Эхо Антеора

Все замелькало вокруг – безумные пейзажи вокруг дороги, которой пришла процессия, потом – купол и снова шатры. Лу намертво вцепилась в сидевшего спереди всадника – тогда как алхимик крепко держался в седле, девчонка отчаянно балансировала на голой спине пантеры, покрытой гладкой короткой шерстью. Люди, попадавшиеся им на пути, провожали их взглядами; в спину доносились свист и одобрительные возгласы.

– Элект Кэлис! Ну и устроили вы там… эксплозию! – крикнул кто-то.

– Ишь, словечки выучили… – Не замедляя бег своего скакуна, Кэлис обернулся, хлестнув Лу по лицу длинным хвостом, и кокетливо крикнул в ответ: – За автографами заходите позже!

Ехали долго, и постепенно Лу осознала, что в той части лагеря, где находились лазареты, было относительно спокойно. Сейчас, чем дальше они продвигались, тем больше окружающее становилось похоже на ежегодную ярмарку в Кауре, но в куда более абсурдной вариации. Разношерстная публика возле палаток, напоминавших цирковые балаганы, взрывы смеха и брань, музыка и нестройное пение, запахи еды и спиртного, диковинные существа – например, крупные взъерошенные львы с кожистыми крыльями, временами оглашавшие округу мощным рыком и щелкая совсем не львиными шипастыми хвостами с острым жалом на конце…

– Как тебе у нас нравится? – хохотнул алхимик, дернув острыми плечами.

Когда обитатели лагеря занимались досужими вещами – например, пили, ели или вели беседы, сидя на деревянных бочках или на голой земле – они делали это так же, как делали бы в родном мире Лу. Но когда они выполняли какие-либо работы, все происходило быстро, дико и не поддавалось никакому объяснению. Девчонка видела, как перестраиваются шатры и дорожки, как готовятся еда и напитки, как латаются доспехи и оружие – все это происходило за считанные мгновения по велению незримой силы. Она видела тренировочные площадки, где метались с бешеной скоростью фигуры с парящими вокруг лезвиями и дисками, или выпущенные из луков и арбалетов стрелы, порождавшие такой импульс, который не произвело бы ни одно оружие в ее мире…

Тревожное любопытство, с которым она озиралась по сторонам, довольно быстро иссякло, сменившись упадком сил. Ее замутило. Невиданные существа и наряды, удивительные предметы и чудеса разом превратились в иллюстрации в книжке, к которой она потеряла всякий интерес. Вскоре она совсем перестала разбирать, что творится вокруг – все превратилось в сплошное смазанное пятно. Когда она уже готова была разжать руки и свалиться с пантеры, лишь бы остановить этот надоевший аттракцион, они наконец выехали на относительно свободное пространство, в центре которого раскинулся небольшой, но роскошный красно-золотой шатер. По дорожке навстречу двигалась группа из облаченных в доспехи шаотов, среди которых маячило белое пятно – все они наперебой говорили с самым высоким воином, шедшим в центре.

– Глядите-ка, кого я нашел у погребального монолита! – воскликнул алхимик, останавливаясь перед процессией столь резко, что пантера едва не поднялась на дыбы, а Лу чуть не сломала нос, ткнувшись наезднику в спину. Девчонка кое-как спешилась, поморщившись – за время путешествия она позабыла про рану на ступне, но теперь та дала о себе знать резкой болью. Лу покачнулась, уцепившись за седло, пытаясь унять головокружение и тошноту.

– Лу! – раздался голос Нами. – Зачем ты ушла из лазарета? Ты же, наверное, вся продрогла!

Резво подскочившая подруга стащила с себя меховую куртку и набросила девчонке на плечи, а затем подтолкнула вперед, заставляя буквально упасть в объятия шагнувшего навстречу высокого воина, и радостно воскликнула:

– А вот и шен Хартис!

