Сказка о жизни. Второе издание

Через полгода он сотворил приборчик, который его сосед Сказочник обозвал пылесосом. Только чистил он пространство не от пыли, а от дурных мыслей. Берта стала кашлять меньше. Приборчик она переставила в сад и как-то раз, проходя мимо приборчика, Ринф обнаружил, что его захлестнула волна нежности. В недоумении он оглянулся и заметил смеющуюся Берту: «Теперь ты заметил, что ирисы пахнут нежностью?». Действительно, прибор стоял около ирисов. Или причиной тому было, что Ринф стоял около Берты?… Берта тоже включилась в работу – она занялась экспериментами: таскала приборчик по саду и по дому, изучала запахи цветов и предметов. Оказалось, что картина, висевшая на стене в доме, пахнет ванилином, а салфетка, лежащая под радиоприемником, пахнет чем-то противным. Правда, после того, как ее тщательно «пропылесосили», она стала пахнуть земляникой – видимо именно такой ее создала когда-то бабушка Ринфа. На всякий случай салфетку не стали класть под радиоприемник – может, дело в нем, подумалось Ринфу.

Однажды Берта положила на прибор свой кулон – на самом деле это был обломок линзы очков, о которых Берта рассказывала Ринфу. Воздух наполнился ароматом чего-то детского, сладковато-свежего, и порыв ветра взвил радугу от приборчика. Радуга высунулась за пределы сада, выглянула на улицу, дотянулась до городской площади. И, опираясь одним краем на клумбу, не решаясь покинуть огород Ринфа, поднялась над городом… Город преобразился…

За тот день многие соседи успели заглянуть к Ринфу и поинтересоваться – как ему удалось вырастить такую радугу. Заходя в калитку, они обнаруживали, что запах свежести, витавший в городе, исходит от приборчика. А через несколько дней к Ринфу пришел мэр городка с просьбой поставить такой прибор на городской площади.

По прошествии нескольких месяцев, на площади появилось необычное сооружение. Оно было похоже на произведение модернистского искусства, но его авангардный вид не вызывал отторжения даже у консервативной Берты. Вокруг него посадили цветы, поставили скамеечки, и люди вдыхали любовь, нежность и искренность. Каждое утро Ринф собственноручно включал прибор, и каждый вечер – выключал.

Как-то вечером, засыпая после длинного дня, когда он заготовил-таки дрова (ведь теперь надо было заботиться не о себе, а о принцессе и дрова стали просто необходимы) Ринф вдруг осознал, что стал чувствовать себя гораздо легче и моложе. Проснувшись утром, он зачерпнул воды ковшом, чтобы умыться – из ковша на него смотрело молодое лицо. Всматриваясь в собственные забытые черты, он принял самое важное в своей жизни решение – предложить принцессе выйти за него замуж.

…Когда он предложил Берте руку и сердце, то увидел, что пятна на ладони нет. В сумятице обсуждения будущих планов он совсем забыл о приборах и о том, что их надо включить; но надо городом стояла крепкая упругая радуга, и витал запах радости.

ВЧЕРА. Сказка про ангела

Мне вчера казалось, что мои печали

Унеслись далёко, чтоб не возвращаться…

«Битлз»

Кто сказал, что ангелы вечны? Впрочем, неважно, кто это сказал. Может быть, они действительно вечны – их «вчера» началось бесконечность назад и их завтра не имеет границ. Увы, Берк не помнил своего «вчера». Он очнулся, когда девочка, на которую брызнули святой водой, удивленно посмотрела на батюшку и, тыкнув пальчиком в пространство за крещенской купелью, задала вопрос: и вот этот беленький с крылышками будет теперь меня защищать? Он мой охранник, да? После того, как удивленный священник кивнул ей, она повернулась к Берку и сказала: «Привет, наверное, ты – Ангел? А меня зовут Марта». В ответ ошарашенный Берк улыбнулся и понял: его трудовой стаж начался и отныне он неразрывно связан с Мартой.

