада.

Романов и Брискин одновременно взглянули на нее. Обоим этого оказалось достаточно, чтобы понять ее невысказанную вслух точку зрения. Баронесса выпустила изо рта струйку дыма и решительно закрыла тему:

– Перейдем в Большую залу. Ада Михайловна, спой нам что-нибудь.

С этими словами она встала, потушила папиросу и ушла в дом. Остальные последовали за ней.

Источник Сильмии

Шагая по дорожке, Брискин скользнул рассеянным взглядом по двухвершинной пихте, похожей на диковинное мифическое существо. Он чувствовал себя лишним в компании Романова и Ады Михайловны, и всё же именно она предложила фотографу прогуляться по парку. В его ушах еще звучал ее приятный голос: после обеда она спела несколько романсов под аккомпанемент Александры Гавриловны. Правда, госпожа Пален слишком уж усердно барабанила по клавишам рояля, но это никому не мешало. Остался без внимания и тот факт, что Романов и Кеттунен о чем-то долго шептались в вестибюле и пропустили добрую половину концерта. Разговор с финном явно поднял настроение Павла Романовича, и он лишь слегка нахмурился, услышав, что Брискин тоже приглашен на прогулку.

Втроем они спустились в парк – в ту его часть, которая с легкой руки предка баронессы стала называться Элизиумом. Ада шла между мужчинами, в ее молчании ощущалась напряженность. Медик, напротив, держался чересчур раскованно.

– Неужели вы не вспомнили свою музу, Денис Осипович? Вы же не будете отрицать, что модель в окне на вашем снимке – это очаровательная Ада Михайловна?

Брискин не отрицал. Во время концерта он сидел с краю и узнал профиль молодой женщины с фотографии, сделанной им в студии Альмы Коскинен. Вот только ее визит не отложился в памяти.

– Увы, я запоминаю далеко не всех, кто приходит фотографироваться, – с явным сожалением сказал Брискин.

– Оно и понятно, – протянул Романов. – Перед вашим объективом каждый день мелькают десятки лиц.

– Однако я тоже не припоминаю, чтобы заходила в фотостудию, – нарушила молчание Ада. – У меня нет ни одной карточки, сделанной в Выборге.

Романов прищурился:

– Я вижу единственное объяснение, Ада Михайловна. Фотограф не произвел на вас впечатления.

Он рассмеялся в одиночестве. Ада потупилась, Брискин неприязненно поджал губы. Медик хлопнул его по плечу:

– Не обижайтесь, Денис Осипович. Уверен, вы оставили след в сердечках многих мечтательных барышень, – и, не меняя тона, добавил: – А перед нами источник «Нарцисс», я ведь прав, Ада Михайловна?

Обогнув скалу, они вышли к небольшому павильону, возведенному сто лет назад над подземным ключом. Вода поступала в бассейн внутри павильона, откуда попадала в маленький гранитный бассейн, расположенный снаружи. Под струю, вытекающую из пасти грустного бронзового льва, можно было подставить ковшик или ладонь.

– Говорят, вода этого источника обладает целительной силой, – продолжал Романов, – лечит глазные болезни. Как ученый я в этом сомневаюсь, но вот Мария Николаевна убеждена, что сознание формирует реальность. Так что если человек верит, что исцелится, испив из этого ключа, то, вероятно, так и будет.

– Да, – задумчиво проговорила Ада, – в это я могу поверить.

Брискин усмехнулся, присел у гранитного бассейна, набрал воды в ладони и выпил всё до капли. Романов съязвил:

– Не знал, что у вас плохое зрение, Денис Осипович.

– Это профилактическая мера, – шутливо ответил фотограф. – Попробуйте тоже.

Медик махнул рукой: ребячество. И тут, к удивлению обоих мужчин, Ада встала на бортик бассейна. Она дотянулась до струи, придерживаясь за стенку павильона, сделала несколько глотков и, выпрямляясь, ощутила, как сильные руки подхватили ее сзади за талию. Со стороны Брискина это был внезапный безотчетный порыв. Убедившись, что Ада удержала равновесие, он сразу убрал руки и отступил.