Лу ощутила, как кровь приливает к щекам и как царящий вокруг холод превращается в жар. Ее крепко стиснули сильные руки – одна обвила талию, вторая жадно зарылась в волосы, заставляя уткнуться носом в широкую грудь. Девчонка попыталась отстраниться, и, когда все же удалось, первым делом заметила приходящийся ей на уровень глаз треугольный вырез, окантованный металлом, где белела знакомая медвежья татуировка. Чуть выше, на тонкой цепочке болтался один из тех медальонов, которые, кажется, все здесь носили. Лу отступила на шаг, взволнованно глядя на только что сжимавшего ее в объятиях человека…

И замерла, одновременно и узнавая, и не узнавая. Да, это был Хартис, но он был какой-то иной, словно ненастоящий. Его густая борода исчезла, космы на голове сменились аккуратной стрижкой, неряшливые бесформенные одежды – сидящим по фигуре кожаным доспехом с пластинами, инкрустированными красными камнями; как и окружающие воины, он был снабжен поясом с карманами по бокам и набедренными ремнями с несколькими ножнами. Он похудел еще больше, с тех пор как Лу видела его в последний раз, подтянулся, черты лица стали тоньше, резче, и держался он прямо – статный, величественный мужчина.

Но пугающе незнакомый.

– Кажется, тебе получше, чем до этого? – интересовалась тем временем Нами. Лишившись куртки, она начала приплясывать на месте от холода.

– Да какое там «лучше», Снежок? Теперь она как огурчик, – закивал Кэлис, гарцуя возле них на пантере, и елейным тоном добавил: – Кое-кто ее тут даже не против схрумкать…

Лу не успела понять, что произошло, настолько быстро это было: миг – и из ножен Хартиса вылетел один из клинков. Острый кончик искривленного, зазубренного лезвия уперся в подбородок длиннохвостому, заставив того испуганно булькнуть и замереть на месте.

– Не заикайся о ней и даже не смотри в ее сторону, – произнес Хартис таким ледяным тоном, что Лу невольно поежилась. – И Нами тоже прекращай шпынять. Мое терпение на исходе.

– Надо же, какие мы грозные. – Быстро вернув самообладание, алхимик скорчил кривую мину и отвел парившее в воздухе лезвие в сторону, а один из шаотов, которые прежде так жадно боролись за внимание Хартиса, вежливо и немного боязливо сказал:

– Мы, пожалуй, вас оставим…

Вся группа, поклонившись, дружно направилась прочь, к остальному лагерю, и растворилась среди собратьев, а оружие Хартиса вернулось в ножны.

– Ой-ей, мне тоже пора, пожалуй, – глядя в сторону шатра, пропел Кэлис. Он пришпорил пантеру, и она тут же понесла его прочь своими быстрыми и грациозными прыжками.

– Эй! Куда уполз! Ну ни дать, ни взять – змеюка. – К ним приблизилась хрупкая женщина с пучком непослушных рыжих кудрей и сокрушенно покачала головой. – Идем, нас, наверное, уже ждут на совете.

Она нетерпеливо повернулась к Хартису, который теперь был занят тем, что заботливо кутал девчонку в куртку Нами. В глубоком декольте жакета женщины на темной коже белел припавший к земле полосатый тигр. Такой же тигр, вместе со скрутившимся спиралью змеем и знакомым оскаленным медведем, был нарисован на штандартах, обозначавших вход на территорию с красно-золотым шатром.

– Давайте в этот раз без меня.

Шаотка недовольно скривилась, мельком глянув на Нами и затем задержав тяжелый, не то оценивающий, не то осуждающий взгляд на отупело хлопавшей ресницами Лу.

– Кэл тоже отлынивает. Почему я одна должна за всех отдуваться?

– Ты тоже не ходи, – пожал плечами Хартис.

– Ага… Чтоб Джесс нас потом сожрала с потрохами? – Она нервно потопала ногой, ожидая ответа, но его не последовало, и поэтому она сказала: – Знаешь, хотелось бы и мне так глубоко наплевать на происходящее…

– Рори, милая. Ты прекрасно знаешь, каково это – проторчать в полях дюжину часов напролет, так что избавь меня от необходимости в очередной раз объяснять, почему я не вижу смысла регулярно собираться вместе для поисков козла отпущения. Мы делаем все, что можем – так и передай Джесс и всем остальным, хотя, уверен, они и без того в курсе.