В тот день, когда Берк осознал себя, – в момент крещения девочки – Марте исполнилось пять лет. Берк увидел Марту как легкое торсионное облачко, которое перемещалось в пространстве. Когда Марта улыбалась, по облачку пробегала золотистая рябь. Когда Марта задумывалась – облачко становилось гуще. После крещения Марта вышла из церкви в сопровождении родителей, и Берка неодолимо потянуло за ней, он был словно приклеен к ее плечу. Поначалу Берк не мог разобраться, почему облачко-Марта везде таскает за собой странную оболочку – по его мнению, для облачка-души совсем не требовалась оболочка. И только приглядевшись к окружающему миру, он сообразил – эта оболочка неотделима от человека, так уж неудобно они, люди, устроены. И называют они ее телом. Интересно, смог бы он управлять телом, будь оно у него?

…Время шло, и Берк привык всегда быть рядом с Мартой. Пусть он не помнил своего личного «вчера», но теперь у него были «вчера и сегодня» на двоих с Мартой. Марта не видела его – лишь в темноте (а Марта боялась темноты), глядя на свое правое плечо, она замечала легкое свечение, в котором окружающий ее липкий страх таял.

* * *

В двенадцать лет на день рождения Марте подарили велосипед. Теперь почти все свободное время Марта проводила в седле. Когда в тот день Марта начала путь на дачу – а ехать было всего час – на небе нахмурилась туча. Ночью звезды сошлись неудачно над тучей, и с утра у нее было хмурое настроение. Через полчаса туче стало совсем грустно и, пару раз в сердцах сверкнув молнией, она разревелась. Правда, добрые слова, высказанные Берком в адрес тучи, отсрочили ее истерику, и Марта успела доехать до моста и даже спрятаться под ним от грозы.

После дождя Марта продолжила путь, и Берку захотелось сделать ей подарок – он сотворил радугу. Маленькую, как раз поперек тропинки, по которой ехала Марта и как раз правильной высоты – чтобы Марта спокойно под ней проехала. Берк летел рядом, а Марта в восхищении аж привстала на педалях, чтобы получше рассмотреть радугу – и не заметила кочку.

…В какой-то миг Берку показалось, что Марта летит – когда ее выбросило из седла и она, действительно, перелетела через руль. Но когда она приземлилась, Берк почувствовал, как его торсионное облачно перекосилось и, не выдержав напряжения, слово порвалось местами. Прямо как коленки и локти Марты.

…Бинты и пластырь на коленках Марты не давали Берку покоя. Конечно, трудолюбивый добросовестный ангел должен был не зевать по сторонам, а поддерживать руль! И когда вечером Марта легла спать, Берк поддерживал над ней одеяло – чтобы оно не касалось ссадин, и чтобы спать было не так больно. И тогда он решил: надо научить Марту летать! Не через руль, а по-нормальному, как это делает он.

Ночью Марте приснился удивительный сон – тот беленький с крыльями, которого она видела на крещении, учил ее летать. Сначала Марта не узнала его, но потом вспомнила, удивление исчезло, и уроки начались. Тренировались они над лугом, около березового перелеска, который часто снился Марте – именно через него лежала дорога на дачу. Ученица из нее была никудышная. Взлететь ей удалось только через несколько дней (зато теперь Марта рано ложилась спать). Потом почти месяц она взлетала и упорно переворачивалась кверху животом и в итоге, пролетев луг, цеплялась за березы и падала. Просыпалась она с настоящими синяками, но зато по-настоящему счастливая. Со временем летать во сне стало легко и естественно. Было даже жаль, что летать наяву Марта не могла.

* * *

Когда Марта начала учиться в университете, то ездить на занятия приходилось каждый день на машине. От ее домика до университетского городка ходил маленький десятиместный автобус. Каждая поездка для Марты была как пытка – ей казалось, что обязательно произойдет авария. Садясь в автобус, она уже слышала визг тормозов и крик. Берк не мог ее успокоить – хотя опасность была лишь в ее воображении. Помня, как лихо она управлялась с велосипедом, через год Берк убедил ее мать, Регину, купить Марте машину (конечно, ангел не может кого-то убеждать, но он может акцентировать внимание человека на определенных фактах и таким образом подводить его к нужной мысли).

…Теперь перед каждой поездкой на новом автомобиле – красный родстер, подаренный Марте Региной на 18-летие – Берк проверял, все ли исправно. По пути он направлял ее взгляд на дорожные знаки, отгонял от нее другие машины. Но это не помогало – страх оставался.