– Ох уж эти ваши непроизвольные рефлексы, – буркнул Романов, отворачиваясь. – Вернемся берегом.

Чтобы скрыть внезапное смущение, Ада заговорила:

– В семье Николаи есть красивая легенда про этот источник. Изначально он назывался не «Нарцисс», а источник Сильмии. Кстати, silmä – по-фински «глаз». А легенда такая. В этих местах когда-то жила нимфа Сильмия, которая не замечала влюбленного в нее пастуха Ларса. Тоскуя, он выплакал столько слез, что в итоге ослеп.

Ада и ее спутники вышли на скалистый берег и продолжили путь мимо причудливых гранитных глыб под сенью сосен, елей и тонких березок. Поднялся ветер, запахло хвоей и мхом, наросшим на камнях махровыми заплатами.

– Этот ваш пастух – нюня, тряпка, – прокомментировал Романов.

Словно не расслышав, Ада продолжала:

– Друг Ларса рассказал о его несчастьи Сильмии. Тогда нимфа попросила Солнце исцелить пастуха, и в тот же миг из земли забил чудесный ключ. Ларс умылся целебной водой и вновь увидел белый свет.

– Счастливый конец. Как скучно, – наигранно вздохнул медик. – Вероятно, предок наших радушных хозяев придумал эту романтическую чушь специально для посетителей парка.

Романов понимал, что не следовало так говорить, что это было цинично, но присутствие фотографа мало-помалу вывело его из себя. Ада закусила губу и опять надолго замолчала. Брискин хотел сказать ей, что ему легенда понравилась, однако не сказал, догадываясь о причине раздражительности Романова.

Медик некоторое время размышлял, как загладить свою оплошность, и наконец решил выказать чуткость:

– Ада Михайловна, я заметил, что перед обедом вы были расстроены. Что-то случилось? Если вас кто-то обидел…

– Нет-нет, Павел Романович, – оборвала его Ада, – в усадьбе все необыкновенно добры ко мне. Дело в другом… Я… кое-что услышала.

Она колебалась, не зная, стоит ли рассказывать. Романов остановился, взял ее руку в свои и произнес с неподдельным участием:

– Что бы это ни было, даже если вам кажется, что это пустяк, не стоящий внимания, говорите, прошу вас!

Ада почувствовала, что Брискин тоже внимательно смотрит на нее, и слегка покраснела.

– Перед обедом я увидела, как работники Марии Николаевны поливают старый дуб. Жидкость в их ведрах была необычного, темно-алого цвета. И один из них сказал, что это… медвежья кровь.

Романов поднял брови:

– Прямо так и сказал – медвежья кровь?

– Я не ослышалась, Павел Романович. То, что они делали, было похоже на какой-то языческий ритуал.

– Уверен, этому найдется простое объяснение. Вам нечего бояться, Ада Михайловна.

– Я не говорила, что боюсь, – сухо заметила Ада, отнимая руку.

Они снова зашагали по дорожке, берег остался позади. Брискин хмурился. Неужели Романов действительно не придал этому значения? Или хотел таким образом успокоить даму?

– Могу я спросить, Ада Михайловна, – медленно произнес фотограф, – вы тоже присутствовали на лекции господина Кеттунена, о которой упоминала Александра Гавриловна?

– Полноте, Брискин, вы же не думаете, что Ада Михайловна могла выкрасть кинжал и заколоть барышню, как ритуальную овцу?

Ада содрогнулась:

– Заколоть? Вы сейчас говорите о реальном убийстве?

Романов и Брискин переглянулись. Фотограф едва заметно отрицательно качнул головой, но медик зашел уже слишком далеко, чтобы остановиться. К тому же уход от ответа только сильнее встревожил бы Аду.