– Ладно-ладно, ты прав, – она примирительно опустила руку ему на плечо, и он, смягчаясь, по-дружески ее похлопал. – Отдыхай. С истериками ее превосходительства как-нибудь потом разберемся.

Она тоже ушла, и продолжавшая приплясывать Нами, поглядев ей вслед, сказала:

– Я восхищаюсь леди Рорис! Она всегда такая ответственная…

Лу снова не успела отреагировать, как Хартис легко подхватил ее, истощавшую, на руки и широкими шагами направился в обозначенный штандартами проем. Девчонка не стала сопротивляться и лишь взглянула снизу вверх на непривычно выбритое лицо хозяина, совершенно невозмутимое, и услышала, как он пробасил Нами в ответ:

– Сдается мне, ты всеми тут восхищаешься.

– Вовсе не всеми, – покачала головой Нами, приоткрывая для них полог. – Вот, например, лорд Кэлис вызывает у меня крайне неоднозначные чувства.

– Не у тебя одной.

Внутри шатра оказалось значительно теплее, чем снаружи; похоже, светящиеся орнаменты на внешней стороне имели некое волшебное свойство. Пространство, освещенное медленно дрейфующими в вышине фонариками, разграничивалось расписными бумажными ширмами на небольшие комнатки. Пройдя немного вглубь, Хартис завернул в один из закутков и опустил Лу на груду разбросанных по полу подушек. Затем он поднес руку к чаше стоявшего в центре очага на ножках, заставив груду лежавших там кристаллов засиять, как раскаленные угли – девчонка встрепенулась, когда ее обдало волной мягкого тепла. Хартис тем временем отошел к складному столику в углу, загроможденному книгами, склянками и другими предметами так же обильно, как и тот, за которым химичил в лазарете Кэлис.

– Считаешь, это плохо, Нами, что я не пошел на совет? – поинтересовался он, водружая на стопку бумаг лакированный ларец и перебирая его содержимое.

– Вовсе нет, шен. Если честно, я тоже не вижу в нем особого смысла, – ответила Нами, скромно почесав нос. Присела на корточки у очага и пояснила Лу: – Каждое утро правители и командиры всех армий устанавливают астральную связь, чтобы сообщить о событиях прошедших суток и обсудить дальнейший план действий. Ну, по крайней мере, так это задумывалось. Но на деле все быстро скатывается в перебранку между нашей военачальницей и княгиней муранов. Это примерно то же, что с Матиасом и Диаль, только на государственном уровне.

– Лу, лучик мой, – Хартис впервые с момента встречи обратился к ней напрямую, – неужто уже обзавелась новыми знакомствами?

Девчонка обхватила себя руками – сильно отросшие ногти болезненно впились в плечи, – прокашлялась и тихо сообщила:

– Матиас умер.

– Мне жаль, – вздохнула Нами, не отрывая глаз от сиявших в чаше кристаллов.

– Диаль, наверное, тоже умрет, – облизывая пересохшие губы, добавила девчонка. – Я видела у нее это, белое…

Она сделала неопределенный жест в районе шеи. На лице Нами не дрогнул ни один мускул – она лишь коротко кивнула и встала, чтобы подать подруге воды. Хартис же присел рядом, бережно приподнял черную от земли ногу Лу и внимательно рассмотрел порез.

– Нужно очистить рану. Не бойся. Хорошо?

Он приблизил руку к ступне и незримой силой удалил с нее всю грязь, слой за слоем. Оцепенелая от происходящего, Лу не пошевелилась; в конечном счете, она почти ничего не почувствовала, разве что легкую щекотку. Открыв найденную в ларце стеклянную баночку, Хартис принялся наносить ее содержимое на рану. Знакомый травянистый запах ударил в нос, и покалывание на коже тоже оказалось очень знакомым. «Чертова мазь тоже отсюда», – поняла девчонка, почему-то чувствуя себя окончательно преданной.