* * *

Как-то утром, после дождя, Марта ехала по шоссе. День был выходной, машин почти не было, и Марта расслабилась. Над дорогой стояла радуга – как в детстве, когда она ехала на велике и свалилась. Берк тоже вспомнил ту радугу – надо же, столько времени они вместе, у них уже есть общее «вчера», но Берк так и не вспомнил свое «вчера» до Марты.

Они думали каждый о своём и, когда на их полосу дороги вылетел огромный, многотонный грузовик, Марта увидела прямо перед носом его бампер с номером 666 и ничего не успела сделать. Берк рванулся вперед, стараясь закрыть своим торсионным облачком Марту – это было совершенно бессмысленно, но совершенно по-человечески. От напряжения облачко потемнело, по нему пошла радужная рябь, и Берк успел подумать: «Нет, ангелы не вечны».

Марте показалось, что время стало замедляться как во сне. Она знала, что грузовик сейчас раздавит не только ее, но и радугу, которая почему-то стала темной и оказалась прямо перед ней, словно отодвигая ее от грузовика, и ей показалось, что радуга сказала: «Лети!». И Марта взлетела…

* * *

… Когда водитель грузовика выскочил из машины, он увидел девушку, приходящую в себя, лежа на обочине – в нескольких метрах от раздавленного грузовиком родстера. На искореженной поверхности автомобиля были непонятно откуда взявшиеся радужные разводы. Водитель так и не смог понять – как девушка оказалась на обочине так далеко, и на ней была всего пара ссадин.

…Ангелы вечны. Берк очнулся, когда Марта подошла к автомобилю и погладила поцарапанной рукой радужное пятно на корпусе. Он смотрел на Марту и помнил все: помнил как в прошлой – человеческой – жизни он был за рулем. Помнил, что рядом с ним тогда ехала Марта. Помнил вылетевший навстречу грузовик и слышал крик Марты, визг тормозов и грохот. И помнил, как пожелал: стать ангелом-хранителем для Марты. В следующей жизни.

И Берк улыбнулся: да, ученица из нее вышла никудышная. Взлетев наяву, она опять перевернулась кверху животом и, зацепившись за растущее около дороги дерево, упала.

УЙТИ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ. Сказка о любви

Ирисы пахли небом. Сунув нос в куст ирисов и зажмурившись, Эль засомневалась: с чего бы ей знать, как пахнет небо? Но запах был настолько упоительным, что все крамольные мысли выветрились.

Она уже почти освоилась в этом саду, куда попала несколько лет назад. Поначалу было сложно: крапива норовила ужалить, астронидус – уколоть, а комары укусить. Не отвечая флоре и фауне взаимностью, Эль терпеливо привыкала к саду и интуитивно приучала его к себе. Первыми откликнулись бабочки – они стали садиться на ее нос вполне миролюбиво – с любопытством изучая веснушки. Однажды Эль обнаружила в кармане какое-то семечко – вот она, память о прошлом доме! – и посадила его в землю. Когда выращенный из семечка куст ирисов зацвел, обитатели сада почтительно приветствовали его: лилии склонили к нему голову с почтением, ландыши зазвенели торжественно, и даже крапива из своего угла прошелестела что-то уважительное. Именно с этим ирисом в ее жизнь вошли цвета.

Эль наслаждалась ирисами и вздрогнула от неожиданности, услышав: «Ты свою животинку полила? А то засохнет твой бобик». Бобиком в лице ириса Эль очень дорожила, а потому сразу ринулась за лейкой, в очередной раз удивившись – почему она вечно забывает полить любимый куст. В то время как Мииль, воспринимающий зеленых обитателей сада без лишнего романтизма, всегда вовремя поливает кусты и пропалывает клумбы… Радостного факта, что ирисы пахнут небом, он, естественно, не разделил, ибо для него цветы не обладали ароматом, они были именно цветами.

Мииль жил в саду с самого детства. Его дом, полный книг и папок с бумагами, собранных еще его мамой Алисой был закрыт деревьями со всех сторон и тоже казался огромным раскидистым кустом. Мииль был частью этого сада. Разговаривать с кустом жасмина для него было также естественно, как поздороваться с невесть откуда взявшейся в саду девушкой. Сад тянулся на десятки гектаров, и появление Эль не удивило его. Он увидел ее вдалеке; на первый беглый взгляд она показалась ему удивительным созданием наподобие эльфов и сильфов, живущих в саду.