– Вчера утром на отмели у замка обнаружили труп барышни. Я производил вскрытие, а Денис Осипович делал снимки для полиции. Сегодня нам удалось установить, что девица была заколота арийским кинжалом из коллекции Кеттунена. Кинжал пропал. Но не тревожьтесь: виновных очень скоро арестуют.

Романов дал понять, что тема исчерпана. Они как раз подошли к усадебному дому, по лестнице навстречу гостям спускались Ники и Шурочка.

– Тучи собираются, – заметил Ники. – Прелестная Ада не ошиблась: будет дождь. Наш кучер отвезет вас в город, господа. Тетушка просила кланяться, а мы проводим вас до ворот.

Шура с важным и таинственным видом взяла Романова под руку, увлекая вперед.

– У меня к вам разговор, Павел Романович, – заворковала она. – Слушайте и не спорьте!

Ники усмехнулся, поглядел вслед жене и зашагал рядом с Адой и Брискиным.

– Шурочка никак не может без тайн мадридского двора, – с нежностью в голосе произнес Пален. – Не удивляйтесь, она всего-то-навсего приглашает Павла Романовича к нам в усадьбу на праздник Юханнус. Ну а я приглашаю вас, Денис Осипович. Приезжайте в пятницу, часов в шесть пополудни. Сможете?

– Что ж, в пятницу вечером я не занят, – ответил Брискин, покосившись на Аду. – Но я совсем не знаю финских праздников.

– А про Ивана Купалу слышали? Вообразите, у финнов свой Иванов день – Юханнус. Это тетушка придумала ублажить господина Кеттунена. Признаться, он платит щедрую аренду за пользование библиотечным флигелем… Так вот, отметим день летнего солнцестояния, как делали наши предки, не важно – финские или русские… Ой, забыл распорядиться, чтобы вам принесли зонты в коляску, – вдруг спохватился Ники и стремительно повернул назад.

Ада и Брискин остались вдвоем. Она по-прежнему молчала, однако он больше не ощущал ее напряженности, как во время прогулки с Романовым. Теперь она выглядела совершенно безмятежной. Интересно, о чем она думает?

Ада улыбнулась, и Брискин понял, что задал вопрос вслух.

– Простите, – спохватился он.

Ее улыбка стала шире.

– Ничего, я вам отвечу. Я думала о легенде источника Сильмии. Помните нимфу, которая просила Солнце исцелить влюбленного в нее пастуха?

– Конечно, помню.

– Так вот, это не вся история.

– Нет?

– Древние боги ничего не делали даром. Выслушав просьбу Сильмии, Солнце превратило ее в родник. Ларс умылся целебной водой, излечился от слепоты и долго потом искал нимфу – тщетно. Но когда он приходил к источнику, в журчании воды ему слышался ее голос.

– Думаете, Сильмия тоже его полюбила?

– А как же иначе? – просто ответила Ада. – За любимого не жалко отдать жизнь.

Она смотрела куда-то вдаль, сквозь позолоченные лучами деревья на фоне грозового неба. В этот волшебный миг она сама казалась сотканной из солнечного света. Брискин вдруг осознал, что первое, не слишком приятное впечатление о ней совершенно изгладилось из его памяти. Прогоняя внезапно возникшее чувство неловкости, фотограф сказал:

– Если я правильно понял, Ада Михайловна, на лекции Кеттунена в Чайной беседке присутствовали не только домашние, но и слуги?

– Вы правильно поняли, – возвращение к прежней теме ничуть не озадачило девушку, словно она только этого и ждала. – Мария Николаевна относится к своим работникам как к равным и всячески поощряет их просвещение.

– А те, что сегодня поливали дуб, тоже слушали лекцию?

Ада на миг задумалась.

– Кажется, да. Это двое бывших матросов из Кронштадта. Насколько я знаю, был и третий. Его по весне уличили в воровстве и выгнали из усадьбы.