– Уверен, у тебя много вопросов, – ласково, но и с некой осторожностью произнес Хартис.

Лу ответила не сразу, собираясь с мыслями и разглядывая росписи на высоких бумажных ширмах. На каждой были представлены сюжеты из животного мира: на одной клин птиц парил над поросшим травой водоемом на фоне закатного солнца, на другой – табун лошадей пасся на поляне, граничащей с густым лесом. Третья, служившая дверью, была наполовину сложена, и поэтому крылатый зверь на ней с орлиной головой и телом крупной кошки неестественно сплющился. Картины, призванные умиротворять и настраивать на созерцательный лад, почему-то нервировали Лу, впрочем, как и многое другое здесь. А больше всего нервировало находящееся так близко лицо любимого человека, помолодевшее от произошедших с ним перемен и в то же время отмеченное следами усталости и нехватки сна.

– Да, у меня есть вопрос, – сказала Лу, отдергивая руку, которую неосознанно тянула к хозяину, чтобы прикоснуться к его волосам. Хартис замер, перестав обрабатывать рану, и глянул на девчонку снизу вверх. Она шумно сглотнула, отводя глаза. Как ни странно, ее больше пугало не чуждое восприятию волшебство, нет – ее пугали бархатные подушки, на которых она сидела, резной сундук, поразительно похожий на тот, который всегда стоял в комнате хозяина на втором этаже, аляповатый кувшин, словно купленный на распродаже в салоне керамики чуть ниже по улице от лавки тканей – словом, обыденные вещи, которые могли бы запросто встретиться в ее родном мире. И ровно так же ее пугали эти двое, уставившиеся на нее, когда она заговорила. Она не могла отделаться от ощущения, что они в любой момент могут выкинуть что-нибудь демоническое, оказавшись в действительности лишь злыми двойниками людей, которых она знала. И потому в вопросе, сорвавшемся с ее губ, против воли прозвучали истерические нотки. – Кто вы такие?

Хартис с Нами переглянулись, и на их лицах ненадолго – но все же достаточно, чтобы девчонка успела это заметить – промелькнула настороженность, как если бы им пришлось иметь дело с сумасшедшей, и одновременно вина, словно они были к ее сумасшествию причастны.

– Лу… – начала Нами, осторожно подаваясь вперед и вкладывая в произнесенное имя, должно быть, всю теплоту, на какую была способна.

– Моя подруга, – перебила ее Лу, и голос предательски дрогнул; она шумно втянула в себя воздух и начала заново, отчеканивая каждое слово: – Моя подруга, которую я знала, бросалась в слезы от того, что котенок поранил лапку, и она как минимум упала бы в обморок, услышав, что кто-то умер, а уж точно не отделалась бы пресловутым «мне жаль»… И мой хозяин, которого я знала, он был обычным торговцем тканями, а не каким-то там волшебником, который заставляет ножи летать и разжигает угли голыми руками… Поэтому да, у меня есть вопрос: кто вы, черт подери, такие и что сделали с ними?

Она готова была поспорить, что они рассмеются, потому что в глубине души хотела этого – чтобы они рассмеялись, искренне, от всего сердца, и в этот момент надеялась хоть мимолетом узнать в них тех, кто был ей дорог. Но на их лицах, сохранивших жалостливое выражение, не проскользнула даже тень улыбки. Девчонка обреченно уронила голову на грудь, радуясь лишь тому, что за время, проведенное в небытие, волосы сильно отросли и теперь прикрыли наводнившиеся слезами глаза.

Хартис запечатал баночку с мазью, медленно поднялся и отошел к столу, перебирая раскиданные там предметы. После нескольких минут напряженной тишины Лу услышала, как он обратился к Нами, которая нерешительно топталась на месте:

– Тебя не затруднит сходить к интендантам за одеждой для своей подруги?