Лишь когда она подошла ближе, он понял – это человек и только странная многоярусная юбка то ли синего, то ли зеленого цвета наводила на мысль о ее чужеродном происхождении. И странная обувь на высоких каблуках, которые постоянно застревали в земле.

Действительно, Эль привыкла ходить по асфальту. И семечко, из которого вырос замечательный ирис, упало с куста, растущего в офисе, где работала Эль.

Первое время, поселившись в доме Мииля, Эль по привычке искала пульт, заметив, что огонь в камине ослаб. Заходя в дом вечером, она шарила рукой по стене в поисках выключателя, вместо того, чтобы снять покрывало с лунарии, стоящей на подоконнике. Она долго не могла привыкнуть, что утром лунарию надо накрыть тряпочкой и тогда вечером, оказавшись на свободе, она раскроет лепестки навстречу луне и будет освещать комнату. Мииль стоически перенес, когда две лунарии, стоящие на окне в комнате Эль, засохли от солнечного света.

Эль не видела садовых гномов и регулярно наступала им на лапы. А заслышав их жалобный писк, оглядывалась по сторонам в поисках птички.

Мииль воспринимал мир иначе. Пульты и выключатели были для него бессмысленными предметами роскоши и привязанность Эль к ним, лишенная практического смысла, его удивляла. Ее неспособность видеть гномов и эльфов вызывала у него недоумение – как может такое милое создание быть столь неразвитым? Тем не менее, Эль не представлялась ему чуждым существом. Он ощущал смутное родство с нею и верил, что они из одного мира. И не верил в счастье, что она оказалась в его саду.

Сначала Мииль всем сердцем желал, чтобы она обрела возможность воспринимать мир во всей его красоте, но через некоторое время он задался вопросом: а надо ли это Эль? Пролегает ли ее жизненный путь через этот мир или же ей суждено пройти мимо? Сделать выбор должна была Эль.

Эль не очень представляла, как она попала в сад. Сейчас, спустя время, она уже могла облечь в слова свои воспоминания. Но когда она впервые попала сюда, ей было страшно, потому что в ее мире не было слов, чтобы назвать увиденное. Вряд ли кто из людей заинтересовался бы ее переживаниями. Горожане не представляли того, что обрела Эль в саду, и потому им бы в голову не пришло расспрашивать ее. А немногочисленные соседи Мииля, воспринимающие цветной мир как единственно верный, не представляли, что Эль обычно видела мир черно-белым, как положено горожанке. Но еще ее отличало то, что ее мир был наполнен ароматами. Если бы вездесущие сильфы (не стесненные стереотипами в отличие от людей) поинтересовались у Эль, что же произошло в тот день, то в ответ они бы услышали примерно следующую историю. Поливая ирис в офисе на окне, Эль заметила, что он какой-то необычный – вместо обычного серого оттенка (как сказала бы она сейчас), Эль разглядела в нем синие прожилки. На фоне видимого в окне города – серых стен, мокрого асфальта и тяжелых грозовых туч – ирис выглядел неправильно, и она решила открыть окно, чтобы убедиться, что это не блик стекла отражается у нее в глазах. Пока она рассматривала странные прожилки, началась гроза, и молнии стали разрезать небо на части. Вздрогнув от раската грома, Эль оторвала глаза от лепестков и обнаружила, что перед носом у нее висит шар. Шар освещал комнату и тихо шипел. В белом свете шара она увидела, что лепестки ириса светло-голубые и хотела выключить свет в комнате, чтобы получше разглядеть и шар, и ирис. Как только она дотронулась до выключателя, шар с треском ударился о него, и Эль куда-то провалилась – так внезапно она проваливалась в сон, когда засиживалась допоздна над работой.

Очнулась она в саду, лежащей на траве. Трава была, как и положено, серой, и это немного успокоило Эль… Испуга не было, ярко светило солнце – и Эль на миг показалось, что оно не просто белое, а имеет кремовый оттенок. И через несколько шагов, с трудом поднимая увязшие каблуками в земле ноги, она заметила вдалеке молодого человека. Мииля, решавшего вопрос, кого же он обнаружил в саду: сильфа или эльфа.