Та понимающе кивнула. Перед тем, как уйти, она шагнула к Лу, казалось, чтобы сделать некий ободряющий жест – может, обнять, или похлопать по плечу, но девчонка лишь молча вернула ей куртку, не глядя в лицо.

– Не осуждай ее, – произнес Хартис, когда звук удаляющихся шагов Нами стих. – Ей пришлось нелегко. Уверен, ей до сих пор нелегко, но она держится очень храбро. Идет война, и люди погибают каждый день, Лу, оплакивать всех – никаких слез не хватит.

Прежде, чем девчонка успела бы придраться к неподходящему слову, Хартис, опережая ее, добавил:

– Хотя называть здешних обитателей «людьми», должно быть, кажется тебе неуместным.

Повернувшись, он присел на край столика, жалобно хрустнувшего под его весом, поиграл цепочкой, на которой висел жетон, и продолжил:

– Тем не менее, именно так мы себя и называем. Кажется, я упоминал об этом в череде историй об этом мире. Разумеется, я не жду, что ты многое помнишь из того, что я плел. – Уголки его губ поползли вверх – но это была не сердечная улыбка, которую он носил в Кауре, а кривая ухмылка, словно в сложившейся ситуации присутствовала некая печальная ирония. – Знаешь, мне и в голову не могло прийти, что мы с тобой окажемся здесь, тем более при таких обстоятельствах. Сказки, которые я рассказывал, должны были остаться сказками. Я не планировал возвращаться назад после того, как с нами поступила императрица Алексис, но… По крайней мере ты теперь понимаешь, почему я так люблю повторять, что у судьбы всегда свои планы. В очередной раз я понял это, когда увидел лорда Найри на пороге своей лавки. Я сразу догадался, что он – люмер, и он, увидев мое имя на вывеске, тоже понял, кто я. Он рассказал мне, как оказался там и почему ему понадобилась Нами – об угрозе, которая нависла над Реверсайдом. Ты спросишь: с какой стати мне нужно было беспокоиться о месте, куда я все равно не собирался возвращаться? Я тоже повторял себе это, но все же… Одно дело – наши распри при дворе и другое – ситуация, когда весь мир оказался в беде. Ведь на этой войне жертвуют жизнями не дворцовые чинуши, а простые люди, которые ни в чем не повинны. – Он развел руками. – Видимо, каким бы легкомысленным я ни старался быть, мне все-таки не чуждо чувство долга.

Кажется, он ждал, что девчонка как-то отреагирует, но та лишь одарила его хмурым взглядом исподлобья. Вздохнув, Хартис в задумчивости поднял голову, наблюдая за блужданием бумажных фонариков под потолком. Один из них, погасший, сменил свою траекторию и стал опускаться, плавно покачиваясь, пока не упал в воздетую ладонь. Мужчина извлек небольшой элемент и заменил его красным камушком со стола, и отправил фонарик обратно парить в вышине.

– Я часто думаю, как бы все сложилось, не узнай я о том, что здесь происходит, – поведал он, принявшись мерить шагами огороженную ширмами комнатку и задумчиво прокручивая кольца на своих пальцах. – Говорят, неведение – благо; пожалуй, в этом есть резон. Ты, должно быть, видела, что со мной приключилось, когда я услышал новость о начавшейся здесь войне – сам того не желая, потерял покой, прожигая себя в бессмысленных переживаниях. Знаешь, каждый день, проведенный на той стороне, я глядел на нее в зеркало, – Хартис коснулся своей татуировки, – ожидая, что она исчезнет, но всякий раз она оказывалась на месте. Над вопросом, почему Маска не призвала новых электов за эти четыре года, мы трое – я, Кэл, Рори – ломаем голову до сих пор. Мы никогда не желали высокого положения, и в глубине души даже радовались изгнанию; а уж наше четырехлетнее отсутствие было и вовсе недостойным поступком. Тем не менее, по какой-то неведомой причине мы остались избранными, и даже вдали от дома вместе с этими метками невольно продолжали нести на себе груз ответственности… а насколько велика его тяжесть, осознали лишь в тот момент, когда до нас дошли роковые вести. И тогда же мы поняли: наш путь лежит обратно, все уже предрешено – не столько судьбой, сколько нами самими. Однако в нашем возвращении нет ровно никакого благородства, оно – поступок не менее эгоистичный, чем наш уход; разница лишь в том, что тогда нами двигала гордость, а теперь – желание утихомирить собственную совесть. Понимаешь, о чем я толкую? – Хартис встал как вкопанный, развернувшись на пятках. – О том, что у меня нет оправдания.

Он медленно подошел ближе, и вид у него, невзирая на все перемены, вдруг стал до боли знакомый – тот, от которого у девчонки всегда спирало дыхание и по телу ползли мурашки.

– Думаешь, я не осознаю, как поступил с тобой? – произнес он с нескрываемой горечью. – Ушел, даже не попрощавшись, потому что знал, что попросту не выдержу прощания, что если задержусь, если взгляну еще раз в твои глаза, то уже не смогу уйти. Поэтому я не жду, что ты меня простишь, я и сам не считаю, что достоин прощения.

Лу стиснула зубы, норовя отшатнуться, выбраться из этого капкана, избежать этого взгляда и этого голоса, которые гипнотизировали ее, сковывали, пригвождали к месту.

– Говори, не молчи же, Лу, – твердил Хартис, опускаясь перед ней на колени, с требованием и одновременно с мольбой заглядывая в ее лицо, и эта мучительная близость сводила девчонку с ума. – Что ты думаешь теперь, когда увидела этот мир собственными глазами? Что ты чувствуешь, когда услышала все это? Что ты чувствуешь, узнав, кто я? Неприязнь? Отвращение? Ненависть? Ответь!

– Давай вернемся в Каур, – дрожащим шепотом взмолилась Лу, борясь с желанием податься вперед и преодолеть оставшееся крохотное расстояние, разделявшее их губы.

Отстраняясь, Хартис покачал головой.

– Почему? Почему нет?..

– Я ведь говорил, что переходить между мирами можно лишь дважды? Для меня обратный путь навсегда закрыт… Но, по правде, если бы я даже имел возможность вернуться, я бы ею не воспользовался. Я обязан защищать это место, пока у меня хватит сил. – Он поднялся и сделал шаг назад, широко раскинув руки. – Оглядись вокруг, Лу. Это Реверсайд. Целый мир, и он настоящий, и, каким бы жестоким он ни был, это мой дом. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – порывисто воскликнула Лу. – Не понимаю! Как я могу понять? Всю жизнь я провела в скитаниях, я в самых смелых мечтах не надеялась, что у меня когда-то будет место, которое можно назвать домом! Но потом появился ты, и все изменилось… Пусть Каур оставался жестоким, я начала верить, что у меня в нем есть дом… Мой дом был там, где и твой. Но ты… ушел, ты бросил все, бросил меня, и ради чего? Ради… вот этого?!

Она махнула в том направлении, где, как ей казалось, вдалеке отсюда высился погребальный монолит и зияла огненной пастью бездушная яма. Даже если Лу не считала здешних обитателей людьми, даже если она все еще не до конца смирилась с реальностью этого мира, она не могла не осознавать, что все, происходящее тут, кошмарно и несправедливо. Теперь она понимала, почему путешествие с Кэлисом через лагерь показалось ей таким жутким: в каждом встречавшемся на их пути лице, даже смеющемся или поющем, скрывалась та же болезненная обреченность, что и у зараженных в лазарете, – та же, что нависла над всем этим местом гнетущей мрачной пеленой.

– Ты говоришь, что не понимаешь, но это неправда. – Хартис устало потер переносицу. – Ты понимаешь, прекрасно понимаешь: иногда то, что нам дорого, заставляет нас делать вещи нелогичные, противоречащие здравому смыслу. В противном случае тебя бы здесь не было. Мы оба знаем, что ты не могла просто так очутиться на этой стороне. Это не случайность, Лу. Ты, пусть даже не веря моим россказням, даже не осознавая толком, куда я направился, последовала за мной.