…Когда она стала чаще общаться с Миилем, то стала замечать, что в его присутствии трава и листья приобретают оттенки. Оттенки поначалу исчезали быстро и, чтобы удержать цвет, приходилось напрягать до слез глаза. Потом Эль заметила, что если держать Мииля за руку, то цвета не пропадают, а даже становятся ярче. Мииль воспринимал ее удивленные возгласы и вопросы о том, что это такое творится с глазами, как закономерный процесс развития, и радовался ее успехам, и отвечал на вопросы, и часами гулял с ней по саду, показывая удивительные цвета и цветы. Она изучала новые для нее слова – ведь в ее лексиконе доселе не было обозначений цветов. Когда она научилась видеть лепестки цветными, и при этом не капать слезами на них – то есть смогла не напрягать глаза – это стало и его победой тоже. Но с каждой ее победой он чувствовал себя все более уставшим – словно энергия из него уходила и именно за счет этой энергии Эль видела цвета. Для него в присутствии Эль оттенки теряли яркость. В шутку он называл себя аккумулятором, который давал Эль возможность видеть мир цветным. Эль понимала, что в этой шутке почти сто процентов правды, и дилемма – видеть мир цветным и изматывать Мииля или же удовлетвориться серостью – ранила ее как ядовитые шипы астронидуса. Мииль убеждал ее, что можно научиться видеть и без него, что настоящее умение должно быть безусловным и принадлежать только ей, то есть проявляться независимо от его присутствия. Однако, слыша это, Эль впадала в панику. Страх потерять и цвета, и Мииля сковывал ее и заставлял еще крепче держаться за его за руку, навязывая тем самым свою волю и ограничивая его свободу своим присутствием. И аккумулятор садился еще быстрее.

Мииль говорил ей, что она должна сделать свой выбор. Она раздражалась. Он уставал все сильнее. И через некоторое время Эль стала больше времени проводить в одиночестве.

Она облюбовала поляну на некотором удалении от дома. Первое время она лишь отдыхала на поляне, но потом обнаружила, что спать там гораздо приятнее и перенесла туда лунарию. По периметру поляны она посадила кусты полинерика, и каждый день напоминала им, что расти надо строго вверх. Как и полагалось, при должном внимании полинерик рос именно туда, куда его направляли командами; и в этом не было ничего удивительно, как не было ничего удивительного в том, что в асфальтовом мире Эль собаки умели выполнять команды. Учить собаку было для Эль несколько проще, чем дрессировать полинерика. Сам факт дрессировки растения казался ей детской игрой, но полинерик оказался послушным, и из его веток ей удалось создать шалаш. Детская игра принесла реальные результаты: в этом шалаше Эль проводила целые дни за редактированием текстов (которые было легко отправлять в офис по почте, не покидая сада) или в компании книг. Сначала Мииль не давал ей «литературу на вынос», как это называлось в ее прежнем, асфальтовом (как она его окрестила) мире, но со временем смирился. Как-то раз ей попалась рукопись, написанная странными рыжими чернилами, в которой речь шла о том, что демиург создал идеальный мир и счастливых существ в нем. Существа воспевали свой мир, обожали его и со временем стали бояться его потерять. Они стали ревностно охранять мир от чужаков, они стали прятать его от них, и мир сжался до маленького мирка. Существа любили его и носили на руках; они даже соорудили специальный водо- и воздухонепроницаемый чехол для него. И однажды один из них, почувствовав порыв ветра, постарался покрепче держать мир, сжал его слишком сильно – и ослабевший мир раскололся на две половинки: в одной остались прекрасные цвета, а в другой – волшебные ароматы и черно-белые цвета. Половинки выпали из чехла… На этом рукопись прерывалась – следующего листа не было.

Эль было страшно от того, что ее попытки удержать цветной мир Мииля напоминали потуги этих существ уберечь свой мир. Поучительная легенда наводила на нехорошие мысли и побуждала вцепляться в Мииля все сильнее.