– Не заблуждайся, господин! Я пошла за тобой, потому что не знала, что еще мне делать! Потому что ты бросил меня одну на произвол судьбы, ничего не понимающую вчерашнюю невольницу!

– Какой же упрямой надо быть, чтобы прикидываться, что не справилась с тяготами свободной жизни, лишь бы не признавать свои истинные чувства! – Хартис снова приблизился, навис над нею, раздувая ноздри и оскалившись, как разъяренный зверь, становясь поразительно похож на медведя, вытатуированного на его груди. Лу вскочила, взвинченная, толкнула его и с остервенением бросила:

– Какое тебе дело до моих чувств, если ты просто оставил меня и ушел!

Она ощутила, как по щекам заструились слезы, и закрыла лицо руками. Хартис вдруг подался вперед и прижал ее к себе. Лу замолотила кулаками по его груди, пытаясь отпихнуть, но хватка лишь крепла, и в конечном счете девчонка сдалась, судорожно всхлипывая в родных, теплых объятиях. Большая ладонь ласково, успокаивающе поглаживала ее по голове.

– Лу, лучик мой, – шептал Хартис. – Я не заслуживаю прощения, но все же прости меня. Постарайся понять… Как бы я ни хотел, я не мог забрать тебя с собой, это было вне моей власти. И каким бы сильным ни было желание убедить тебя пойти следом, гораздо сильнее был страх, что с тобой что-то случится. Мне было невыносимо оставлять тебя, и все же я оставил; я смог уйти, потому что решил, что так будет лучше, что там ты будешь в меньшей опасности. Да, я не верил, что ты сможешь миновать Распутье, но вовсе не потому, что считал тебя слабой – ты сильная, очень сильная, лучик мой; но ты прошла через столько ужасных невзгод в детстве, и я боялся, что фантомы создадут для тебя иллюзию счастья, которого ты не ведала, и ты уже не захочешь ее покидать… Поэтому я сбежал – надеялся, что ты возненавидишь меня за такой поступок и постараешься забыть, и станешь жить новой жизнью. Перед уходом я сделал все, что мог: заплатил стражникам на ближайших улицах, чтоб они не обижали тебя, попросил Фарида за тобой приглядеть. Я дал тебе то, чего ты заслуживала – свободу…

Сопевшая ему в грудь девчонка лишь слабо фыркнула, усмехаясь над самой собой, над тем, с какой неприкрытой готовностью, даже рвением, в очередной раз наступает на эти грабли, как легко тает от этих пылких речей, от этого ласкового слова, которым Хартис всегда называл ее.

– Лучик, лучик мой… Пожалуйста, прости меня… Знаешь, прошлым днем, когда тебя нашли… Ох, ведь каждый день с тех пор, как вернулся на эту сторону, я раскидывал гадальные камни, и они твердили мне одно – что ты дома; и я был уверен, что ты осталась в Кауре. Поэтому, когда увидел тебя вчера, истощенную и без сознания, решил, что подхватил химерную болезнь и лишился рассудка. Потом я сидел рядом и звал тебя, хотя знал, что ты не слышишь; чувствовал, как жизнь медленно утекает из тебя, и это было хуже всего на свете – знать, что ты умираешь, а я не в силах помочь тебе… Не знаю, что бы я делал, если бы ты не выкарабкалась… Но потом, к моему великому облегчению, что-то изменилось; целители сказали, что тебе стало лучше, и что ты очнешься. Я все равно ничего не мог сделать, поэтому поехал на битву, чтобы быстрее пролетело время. А когда увидел тебя живую, в сознании, перед собой, я испытал огромную эйфорию… И в то же время злость – но не на тебя, малыш, а только лишь на себя. Ведь я до сих пор не в силах отринуть мысль о том, какой ужасной опасности ты себя подвергла, отправившись сюда. Мне все еще кажется – то, что ты здесь, живая и невредимая, в моих руках сейчас, это всего лишь сон…