* * *

…«Ты свою животинку полила? А то засохнет твой бобик». Полив ирис на прощание, Эль подхватила рюкзак и побежала на автобус. Недалеко от местности, где располагался сад, до города ходил автобус. Эль узнала это через неделю после того, как попала в сад, пришла в себя и выяснила, где она оказалась. Она бывала в городе редко, чувствуя, что мир Мииля в большей мере ее, чем тот, асфальтовый. Изредка ей казалось, что она старается стать своей в этом мире ради Мииля, а не ради себя. Страх потерять его затмевал ее собственные ощущения, но со временем она поняла, что за всеми страхами родилось искреннее желание вжиться в цветной мир. Не обладая знаниями, но обладая любопытством, она все время задавала Миилю вопросы. Учитывая опыт, привнесенный из асфальтового мира, все его советы она выполняла по-своему, и результаты были не те, каких ожидал Мииль. Она с энтузиазмом взялась за изучение мира, раскладывая по виртуальным полочкам новые знания, выстраивая и проверяя гипотезы, мучительно идентифицируя и именуя все обнаруженные элементы. Ее теоретизирование было противоположно способу познания мира, свойственному Миилю. Мииль продвигался на жизненном пути через ряды экспериментов, и для него практика служила причиной, заставляющей обратиться к теории. Оставаясь без него, она теряла ориентиры и начинала чувствовать себя в саду чужой. Новый мир был для нее неотделим от Мииля, и желание быть с ним рядом смешалось в ней со страхом потери нового мира.

Старый мир – город – встречал ее грохотом, серостью и влагой, пропитывающей воздух. Словно небо всегда было готово разразиться грозой. Когда Эль слишком уставала в саду – уставала от усилий стать своей в этом мире – она уезжала в город и через пару дней возвращалась с новыми силами.

Однажды в городе, стоя в очереди на автобус под дождем, Эль увидела воздушный шар. Он колыхался ветром, плавая на поверхности лужи. Капли отлетали от него. Когда мимо проезжали машины – Эль вздрагивала в страхе: шар был таким беззащитным и шарахался от машин. Он отскакивал от асфальта и в итоге попадал в следующую лужу, откуда его сдувал порыв ветра или следующая машина и он снова прыгал по дороге. Эль не набралась смелости бросить очередь и выловить шар; прижать его – озябший и бесцветный – к себе. Она только просила кого-то несуществующего, глядя в пространство, чтобы шар скорее перебежал дорогу и очутился на траве, на обочине. Обочина казалась Эль идеальным прибежищем для шара. А он все бросался прочь от машины к машине, разрывая сердце Эль. Когда желание Эль спасти шар достигло критического уровня, с точки зрения того неведомого сознания, шар-таки влетел на обочину. И Эль тихонько взвизгнула от радости победы. Но ее голос слился с хлопком – шар наткнулся на пожухлую травинку и лопнул. Эль показалось, что он вспыхнул оранжевым цветом, и с ним лопнула часть ее старого мира; но мир тут же стал обычным – серым.

В автобусе Эль не могла прийти в себя. Совесть мучила ее – но опять же, вряд ли ее поняли бы люди. Если бы ее воля не толкнула шар на спасительную – как ей казалось – обочину, быть может, шар до сих пор скакал бы по дороге. Ее воля, нарушившая свободу шара, разрушила его.

После этого случая Эль всерьез задумалась о необходимости покинуть сад, чтобы спасти Мииля.

Видя, как с каждым днем он раздражается все больше, она понимала, что ее попытки измениться и стать самодостаточной не приносят результата. В итоге они решили расстаться.

* * *

…Постепенно Эль научилась жить одна. Она стала жить недалеко от сада, поездки в город свелись к минимуму. С течением зимы Эль смирилась с тем, что ее мир без Мииля оставался черно-белым. На подоконниках в доме всегда цвели подаренные им цветы, и в их лепестках просвечивали добрые печальные воспоминания о его саде. Со временем грусть из них выветрилась, и в их благоухании стали проступать радостные нотки, а однажды появился весенний аромат.

Когда наступила весна, Эль каждый день по много раз подходила к деревьям – чтобы увидеть, как листья проклюнутся. Целую неделю почки пыжились и надувались, и как-то утром Эль заметила, что дерево выглядит странно. Подойдя, она заметила, что из почек высовываются кончики листьев – и эти кончики были ярко-зелеными! Эль проверяла листики почти каждый час – они высовывались все больше, и зеленый цвет не пропадал. Глаза не слезились. Чудо продолжалось весь день, и вечером Эль боялась заснуть: кто знает – вдруг утром деревья окажутся серыми, как раньше?